Kitobni o'qish: «Три небылицы за постой»

От автора

Наверное, нет такого человека, который не читал бы сказок. Их в мире придумано бесчисленное множество. И чего в них только нет! Есть самые невероятные события, есть волшебные вещи, имеющие сверхъестественные свойства, есть звери, которые думают и говорят по-человечески. Но всегда в сказках главное – люди. Даже если сказка о приключениях испечённого из теста Колобка – за этим простоватым хвастунишкой, который сумел обмануть и Зайца, и Волка, и Медведя, но всё равно достался хитрюге-Лисе, видится какой-то человек с похожей судьбой. Может быть, даже, кто-то из нас?..

И хотя счёт сказкам в мире пошёл на многие тысячи (а может, уже и на миллионы?), позвольте предложить ещё их некоторое количество. О чём эти сказки? Да, всё о том же – что добро всегда обязательно побеждает зло, что правда пересиливает кривду, что щедрость – мудра и прекрасна, а алчная жадность – глупа и бессмысленна… И кто с этим не согласится? Ну, а раз, все с этим согласны, то, тогда – за дело! Читаем!

* * *

Конь вороной, конь серебряный

Судьба человеческая, порой, очень причудлива. Кого-то она балует, осыпая своими подарками, а кому-то посылает одни лишь беды и невзгоды. Правда, и от самого человека в его жизни зависит очень многое. Иной из тех, что имеют от самого рождения всё, о чём только можно мечтать, до самой старости не живёт, а чадит никчёмным сорняком, ничего хорошего после себя не оставив. А вот, тот, что изначально был обделён, благодаря своему уму, храбрости, упорству и трудолюбию, не так уж и редко, достигает небывалых жизненных высот на зависть избалованным пустоцветам.

…Давно это было. Годов, скажем, триста, а то и все семьсот назад. В ту пору, может быть, лаптем щи и не хлебали, но в лаптях ходили – это точно. В те времена, если куда надо было поехать – так только на лошадях, а если куда плыть – так только под парусом. Или на вёслах. Вот так люди и жили – и в городе, и в деревне.

И вот в одной из деревень того царства-государства жил подпасок Николка, по прозвищу Ничей. А он и в самом деле был ничей. Где и когда родился – не помнил, кто отец и мать – не знал. Что с ними случилось, куда они делись – тоже. Помнил только, что ночь тогда была тёмная-тёмная, и много-много жаркого огня, после которого наутро он и остался совсем один у груды огненных углей на месте родительской избы. Жил по людям – у кого переночует, а у кого и неделю поживёт, если хозяева не против. Вот так потихоньку и подрос. Так бы и жил он в той деревне, если бы не один скверный случай. У богатого мужика как-то средь бела дня загорелся амбар полный зерна. Вся деревня сбежалась тушить. Огонь потушили, амбар спасли, стали разбираться, отчего загорелось, и кто мог поджечь.

Николка знал, что виноват-то сынок хозяина амбара – он там, за углом, тайком от отца табачком баловался, который у него же и крал. Но Ничей ябедой не был, и поэтому промолчал. Зато сын хозяина поспешил на Николку указать, дескать, это он виноват. Да ещё и расписал, будто сам видел, как Николка специально амбар поджёг. Засомневались люди: да, могло ли быть такое? Если ты видел, как Николка амбар поджигает, то почему не потушил сам, не позвал подмогу? Да и зачем бы нужно было сироте поджигать чей-то амбар? Но богатей и слушать никого не стал – как это, его сыночку, да не поверить?! Заорал Николке, чтобы убирался он из их деревни на все четыре стороны. Мол, добром не уйдёшь – сейчас же спущу цепных псов, затравлю тебя до смерти!

Побоялись деревенские жители вступиться за сироту, и пришлось мальчишке идти, куда глаза глядят. Долго он скитался. В иное село зайдёт – и приветят, и накормят, а где-то, случалось, и на порог не пускали. Верно говорят: что ни город – то норов, что ни деревня – то обычай. И вот, как-то шёл он через перелесок, и услышал чей-то крик:

– Спасите! На помощь!

Хоть и был Николка росту, как говорится, от горшка – два вершка, но от рождения и смел, и удал. Схватил палку покрепче, и побежал на крик. Выбежал он на луг, и увидел там стадо коров. А невдалеке от стада, на пригорке, приметил двоих мужиков разбойничьего вида, которые напали на старика-пастуха. Собаку пастушескую они уже убили кистенём и теперь, как видно, надумали с пастухом разделаться. Ну, чтобы потом, без помех, угнать чужое стадо. И тогда свистнул Николка – Соловью-Разбойнику на зависть, отчего у разбойников аж в ушах у зазвенело, да ещё крикнул:

– Эй, Ванька и Петька, заходите справа! Захар, бей их слева! А ты, Никифор, беги, зови сюда всю деревню! Сейчас мы им покажем!..

Как услышали это грабители, перепугались насмерть, побросали ножи и кистени, и, что есть духу, кинулись в лес. Стал пастух благодарить Николку и расспрашивать – откуда он родом и куда путь держит. А как узнал, что мальчишка бездомный круглый сирота, стал его уговаривать, чтобы остался с ним.

– …Избёнка у нас просторная, со старухой мы живём одни, так что, места тебе хватит, – сказал старик. – Будешь у меня подпаском. А там, если захочешь, можешь какому-нибудь ремеслу научиться. Или кузнечному, там, или гончарному – у нас в деревне умелого люда на всякую работу хватает…

Подумал Николка, и согласился. Вечером с пастухом, дедом Кузьмой, пригнали в деревню коров, а там только и разговоров, что в соседней деревне разбойники напали на тамошнего пастуха, тяжело его ранили и угнали в лес чуть не полстада. Много хозяйств осталось там без скотины. Тогда рассказал дед Кузьма, что и с их деревней случилось бы то же самое, если бы не его новый подпасок. Посудачили сельчане меж собой, и решили: раз этот мальчишка такой бойкий и смелый, то пусть будет подпаском. Так Николка и остался жить в этой деревне, у деда пастушескому ремеслу учиться.

А пастушеская наука только на первый взгляд не шибко хитрая. Всяк, поди, думает: а что в ней особенного? На утренней зорьке стадо выгнал, на вечерней – пригнал, и все заботы. Если бы! На деле-то знать надо было все окрестные и дальние полянки, все опушки, все пригорки и лощинки, все травы, что там растут. Ведь иная трава, бывает, зацветёт – всё, животину к ней не подпускай, иначе отравится. И места с виду пригожие могут оказаться топью непролазной, где и человек и скотина в момент без следа исчезнут, словно их и не бывало. А дед Кузьма знал очень многое. Знал, в каком ручье нельзя поить стадо, иначе молоко будет горьким, как полынь, знал травы, что как змеиный укус ядовиты, а ещё знал и то, какой травой от лихорадки и всякой иной хвори спасаться… Всё это Николке рассказывал да показывал. Как только стадо ляжет на отдых, выдастся свободная минутка, он тут же – за науку. А мальчишка памятливым оказался да смышлёным. Всё на лету схватывал, запоминал с первого раза.

Так вдвоём лето они и проходили за коровьим стадом. Всего им досталось через край – и зноя полуденного, и дождя проливного, и тумана непроглядного… А прошло лето, отдождила осень, выпал снег – и кончилась их работа пастушеская. Чем зимой заняться? Дедова хозяйка – бабка Дарья, всю зиму за ткацким станком просиживала, ну а сам дед Кузьма и Николка взялись лапти плести, сети вязать, ложки да кадки строгать… Как мороз отпустит, идут на рыбалку с сетями. Рыбы наловят, везут на базар. Всё какая-то копейка, чтобы до весны дотянуть. Как-то выстрогал дед Кузьма Николке широкие лыжи охотничьи, смастерил ему лук и стрелы, научил с ними управляться, и стал подпасок в зимнюю пору промышлять мелкого пушного зверя. Глаз у него острый, рука твёрдая, на ногу скор. Так до весны и дожили. Да ещё и с прибылью оказались. А настала весна – снова в поля со стадом.

Прошло с той поры лет десять, или что-то около того. К тому времени дед Кузьма на ноги совсем ослаб, пасти уже не мог. Да и бабка Дарья тоже еле передвигалась. Теперь Николка стал у них главным добытчиком. За эти годы старики к нему привыкли, как к сыну. Да и Николка их за родителей почитал. Вымахал он крепким, да плечистым, умом смекалистым, нравом весёлым и на все руки умелым. И избушку починил, чтобы не завалилась, и сад при ней посадил – всё у него получалось да ладилось. Заведёт, бывало, над речкой песню – рыбаки про свои сети забывают, косари и косы побросают, чтобы не мешали слушать. Даже разбойники, напав на купеческий обоз – и те начисто забывали, зачем вышли на большую дорогу. Ну а если заиграет Николка на своей пастушеской дудке плясовую, то и коровы, и их хозяйки идут, приплясывают.

Бывало дело, ещё в ту пору, когда Николка только-только появился в деревне, находились такие озлобыши, что над ним посмеяться норовили. Дескать, нищета ты безродная, нам, зажиточным – не ровня! А как вырос он да окреп, все болтуны да обзывалы свои языки сразу же поприкусили – попробуй, скажи такому богатырю что-нибудь обидное! Долго потом вспоминать придётся – Николка, вон, и медные пятаки пальцами пополам сгибал, и мог разогнуть руками самые крепкие подковы. Теперь все девки деревенские норовили ему на глаза попасться да приглянуться – а вдруг, сосватает? Только Николка насчёт этого и не задумывался. Видно, чуял, что где-то далеко от этих мест его судьба. А тут ещё холодным осенним днём не стало его стариков – до женитьбы ли? В один час они ушли. Как-то вернулся Николка, и прямо с порога увидел, что дед Кузьма и его старуха лежат на лавках во всём белом. Подозвал его к себе старик, и чуть слышно сказал:

– Ну, вот и всё, Николка, настал нам срок – ничего с этим не поделаешь. Теперь один остаёшься жить. Хочу напоследок открыть тебе две тайны. Здесь, под печкой закопаны деньги – медь и малость серебра. Всю жизнь я их копил, всё хотел купить себе коня. Теперь его купишь ты. Только помни: бери коня всякого – рыжего, серого, гнедого, буланого, но только не вороного. Чует моё сердце – как бы не нажил с таким конём беды. И ещё, хочу поведать про одно диво – про это мне рассказывал мой дед. Раз в год из Ведьмина омута, что от деревни в пяти верстах, в ночь на Ивана Купала выходят три русалки на бережку порезвиться, по лужайкам поскакать. Случись в тот час поблизости путник, они его тут же заставляют сыграть им на гуслях, там, или на дудке плясовую. И уж если русалкам он сумеет угодить – серебром наградят. Дадут столько, сколько сможет унести. А коль им его игра не люба будет – не обессудь, утащат в омут. Парень ты удалой, на всякое дело гожий. Прожить сумеешь и простым деревенским ремеслом. Ну а уж коль случится крайняя нужда, что хоть головой в омут – попытай удачи. Авось, повезёт…

Похоронили стариков, стал Николка жить один. Когда скотину поставили на стойло, вырыл в подпечье горшок с деньгами, и пошёл покупать себе коня. Да только с покупкой что-то у него не заладилось. Все окрестные деревни исходил, на всех ближних ярмарках побывал, а ничего подходящего так себе и не нашёл. Тогда собрался он на большую ярмарку в городе столичном. Туда идти пешком – недели две, а то и больше. И дорога туда – как нарочно: всё по лесу, да по лесу. К тому же, хоть ещё и снег не выпал, а похолодало не по-осеннему. И вот, вышел Николка спозаранок, и по просёлку зашагал прямиком. Ещё солнце не успело взойти, а он уже с два десятка вёрст отмахал. А ближе к обеду уже и через дальнюю гору сумел перевалить.

Идёт Николка через дубраву, и вдруг видит на развилке лесных дорог какого-то человека с бородищей до пояса. Стоит бородач под дубом и держит на поводе коня, да такого, что глаз не оторвать – и стать у него отменная, и грудь широкая, и ноги сильные. Одно плохо – конь этот масти вороной, а такого дед Кузьма не велел покупать. Но уж так захотелось Николке на этом скакуне погарцевать, что подошёл он к мужику, снял шапку, поклонился старшему, как положено по обычаю и поздоровался. А мужик – ни гу-гу, словно его и не замечает. То ли, ждёт кого-то, то ли, задумался так глубоко… Постоял Николка, полюбовался конём и спрашивает его хозяина:

– Скажи, добрый человек, а не продаёшь ли этого коня?

Мужик в ответ вдруг расхохотался, смотрит на него удивлённо, головой качает.

– Либо, ты купить надумал? За такого коня – сколько можешь дать?

– Да, вот, сколько имею… – ответил Николка и снял с плеча суму со своими деньгами.

Заглянул в неё мужик, и расхохотался ещё громче.

– Ну, и насмешил же ты меня! Да, за него золота надо в два раза больше, чем у тебя медяков. Иди парень мимо – не для тебя этот конь.

Видит Николка – и в самом деле, не выторговать ему этого скакуна. Собрался уходить и спрашивает напоследок:

– Так, а чего же ты стоишь здесь, в этой глухомани, добрый человек? Откуда тут взяться богатому купцу с мешком золота? Шёл бы, вон, на столичную ярмарку, продал бы там коня на царскую конюшню.

– А зачем мне в такую даль идти, ноги бить, сапоги рвать? – усмехнулся мужик. – На такого коня и здесь покупатель хороший найдётся.

– Да, будет тебе! – сомневается Николка. – Тут, вроде бы, царевичи-королевичи не проезжали сроду, графья да князья не проскакивали, богатых купцов в эти места и калачом медовым не заманишь. Кому ты его тут продашь?

– Коня купит тот, для кого я его и взрастил, – нахмурился мужик. – А вот с ним тебе лучше бы не встречаться. А потому, уходи-ка ты, парень, отсюда подобру-поздорову, и поскорее. А не то, появится он – худо тебе придётся. И медяки свои даром ему отдашь, и голову потеряешь.

– Да кто же он такой-то?! – ещё больше удивился Николка.

– Это – я! – словно медведь прорычал кто-то из чащи, и на дорогу вышел человечище ростом в косую сажень, с брюхом в три обхвата, с рыжей бородой в два локтя. – Владыка здешних лесов, атаман разбойников лихих Карпило-Живодёр. Слыхивал обо мне, блоха двуногая?

Очень задело Николку то, как обозвал его атаман.

– А то, как же? Слыхивал! – кивнул он в ответ с таким видом, будто Карпило для него не душегуб-разбойник, а мелкий приказчик из скобяной лавки. – Вот, только, не думал, что ты такой толстый. Эк, тебя разнесло-то, болезного! Как же тебя этот конь носить будет? Чай, только взгромоздишься – сразу спину ему переломишь.

У атамана от того, что он услышал, даже глаза на лоб полезли. Выхватил он саблю и заорал на весь лес:

– Ах ты, невежа! Да знаешь ли ты, недоумок, что у меня в ногах князья валялись, графья сапоги целовали, молили о пощаде! А ты, деревенщина безродная, мало того, что самовольно заявился в мои владения, так ещё и языком своим глупым смеешь вести речи дерзкие? Умрёшь ты сейчас же, смертью страшною и лютою.

Тут, свистнул атаман – даже деревья закачались, и высыпало из чащобы со всех сторон три дюжины разбойников – все с луками-стрелами, все при ножах, все при саблях, с топорами и палицами.

– Эй, брательнички-разбойнички! – крикнул им атаман. – А изрубите-ка вы этого невежу на самые мелкие куски! Пусть знает, что с Карпилой-Живодёром шутки плохи!

Вскинули разбойники свои сабли и ятаганы, и накинулись на Николку. Ещё миг, и – быть бы ему убитым, да только размахнулся он своей сумой с монетами, которых в ней было фунтов десять – не меньше, да так прошёлся ею по кругу, что все разбойники словно горох покатились, кто куда. И сабли и ятаганы побросали. Не ожидали, что оказалась сума тяжёлой, да и рука силой не обделена. А Николка тут же, следом, махнул сумой в другую сторону – разбежались, кто куда, и все остальные. Удивился атаман, совсем по-другому заговорил:

– Ого! Вижу, вижу я, что человек ты непростой. Ладно, будем толковать на равных. Давай ударим о заклад: коли выдержишь три испытания – твой конь. Коли не выдержишь – десять лет будешь у меня в дармовом услужении, исполнять станешь всё, что ни прикажу. Согласен?

Подумал Николка и кивнул:

– Согласен! Только давай наш договор на бересте составим и кровью своей подпишем.

Хоть и не хотелось этого атаману, но согласился он. Написали на бересте договор и подписались кровью.

– Слушай же! – говорит атаман. – Есть у меня лучник Афонька. Всех искуснее стреляет он из лука. Вон, видишь, висит жёлудь на верхушке дуба? Собьёшь его стрелой ты – твоя взяла. А если Афонька – наша.

Натянули Николка с Афонькой луки и выпустили по стреле. Афонька выстрелил первым, и срезала его стрела жёлудь вместе с веткой. Тут же просвистела стрела Николки, и на лету рассекла жёлудь пополам. Разбойники от удивления взвыли, а атаман от злости даже зубами скрипнул. Назначили второе испытание. Стал состязаться Николка с Никиткой-конокрадом – кто кого арканом захлестнёт. Метнул Никитка аркан, да Николка сразу же от него увернулся. А вот метнул Никола свой аркан – вмиг опутал конокрада с ног до головы. Снова взвыли рабойники, а атаман свою бороду в клочья рвать начал. Убил бы он Николку, изрубил бы саблей, а нельзя – сам же бересту подписал кровью. Знает, что если такое заклятие нарушить, беду на себя накличешь страшную и неминучую.

– Ладно, – сказал Карпило-Живодёр, – теперь последнее испытание. Теперь мы с тобой тягаться будем. Кто из нас на этом коне усидит, тот и будет им владеть.

Подошёл он к вороному скакуну, а тот храпит, скалит зубы, на дыбы поднимается, из рук хозяина рвётся. И только запрыгнул Карпило в седло, как конь взвился свечкою, и словно пушинку стряхнул с себя разбойника. Грохнулся тот на землю, чуть рёбра не переломал. Настал черёд Николки. Подошёл он к коню, а сам с разбойников глаз не спускает. Те притихли, насторожились – обидно им, что какой-то пришлый по всем испытаниям их превзошёл. А атаман от жадности и злости, забыв про договор, начал нашёптывать своим подручным, чтобы стреляли они в Николку, если тому удастся удержаться в седле.

Понял Николка, что не хочет Карпило-Живодёр отпустить его живым, и решил пойти на хитрость. Поставил он ногу в стремя, а конь стоит, как вкопанный – видно, настоящего в нём хозяина почуял. Снял Николка с плеча свою суму и кинул её под ноги разбойникам.

– Вот вам на память все мои богатства! – сказал он и запрыгнул в седло.

Услышали разбойники, как звякнули монеты, и подумалось им, что это золото. А потому вместо того, чтобы исполнить атаманов приказ, кинулись суму развязывать. А Николка тут же сорвался с места, и – был таков. Словно вихрь ускакал он по лесной дороге, только ветер в ушах шумит. Тут уж не зевай – глаза береги! А разбойники как увидели, что только медь с малой примесью серебра им досталась, пригорюнились.

– Эх, – говорят, – такого диво-коня на медяки променяли!

Бранясь, собрали они разбросанные луки и сабли, и побрели к своему вертепу, удивляясь ловкости и удали чужака. А Николка вернулся в деревню без лишнего шума и суматохи, и не стал бахвалиться конём. Спрятал его в старой дедовой конюшне, и всё пошло по-прежнему. Теперь у него появилась новая забота – кормить и холить своего скакуна. Чтобы конь не застоялся, ночами выезжал на нём верхом. Как началась зима, стал Николка рыбачить, охотился, а как настала весна, снова погнал в поля стадо. Пас, да думал про своё житьё-бытьё. Уж давно его досада разбирала, что, как ни работает он, как ни старается, а заработанного, не то, что на новую избу – на штаны с рубахой кое-как наскрести можно. «Поеду-ка я в другие места, – решил он как-то раз. – Авось, там заработки побольше…»

И вот, объявил он старосте, что уезжает из деревни, и надо теперь на его место искать другого человека. Но не знал и не ведал он, что уготовила ему судьба на этот раз. Напоследок погнал Николка скотину за ближний буерак – место ему хорошо знакомое, травой и водопоем богатое. И всё шло как обычно до того часа, как гнать стадо домой. Вдруг, словно вынырнув из-под земли, появился перед стадом волк величины небывалой, и набросился на коров. В один момент загрыз почти с десяток.

Бежит к нему Николка с дубиной, а зверь и к нему метнулся, вознамерился клыками вцепиться в горло. Но пастух не оплошал, и со всего размаху ударил волка дубиной по голове. Взвыл волк и рухнул оземь. Замахнулся Николка, чтобы добить зверя, но тут налетел ветер, прямо в глаза ему пылью бросил. Всего на миг зажмурился пастух, а открыл глаза – волка-то и нет вовсе. Понял Николка, что не волк это был, а оборотень, и побежал собирать стадо, разбежавшееся по лесу. Всю животину собрал, кроме тех коров, которых зверь загрызть успел. Пригнал Николка стадо в деревню и тут же начался там крик да плач – почти половина целой улицы осталась без скотины. Кричат на Николку хозяева, клянут на все лады. Дескать, зачем погнал коров туда, где волки водятся?! Вот, чем хочешь, тем и расплачивайся за убыток!

Обидно стало парню, что на него такую напраслину возводят: не сразись он с оборотнем, вообще ни одна животина из стада не вернулась бы! Однако не стал Николка пререкаться – что толку объясняться с теми, кто его слышать не желает? – и молча пошёл домой. Решил продать своего коня и рассчитаться с оскудевшими. Только не успел он и половины дороги пройти, как с того конца деревни, где стояла его избёнка, столбом повалил чёрный дым и туда побежали люди с вёдрами. Вслед за всеми побежал и Николка, чуя беду наихудшую. Когда подбежал к тому месту, где стоял его домишко, то даже в глазах у него помутилось: от избы одни угли остались. А всё, что нажить успел, в огне пропало без остатка. У конюшни – ворота нараспашку. Забежал в неё Николка, а коня там – как не бывало.

«Ах, дед Кузьма, дед Кузьма! – загоремычился он. – Не послушался я тебя, неразумный, взял себе коня вороного! Вот и начались у меня беды и неудачи…»

Но, как говорится, слезами горю не поможешь. Надо как-то эту беду перемочь. А как? И понял Николка, что настала-таки та пора, что хоть в омут головой. К тому же, услышал он, что завтра-то и будет день Ивана Купалы. Выходит, сегодня в полночь у омута три русалки будут караулить путников.

«Ну, раз так, – решил он, – нынче же ночью пойду к Ведьмину омуту!»

Дождался Николка вечера и, как стемнело, пошёл через лес при свете молодого месяца. Не стал брать с собой ни дубину, ни лук со стрелами, а одну лишь дудку-жалейку, что досталась ему от деда Кузьмы. К полуночи вышел он на берег омута, сел на пригорке и стал ждать. А кругом – тихо-тихо, ни ветерка. Ни одна травинка не качнётся, ни один листик на вербах не дрогнет. Один лишь соловей заливается над гладким, как зеркало омутом. Но вот трижды ухнул в лесу филин, и из вод омута без единого плеска, словно тени, вышли на берег три зеленоволосые девы в платьях, серебром отливающих. И стали они бегать по траве, ни одной былинки не пригибая. А сами они как стеклянные – через них видны и кусты прибрежные, и деревья, и месяц через них просвечивает…

Играют русалки на пригорках и меж деревьями в пятнашки, друг над дружкой подшучивают, чему-то смеются, а голоса и смех у них – словно ручей журчит. Смотрит на них Николка, и отчего-то ему вдруг стало не по себе. Подумалось даже, что зря он прийти сюда надумал. Но уж, жалей – не жалей, что в такое дело ввязался, а коли пришёл – робости не поддавайся. В таком случае, коли слабинку дал – всё, прощайся с жизнью.

И вот видит он, что бегут русалки в его сторону. Увидели, значит. Неслышными холодными тенями подбежали и закружились подле него колдовским хороводом.

– Если ты пришёл сюда подневольно, то почему не плачешь, не кричишь, не убегаешь? – спросила его первая русалка.

– Если пришёл по собственному хотению, то почему без подарков дорогих? – спросила вторая.

– Если пришёл за серебром, то знаешь, что жизнью за это можешь поплатиться? – спрашивает третья.

Отвечает им Николка:

– Пришёл я сюда не подневольно, правда, и без подарков дорогих. Был я беден до нынешнего дня, а сегодня и вовсе стал нищим. Дом сгорел, коня моего украли. Осталась у меня одна только дудка-жалейка. Коли хотите, могу вам сыграть.

Достал он из-за пазухи жалейку и заиграл на ней плясовую. Подхватились русалки, закружились – видно, по нраву пришлась им эта музыка. Пляшут они без устали, неслышными тенями порхают над лугом, на ночном ветру платья да зелёные волосы развевая. Час играет им Николка, другой час пошёл, третий… А они всё пляшут и пляшут не останавливаясь. Ближе к рассвету чует он – совсем руки отнялись. Да и дуть в жалейку сил больше нет. Остановился Николка дух перевести, а русалки к нему подбежали, недовольствуют, серчают:

– Почему играть перестал? Или тебе не нравится, как мы пляшем? Или тебе серебро больше не нужно? Или боишься, что обманем?

– Пляшете вы – и сравнить не знаю с чем. Разве что, с облаками, плывущими в небе? И с серебром не обманете – знаю. Но не под силу ни одному человеку играть плясовую от вечерней до утренней зари!

– Нет! Не верим мы тебе! Не верим! – совсем рассердились русалки. – Мы тебе не понравились, вот и всё! И в наказание за это, мы забираем тебя на дно омута!

Обхватили его холодными руками, и повели к воде. Стал их просить Николка позволить ему сыграть напоследок ещё раз.

– Уж, коли суждено мне стать утопленником, то хотел бы сыграть самому себе заупокойную.

Отпустили они его, и заиграл он песню, да такую жалобную, что и небо тут же подёрнулось тучками, и стали падать капельки дождя. Заслушались русалки, стоят, боясь пошелохнуться. Больше чем плясовая понравилось им это. Говорят они Николке:

– Сыграй ещё такую же! Тогда не будем тебя в омут забирать.

А он видит, что до рассвета ещё не меньше часа. Начал он отговариваться, чтобы время потянуть: дескать, сразу-то и не вспомнишь. Вроде того, вот так, с кондачка, на ум ничего не идёт. Тогда сказала ему первая русалка:

– Если сыграешь песню не хуже прежней, дам тебе серебряный перстенёк с изумрудом. С тем, кому его подаришь, разлучить тебя никто уже не сможет, как бы ни старался.

– Будь по-твоему! – согласился Николка, и заиграл снова.

Вспомнил своё детство сиротские, все горести и обиды той поры. И снова слушали его русалки, боясь проронить хотя бы слово. Закончил он, а звёзды ещё только начали тускнеть понемногу. Заговорила другая русалка:

– Играй ещё! Дам тебе раковину речную, которая тебя от любой хвори, от любого яда спасёт. Стоит опустить её в кубок с отравленным вином, и оно тут же станет целебным.

И ей смог угодить Николка. Третья русалка пообещала ему три лесных орешка. Стоит съесть всего один из них, как на день вперёд будешь понимать язык зверей и птиц. И тогда заиграл ей Николка самую жалобную, самую сиротскую песню из тех, что знал. Стоят русалки, а из глаз у них слёзы как град катятся. И только закончил он, как откуда-то из-за леса донёсся утренний крик петуха. Огляделся Николка, а никаких русалок нет и в помине. Сидит он на том же самом пригорке, как будто с места и не трогался.

«Уж, не приснилось ли мне всё это?» – подумалось ему.

Поднялся он на ноги, и видит: там, где русалки свои слёзы роняли, лежит на песке у омута целая груда серебряных монет. Собрал он это богатство в заплечный мешок, и пошёл к деревне. Идёт, и чувствует – в кармане у него что-то лежит. Руку туда сунул, и достал подарки, обещанные русалками – перстенёк с изумрудом, пёструю речную ракушку и три орешка лещины. Шагает Николка по лесной тропинке, от радости ног под собой не чует – как же всё удачно обернулось! И жив остался, и богатства раздобыл, и волшебные подарки получил.

Видит он по дороге всякого лесного зверя и птицу, и разобрало его любопытство: а что, если испробовать действие волшебного орешка? А тут, как раз, на большой дуб уселись два старых ворона, завели меж собой свой, понятный только им разговор. А Николка быстренько орех съел, и тут же стал понимать то, о чём судачат вороны. Один ворон хвастается:

– Эх и славно я попировал нынче утром! За буераком у деревни почти дюжина палых коров валяется. Теперь туда и зверь бежит, и птица слетается. Всем хватит вволю насытиться.

– Отколь же нам такое счастье привалило? – удивляется второй.

– Вчера волк-оборотень порезал. Это мельник с речки Дрёмы. Он давно чёрным колдовством промышляет. А стадо порезать его подговорил атаман разбойников Карпило-Живодёр – мельник ему дядькой доводится. Мельник и избушку пастуха поджёг, и коня у него для племянничка украл…

– Ай, как славно получилось! – радуется второй ворон. – Ну, давай, брат, полетим туда, а то что-то я проголодался…

И, взмахнув крыльями, полетели они к буераку.

«Вот оно что! – изумился Николка. – Значит, это мельник был… Ну, погоди, оборотень проклятый! Рассчитаюсь я с тобой…»

Походит он к деревне, а там у церкви народ собрался, про Николку речи ведут. Дескать, и – такой он, и – эдакий… Иные кричат:

– Надо бы его в железо заковать и отвезти в царский суд, чтобы наказали его как татя и разбойника!

И тут подошёл к ним Николка, и, не тая обиды горькой, спросил:

– Эй, народ православный, разве это я, а не волк-оборотень без скотины вас оставил? Что же вы, ничего доброго не помня, огульно вешаете на меня всякую вину? А скажите, мужики, силой не обделённые, кто из вас в одиночку осмелился бы в поле с оборотнем сразиться? Молчите? То-то же! Всяк смел и отважен, когда уже лихо миновало. Ладно, не бранитесь и не горюйте. Нашёл я чем расплатиться с оскудевшими, кто без животины остался. Подходите, со всеми рассчитаюсь.

И тут же каждому, кто остался без коровы, отсыпал по две пригоршни серебра. Обрадовались люди – Николка-то с ними сторицей расплатился. Иные, чья скотина цела осталась, даже жалеть начали, что не у них коров оборотень порезал. Совсем другие пошли разговоры. Николке кланяться начали, хвалить его на всякие лады. Только он на похвалы не падок был. Молча отнёс в церковь суму с остатком серебра и оставил его там на сирот, калек и нищих.

Стали люди уговаривать его снова идти в пастухи. Только он отказался наотрез.

– Не обессудьте, люди добрые, но здесь моей судьбы нет. А где она – пока, и сам не знаю. Ну а чтобы обо мне худой славы не осталось, укажу вам, кто в наших местах волк-оборотень. Это мельник-чернокнижник с речки Дрёмы.

Расшумелся тут народ, взбаламутился, кто – верит Николке, кто – не верит. Мол, чем докажешь, что мельник с Дрёмы – оборотень?

– Что спорить попусту? – говорит Николка. – Когда я схватился с волком, то ударил его по голове дубиной. Вот, пойдёмте и посмотрим, что с головой у мельника.

Ещё громче шум поднялся. Похватали мужики колья осиновые, и пошли вслед за Николкой. А путь до Дрёмы был неблизким. Лишь к обеду до неё добрались. Обступили мужики мельницу, стали стучать в ворота и кричать мельнику, чтобы вышел к ним. Но, как ни звали, никто не показался. Ни шороха, ни стука, как будто в мельнице вообще нет никого. Лишь вода шумит на мельничном колесе, да ветер воротами поскрипывает. Снова стали мужики кричать, чтобы вышел он и во всём сознался. Пригрозили даже мельницу поджечь. И тут же из-за ограды вылетел огромный, невиданный в этих краях филин. Заухал он, у людей над головами закружился. Косит на них глазом кровавым, того гляди, клюнет кого-нибудь или когтищами схватит…