Kitobni o'qish: «Иногда следы остаются»
Рождество было уже не за горами и Лесю переполняли ожидания. Уже целых полгода как наступил её сдвиг по танго. За это время она успела обойти все городские милонги и почти все школы, знала кто из партнеров Киева прекрасен, а кто… Ну, такое… И знала даже, что это словосочетание может поставить в тупик русскоговорящих жителей соседних стран. В общем, она была уже крепко в теме и душа требовала продолжения полёта.
А тут Ремолино как раз на носу. Аж за два месяца до его наступления весь фейсбук (ну, по крайней мере, его танго-часть) пришёл в радостное возбуждение. Все ищут квартиры и соседей для съёма гостиницы, попутчиков в поезда и самолёты, выкладывают фотки с кофе, шоколадом, «хренивкой» и хвалебными одами от которых сладко свербило на душе.
В офлайн тоже творилось радостное брожение. Судя по словам, брошенным вскользь Лесиными преподавателями, болтовне в раздевалках и на милонгах, именно Ремолино, а не свадьба, самое прекрасное, что случается в жизни девушки. Какой-то мистический калейдоскоп чудес, квинтэссенция танго-счастья.
Ну и Леся готовилась. Ну как готовилась. Написала в фейсбучеке танго-друзьям и мигом нашла и сожителей, и попутчиков.
Жить во Львове ей предстояло совсем недалеко от Днестра1, в компании Оксанки, с которой они ходили в одну группу и Петей, интеллигентным парнишкой-программистом, который, был влюблён практически во всех киевских партнерш разом, но безнадёжно барахтался во френд зоне.
Дальше дело пошло чуть сложнее. Какое выбрать платье? А туфли? И вообще, образ? В свои двадцать семь Леся, при правильной подготовке, одинаково хорошо могла исполнить роль невинной овечки и серой волчицы. Скромной начинашки и женщины-вамп. Для танго-дивы правда не хватало танцевального мастерства, самую малость, но зато роскошные черные волосы, обольстительный взгляд из-под пушистых ресниц и очаровательная улыбка были при ней. Мужчины никогда не оставляли Лесю без внимания и она этим вниманием умело пользовалась. А что, как-то же надо чинить старенький ноутбук, перевозить вещи с одной съёмной квартиры на другую и так далее.
При этом Леся всякий раз умудрялась расплатиться за эти услуги одной лишь улыбкой. Ну в кино могла составить компанию, так что её совесть и репутация всякий раз оставались чистыми и пушистыми.
Размышляя о перспективах Ремолино она решила, что находиться в образе роковой красотки целую неделю утомительно, а симпатичных начинашек понаедет со всех стран бывшего Союза столько, что выделиться на их фоне поможет разве что красное платье. Жаль, что оно одно у неё такое. Алое, как плащ тореадора – ни один мужчина не пройдет мимо. Решено. Это её главное оружие.
Теперь туфли. С ними ещё проще. Туфли для танго у Леси тоже одни, зато не какие-нибудь, а Madame Pivot, все нормальные тангеры в них танцуют. Лесе повезло урвать их у Наташки из старшей группы за пол цены. Растянулись немного и стали велики хозяйке, а Лесе – в самый раз, так что и разнашивать не пришлось.
Осталось побросать в чемодан бельё, расческу с зубной щёткой и ещё пару дежурных платьев, джинсы, зимний свитер и готово. Даже чемодан с косметикой, привычный спутник многих подруг, Лесе не нужен. Она и так красивая, куда уж больше?
Покончив с формальностями она углубилась в изучение меню – открыла Интернет-страницу марафона со списком участников и принялась за составление «бальной книжечки».
Если верить фейсбуку на этот праздник жизни планировали съехаться тангонутые как минимум со всей Европы.
Прежде всего бросался в глаза внушительный десант итальянцев с заманчиво мелодичными именами и томными фотографиями на аватарках. Уже одни мысли обо всех этих надушенных, стильных и горячих Джузеппе, Джованни и Джанлуках заставили глаза Леси загореться шальным блеском, но на итальянской кухне меню не заканчивалось.
Кроме родной и милой сердцу украинской кухни на праздничном столе было зарезервировано место и для русской с белорусской. Москва, Питер, Челябинск, Ростов, Нижний, Саратов, Самара, Томск – намечалась настоящая российская интервенция. Интересно, а там вообще на Новый год, кто-нибудь останется? Братский Минск присылал солидную делегацию, в составе которой у Леси было полно друзей – будет с кем и потанцевать, и посидеть за глинтвейном.
Реже, но всё ещё часто встречались поляки, венгры, финны, немцы и турки. Были даже аргентинцы и совсем уж экзотические чилийцы, греки и даже граждане эмиратов.
Леся привыкла проводить вечера на милонгах, где собиралось порядка пятидесяти человек. Бывало, чуть больше, бывало и меньше, но в целом порядок чисел был примерно такой. Теперь ей предстояло погрузиться в недельный угар с ежедневными двухразовыми милонгами в компании пары тысяч человек!
От радостного возбуждения она уже за месяц до начала полностью утратила работоспособность и вместо того, чтобы заниматься проектами заказчиков, барахталась в околоремолиновских участках всемирной паутины. Клиенток, приходивших обсудить детали будущих платьев она слушала вполуха, отвечала односложно. Мол, да-да, сделаем всё как вы хотите, да-да, сошьём за ночь, да-да, и без фаты, можно, да-да, сделаем почти даром, ведь есть и платить за аренду нам совсем не нужно.
Где-то на задворках сознания Леся чувствовала, что такая клиентоориентированность больно аукнется ей в уже в ближайшем будущем, но когда оно настанет? Для неё время разделилось на всё, что было до Ремолино и сам фестиваль. Дальше она не заглядывала, словно бабочка, для которой близилась яркая кульминация всей её жизни.
***
Никита вот уже два года как считался подающим какие-то смутные надежды для довольно обширного танго сообщества Питера, но, откровенно говоря, максиму надежд, которые он мог оправдать, это немного скрасить вечер какой-нибудь скучающей из-за гендерной диспропорции дамочки. Ну или нескольких дамочек. Но и это не так уж мало, если принять в расчёт количество времени, проведенное ими за вином и разговорами при том, что платили они всё-таки за возможность потанцевать, а не замечательную атмосферу модного диджея или возможность излить душу под дешёвое полусладкое. Всё то же самое, только гораздо лучшего качества они могли получить во многих других местах, а на милонгах им были нужны мужики. Некоторые из них, правда, развлекали себя танцуя с подругами и почти не страдали по местечковым плясунам, но таких было меньшинство. Правда и то, что подавляющее большинство местных плясунов и впрямь не стоили душевных мук и телесного томления.
В общем, на безрыбье и Никитка, двадцатитрёхлетний в меру спортивный патлатый увалень, казался многим вполне себе окунем. По крайней мере, он был по-питерски застенчив и обходителен, в танце не делал грубостей, регулярно мылся, ежедневно менял рубашки и даже вполне уверенно попадал в бит. Так что экземпляр вполне достойный употребления.
Про Ремолино Никитке все знакомые парнёрши уши прожужжали.
– Ах, этот Ремолино…
– Ремолино? Это было волшебно…
– Ты ведь собираешься на Ремолино? Как не знаешь? Надо ехать!
Подобные суждения звучали и от тех, партнерш, что едва удерживали баланс на тонких шпильках, и от тех, кто уже превратил танго в бизнес. Ремолино восхищались почти все. С одной оговоркой. Дамы слегка за сорок не так сильно рвались во Львов под Новый год. Они утверждали, что конкуренция даже среди молодых и хорошо танцующих партнерш там такая, что лучше провести время в местных ресторанах и «кавярнях».
Должно быть именно последние аргументы помогли сделать мнущемуся Никите окончательный выбор. Этот Новый год он решил провести в Незалежной и начал поиски жилья.
Несмотря на горячие уверения всех очевидцев предыдущих фестивалей в том, что украинские цены вполне гостеприимны для москальской мошны, ему так не казалось. Он бы молод и беден. Неделю в Днестре себе позволить никак не мог и, наверное, до самого фестиваля ходил бы удручённый этим обстоятельством, если бы одна хорошая знакомая не предложила ему присоединиться к маленькой концессии по съёму квартиры на углу Соломеи Крушильницкой и Словацкого, то есть, в пяти минутах ходьбы от места священо действа.
А дальше были сборы, знакомые любому холостяку. Покидал в спортивную сумку несколько рубашек, ботинки для танго, белье. Сверху положил брюки в нелепой надежде что, они пересекут границу всё такими же выглаженными, какими сделала их мама. Да, наш герой в свои двадцать три жил с мамой.
В полдень тридцать первого декабря его вместе с парочкой подруг поглотил плацкартный вагон. Из тех, что навсегда пропитались запахами торчащих в проходах портянок дембельнувшихся солдат и курочки гриль, бережливо обернутой в фольгу. Правда в этот раз к ним присоседились тонкий аромат мандаринок и дурманящие алкогольные испарения.
Пассажиры готовились встречать год черного водяного дракона в пути.
Встречать начали по дальневосточному времени. Уже около пяти со всех концов вагон послышались народные песни.
Вниманию подневольных слушателей были представлены и такие хиты как «Черный ворон» и «Ой, мороз, мороз», и менее известные Никитке и его попутчицам шлягеры в исполнении возвращавшихся на «батькивщину» украинцев.
Удивительная гармония царила в вагоне. Россияне, украинцы и представители других братских народов не сговариваясь распределяли между собой «эфирное время» таким образом, что часов до десяти песни не смолкали вовсе.
Под них по вагону скакала бодрая и нетрезвая жирафиха. То есть очень высокая, под два метра ростом, стройная девушка с головы до пят упакованная в плюшевый комбинезон соответствующего окраса. Она бессмысленно, но дружелюбно таращила глаза на окружающих, словно они все вокруг были соучастниками её игры. Вон бегемоты уминают оливье из пластиковых контейнеров, гиены нализались какой-то настойки и гогочут на всю движущуюся по направлению к границе Савану, несколько сурикат испуганно сгрудились в кучку на нижней боковушке у туалета, а утомленный всем этим бурлением жизни крокодил тихо курит в тамбуре.
Она шаталась на своих ходулинах от одной стае к другой в надежде разжиться сигареткой. Несмотря на Дальневосточный Новый год ей почему-то с этим делом не везло, но она не унывала и продолжила скитаться. Савана большая, вагонов так четырнадцать – где-нибудь да найдётся курящая макака.
Никита с Надей и Светой были теми самыми сурикатами. Они перманентно вжимались в стену когда в очередной раз рядом с грохотом распахивалась дверь и хотели просто мирно распить одну на троих бутылку каберне, заесть её тарталетками с икрой и мандаринками под романтичный стук колес.
Они не ожидали, что мир сойдёт с ума.
Народные песни их даже не насторожили. Скорее напротив, порадовали. Вот мол, какой колорит! Жирафиха заставила похихикать, и только на буфетчице Любке они начали подозревать, что творится какая-то бесовщина.
Любка была из тех женщин, которых и сейчас можно встретить в российской и украинской глубинке. Неопределённого возраста, предположительно лет сорока с краснющим пропитым лицом и необъятной как сама Родина талией она вполне могла бы стать героиней кошмара какого-нибудь впечатлительного столичного юноши, но тут собралась публика попроще. Ближе к природе, так сказать. И у этой публики, состоящей преимущественно из возвращающихся после заработков работяг Любка имела оглушительный успех.
Она с шутками и прибаутками, от которых свернулись бы в трубочку уши исчезающе редких порядочных девиц, катила тележку с пивчанским и всякими солёно-хрустящими ништяками из вагона в вагон попутно обтекая и обтирая своими зефирными боками все углы, а за ней раскидистым хвостом, или шлейфом следовали подвыпившие мужички.
Они восторженно хихикали, норовили ущипнуть её колышущийся на ходу багажник и неловко уворачивались когда Любка обозначала, для порядка, некоторое сопротивление. Были среди них и закоренелые бобыли, и те, кто ехал встретить Рождество в семейном кругу и, даже те, кто, судя по оскорбленным выкрикам с окрестных полок, путешествовал в компании супруги.
Любка светилась как большой алый маяк, а вот Надька со Светой словили когнитивный диссонанс и долго вхолостую ворочали шестеренки в мозгах силясь определить своё отношение к происходящему. То ли возмущаться дурным вкусом и распущенностью мужичков, то ли по-черному завидовать животному магнетизму, какой им, двадцатилетним симпатичным пигалицам, даже не снился.
И всё-таки в основном в вагоне царила хоть и сумасшедшая, но праздничная и весьма добродушная обстановка. Словно в царстве зверей наступило какое-то радостное перемирие. Все собрались в едином порыве у водопоя и куролесили по тихой, без агрессии.
Все кроме Мишани. Он был из той когорты людей, которым лучше вообще никогда и ни при каких обстоятельствах не употреблять огненной воды, ибо едва она попадала в его кровь, та мгновенно закипала и превращала его в воина-берсерка с обостренным чувством социальной справедливости.
В этот раз Мишаня решил отомстить за Афганистан. Ну да, это вооруженное противостояние, по всей видимости, оставило в его душе глубокие раны, которые так и не затянулись с годами и смешного тут ничего, конечно же, нет. Вот только непонятно, почему он обратился с волнующим его вопросом к двадцатитрехлетнему славянину Никитке, честно откосившему от армейки по состоянию здоровья?
– За что вы, чурки, наших ребят в Афгане резали, – спросил он с болью в голосе.
Никитка сначала подумал, что пропитой мужичонка из параллельной России обратился к кому-то другому. За свою нелегкую юность ботаника он кем только не побывал. В основном обидчики щеголяли остроумием в диапазоне слов, однокоренных с Никиткиной фамилией или склоняли его слоистое брюшко. Никитку во многом можно было обвинить при желании, но в принадлежности к афганцам, да ещё и тем, что воевали в те годы, когда он едва появился на свет – это вряд ли.
Он как-то неубедительно попытался воззвать к разуму нападающего, но тот принял твердое решение дать волю накипевшей за годы боли. Дело стало принимать угрожающий оборот. Причём угроза исходила не только от кулаков Мишани. В порыве слепой и надрывной ярости он схватил со стола кухонный нож.
Зарезать им можно было разве что кусок ветчины, и то, если очень постараться, но Никитка обмер от страха.
Всё то время, что Мишаня призывал к ответу Никитку, его, Мишанина, бедная супруга сидела на нижней полке одного из «купе» и тихо подвывала со стыда, но когда её благоверный схватился за нож, всё-таки попыталась удержать его от греха.
Успехом эта попытка не увенчалась и Мишаня пошатываясь от поездной тряски и водки вновь нарисовался перед Никиткой.
Между ними нарисовался проводник, но Мишаня отмахнулся от него как комара или мухи и уже было занес карающий меч, то есть нож, когда на арене появился супер-герой. Точнее героиня. Люба.
Создатели вселенной Марвел ничего не смыслят в чудо-женщинах. Настоящая Wonder Moman она такая. Необъятная, могучая, притягательная и в то же время добрая, готовая защищать слабых. Мужчин, то есть.
Люба мигом схватила Мишаню за шкварник и конвоировала на законное оплаченное место. На пару с супругой они уложили его буйную голову на подушку, и некоторое время контролировали его порывы.
Мишаня то вроде бы начинал смежать веки, то принимался орать бессвязные, но очень болезненные для жены оскорбления среди которых просочилось откровенное признание собственной неверности. На Любу он смотрел с обожанием.
Уже в десять вечера со всех концов вагона доносился богатырский храп. Спали все кроме троицы у туалета.
Нахватавшиеся впечатлений Никитка и Надька со Светой тихо достали вторую бутылку вина и провожали к чертям этот сумасбродный кошачий год.
Полночь они встретили за тихой и немного нервной беседой. Впереди была знаменитая украинская таможня.
***
Леся ехала шумной развесёлой компанией. Вагон был полон тех добродушных усачей, для которых одна уже улыбка хорошенькой девицы была в радость.
Это позволяло в полной мере ощутить себя если не королевой, то по крайней мере принцессой для которой благородные рыцари готовы и чемодан на багажную полку закинуть, и постель застелить и шоколадкой к чаю угостить. Вместо серенад отлично пошли рождественские песни, которым Леся с чувством подпевала сама, вместо пиров и балов – откидной столик, ломившийся от вина и закусок. Горилка, сальце, колбаски, огурчики, салаты – всё как полагается.
В общем, сказка, а не дорога, ехала бы себе и ехала так хоть всю жизнь. Жаль только, что быстро кончился этот праздник.
Но это ничего. Впереди у неё другой. Яркий, волнительный, полный неожиданных встреч и открытий.
Широко улыбаясь утреннему морозному солнцу Леся вышла на Дворцовую площадь Львова и с грохотом покатила чемодан по заснеженной брусчатке.
Но долго катить не пришлось.
Уже через пятьдесят метров какой-то гарный парубок предложил себя в качестве грузчика. Он радостно пыхтя приволок Лесин скарб к трамвайной остановке на Черновицкой и растворился в лучах света. Оставил только имя, которое Леся тут же забыла. Не из злого умысла и душевной чёрствости. Просто для неё помощь от мужчин была такой естественной частью жизни, что она не считала себя в кому-то обязанной. Она ничего и никогда не просила. Ей всё предлагали сами.
Всё вокруг улыбалось для Леси, всё пело. Только старый трамвай-шестёрка ворчливо скрипел железным дёснами, но это было как доброе ворчание любимого дедушки над проказами внучки. Леся сунула в жестяную пасть талон, глянула на номер – счастливый! На радостях заговорила с какой-то бабусей, спросила далеко ли до Университета.
Оказалось, всего три остановки, а к отелю нужно будет пройтись и подняться в гору через парк Ивана Франка.
Леся насладилась видами похожего на имбирный пряник заснеженного Львова и вышла на нужной остановке. Мороз шаловливо щипал её раскрасневшиеся щёки.
Путь наверх с чемоданом был не прост. Тонкое снежное покрывало скрывало под собой опасную наледь. В любой момент восхождение могло завершиться стремительным спуском, но Лесе и тут повезло.
Пока она любовалась памятником Ивану Франка сзади подкрались Оксанка с Петей и ухватили её под руки с двух сторон.
– Привет!
– Как я соскучилась за вами!
– Как добрались?
– Ну такое…
– А у меня прямо праздник какой-то! Все такие добрые вокруг, такие хорошие!
Они обнялись и втроём со смехом и шутками дотолкали чемодан до отеля.
Через несколько минут ко входу в Днестр подъехал хозяин квартиры в которой им предстояло жить, впихнул всю компанию вместе с вещами в старенький ланос и за пять минут доставил к месту ночлега. Правда, в отношении Леси, Оксанки и Пети это слово не вполне подходило – ночи они как раз собирались проводить в Днестре.
В квартире была заколочена одна комната, на шкафу с бельём висел амбарный замок и поначалу суровый на вид дядька с головой, похожей на бильярдный шар, смотрел на квартиросъемщиков с явным подозрением. Но не прошло и десяти минут как заливистый девичий смех и пушистые ресницы разгладили складку на его переносице.
Заколоченная комната досталась Лесе, шкаф был освобожден из-под ареста и представил в знак благодарности ворох постельного белья и полотенец.
Заплатив хозяину и пристроив кое-как свои вещи, микро-ячейка ремолиновцев направилась осматривать город.
А осматривать было что. Незнакомый со Львовом туристлегко спутает его с Варшавой, Прагой или ещё каким уютным восточно-европейским городом: и ратуша имеется, и брусчатка, и башенки костёлов, возле которых раскрашенные фигурки изображали известные события. Всё вокруг светилось от рождественских украшений и дышало праздником.
Ребята отведали «мяса и справедливости», восхитились тамошней традиции обращения с чеками, забрались по очереди в железную клетку, повертели в руках все местные мечи, топоры и нагайки, наделали кучу фоток и двинули дальше по Подвальной в сторону Высокого замка.
По дороге к смотровой площадке растрясли немного съеденное и выпитое. Стояли с полчаса на продуваемой всеми ветрами высоте, любовались закатным небом и городским пейзажем. Дух захватывало от красоты, но воздух стал быстро остывать, а резкий ветер кидал в лица снежные комья.
Смеясь и отфыркиваясь спустились вниз на Максима Кривоноса и через площадь Данилы Галицкого направились к Газовой лампе – пропустить по стакану глинтвейна.
