Kitobni o'qish: «Extensio»

На обложке использована работа Андрея Мещанова.

* * *

Пролог. Extensio¹

«И был вечер, и было утро: день один²»

Краски были ярки, силуэты отчетливы, запахи приятны. Дышалось на удивление легко. Свежесть проникала в легкие и овевала тело, не обдавая его холодом. Даже сквозь стекло автомобиля сущее напоминало картину, которая была близка к совершенству. Не хватало одного мазка, после которого абсолютная гармония воцарится внутри и снаружи, и появится возможность приблизиться к тому, что некоторые называют дыханием господа. Об этом состоянии, выждав положенную секунду, еще иногда говорят – «ангел пролетел». Конечно, недостаточно чуткий человек может ляпнуть какую-нибудь глупость, вроде – «полицейский родился», но на это не следует обращать внимания. И замирать в нетерпении, лелея надежду, что именно вас провидение назначило недостающим звеном идеального мироустройства, тоже не стоит. Может оказаться, что совершенство заключается именно в незавершенности. В таком случае всякое ожидание грозит обратиться в вечность. Нет, движение и только движение.

Понятно, что никто бы не отказался от вечности, но только после знакомства с техническим руководством. Всегда лучше убедиться, что речь не идет о бытовании в виде затянутой мхом скалы. Или же и это не худший жребий? Нет, всякое обнаруженное совершенство – это, прежде всего, повод облачиться в спасательный жилет иронии и сарказма и причина задуматься о чем-нибудь мелком. Незначительном. Даже низком. Или же о чем-то отвлеченном. К примеру, о том, что солнечное майское утро в лучшем городе на земле кажется странно новым, неношеным, как будто до него не было ничего, и это утро первое, что вам доводится наблюдать. Или же о том, что возле вашего офиса скрещиваются две улицы с односторонним движением. Последнее, кстати, мелочью не назовешь, (пусть даже нечто огорчительное в этом присутствует), хотя и это не более чем обстоятельство, из которого можно извлечь как преимущества, так и неудобства. Тот же Себастьян – обладающий полным набором достоинств молодой человек – считает, что преимуществ никаких нет или они весьма сомнительны, да и то проявляются лишь по вечерам. Не нужно ломать голову, когда приходит время отправляться домой. Вариантов движения всегда только два – или по Сотой улице к Центральному парку или по Девятой хоть до Бродвея, хотя, конечно же, на самом деле выходило чаще всего только к Центральному парку, потому как стоянка у офиса была уже за перекрестком, и всякие попытки вырулить на Девятую, которая у конторы всему городу была известна как Коламбус Авеню, могли обернуться штрафом, видеокамеры отслеживали каждый маневр на этом перекрестке. Так что выбора на самом деле не было никакого, что в свою очередь нисколько не беспокоило Джима, прямого начальника Себастьяна, поскольку он, в отличие от последнего, подъезжая с утра к офису, думал о месте для парковки лишь тогда, когда это самое место обнаруживалось у него перед носом. Причем попаданий «в молоко» у Джима пока еще не случалось. Это обстоятельство изрядно злило его подчиненного, потому как постоянное отсутствие парковочного места казалось тому если и не вызовом судьбы, то уж во всяком случае клеймом неудачника. Со временем Себастьян вовсе перестал брать машину, а если иногда брал, к примеру, в пятницу, то оставлял ее возле мексиканского ресторана, который находился по той же Девятой, но уже за конторой Джима, и откуда форд Себастьяна один раз уже угоняли, к счастью, недалеко. В ответ на сетования помощника Джим посмеивался, что все дело в имени – Джеймс Лаки Бейкер, в котором второе слово как раз везение и символизировало, и если бы у Себастьяна Коулмана тоже имелось второе имя с нужным значением, то и он бы не только без проблем находил место для стоянки возле их офиса, но и со своим старанием и ответственностью непременно был бы главой детективного бюро, а не помощником его директора.

«Всему свое время» или «вот была охота тащить на себе такой груз», – недовольно ворчал Себастьян, как обычно почему-то смотря не в лицо Джиму, а куда-то в район его сердца, и смешно почесывал переносицу, вероятно пытался выбрать ближайший из четырех входов в подземку. Если бы Себастьяну вздумалось на карте соединить их линиями, детективное бюро Джима оказалось бы как раз на их скрещении. Иногда, наливая кофе из офисного автомата, которых по странной причуде Джима в конторе было целых пять штук, Себастьян бормотал с досадой: «Хороши же мы были бы с одинаковыми именами». Если же Джим находился в некотором отдалении, то Себастьян пытался уязвить босса как-нибудь еще, к примеру, громогласно объявлял, что его не соблазнишь собачьей кличкой между первым и вторым именем, но, даже изрекая рискованные сентенции, мог рассчитывать со стороны собственного шефа лишь на взрыв хохота.

Джим мог бы многое рассказать Себастьяну об этом втором имени. О том, как оно досаждало ему в детстве. И как до сих пор каждый второй клиент первым делом интересуется, в самом ли деле Джима Лаки зовут Джеймс Лаки Бейкер, или именование «Лаки» вставлено между двумя приличными именами случайно? К примеру, было пристегнуто к детективному бюро и перешло к его новому владельцу вместе со стеклянной дверью, стойкой секретаря, за которой вечно упражняется в остроумии рыжеволосая Миа, наверное, заразилась смешливостью у собственного босса, или вообще вместе с угловой частью здания в этом районе города, где аренда не просто прикусывает за мягкое место всякого арендатора, а отхватывает весьма ощутимые куски. Или о том, не снимался ли директор бюро в фильме «Lucky Jim» тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, когда даже бабушек и дедушек Джима не было еще и в проекте? (Ага, а со стариной Йеном Кармайклом, исполнявшем главную роль в этом фильме и почившем в давнем две тысячи десятом, Джим просто одно лицо, особенно с расстояния в милю и ни на шаг ближе). Зачем Себастьяну об этом знать? Нет, ему не следовало об этом рассказывать. Об этом вообще никому не следовало рассказывать. Поэтому Джим только смеялся. Он привык смеяться. К тридцати годам смех стал его визитной карточкой. К тому же, если кому из клиентов следовало отсеяться, как раз веселость главы детективного бюро безошибочно ускоряла этот процесс: тот, кому частный детектив мог показаться идиотом, с облегчением убеждался в этом уже на пороге и тут же отправлялся восвояси. С остальными можно было работать.

Кстати, одним из примеров положительного воздействия своего второго имени на собственную судьбу или, иначе говоря, проистекающих из него преимуществ, Джим считал то, что по-настоящему важные и интересные клиенты появлялись у него как раз в те дни, когда он успевал закончить с предыдущими. Хотя, надо признать, сегодняшний день был особенным не только в связи со вчерашним удачным завершением предыдущего дела и необъяснимым совершенством майского утра. Нет, было еще кое-что и по этому поводу даже стоило позагибать пальцы.

Во-первых, (указательный) Себастьян приехал на машине и даже сумел втиснуть свою тачку между машиной шефа и случайным микроавтобусом.

Во-вторых, (средний) и он, и Миа почему-то смотрели сегодня не на третью пуговицу от воротника на рубашке Джима, а точно ему в лицо, и как будто проявляли по этому поводу некоторое беспокойство, словно обнаруживали на месте лица Джима не то лицо, на которое рассчитывали.

В-третьих, (безымянный) музыка, которой Миа отмечала появление шефа в бюро, сегодня не прозвучала.

– Миа! – укоризненно покачал головой Джим. – Где моя заставка?

– Какая заставка, сэр? – с недоумением посмотрела на него рыжеволосая очаровательная дурнушка, которая способна была отбрить любого остряка с середины его шутки, а иногда даже до того, как тот успеет открыть рот.

– Ну как же? – Джим неопределенно взмахнул руками, пауза между делами побуждала его к романтическому и даже слегка сентиментальному времяпрепровождению. – Ну… это. Пара-па-ти-та и так далее. Блюз пополам с вестерном, что-то из старого кино про космические корабли.

– Ясно, сэр, – Миа как будто начала приходить в себя, хотя некоторое время с изрядной странностью в глазах все еще пыталась сползти взглядом на третью пуговицу на рубашке босса. – Вы ведь про рингтон, который я записала на телефоне бюро? Неужели он вам не надоел за шесть лет? Он запускается, когда я включаю линию, чтобы предупредить вас о появлении следующего клиента. Кажется, он стоит и на вашем телефоне. Хотите, я вам позвоню? Вы можете просто послушать звонок. Я готова звонить так каждое утро. Мне вовсе не трудно.

– Пожалуй, я поставлю эту мелодию на будильник, – слегка присел Джим, чтобы совпасть с направлением взгляда Мии, подмигнул ей и стал подниматься на второй этаж, раздумывая о том, что всякая дамочка могла бы приседать точно так же, дабы перехватить один из плотских взглядов закоренелых сексистов, но он-то хоть и счастливчик, точно не дамочка. Или же у него пятно от кофе на рубашке? Нет, Миа не упустила бы повода – во-первых, съязвить, во-вторых предупредить босса о его временной представительской непригодности. Кроме всего прочего было во всем происходящем нечто неясное, как будто у него на сегодня было назначено важное дело, но кто-то всесильный обратил внимание на частного детектива с лицензией «С» и старательно подчистил следы этого важного дела и из бумаг, и из файлов, и из памяти Джима. И, наконец, странное ощущение, что все, происходящее с ним здесь и сейчас, происходит впервые, не оставляло его с той самой секунды, как он обнаружил себя паркующимся возле собственного офиса. Кстати, надо признать, что не Себастьян втиснул свою машину между машиной шефа и случайным микроавтобусом, а именно Джим прижался к машине Себастьяна, ухмыляясь и представляя, как тот будет пробираться к собственной двери.

⁂

На втором этаже все было как всегда. Никакого отдельного секретаря в приемной не имелось, и вместо него за столом восседал Себастьян собственной персоной, обсуждая тонкости мирового соглашения со страховой компанией как раз по поводу удачно завершенного дела. Помощник слегка привстал, кивнул Джиму, дождался ответного кивка и вновь углубился в разбор деталей, которые, конечно же, проще было выслать по электронной почте, но Джим давно привык к некоей нелогичности поступков окружающих его лиц, поэтому не стал вдумываться в долетевшее до его ушей и просто прошел в свой кабинет. Усевшись в кресло и решив, что Миа с утра пораньше успела примерить на себя директорское место, поскольку оно было безбожно высоко поднято, Джим повозился с рычагом, включил компьютер и подумал, что в кабинете нужно все переделать. Стол поставить побольше, чтобы ноги ни во что не упирались, выкинуть все эти дурацкие плюшевые игрушки со стола, с полки и из шкафа, еще ни разу ни один клиент не появился у него с детьми, да и снять с окна дурацкие занавески с бананами, для делового настроения куда как больше подошли бы жалюзи. И можно было бы, кстати, раскошелиться на бамбуковые. Примерно такие, какие были в спальне у этого вдовца из предпоследнего дела… Как его… Себастьян, помнится, сказал, что они не так уж и дороги, зато функциональны и создают у клиента ощущение основательности конторы, в которую ему пришлось обратиться. Впрочем…

Селектор на столе Джима заморгал огнями и принялся издавать ту самую мелодию, которой директору детективного бюро не хватило при входе в офис.

– Миа… – оборвал музыку Джим и приготовился уже выслушать какую-нибудь остроту от «девушки с ресепшен», но услышал слегка удивленное:

– Сэр. К вам посетитель. Говорит, что… ей назначено. Вы меня не предупреждали.

– Конечно не предупреждал, – легко согласился Джим, загибая мизинец – вот и «в-четвертых». – Как я мог предупредить о том, что мне неизвестно?

– Она говорит, что записана в вашем блокноте, – парировала Миа и зашипела, понизив голос. – Говорит, что этот самый блокнот лежит в верхнем ящике вашего стола. На обложке блокнота – эмблема Гарварда. Готова поклясться, что в верхнем ящике вашего стола ничего нет!

– Миа, вы проверяете мои ящики? – поинтересовался Джим.

– Я протираю в них пыль, – обиделась Миа. – И выкидываю зачерствевшие булочки и пирожные, которые вы там прячете.

– Пирожные? – удивился Джим.

– И бутерброды! – фыркнула Миа. – Кстати, в сейфе они в прошлый раз даже заплесневели.

– Странно, – пробормотал Джим, наклоняясь. Верхний ящик его стола и в самом деле издавал запахи ванили, апельсина, миндаля и корицы одновременно, да и за ручку ящика точно кто-то хватался липкими руками. Твою же мать!

– Нет, я все равно не могу понять, откуда она знает, что лежит в вашем столе, если я ее вижу в первый раз? – не унималась Миа. – Или вы наконец плюнули на предрассудки и установили на свой компьютер скайп? Что вы показываете прекрасным клиенткам по скайпу? Подписка свободная?

– Какие предрассудки? – с недоумением пробормотал Джим, вертя в руках желтоватый блокнот, на обложке которого был изображен коричневый Гарвардский щит. – Блокнот, кстати, вы не заметили. И запись в нем есть. Оливия Миллер? Пятница? Девять утра?

– Написано вашим почерком? – продолжала шипеть Миа.

– Буквы печатные, – заметил Джим и конечно же не сдержал смешка. – Перестаньте, Миа. Последнее дело было хлопотным, наверное, я запамятовал, что у меня есть такой блокнот. О пирожных, кстати, тоже слышу впервые…

– Она поднимается, – сообщила Миа. – Примите мои соболезнования, босс. И не только по поводу вашей кулинарной амнезии. Но если что – я на связи.

⁂

– Джеймс Лаки Бейкер?

Гостья выглядела так, как должна была бы выглядеть дама, которой абсолютно плевать на то, как она выглядит, но не в силу наплевательского отношения к собственной внешности, а в связи с осознанием ее совершенства. Или же она и была тем самым недостающим мазком? Пожалуй, незнакомка уступила бы любому из возможных канонов красоты каждой отдельной линией собственного лица или фигуры, но побила бы их все тем самым сочетанием черт, которые подвластны лишь одному архитектору. Да-да, тому самому, который так редко занимается своими прямыми обязанности, и которого мы неизменно поминаем, восклицая – «Oh, my God!³» Ее темные волосы дышали уже знакомой свежестью и наполнили этой свежестью кабинет Джима. Ее глаза светились так, словно свет переполнял ее изнутри. Ее кожа оставалась белой и живой даже в легких тенях, которые образовывались на ее лице от ее же черт. Ее губы были чувственны и нежны. Ее скулы и овал лица знали о золотом сечении нечто такое, чего не знало о себе само золотое сечение. При всем при том она была одета в обычные джинсы и легкий топ, но и эта ее одежда тоже была совершенной вплоть до последней торчащей нитки хотя бы потому, что прикасалась к ее телу. Что уж говорить о невесомых босоножках, которые держались на ее узких стопах совершенно непостижимым образом?

«Слишком пошло, слишком! Сбавь обороты, юноша!» – подумал Джим о самом себе, трижды сплюнул (в уме), грязно выругался (там же) и привстал, чтобы вывести помощника в соседней комнате из состояния грогги:

– Себастьян! Сделай нам кофе, пожалуйста. И прикрой потом дверь.

Да… Лимон на язык Джиму сейчас бы точно не помешал. Хотя бы для того, чтобы стереть с лица идиотскую улыбку.

– Не стоит, – обозначила улыбку гостья и показала чашечку, которой, он готов был поклясться, у нее не было в руках секунду назад. – Если что, я не о двери. Ваша прекрасная Миа уже угостила меня кофе.

«Миа очевидно сошла с ума», – подумал Джим, пожал плечами, дождался, пока гостья опустится в кресло напротив (то, как она это сделала, нельзя было описать глаголом «села») и кивнул прикрывающему дверь Себастьяну, на лице которого вновь появилась печать неудачника:

– Простите, мисс…

– Миссис, – она поставила чашечку на стол.

– Миссис Оливия Миллер?

– Можно и так сказать.

Она произнесла это небрежно и потратила пару секунд, чтобы окинуть взглядом кабинет Джима, в том числе десятки плюшевых игрушек на пластиковых полках, очевидно числя хозяина кабинета в их ряду, и задержалась взглядом лишь на большой фотографии работы Салли Манн⁴. На черно-белом полотне были изображены четверо, хотя в объектив смотрела лишь одна девочка в купальнике, наверное, лет восьми или десяти. Джим всегда терялся, когда нужно было определить возраст ребенка, спотыкался на несоответствии формы и содержания, которое проявляло себя в глазах. Кроме этих четырех фигур на фотографии почти ничего не было. Деревянные перила моста или мостков, перехваченные белой бечевой у края кадра. Размытый горизонт. Поле. Трава. Вода. Отражение травы в воде. Все не в фокусе, кроме девочки.

– Не под стеклом, – заметила Оливия.

– Ну, это же не оригинал, – пожал плечами Джим. – Вы всего лишь в детективном бюро, а не в приемной какого-нибудь миллиардера. Зато текстурированный пергамент. Никаких бликов. И при этом – идеально ровная поверхность. Лучшая полиграфия из возможных.

Что он мелет? Кажется, минуту назад он не знал об этом изображении ничего, откуда же в его голове всплыло имя автора снимка? Да он и саму фотографию видит впервые!

– И полная независимость от источников энергии, – как будто задумалась Оливия. – Да, это не какая-то там проекция. Хотя, здесь все проекция. Вот он, привет от Эмили.

– Привет от Эмили? – переспросил Джим. – Простите, не понимаю…

– Не ломайте голову, – поморщилась Оливия, не умалив свое совершенство даже на сотую часть. – Пока не ломайте голову. Все равно не поймете. Надо просто привыкнуть. Когда человек говорит, что ему надо понять, он обычно не предполагает, что речь идет о привычке. Понять дано немногим. Большинство привыкает или… не привыкает. К счастью, у этого самого большинства короткая память.

– Вы так рассуждаете, как будто сами и не человек вовсе, – заметил Джим.

– Неужели? – слегка подняла одну бровь Оливия. – Что ж, может быть, Эмили была права, выбирая вас. Кстати, как вам первый день на этой вашей работе? И почему вы смущены? Пытаетесь что-то наверстать? К примеру, наконец сообщить мне, что наш разговор записывается вашими сотрудниками?

Она внимательно посмотрела на Джима, но объяснения его действительного смущения или второго вопроса относительно таинственной Эмили не дождалась, и именно это как будто ее устроило. Оливия закрыла глаза, подняла ногу, оттолкнулась от стола, отъехала на офисном кресле в центр кабинета и плавно закружилась, не прилагая ни малейших усилий для того, чтобы ее вращение ускорилось или замедлилось, и именно в эти секунды Джим понял, что странная свежесть всего происходящего вокруг него имеет какое-то объяснение, и оно, это объяснение, непостижимым образом связано с прекрасной женщиной в центре его кабинета.

– Простите… – попросил он уже в третий раз, и вращение прекратилось.

– Понимаете, – она открыла глаза, – рассуждать о человеческой природе изнутри человеческого сообщества так же сложно, как измерять температуру воды, находясь в водяном баке. Хотя, точку кипения можно угадать по пузырям. С другой стороны, что это даст, если мы не знаем, на какой высоте над уровнем моря расположен этот самый бак? Отстранение – это не просто лучший метод исследования и рассуждения, это, пожалуй, единственный метод. И особое искусство.

– Обособиться, оставаясь внутри водяного бака? – спросил он. – Разве это возможно? Мнится, что для этого как минимум нужен еще один бак. Да и то…

– Внутри человеческого сообщества, – поправила она его. – Вы, кстати, не ответили, как вам первый день на этой работе? Я вас слушаю.

– Это я вас слушаю, – рассмеялся Джим. – Первый день? Вы даже представить себе не можете, сколько я закончил дел вот в этом самом кабинете.

– Двести тридцать девять, – сказала она. – Могу пересказать вам каждое. По сорок дел в году. Шесть лет подряд с перерывом на лето. По одному делу в неделю. В лучшее время. Завидная регулярность, не находите? Удивительно, как вы справляетесь? Пусть даже именно вы имеете к этим делам косвенное отношение. А ведь сегодня у вас могло бы состояться двести сороковое дело. Мое дело. Или я не вписываюсь в ваш сценарий?

– Если я за него возьмусь, – заметил Джим, слегка ошалев от потока информации.

– Возьметесь, – вздохнула Оливия. – Именно вы. Полагаю, что вы были созданы как раз для моего дела.

– Вот были бы удивлены мои родители, – натужно рассмеялся Джим, слегка досадуя, что его смех не находит отклика на лице таинственной гостьи. – Может быть, мы все же перейдем к фактам? Только сначала скажите, откуда в моем блокноте взялось ваше имя?

– В вашем блокноте? – удивилась Оливия. – Разве вы учились в Гарварде?

– Какое это имеет значение? – зашелестел страницами Джим. – Здесь, кстати, нет других записей.

– Все имеет значение, Джим Лаки, – сказала Оливия. – Или Лаки Джим, не знаю, как вам больше нравится. Все важно. Ваше имя, которое может оказаться не вашим, ваш или не ваш блокнот, фотография на стене в вашем кабинете. Стол, который вам явно не по росту. Ваше образование. Здесь, кстати, одно из тонких мест. Во время пятнадцатого дела вы обмолвились о своей учебе в Принстоне. Обмолвились мельком, что-то вспомнили об одном свидетеле, который якобы преподавал на смежном курсе. А вот во время двести пятого дела, не так давно, у вас даже была встреча с сокурсником из Калифорнийского технологического. Помните?

– Встречу с сокурсником помню, – нахмурился Джим. – А вот обмолвку о Принстоне, где я точно не учился, не припоминаю.

– Эффект замещения, – кивнула Оливия. – Противоречия в проецируемых воспоминаниях неизбежны, но более яркие замещают менее яркие, и, благодаря этому, индивид избавляется от синдрома недостоверности. Если вы заметили, я исключаю вариант немотивированной лжи. Полагаю, она вам не свойственна. Хотя для меня вы все же загадочная личность. Никак не могу вас определить…

– Ваша осведомленность меня пугает, – засмеялся Джим. – Если же она все-таки содержит в себе некую неспособность что-то определить во мне, то это вас нисколько не портит. А меня так просто бодрит. Я ведь сам ничего не помню о своем пятнадцатом деле.

– Ложное банкротство, – напомнила Оливия. – Нью-Джерси, кафе, ошибка в страховом договоре, вспоминаете?

– Да, кажется, – почесал виски Джим. – Пришлось повозиться. Самое бумажное из всех моих дел. Я, правда, все равно не помню подробностей… Но как же… Вы что, изучали мое досье? Помилуйте, где-то имеется мое досье?

– Бросьте, – покачала головой Оливия. – К чему мне ваше досье? Просто у меня надежные источники информации и хорошая память. Главное, что вы убедились в моей осведомленности. А, следовательно, в серьезности моих намерений. И если я говорю о знаках, значит, на них следует обращать внимание. И надпись на обложке «невашего» блокнота – одна из них.

– «Veritas», – прочитал девиз Гарвардского университета Джим. – Увы, я не силен в латыни. Истина, кажется?

– Истина, – кивнула Оливия. – Сделайте одолжение, поднимите правый рукав рубашки. Не волнуйтесь, только до локтя. Ну что же вы смущаетесь, как девица на выданье? Вы ведь не показывали это своему напарнику? Только Мие Макензи, вашему секретарю. Во время сто двадцать второго дела о махинациях в спортклубе в Гарлеме. Вас там слегка отделали, и она перевязывала вам руку, а потом заклеивала пластырем скулы. Пусть даже это были не совсем вы, но вы все помните…

– Не совсем я? – скривился Джим, расстегивая манжет рубашки. – Извините, но лечиться мне все же пришлось…

– Еще два дела вы проходили в повязках, – кивнула Оливия. – Не буду больше углубляться в тему «вы или не вы», но что за слово выколото у вас на предплечье?

– Здесь только часть слова, – погладил выцветшую татуировку Джим. – Точнее часть фразы. Ошибка юности. Желание блеснуть знанием латыни, которую я, конечно же, не знаю. Сейчас с такой же целью и примерно с таким же результатом накалывают китайские иероглифы. К счастью, на второе слово моей глупости не хватило. Или терпения. Надо бы и это вывести…

– Tempo… – прищурилась Оливия.

– Tempori parce⁵, – опустил рукав Джим. – Так должно было выглядеть. Береги время. Остался лишь кусочек времени. В смысле – часть слова.

– Все сходится, – Оливия как будто задумалась, – хотя я и не была уверена в вашей наколке. Она была вклеена в вашу память на скорую руку. Изначально там было неприличное слово, которое, вероятно, служило вам нравственным антидотом…

– Что вы имеете в виду? – не понял Джим.

– Я хочу вас нанять, – снова придвинула кресло к столу Оливия. – Нанять, чтобы найти мою дочь.

– Ваша дочь пропала? – уточнил Джим.

– Некоторым образом, – кивнула Оливия.

– Где, когда, каким именно образом? – вздохнул Джим. – Обращались ли вы в полицию? Какую информацию о своей дочери готовы предоставить? Отдаете ли себе отчет, что я должен буду проинформировать полицию при первых признаках совершения преступления или в случае обнаружения ребенка в опасности? Она совершеннолетняя? Знаете ли вы, что услуги моего бюро стоят недешево?

– Десять миллионов на первое время хватит? – спросила Оливия без тени улыбки.

– То есть? – сдвинул брови Джим точно за секунду до того, как в кармане его рубашки подал звук смартфон. Это было невероятно. На его счет упали десять миллионов долларов.

– Считайте это задатком, – сказала Оливия. – Все ваши текущие расходы и хлопоты, надеюсь, эта сумма покроет. В том числе и мою просьбу о конфиденциальности. И мое желание избежать лишних вопросов. Все это вовсе не значит, что эти деньги грязны. Они чище чем мои возможные слезы. Не сомневайтесь. Да, моя дочь – совершеннолетняя. Уже как года три. Черт, что я несу? Мы же в штате Нью-Йорк. По местным правилам она будет совершеннолетней со дня на день.

– Подождите, – Джим невольно взъерошил волосы, замотал головой, положил смартфон на стол. – Так не делается. Я уж не говорю, что случаются дела, за которые я не берусь из-за недостаточной компетентности в каких-то вопросах. Не все в моих силах. И эта сумма…

– Задаток, – повторила Оливия и положила стол фотографию. – Посмотрите. Это Эмили Уайт.

⁂

Это была она. Не в том смысле, что изображенная на фотографии девушка была кем-то, кого Джим видел где-то раньше или ожидал увидеть по какому-то описанию, хотя ощущение узнавания и заставило его вздрогнуть. Дело даже было не в том, что она была красива. Девушка на фотографии и в самом деле была красива, но вовсе не безупречно прекрасна, как была прекрасна ее мама неопределенного, но явно далеко не преклонного возраста. Нет, Эмили была как это весеннее утро. Она стояла, прижавшись спиной к белой стене, и казалась довольно высокой, хотя на фотографии было только лицо, плечи и треугольник декольте черного платья или блузки. Впрочем, фотография и была черно-белой. Волосы Эмили были в беспорядке, но еще больше беспорядка оказалось в глазах. Она смотрела в объектив фотоустройства так, словно спрашивала – ну, что дальше? Но главным было то, что это была именно она. Последний мазок. Последний пазл. День, даже если бы он был и в самом деле единственным днем в жизни Джима, стал завершенным. И – совершенным. На данную минуту.

– Не может быть, – прошептал он.

– Чего «не может быть»? – решила уточнить Оливия.

– Так не бывает, – пробормотал он. – Я совершенно точно никогда не видел вашу дочь и еще более точно знаю ее. Но не могу вспомнить, откуда. Так не бывает.

– Вы даже понятия не имеете о том, как бывает, а как не бывает, – прошептала или даже скорее прошипела Оливия, и Джиму на мгновение показалось, что она безобразна. – Она пропала в Extensio. Вы знаете, что такое Extensio?

– Подождите… – события явно переставали подчиняться воле Джима. Или же они и не подчинялись ему никогда?

– Это… такая игра?

– Это больше, чем игра, – усмехнулась Оливия. – Это жизнь. Вам нужно будет войти в нее и найти мою дочь.

– В игре? – уточнил Джим. – То есть, влезть в кокон, надеть шлем… не знаю, как это теперь делается, внедрить чип, войти в программу, и уже там найти вашу дочь? А не проще ли было бы найти ее в ее комнате? Или в игровом центре? Найти, постучать по стеклу, отключить программу, крикнуть? Нет?

– Не проще, – покачала головой Оливия. – Причин множество. Я назову вам хотя бы две. Для начала. В этой игре одновременно находятся несколько миллионов человек. Даже так, много миллионов человек. В разных странах и на разных континентах. И это еще без миллионов компьютерных персонажей, которые в этой игре прописаны постоянно. В настоящий момент это самая популярная игра. И рано или поздно она обязательно стала бы темой одной из ваших… одного из ваших дел. Соответственно и точек входа в эту игру множество, и далеко не все они лицензированы. Знаете ли, мы живем в свободной стране.

– Да, – кивнул Джим. – Я что-то слышал об этом. Хотя свобода и не исключает законопослушности.

– Поэтому найти Эмили проще именно там, – понизила голос Оливия. – И уж поверьте мне, образец законопослушности, прежде чем я обратилась к вам, я попыталась найти ее сама. Но она прячется от меня.

– Прячется? – не понял Джим.

– Это случается с детьми, – кивнула Оливия. – Юность, молодость. Гормональный взрыв или его последствия. Или, черт возьми, предчувствие гормонального взрыва. Хотя, какое там в двадцать один год. Просто родственное свинство. Противоречия поколений и ненависть к близким людям. Все это можно было бы пережить или спустить на тормозах. Но есть и еще одно. Отрыв.

– Отрыв? – нахмурился Джим.

– Вряд ли вы что-то знаете об этом, – как будто со скукой произнесла Оливия. – Насколько мне известно, ни единой проблемы с отрывом в публичную плоскость пока не выплескивалось. Тема табуирована в какой-то мере. Но лишь до тех пор, пока связанный с нею возможный казус не привел к серьезным последствиям.

– Вы говорите о тех случаях, когда смертельно больные люди загружают себя в игру? – спросил Джим. – Ну, или входят в нее с опцией самосохранения? Но это же сказки. Симуляция. Подпорка для безутешных родственников. Даже я об этом слышал. Как это… персональные имитации. Куски программного кода. Игра. Или нет?

– Все – игра, – засмеялась Оливия. – Какая разница, случаен отрыв или запланирован? Или вы думаете, что симулякр любимого родственника будет для его близких менее дорог, чем он сам в реальном посмертии? Или, что безутешные родные, заходя в игру, не отдают себе отчет, с кем они хотят увидеться? А теперь допустите хотя бы миллионную долю процента от шанса, что в компьютерном образе вашего почившего родственника есть отголосок его души. А? Ваши действия?

– У меня нет родственников, – вновь принялся рассматривать фотографию девушки Джим. – Или я о них не знаю. И я не очень-то верю в переселение душ. Но, насколько я понял, найти Эмили из реальности невозможно? Она что-то сделала?