Kitobni o'qish: «Оправа для бездны»

…Когда сайды разорили храм Исс и с юга на земли баль двинулись воины и колдовские исчадия Суррары, начался исход мертвецов. Первыми отправились в сторону ненасытной Суйки, в древности называемой Айсил, герои, погибшие в битве на священном холме, и поверженные ими враги. Они поднялись и пошли на север, обращая незрячие, залитые кровью очи в сторону города умерших, словно властный голос призывал их. Вряд ли добрались до цели ужасного похода тела их, потому что были истерзаны по пути, уже мертвых, их жгли и рубили на части обуянные ужасом сайды, но за ними пошли и другие. Все, кого настигала смерть, подчинялись неведомому зову. Убивавшие друг друга шли плечом к плечу. Простившиеся с жизнью в собственной постели или на поле битвы вставали на ноги, поворачивались в сторону города умерших и отправлялись в последний путь. Никому они не причиняли вреда, хотя ужас от смертного шествия полз над землями Оветты, как осенний туман над бальскими болотами, и только маги Суррары пытались остановить исход мертвых, пока не прозрели собственное бессилие. Откуда бы ни начинали последний путь мертвецы, рано или поздно их плоть успокаивалась, но имеющие дар видели холодные тени, летящие к цели из праха. И этот полет можно было ускорить, но остановить – нельзя. И были смертные тени тех ужасных лет подобны каплям сока ядовитого дерева, которые падают в горло сосуда, пока не наполнят его…

Хроники рода Дари, записанные Мариком, сыном Лиди

Пролог

Где она, былая легкость? Где ветер, бьющий в лицо? Где жар разгоряченного коня, несущего молодого хенна по весенней степи? Где юная жадность, которой всего было мало: и пищи, и золота, и гибкого сладкого тела, притиснутого к ковру, и снова – ветра, ветра, ветра… Где запах свежей подорожной травы? За дымкой времени, которая тает быстрее, чем затихает топот копыт? За лигами покоренных земель? Так неужели запах родной степи не донесется до все еще жадных ноздрей – ведь с запада несутся тучи, с запада! Только роскошный шатер великого тана стоит не в степи, а в парадном зале разоренного дуисского дворца. Не выйдешь наружу, не глотнешь полной грудью дикого ветра. Сидишь тут, как ярмарочный шут, за цветастой занавеской!

Великий тан раздраженно покосился на замерших у полога вооруженных кривыми церемониальными мечами полуобнаженных рабов, толкнул пяткой распластавшуюся у ног невольницу. «Тщ-щ», – то ли дунул, то ли свистнул. Поняла. Поползла прочь, как учила смотрящая за рабынями мамка. Старательно поползла, приподнимая над подушками и чеканными золотыми кувшинами округлые ягодицы, раскрываясь, как речная раковина, только ничто не отозвалось в чреслах у тана. Если уж мастерица обольщения – лучшая хеннская танцовщица, укутанная в полупрозрачную ткань, – не смогла разбудить утраченной похоти, то куда уж неумелой радучской девчонке.

– Свитак! – раздраженно окликнул слугу тан, наклонился, проклиная слабый обвисший живот, подтянул к себе хрустнувшую сушеной подорожной травой подушку. Распустил витой шнур, вытащил крошащиеся в пальцах стебли, засопел, чихнул от пыльцы, но запаха не почувствовал. Стиснул зубы. Отчего же немощь опережает смерть? Или просто вышло его время, и он, тан Каес, покорившей все роды Великой Степи, так и не смог покорить собственной судьбы? Что же он тогда делает? Испытывает ее терпение? – Свитак! – громче повторил оклик тан, хотя уже знал: рядом верный слуга, склонился над ухом – достаточно близко, чтобы услышать шепот, достаточно далеко, чтобы не осквернить дыханием обоняние тана.

– Я здесь, всемилостивейший, – звякнул серебряными подвесками седой раб.

– Где сыновья?

– Хас с тысячью в горах учи, ловит их самонадеянного князька. Кеос на пути в Томму с богатым обозом и тысячами рабов. Раик в Бевисе. Нок в Етисе. Фус…

– Знаю об этих! – раздраженно оборвал слугу тан. – Лек где?

– Твой младший сын здесь, всемилостивейший, – поспешил успокоить хозяина слуга. – Так же как и старший, Аес.

– Зови его! – махнул рукой Каес. – Лека зови. И так, чтобы Аес не видел. Или нет, пусть видит! И открой же наконец все двери и окна этого проклятого дворца.

– Слушаюсь, всемилостивейший, – неслышно метнулся в сторону слуга.

Тяжело вздохнул тан. Знал, что давно уже были открыты все окна и двери во дворце радучского короля, над головой сияли дневным светом проемы разбитых витражных фонарей, но не хватало Каесу ветра. И в шатре, верхушка которого была снята, словно не осень подступала к Оветте, а лето, и даже на ступенях дворца, с которых открывался вид на каменные холодные дома покоренного Дуисса. Не хватало Каесу ветра, словно кто-то вставил ему в ноздри тростниковые трубки, а горло захлестнул поясным платком. Год уж как утихли пожары и перетлели костры, сложенные из тысяч и тысяч трупов, но не мог отдышаться великий тан хеннов. Или это запоздавшее проклятие покоренных родов? Так ведь никого из танов не душил Каес, каждый из его соперников принял смерть от меча, как и требовали законы степи. Но не могли же проклясть его жалкие белолицые выродки, которых он уже перерезал без счета?

– Я пришел, отец, – раздался спокойный, чуть насмешливый голос, и крепкая рука сдвинула цветастый полог. – Звал?

Ни на одного из братьев не походил Лек. Слишком много взял от матери – дикарки-корептки. Только взгляд был жестким, как у отца, да цвет кожи, а темные волосы, прямой тонкий нос, скулы – все казалось чужим. Вот только злые взгляды остальных сыновей, смешанные со страхом и подобострастием, казались чужими еще более. Одно раздражало Каеса: никогда улыбка не сходила с тонких губ младшего сына. Такая язвительная улыбка, что старшие братья не единожды пытались отсечь ее от туловища наглеца вместе с головой. Но выкручивался пока младший. Боги ему покровительствуют или собственная чрезмерная наглость дорогу торит?

– Садись, – махнул рукой на подушки перед собой тан. – Садись и говори.

– Какие слова ты хочешь услышать от меня, отец? – ухмыльнувшись, спросил сын. – Я должен слушать тебя!

«Красив, – подумал Каес. – Оттого и не любят его братья, что он непохож на них. Или и в самом деле правда, что боятся они младшего?»

– Послушаешь еще, – почти равнодушно произнес Каес. – Свои слова пока скажи. Те, которые уже год на губах твоих висят.

– Почему мы остановились? Этот вопрос ты чувствуешь, отец? – рассмеялся Лек и продолжил через мгновение: – Отчего, покорив всю Оветту, стоим уже второй год с этой стороны реки? Отчего не разбили войско сайдов до того, как оно успело укрыться за стенами Борки? Почему наконец не разберемся с жалкими риссами, что выбрались из-за пелены и заняли Дешту? Неужели так боимся колдунов Суррары?

– Это все, о чем бы ты хотел спросить? – после долгой паузы проговорил Каес и раздраженно вогнал причудливый кинжал в ножны.

– Ты злишься? – поднял брови Лек.

– Да, – коротко бросил Каес. – Злюсь, потому что ты не спрашиваешь главного!

– А ты можешь ответить? – Лек удивленно наклонил к плечу голову, но тут же вновь оскалил зубы: – Я думал, что главный вопрос следует задавать старшему шаману, да он… не любит меня.

– Разве ты женщина или ребенок, чтобы любить тебя? – сам расхохотался в ответ тан. – Ты же смеешься над ним! Зачем ты на празднике первой травы вытащил горючие порошки из-под войлока? Захотелось пошутить над стариком?

– Ты вспомнил давнюю историю… – Лек презрительно скривил губы. – Тогда мне было всего лишь десять, и я не знал, что шаману дозволительно обманывать хеннов. Я был уверен, что боги и в самом деле бросают на его войлок пригоршни звезд. Он жульничал!

– Они бросают, – проворчал Каес, покусывая верхнюю губу. – Но сюда! В голову! Или ты думаешь, что Кирас слабый колдун?

– Пока что мне не приходилось почувствовать его силы, – уклонился от ответа Лек.

– Он злопамятен… – Каес с трудом дотянулся до собственной пятки и поскреб ее желтыми ногтями. – К тому же он не любит не только тебя. Кирас вообще никого не любит. Впрочем, он не помог бы тебе с ответом – даже если бы любил тебя, как родного сына! Нет, Лек. Конечно, духи, с которыми советуется Кирас, могут ему что-то подсказать, но они не могут знать дня моей смерти! Я – великий тан, а не пастух!

– Я сам мог бы сказать кое-что об этом, – стал серьезным Лек. – Конечно, если ты согласен слушать меня.

– А ты думаешь, я позвал тебя развлечься с наложницами? – поднял брови Каес.

– Зачем мне знать день твоей смерти? – сузил глаза Лек. – Чтобы лишиться покоя? Я даже не хочу знать дня своей смерти. Тот, кто знает конец пути, отсчитывает шаги, тот, кто не знает его, – дышит и радуется.

– А разве тебе не интересно, чье имя выкрикнут глашатаи, когда я оставлю владычество над степью? – прищурился отец. – Неизвестность не лишает тебя покоя? Все твои братья отметились в чаше для пожертвований Кираса! Некоторые не единожды! А кое-кто осмелился поинтересоваться – можно ли ускорить мое путешествие за полог смерти!

– Когда-нибудь я с интересом прислушаюсь к крику глашатая, но не собираюсь задумываться об этом теперь, – качнул головой Лек. – Тем более что война не окончена и пройти тропою смерти может любой из твоих сыновей, в том числе и я. Думаю, что мои шансы на скорую смерть даже предпочтительнее прочих…

Лек склонил голову и добавил после паузы:

– И еще я думаю вот о чем: когда Единый вяжет на своей плетке узлы, отмеряющие рождение и смерть, ему все равно, чьи волокна трепещут в его пальцах – пастуха или великого тана.

Тан раздраженно пожевал нижнюю губу. Улыбка вернулась на губы младшего сына, но глаза его были серьезны. Страшные у него были глаза. Наверное, такие же глаза были и у молодого Каеса, когда он превращался из простого пастуха в тана своего рода, вот только тогда он не мог их видеть: не водилось никаких, даже бронзовых, зеркал в кочующем по степи племени.

– Тогда что же еще может сказать тебе шаман? – презрительно скривил губы тан. – Почему мертвые поднимаются и бросаются в воды Лемеги? Этого и шаман не знает. Одно ясно: колдовство это. Безумное колдовство! Но я не верю глупостям, что колдуны-риссы, вышедшие из-за пелены, или конг Скира собирают армию мертвых, чтобы противостоять воинам степи. Это невозможно!

– Я не об этом, – покачал головой Лек. – Я знаю, что докладывают тебе лазутчики. Заклятие древних колдунов, которых сайды и баль считают богами, разрушено, и город умерших призывает к себе тех, над кем властвует. Оттого же рассеялась пелена, выпустив из Суррары рисское воинство. И мне не только известно, что подобной магией не владеет ни один хеннский шаман, – она неподвластна и сайдам. Но мой вопрос не об этом. Кто зовет тебя, отец?

– Ты слышишь? – поразился Каес.

– Да, – коротко ответил Лек.

– Ты слышишь… – задумался тан и опять потянул за витую шнуровку, опять поднес к носу сухую траву.

– Я слышу голос, который призывает тебя идти до предела земли, чтобы полить ее кровью, – расправил плечи Лек. – Не до пределов города умерших, хотя голос и раздается оттуда, а дальше, до границ, до площадей самого Скира. Я слышу голос, который призывает тебя завалить Оветту трупами втрое против уже исполненного. Я слышу голос, который обещает тебе силу и молодость. Кто это? Что за магия приносится ветром? Кто зовет тебя, отец? Это человек или…

– Так ты слышишь… – потрясенно пробормотал Каес. – Шаман не слышит, а ты слышишь… И я слышу. Поэтому и стою тут, не перехожу берега Лемеги. Думаю и… жду! Никто и никогда не приказывал Каесу!

– Разве это приказ? – не понял Лек. – Это зов. Но не следует ли откликнуться? Или тебе жалко недостойных, что убежали за Лемегу, что скрываются за борскими башнями, что ушли в горы? Или ты не хочешь вернуть силу и здоровье?

– У меня еще достаточно сил и здоровья! – прошипел Каес.

– Откликнуться можно и для того, чтобы уничтожить зовущего! – склонил голову Лек. – А что, если это голос судьбы?

– У судьбы нет голоса, – медленно обронил Каес. – Собирайся.

– Куда ты отправляешь меня, отец? – вновь заискрился добродушием Лек.

– В Риссус, за бывшую пелену. Гонца прислали колдуны, хотят что-то предложить. Или ты думаешь, что они просто так вывели к Деште только жалкие пять тысяч воинов? Не столь они глупы, чтобы бросить собственное царство под копыта степной коннице, в угоду скирскому конгу! Собирайся, Лек. Как соберешься, придешь сюда. Мне нравится говорить с тобой.

Сын поклонился и шагнул к пологу. Тан перевел взгляд на лицо рослого раба-великана, который, как и все телохранители, был лишен языка. Лоб и щеки несчастного мгновенно покрылись каплями пота. Ужас сковал лицо. Точно так же тана боялись и его сыновья. Все, кроме Лека. Значит, он слышит… Значит, сумеет противостоять шаману. Выходит, именно младшему сыну сменить его в главном шатре. Сыну наложницы.

– Нелегко тебе придется, Лек, – прошептал Каес и закричал в голос: – Свитак!

– Да, всемилостивейший!

– Не забыл? Всю округу переверни, но хорошего лекаря или местного мага найди!

– Так порезали всех магов и лекарей, – пролепетал Свитак. – Сам старший шаман казнями руководил.

– Ищи, Свитак, – утомленно повторил Каес. – Плох тот лекарь или маг, что дает лишить себя жизни. А мне хороший нужен! Понял?

Башни Борки были столь высоки, что, по рассказам самозваных знатоков, если бы при осаде крепости кому-нибудь из защитников вздумалось плеснуть горящей смолой с самого верха, то до осаждающих долетели бы, скорее всего, еще горячие, но уже твердые комья. Вот только никому и в голову не приходило заняться чем-то подобным, поскольку никто и никогда не пытался овладеть неприступным укреплением, оседлавшим узкое горное плато, по которому проходила единственная дорога из Оветты в Скир. В последние месяцы на этой дороге путников было немного. За два года, прошедшие с тех пор, как сайды покинули Дешту и отступили за крепкую борскую стену, те, кто хотел укрыться в скирских пределах, уже укрылись. Беженцы со всей Оветты, которые не решились искать спасения в южных горах, не рискнули переправляться через широкую Мангу и непролазные топи в дикие восточные леса, принадлежащие племенам неуступчивых ремини. А также потрепанные отряды воинов покоренных хеннами королевств и последние переселенцы из Дешты и ее окрестностей, с повозками со скарбом, на которых порой вместе сидели и знатные горожане, и нищие, почти иссякли. Те, кто не дошел до Скира, либо откочевали в пределы маленького королевства рептов, увеличив население единственного рептского города Ройты в три раза, либо остались жить там, где жили, надеясь, как и сотни поколений их не единожды обиженных хеннами предков, что прокатит мимо неминуемая погибель, а если и зацепит, то не слишком больно. Те же, кто решились встать под руку скирского конга, теперь спешно рубили деревеньки в некогда заповедном лесу близ Скомы, собирали в осень овощи с выжженных по весне полей, отрабатывали приют сайдскому королевству, устраивая засеки на лесных и горных тропах, поднимая и укрепляя стены Скира, Ласса, Омасса, заготавливая камни, дрова, смолу для обороны крепостей. Скир ждал войны. Давно уже ждал – с тех пор, как рассеялась пелена на границах Суррары и рисские воинства смяли малочисленные отряды бальских воинов и заняли внезапно и странно опустевшие земли баль вплоть до храма Сето. С тех пор, как орды серых вытоптали Гивв, сожгли Крину и Оветь и хлынули на земли Радучи. Даже раньше. С тех пор, как мертвые двинулись к Суйке. Впрочем, что мертвые? Человек ко всему привыкает. Тем более что, как казалось страже, в Суйке мертвецов не прибывало, потому как ни один из неупокоенных не миновал борских укреплений. Правда, одно время специальные команды орудовали на подступах к башням, цепляли баграми пошатывающихся трупаков и подтаскивали их к огромным кострам, – трое стражников и теперь поддерживали огонь на одном из почерневших кострищ, но мертвецы почти пропали. Гнили, наверное, по лесным дорогам, не успев добраться до неприступных башен в отведенный ужасным колдовством срок, или вовсе их не стало. Ничего, война лишь притихла – с лихвой вернет временную недостачу.

Скирский сотник стоял в надвратной башне, не сводя с дороги глаз. Он легко различал среди редких путников торговцев солью и бесшабашных охотников, бортников и крестьян из ближних деревень, торопящихся сбыть урожай за серебро или медь, нищих и немощных, рассчитывающих на пропитание и защиту за высокими стенами, но выглядывал всадников, сторожевых, что должны были заведомо предупредить о приближении врага, или лазутчиков, чья задача была заметить врага еще раньше. Но на дороге, продуваемой неожиданно холодным ветром, тех, кого он ждал, не было. Пока не было. Война нависла над Скиром, как грозовая туча, цвет и тяжесть которой не оставляли сомнений: вся прольется на головы, ни капли не пронесет мимо, но пока еще грядущая беда все откладывалась и откладывалась.

Ярусом ниже в тесной, но уютной, затянутой шкурами и войлоком потайной комнате держал в ладонях чашу разогретого цветочного вина главный маг Скира – Ирунг. Лето подходило к концу, и пусть дули уже холодные ветра, до настоящих холодов еще не дошло, но маг все никак не мог согреться: словно холод пропитал самую сердцевину его костей. Ожидание неминуемой войны затянулось. Сначала отсрочка радовала и его, и нового конга, потом она стала беспокоить, затем уже раздражать, а в последние месяцы так и вовсе выводить из себя. К счастью, Седду было чем себя занять: войско сайдов выросло за счет остатков разбитых воинств прочих королевств Оветты, и избранный на место прежнего конг Седд Креча усердно пытался возродить в истерзанных солдатах боевой дух. А уж Ирунг… А что Ирунг? Он устал так, как не уставал никогда в жизни. И главной причиной его усталости была не армия серых, замершая за пологими берегами великой Лемеги, а язва на теле Скира – Суйка. Именно туда рвались ожившие мертвецы, или, как их стали называть в народе, топтуны, и именно оттуда, о чем пока еще мало кто знал, исходили те беды, что понемногу охватывали земли Скира и грозились захватить всю Оветту. От Скочи до Борки, от морского берега – и до быстрых вод своенравного Дажа ни один сайд не мог, выйдя из дома, чувствовать себя в безопасности, если только его не охранял десяток стражников. Из вечерней и ночной мглы появлялись словно сошедшие с ума разбойники и уничтожали людей и домашний скот. Если и удавалось кого из них порубить, то их число прибывало вдвое за счет вчера еще безобидных нищих и благонравных крестьян. Многие сотни конга прочесывали окрестности, но лихие людишки словно возникали из ниоткуда, и Ирунг был уверен, что, если бы не колдуны, которые день и ночь жгли ритуальные костры на границах Суйки и раздавали амулеты сайдам, все было бы еще страшнее. Хотя что может быть страшнее войны, которая казалась столь близкой, что слышались Ирунгу уже и запах горящей смолы, и звон мечей, и удары стенобитных орудий. В настоящей войне колдун плохой помощник воину. Главный маг Скира слишком хорошо понимал, что магия хороша для ворожбы или против своего же брата ворожея, а против вражеского войска она как перо на обратном конце стрелы: точности добавить способна, а силы – нет. Может, оно и к лучшему? А вдруг возьмут враги Борку? Скалы вокруг да пропасти, но нет непроходимых гор. Что тогда? Хенны будут разбираться с суйкской мерзостью?

В дверь постучали, затем она скрипнула, и в проеме показалось испуганное лицо старшего стражника.

– Мудрейший! Нищенка какая-то вонючая подошла к воротам. Требует встречи!

– Она сказала слово? – нахмурился маг.

– Сказала, – неуверенно пробормотал стражник.

– Так чего же ты ждешь, дурак? – раздраженно повысил голос маг.

Стражник исчез, и через время, достаточное, чтобы скатиться кубарем с лестницы на первый ярус, а затем не бегом, но быстро подняться наверх, дверь скрипнула вновь. Ирунг поморщился: от закутанной в лохмотья фигуры действительно пахло гнилью.

– Ну? Брось маскарад, Мэйла. Что скажешь?

Нищенка выпрямилась и неожиданно оказалась высокой, крепкой и стройной. В лохмотьях мелькнуло немолодое, но очерченное резкими линиями лицо.

– Я нашла ее, Ирунг.

– Мать или дочь?

– Дочь.

– Где?

– За Мангой. В самой гуще сеторских лесов. Вот только близко подбираться пока не стала – слухами довольствовалась. Спугнуть побоялась. Уж больно тамошние ремини стерегут свои земли. Да и часть ушедших за реку баль осела поблизости.

– Уверена, что она?

– А кто же? Появилась три года назад. Словно из ниоткуда вынырнула. Молода. Красоты, по словам рептов, что руду с восточных гор везут, необыкновенной. Но не тем славна стала. Врачует она. Всякого, кто обратится. Я видела шов у одного охотника, которому она руку зашивала. Так врачевать в твоем храме учат, мудрейший.

– Значит, дочь осталась… – задумался Ирунг, хлебнул вина и потер пальцами оплывшую переносицу. – Как же она матушку свою пересилить смогла?

– А кто сказал, что она ее пересилила? А если случай помог? У храма Исс она не одна была. Не устояла бы против матери. Эх! Надо было сразу ее искать…

– Не ты ли искала? – презрительно усмехнулся маг.

– Те мертвецы, что от алтаря вышли, черными были, как уголь! – скрипнула зубами Мэйла. – Я мужские тела от женского тела едва отличила – куда уж мать от дочери! В снег она зарылась тогда или заклятие откатило ее в сторону, не знаю. В том мареве, что вокруг сгинувшего алтаря поднялось, я бы и рук своих не разглядела! Что теперь делать-то? Я ведь могу подобраться. Я бы и мать ее достала с пятидесяти шагов, а уж девчонку-то… От самострела никакая магия не спасет…

– Нет, – пробормотал Ирунг. – Она мне живая нужна.

– Зачем? – не поняла Мэйла. – Алтарь Исс она сожгла, пелену сдернула с Суррары – чего ты еще от нее хочешь, кроме мести?

– Мести? – Ирунг словно очнулся от собственных мыслей, посмотрел на Мэйлу с раздражением. – О мести забудь. И я не о мести думаю теперь, а чтобы сайдов со Скира или хеннской, или суйкской гребенкой не вычесало. И тут Кессаа могла бы помочь. Зеркало с ней пропало. Зеркало Сето. Многое можно было в том зеркале увидеть, понять многое можно. Но даже если и ничего увидеть нельзя, так уж главное давно увидели. Кессаа может Оветту от погибели избавить. Так что никакой мести. Поговорить мне с ней надо.

– Поговорить? – подняла брови Мэйла. – Это вряд ли. Мало того что она говорить со мной не станет – убить попытается! Выманить ее из-за Манги надо! Спугнуть или чем привлечь! И проследить. Живой брать, только живой. Только вот чем приманить ее, я не знаю.

– Приманить? – задумался Ирунг. – Приманил бы, кабы наживка была. Правда, есть человек, с которым она увидеться захочет. Вот только хозяин его под другое дело слугу своего заточил…

– А кто хозяин-то? – брякнула Мэйла и тут же прикусила губу, но Ирунг почему-то не разозлился, только холодом улыбку наполнил:

– Тебе ли не знать? Седд Креча. Бывший наниматель твой и нынешний враг. Отец этой девчонки. Ладно, наживка наживкой, но и без тебя я не обойдусь. Если для разговора ее мне связанной принести нужно будет – спеленаешь и принесешь! Пусть даже для начала и спугнуть ее придется. Только зеркала уж постарайся не упустить! Если оно у нее в руках, конечно…

Правитель Суррары Зах стоял на ступенях алтаря Золотого храма Риссуса и ощупывал сухими пальцами выемки в священном камне. Старший жрец старательно жмурился внизу, всем видом показывая, что не упустит ни вздоха всесильного. Зах досадливо поморщился. Все-таки этот изворотливый недоумок за все семьдесят лет своей никчемной жизни так и не поверил или не осознал, что именно Зах был свидетелем того, как сам Сурра опустил на алтарь зеркало судьбы и кинжал силы, которые погрузились в камень, словно легли на ком гончарной глины. Зеркало судьбы и теперь мутно чернело неровным осколком, как высохшее пятно крови на уступе скалы. А кинжала не было, потому как проклятый в столетиях отступник не вернул его на место.

Зах провел пальцами по длинному отпечатку, нащупал рельеф, изображающий снежный кристалл на рукояти. Как сохранять спокойствие, если кинжал уже сотни лет служит знаком силы нечестивым сайдам? Ну ничего, те преграды, которые отделяют Суррару от святыни, теперь ничто по сравнению с рассеявшейся пеленой. Маг глубоко вдохнул и провел рукавом по осколку. Зеркало было залито кровью. Почерневшей и окаменевшей за те же столетия кровью Сурры. Может ли хоть что-то сравниться с этими ценностями? Скоро и кинжал силы окажется на своем месте. Вряд ли хенны посчитают его слишком большой платой, если он – Зах – предложит им ключи от неприступной Борской крепости. Кинжал силы и право на одного пленника. Зах не может ошибаться, выматывающий нутро зов идет из Скира. Не тот зов, что заставляет мертвецов брести к северу, а правителей хеннов проливать кровь и громоздить отрезанные головы, – а другой. Тот, который приказывает ему выбить священный осколок из камня и нести его туда же, где хранится священный кинжал. Неужели давний враг все еще жив? Наверное, жив, если Сурра в тот страшный далекий день, когда его кровь начала заливать зеркало судьбы, так и сказал – или я, или он. А Сурры нет… Сурры нет, а враг жив. И недостойный, который должен был уничтожить врага, жив тоже. Мерзкий трус!

– Я слушаю! – подобострастно прошипел снизу жрец.

– Готовься, – холодно ответил Зах. – Скоро он придет.

– Кто? – согнулся в почтительном поклоне жрец.

– Варух, – твердо сказал Зах. – Я зову его.

– Ты по-прежнему уверен, что он жив? – позволил себе усомниться жрец. – Прошли тысячи лет! Ведь он не был богом? Зеркало судьбы вросло в камень! Скорее я поверил бы, что живы Сето или Сади!

– Готовься, – повторил Зах. – Я тоже не был богом, но я жив. Варух придет. Он всего лишь служка. Он не сможет мне противиться. Он жив. И не только он…