Kitobni o'qish: «Искатели миров»
* * *
…сидел, положив руки на раскаленные рукоятки пулемета и вспоминал командира полка, трясущимися губами выкрикивающего сорванным голосом слова императорского указа. Белая рубашка полковника потемнела от пота, влажные круги безобразно расползались из подмышек, капли пота падали с прыгающего от ужаса подбородка.
Иссушающий ветер песком резал щеки, заставлял щуриться, хотелось прикрыть лицо ладонью, но нельзя приходится стоять по стойке смирно и смотреть, как оседает в центре плаца командир, ветер выдирает размокшие от пота страницы указа императора Джассы Четвертого «О помощи желающим добровольно покинуть пределы Империи» и несет по серым бетонным плитам, листки кувыркаются, застревают в ветках иссохшего кустарника. Кустам положено быть зелеными, ухоженными, уставным образом подстриженными, но они стоят сухие, изломанные, страшные в своей неправильности и неупорядоченности.
Светает, густой, стекающий с неба белый зной становится невыносимым.
Страшно, очень страшно. Хочется взвыть или забиться в угол казармы и плакать, но расчеты уже бегут к грузовикам с установленными в кузовах пулеметами.
Слава лучшего пулеметчика обязывает, руки сами знают, что делать. Второй номер подает ленту.
Аккуратно вставить, опустить рычаг, отвести и отпустить затвор – крупнокалиберный «Дракон 315» сыто клацает. Не перегреется? Нет, не должен, на действия в пустыне рассчитан, в Золотых Барханах – и то не подвел. Вот только не было такой жары в Золотых Барханах. И заряжающий – плотно сбитый говорливый А-Фард, во время той заварушки весело матерился да успевал прикрывать автоматным огнем, если мятежники с флангов лезли. А сейчас сидит, тупо уставившись в пол, на щеках светлые дорожки слез. Очень короткие дорожки, влага высыхает, не успев добраться до подбородка.
Грузовик въезжает на круглую площадь, останавливается возле магазинчика, торгующего овощами. Нет, не торгующего, торговавшего. Второй грузовик с пулеметным расчетом встает неподалеку от трактирчика, ветер треплет вылинявший навес, истончившийся, высохший. Выжигающий любые цвета до состояния прозрачной белизны жар льется с неба. А-Фард шепчет: «За что, за что, Великий?» и начинает тоненько подвывать.
Приходится пнуть его сапогом.
А-Фард замолкает, валится на бок, свернувшись калачиком, пытается заползти за цинки с патронами. Сегодня ими заставлен почти весь кузов – экономить никому в голову не приходит.
Командир четвертой фаланги, молоденький аристократ бежит от второго грузовика:
Капрал Но-Луар, доложите о готовности!
«О, Великий, сегодня у всех что ль голоса дрожат», думает капрал.
Неторопливо пережевывает корень саммати, выпускает длинную струю зеленой слюны:
Да готов я, готов.
Слышится усиленный мегафоном голос, где-то рядом проезжает машина Министерства Охраны Порядка. Механический, осипший голос из мегафона:
– Уважаемые граждане! Те, кто хочет получить помощь в уходе, могут пройти на площадь Семи Святых. Просьба сохранять спокойствие и двигаться организованно. Несовершеннолетних детей должны сопровождать родители. Напоминаем, при входе на площадь будут проверяться документы у лиц, сопровождающих несовершеннолетних детей.
Голос постепенно удаляется, на смену приходит новый звук – шарканье подошв, шелест голосов.
Аристократик бледнеет, приваливается лбом к двери грузовика, с шипением отскакивает.
– Вы поосторожнее, вашбродь, – кивает пулеметчик, – на железе сейчас яичницу жарить можно.
А самого разбирает мелкий смех, от которого потроха начинают противно трястись.
Короткие, с обкусанными ногтями пальцы, покрытые белой пылью, поглаживают рукояти пулемета. В голове картинки, вроде как вчера все было, хотя почти неделя прошла – император выступает по телевизору:
– Граждане Империи! С глубокой скорбью я вынужден сказать… Сообщение наших ученых о неконтролируемом расширении светила Эррон подтверждается.
Лицо императора дергается, он странно оседает, словно подломилась нога, но цепляется за трибуну и продолжает:
– Светило Эррон. Можно сказать, оно взорвалось. Температура будет очень быстро повышаться, а через несколько дней раскаленное вещество светила достигнет нашей планеты.
Пауза.
– Граждане, через несколько дней наш мир исчезнет полностью. Я призываю вас всех с достоинством встретить гибель нашей великой Империи и всей планеты.
Император умолкает, смотрит прямо в камеру.
Картинка пропадает.
На улицах молчаливые толпы. Где-то режет воздух пронзительный вопль, резко обрывается. В витрину дорогого магазина летит тяжелый портфель из кожи долинного быка. Витрина падает прозрачными пластами, но никто не лезет внутрь, не пытается разжиться драгоценностями.
На углу двое пьяных стягивают одежду с молоденькой девушки. Останавливается патрульная машина. Полицейский подходит, стреляет пьяницам в головы и идет обратно. Девушка медленно ползает по стене, не пытаясь подтянуть болтающиеся ниже колен трусики. На полушаге полицейский останавливается, поворачивается, стреляет в девушку. Потом сует дуло себе в рот. Фуражка подлетает над простреленной головой, тело валится на мостовую.
В казарме тишина, солдаты сидят на койках, опустив головы. Никто не напивается.
Спустя два дня, когда жар стал совершенно нестерпимым, командир зачитал приказ «О помощи желающим добровольно покинуть Пределы Империи».
На площадь выходит тихая, нестерпимо воняющая потом толпа. Впереди неопрятно рыхлый мужичок в плотных – такие впору зимой носить – брюках и мятой полосатой рубашке.
Семенит к аристократику:
Ваше благородие! Господин офицер! Куда, значит, вставать? Вставать-то куда?
Заглядывает зачем-то офицеру в глаза. Аристократа ломает, давясь лающими рыданиями, он блюет.
Пулеметчик перегибается через борт. Страх куда-то пропал, видимо, он уже по ту сторону, там, где даже ужас перестает быть собой.
– Тех, что с детьми, – вперед. Идти не торопясь, не бежать, не метаться. Все ясно? Идете точно по центру площади, тогда аккурат промеж двух пулеметов окажетесь. Понял?
Толстяк угодливо кивает и бежит к замершей на краю площади толпе. Бежит и орет:
Я узнал! Я всё узнал, граждане!
Людская стена медленно начинает двигаться к центру площади. Толстяк в первом ряду семенит, вытирая лицо несвежим платком. Капрал поудобнее перехватывает рукоятки «Дракона», вспоминает о заряжающем:
А-Фард! А-Фард, сука, вставай!
Толкает ногой – А-Фард мягко раскидывается, горло перерезано от уха до уха.
Как же я не заметил?» – думает пулеметчик. Вслух:
Вот ведь падла!
Сплевывает под ноги и орет:
Вашбродь! Вашбродь, кончай блевать! Пулемет заряжать могешь!?
Бледно-серый аристократик неуверенно кивает.
Тогда давай сюда. У меня заряжающий себе глотку вскрыл, мудила.
Толпа уже почти дошла до середины площади. Слышны тихие короткие всхлипы да шарканье ног.
И всё.
От этого снова становится очень страшно, и капрал орет:
– Да быстрее ты, вашбродь, рыбья ты вошь!
Парнишка-офицерик возмущенно вскидывается и лихо перелетает через борт:
– Давай, капрал, действуй.
А-Фард смотрит на второй грузовик. Оттуда ему коротко кивают и орут:
– Давай!
Станковые пулеметы «Дракон 315» с утробным ревом бьют в толпу.
Крупнокалиберные пули подбрасывают тела, отрывают конечности тем, кому не повезло, но таких немного, пулеметчики стараются бить наверняка.
Щелкает затвор, новая лента моментально оказывается на месте, офицерик, на удивление, дело знает. Пулемет снова ревет.
Толпа молчит, те, кто шел сзади, аккуратно пробираются среди трупов, стараясь не поскользнуться. Родители берут детей на руки и держат перед собой.
У входа на площадь полицейские проверяют документы у тех, кто хочет пройти с детьми. Вежливо козыряют и возвращают документы. Заметив это, капрал начинает неудержимо хохотать, поливая толпу огнем. Он хохочет и орет:
Слышь! Слышь, вашбродь, эти-то, ой, не могу! Они им паспорта возвращают! Паспорта-а-а-а-а-а!
Офицерик оскальзывается на полузасохшей крови А-Фарда, приземляется на задницу и тоже мелко хохочет. Замечает, что лента почти кончилась и на четвереньках ползет за следующим цинком.
А потом на них падает раскаленное небо, взрывается пулемет и становится очень больно.
* * *
Тяжело дыша, Ян сел на кушетке. Перед глазами плыло, окружающее виделось неясными пятнами. В нос шибанул омерзительно отрезвляющий запах нашатыря. Полегчало. Ассистент сноровисто отклеивал присоски «мозголома», протирал виски освежающим лосьоном. Раскаленная площадь понемногу отступала, дыхание приходило в норму. Под нос опять сунули ампулу, Ян отбил руку, зашарил по карманам в поисках сигарет.
Руки прыгали, пришлось хватать пачку обеими руками и вытягивать сигарету губами. Зажигалка сработала только с третьего раза. Глубоко затянувшись, Ян выпустил длинную струю сизоватого дыма. Давненько его так не накрывало.
Ассистент Пауль смотрел участливо, но внимательно, ампулу не убирал.
– Всё, хорош. Я тут весь и целиком, – Ян помахал рукой, разгоняя дым, крепко потер лицо ладонями.
– Боги и звезды, как же они это выдерживают!
– Так и не выдерживают ведь, – пожав плечами, Пауль вытянул сигарету из Яновой пачки. Затянулся.
– Я вот на тебя смотрю и думаю, ты сам, когда крышей потечешь? Ты сколько уже их слепки крутишь?
– А! Ты за меня не волнуйся, – отмахнулся Ян, – даром что ль «мозголом» в режиме усиленной фильтрации стоит.
– Ну, как знаешь, – пожал плечами Пауль и занялся упаковкой оборудования.
В душе Ян позволил себе расслабиться. Сел в середине кабины на корточки, обхватил колени руками и заплакал. Сквозь всхлипы скомандовал душу прибавить горячей и сидел так, в клубах пара, пока не почувствовал, что мышцы понемногу отпускает.
Протер лицо освежающим лосьоном, пригладил волосы, задумчиво глядя в зеркало. Лента уходила неохотно, перед глазами все еще плыл пороховой дым. В который уж раз Ян задумался, что же за люди должны идти в Чтецы?
Нет, он прекрасно знал – Чтецом может стать человек строго определенного психоэмоционального склада, согласившийся на симбиоз с колонией ново-масачуссетского ИскИна, да еще и прошедший подготовку в Школе Бога Лантоя. Но всё это были факты, как он называл, внешние.
Внутренне же не получалось понять, почему люди, пусть и было их относительно немного, соглашались стать транслятором для записи воспоминаний, эмоций, чувств давно умерших цивилизаций. Ладно бы они просматривали все эти слепки в том же режиме, что и Ям. Так ведь нет. Не получалось. Чтец полностью погружался в мир того разумного существа, чей отпечаток удавалось зафиксировать приборам киборазумов или эмпатам одного из исследовательских Орденов. Если разум был человеческим или хотя бы гуманоидным – считалось, что Чтецу повезло.
Хуже было, если попадались слепки ксеносов.
Во время считывания воспоминаний цивилизации кремниевых фавнов трое Чтецов бесповоротно «закрыли двери». Разумы двоих полностью покинули тела и растворились во Вселенной, третий переродился так, что это даже сумасшествием нельзя было назвать.
«Кстати, – подумал Ян, – этот третий, его отвезли к Милосердным Сестрам Бетельгейзе, через несколько дней он исчез. Интересно, как? Самостоятельно передвигаться не мог, моторика порушена напрочь, человеческое тело не приспособлено к тому способу перемещения, которое пытается диктовать разум, восприятие смещено, системы координат не совпадают… Сам уйти не мог. Значит, помогли».
Ходили слухи, что дело не обошлось без техно – магов или Вольных Ангелов. Об этих странных межзвездных бродягах ходили самые черные слухи, но достоверно никто ничего сказать не мог…
«Даже во время службы никаких данных не было», – подумал Зарев и поморщился. О службе вспоминать не хотелось.
В холле Яна ждал капитан «Солнечного-2130», вольного исследователя, штатным Чтецом которого и был тот несчастный, что лежал сейчас в боксе, неподвижно глядя в потолок. Волнение капитана было вполне понятно, заполучить в команду живого Чтеца, а не просто реплику мозга в бортовой ИскИн, для небогатого исследователя было почти невероятной удачей. Ясное дело, его холили и лелеяли всей командой. Небось, и долю имел ненамного меньше капитанской.
– Ну, док, сколько нам тут валандаться? – В вопросе капитана явно читалось: «Док, ты когда Чтецу шарики вправишь и в какие бабки нам это влетит?»
Ян засунул руки в карманы, задумчиво осмотрел капитана. Потертая кожаная куртка, удобные мешковатые брюки с кучей накладных карманов, надежные ботинки с обитыми сталью мысами. Квадратная мертвенно-бледная физиономия. Кошачьи, с вертикальным зрачком, глаза. Понятно… выходец из Темных Миров. Единокровный, прости господи, родственничек хомо сапиенса. Утерянный и вновь обретенный. Ладно, эмоции в сторону.
– Давайте присядем, – указал Ян на обшарпанные кресла в углу холла.
Плюхнувшись в кресло, сунул в рот очередную сигарету, протянул пачку капитану. Тот молча покачал головой.
– Значит так, кэп, Чтеца твоего вытянуть можно, случай не особо сложный. Но времени это займет порядочно. И будет стоить хороших денег.
– Сколько? – капитан неловко сидел на самом краешке кресла.
«Что-то он излишне напряжен, – отметил про себя Ян. – Слишком даже для существа, потерявшего ценнейший инструмент заработка».
– Месяца три, это минимум. И если всё пойдет нормально. И если не наложится предыдущая лента. И много чего еще.
– Сколько? – вздохнул темирник.
– Грубо, около двадцати сольдо в день. Точнее вам скажут во-о-н там, – ткнул сигаретой в сторону регистрационной стойки. – Там вам и счет выпишут, и аванс за пребывание больного возьмут.
– Теперь мои вопросы, – не дал капитану сосредоточиться на подсчете убытков Ян. – Первое, сколько лент он пропустил за этот рейс? Давно ли был в релакс-трансе? Кто проводил релаксацию?
– Сломался он на третьей. Пришлось вон сниматься и к вам сюда. В релаксе Горан был, – на секунду задумался капитан, – полгода назад. Денег я не пожалел. На Прим-Бис, в монастыре Святого Роберта, все чин по чину.
– Понятно. Когда остальные пленки передадите?
– А это еще зачем? – капитан смотрел с глубоким подозрением.
«Интересно, они все будут задавать этот вопрос, и смотреть на меня, как на жулика?» – перед Яном явственно встала череда недоверчивых лиц с поджатыми губами. Пришлось объяснять. Слова заученно слетали с губ:
– Поймите, то, что он сломался на последней ленте, еще ни о чем не говорит. Она могла быть просто спусковым крючком, а сам «заряд» засел в мозгу гораздо раньше. В вашем случае мы хотя бы точно знаем, что Горан после релакс-транса просмотрел три пленки. Значит, и искать следует в них. Так что тащите их сюда и не морочьте мне голову.
Капитан продолжал смотреть недоверчиво, пожевывая нижнюю губу. Ох, как же допекали Яна вот такие мелочные типы! Не столько жадностью и недоверчивостью, сколько глупостью и трусостью. Из-за которых, по большей части, и ходили до самой смерти в неудачниках, едва сводящих концы с концами.
– Слушайте, почтеннейший, – голос Яна приобрел неприятную тягучесть, – вы можете сидеть тут и прикидывать, а не свалит ли сейчас добрый доктор с нашими бесценными лентами, на которых, возможно, записан безумно красочный старт очередного переселенческого флота глазами брошенного по причине полной невменяемости диссидента. Или еще какая-нибудь муть. Тогда предсказываю, ваш весьма дорогой Горан так и будет валяться овощем и дозревать до кондиции. А можете позвонить и приказать своему тому открыть сейф и двигать с лентами сюда. Выбирайте.
Капитан достал тонкую загогулину коммуникатора нацепил на ухо. Отвернулся и, прикрывая ухо рукой, что-то буркнул. Загогулина отреагировала, приобретя бледно-голубой цвет, – вызов приняли.
– Марио? Давай бери ленты и дуй сюда. Да, местному доку они нужны. Ага. Всё. Нет! Стой. Выдай Мирону и Лапе станнеры и пусть с тобой идут. Нет, никто. Просто так я. На всякий случай.
Закончив разговор, капитан вопросительно глянул на врача, словно ожидая одобрения. Не дождался.
– Сколько ваши люди будут сюда добираться? – спросил Ян.
– Часа два, не меньше, – пожал плечами капитан. – Им же еще разрешение на выход из порта оформлять, то-сё…
Ян взглянул на часы. Далеко за полночь. Смена все равно закончилась, ехать в пустую комнату пансионата для одиноких совершенно не тянуло, и он решил поспать пару часов в своем кабинете. Поднявшись, подошел к регистрационной стойке:
– Альби, часа через два парочка космов принесет мне пленки. Так вот – пока сам не проснусь, не будить.
И уже в сторону капитана:
– Все слышали? Пленки оставите ей, проснусь, посмотрю.
И нажал кнопку вызова лифта.
Заперев дверь, Ян устало привалился к ней и долго стоял, закрыв глаза, постепенно расслабляя мышцы, ощущая, как напряжение суматошного и бестолкового дня покидает его. Оттолкнулся спиной от двери, потер лицо руками. Закатал рукава рубашки и направился к микроскопическому умывальнику, примостившемуся в углу кабинета. Поплескал водой в лицо, утерся жестким линялым полотенцем. И застыл, глядя в маленькое овальное зеркало. Оттуда с обманчивым спокойствием смотрел коротко стриженный мужик средних лет. Не слишком приметный, разве что шрам на виске мог запомниться. Глаза серые, неподвижные. Кто-то наверняка сказал бы – мертвые.
Для того, чтобы так вот смотреться в зеркало, Яну приходилось довольно сильно наклоняться. Те, кто вешал умывальник и зеркало, явно не рассчитывали на его рост.
Разделся, аккуратно повесил рубашку на плечики, брюки перекинул через спинку стула для посетителей. Карты-ключи, зажигалку и пачку сигарет положил на край стола. Из шкафа достал туго скатанный армейский спальный кокон, привычно кинул возле стола. Большим пальцем ноги ткнул в нарост формователя. Кокон был старенький, давно отработавший ресурс, поэтому надувался короткими толчками, с сипами и вздохами. Ожидая окончания процедуры, Ян рассеянно прикурил и подошел к окну, как был, голышом – высокий, поджарый, широкоплечий. По ту сторону окна, занимавшего, по странной фантазии архитектора, всю стену кабинета, шел ливень. Потоки воды заслоняли город, размывали его, превращая в скопление темных массивов и островов колеблющегося желтушного света. Проносились красные, мерцающие в дождевых струях огни аэрорикш, вдалеке привычно, неслышимо для уха гудела верхняя развязка монорельса.
Все это Ян видел, но не воспринимал. За пять лет успел привыкнуть к виду из окна. Даже перечеркивающая пополам небо игла Летающего дома, нависшего над городом, уже не притягивала взгляд, как раньше. Ян смотрел на свое отражение, расплывающееся и струях дождя. Привычно погладил шрам на виске. Провел пальцами по-другому – от ключицы наискосок через всю грудь.
Стоял и курил в темноте. Мускулистый мужик средних лет. Некоторые женщины даже говорили, что он симпатичный. Со шрамами, которые, как известно, украшают мужчину. Инвалид.
Сигарета дотлела, и Ян затушил ее в стеклянной пепельнице. Откинул у кокона верхний клапан – одеяло, лег на спину. Заложил руки за голову и неподвижным взглядом уставился в потолок.
Сегодняшняя лента заставила его почувствовать себя тем, кем он больше не был. И никогда не будет.
Солдатом.
В военной полиции он служить не хотел никогда. Но приказ есть приказ, и лейтенант Ян Зарев, козырнув, убыл к месту назначения. В полном недоумении, надо сказать, убыл, поскольку никак не мог взять в толк, зачем военной полиции мог понадобиться специалист по диверсионным операциям в тылу противника, да еще и с углубленным знанием полевой медицины и ведения допроса в боевых условиях.
Оказалось – очень даже нужен. И именно с такими навыками, поскольку отряд «Сигма» был не совсем полицейским подразделением. А еще точнее – полицейским подразделением он был лишь формально. Если же называть вещи своими именами, то «Сигма» являлась группой прекрасно тренированных убийц. На просторах Империи Трех Рас хватало и гарнизонов, удаленных от любого центра цивилизации на несколько десятков световых лет, и решивших пощупать за мягкое брюшко какого-нибудь заштатного губернатора наемников, не получивших вовремя зарплату. Пару раз бунтовала даже гвардия. Правда, не на столичных планетах.
В таких вот случаях и звучала команда: «Отряд „Сигма", с полной выкладкой строиться! К транспортерам бегом марш!» И строились. И бежали. Поскольку, раз ты имеешь право бежать к этому транспортеру, ты – элита. И никак иначе. Допускалось только такое отношение к себе и товарищам по оружию. Каждый боец считал, что он – последняя преграда между Императором и ордой взбунтовавшихся безумцев. Достаточно обоснованно, надо сказать, считал.
Сколько стоила каждая боевая человеко-единица – рядовому налогоплательщику лучше не знать. Ян попробовал однажды посчитать, во сколько обошлось вживление в него биоускорителей, системы расширенного зрения, приплюсовал цену экспресс-курса эмпатии (преподавал самый настоящий Апостол из Ордена Талема) и присвистнул. Сколько стоило вживление колонии биостального ИскИна, выполнявшего в бою роль брони, скафандра, системы питания, диагностико-медицинского центра, системы наведения и даже холодного оружия – в страшном сне не приснится.
Беспорочная служба Яна Зарева закончилась моментально и до обидного глупо. Вот он, уверенный в себе и своем оружии, совершенно неразличимый не только для обычного зрения, но и для приборов, перебегает от здания штаба к казарме, где, по данным телеметрии, накачиваются своим жутким пойлом новобранцы-алоллаки. И вот уже он медленно, очень медленно, как ему кажется, валится на спину, глаза заполняет полотнище нестерпимо белого света, становится очень холодно, и капитан Ян Зарев перестает осознавать себя.
Кто и зачем рванул в казарме комплекс-бомбу – дрянь, не просто уничтожающую живую силу противника, но и выводящую из строя максимально широкий спектр электронного оборудования, включая ИскИн-броню, так и осталось тайной. Никто так и не смог попеть, как эта безумно дорогая штука, которой место было на складах стратегического запаса, оказалась в заштатном гарнизоне.
Но все это было гораздо позже. Полгода он пускал слюни и учился сначала мычать, а потом говорить, пока волшебники от военной медицины пытались восстановить боевую машину по имени Ян Зарев. К счастью, ходить научился до того момента, как прозвучал окончательный вердикт – к дальнейшей службе непригоден по причине невозможности восстановления функционирования ИскИн-колонии в штатном режиме. В переводе на человеческий – теперь капитан Зарев таскал в себе груду полумертвой и совершенно спятившей стальорганики.
Яну пожали руку и вручили чек с суммой выходного пособия. Сумма впечатляла. На робкий вопрос, а нельзя ли ему продолжить службу в другом подразделении или при штабе, начальство покачало головой:
– Увы, извлечь колонию не представлялось возможным, а офицер с такой вот бомбой внутри – не самое лучшее соседство. Никто ведь не знает, как вы себя поведете, если ИскИн окончательно потеряет связь с реальностью. А другие части исключены вообще! Об отряде «Сигма» говорят, хоть и не вслух. И любят его в строевых частях… трепетно. Палачами нас считают, господин капитан.
Все это Ян понимал и сам. Но оказаться совсем одному в непонятном, диком мире гражданских было очень страшно. Когда вел «допрос в полевых условиях с применением средств, повышающих степень доверия к полученной информации» сопливого парнишки пятнадцати лет, страшно не было. И убивать его тоже. И когда его убивал – не боялся. А на выходе из части ноги затряслись.
Слава всем богам – Древним Бестелесным и Нынешним-во-Плоти, хватило ума не спиться. Сообразил, что лучше свалить с Госпитальной как можно дальше, чтобы не видеть знакомых мундиров и бодрых, выздоравливающих офицеров.
Связываться с корпорациями не хотелось. По долгу службы пересекались пару раз с отставниками, служившими в частных армиях или службезах. Нет, спасибо, это не для него.
Решение пришло совершенно неожиданно. Размышляя, куда бы податься, Ян сидел в небольшом баре на окраине Сольнитума – города известного Летающим домом одного из Богов-во-Плоти. Кроме него в баре была только небольшая, явно хорошо спетая и спитая компашка – три человека, два алоллака. Сидела компания тихо, мирно, пока один из алоллаков не задергался и не попытался дотянуться до горла ближайшего собутыльника. Тот успел отскочить и вскоре бьющегося в корчах алоллака уже вязали.
Вот тут и щелкнуло в голове у Яна. Подойдя к стойке, кивнул бармену:
– Не знаешь, где тут недорого могут косма принять?
– Отчего же не знать, – солидно протянул бармен и продиктовал адрес. Ян обернулся, повысил голос:
– Эй, слушать сюда! В клинику вашего надо. И быстро.
– Ты-то кто такой? Доктор, что ль? – зло бросил один из людей, тщетно пытаясь разжать стиснутые зубы алоллака.
– Считай, да. Этот вот – штурман ваш?
– Ну, да. Ты как узнал?
– Потом объясню. А сейчас слушай – лови рикшу и вези вон, куда бармен скажет. В приемном скажешь – синдром Беллица у него. И быстро!
Косм почесал затылок и неуверенно попросил:
– Ваше благородие. Господин офицер! Вы, это… не поможете довезти?
В холле обшарпанной припортовой больницы пришлось ждать, алоллак затих и мелко дрожал.
– Ремень в зубы ему суй, а то еще язык откусит, – хмуро буркнул Ян и ушел искать кого-нибудь, кроме сонного охранника.
Вскоре космы уважительно слушали нарастающий рев, на фоне которого терялось слабое вяканье дежурного врача, добытого где-то в недрах больницы. Судорожно схватив шоковую дубинку, умчался в сторону источника шума охранник. И тут же появился, очень осторожно ступая на цыпочках и косясь на свое ухо. Ухо это Ян держал двумя пальцами и время от времени покручивал. Одновременно он разговаривал с дежурным врачом.
Алоллака осмотрели очень быстро и определили в четырехместную палату, оснащенную относительно новым оборудованием.
На выходе его поймал директор клиники:
– Господин офицер! Господин офицер!
– Да с чего вы взяли, что я офицер? – вызверился Ян.
– Как вы орали! Как вы орали! – мечтательно закатил глаза директор. – Я такого с курсов переподготовки не слышал. Был там один замечательный сержант запаса. Кажется, начальник отдела какого – то банка. Так вот, – голос директора стал деловым и очень спокойным, – я не идиот. И дорожный чемодан, вон, за спиной у вас плавает. Да и стрижка – явно уже не по уставу. Одежда – точно не для отпуска. Списали?
– Да.
– Медицинская подготовка есть, я часть разговора с дежурным слышал, – врач не спрашивал, перечислял факты.
– Углубленка в училище, практика – в поле.
Директор сунул руки в карманы, хитро прищурился:
– Послушайте, а идите к нам работать!
