Аризона на троих. Семь камней Кецалькоатля

Глава 7

Уже пятый день под бесконечный стук колёс и протяжный свист паровоза поезд несло к чёрту на кулички. За окнами тянулись усыпанные гладкими валунами мелководные горные речки, леса, острые скалы. Верхушки елей то упирались в небо, то оставались так глубоко в ущельях, что смотреть на них приходилось сверху вниз с идущего по краю пропасти поезда.

В первом вагоне поезда размещались кухня, складские помещения, динамо-машина. Второй вагон был купейным, за ним – салон. В последних двух вагонах Генри не бывал, но видел, как на станциях из пятого вагона выводят на прогулку лошадей, а в четвёртом, судя по всему, располагалась охрана Хэлфорда – по подсчётам Генри человек десять, не меньше. Судя по всему, Хэлфорд не собирался оснащать экспедицию в Аризоне, а подготовил всё необходимое ещё в Нью-Йорке.

Покидать поезд Генри было запрещено. Хэлфорд понимал, что устный запрет для человека, который избрал своей профессией журналистику, является всего лишь мелким препятствием на пути к достижению цели, потому был предусмотрителен: окно в купе репортёра было зарешечено, на площадках вагона и днём и ночью дежурили охранники, а когда Генри с разрешения Хэлфорда на одной из станций пошёл дать телеграмму, чтобы успокоить родителей и объяснить своё внезапное исчезновение, его сопровождали – ни много ни мало – три вооружённых парня.

В купейном вагоне ехали девять человек. Угрюмый мужчина по фамилии Вагнер имел шрам во всю щёку и являлся правой рукой Хэлфорда. Молодой парень Джеки был чем-то вроде стюарда, хотя временами смахивал на генеральского денщика: чистил хозяину ботинки, прислуживал за столом, гладил белые рубашки, которые Хэлфорд менял по два раза в день.

Справа от Генри занимал купе профессор Уэлш. Слева – некто Миллер: настолько странный и замкнутый тип, что молодой человек долго не мог понять его роль в этой экспедиции. Последние купе были заняты тремя девицами, взятыми в дорогу для развлечений.

В своём купе Генри только ночевал, а всё время проводил в салоне. Хэлфорд часто пропадал в недрах соседних вагонов, Вагнер заходил в салон только с докладами, Миллер выходил из своего купе к обеду и ужину, поэтому всё своё время Генри проводил в обществе профессора Уэлша.

Профессор много работал здесь же в салоне: обложившись книгами, читал, потирал подушечками пальцев лоб, о чём-то думал, глядя в окно, а потом, словно спохватившись, хватал другую книгу, перебирал закладки, читал нужные места и торопливо строчил карандашом либо на полях книги, либо на листах писчей бумаги, которых на столе лежал целый ворох.

Когда мысль изливалась на бумагу, профессор с довольным видом откидывался на спинку стула, начиная мурлыкать про себя какую-то мелодию. Судя по всему, он был страстным любителем оперы, но со слухом у него были проблемы. Иногда Генри сразу угадывал мелодию, которую мурлычет профессор, иногда тот так фальшивил, что угадать было невозможно. Уже лёжа у себя в купе с закинутой за голову рукой Генри вдруг прозревал: да это же «Марш победителей» из «Аиды».

Репортёрское любопытство относительно взаимоотношений профессоров Уэлша и Корби было удовлетворено ещё на второй день пути. Генри и профессор сидели тогда за уютным шахматным столом, заставленным не шахматами, а книгами.

Генри изучал корешки книг: сборник сочинений Платона, Библия, «Всеобщая история вещей новой Испании» Бернардино де Саагуна, «Разоблачённая Изида» Блаватской.

Полный хаос! Никакой системы. Но ведь должна же быть какая-то связь между этими разными до неприличия книгами?! Недаром их страницы так густо переложены закладками. И какое отношение имеют они к палеонтологии?

Генри искоса поглядывал на исписанные листы бумаги, пытаясь понять над чем работает профессор, но было невежливо смотреть на вылетающие из-под карандаша строки – будто письма чужие читаешь. Приходилось отводить взгляд.

За окном вдоль железнодорожного полотна мчался по просёлку почтовый дилижанс. Лучи клонящегося к закату солнца пронизывали вздымающуюся из-под колёс пыль, крася её по своей прихоти то в золотистые, то в бордовые тона. Тень вагона – гибкая и изящная, как плавник неведомого подводного существа – плыла, плавно огибая, кусты, кочки, валуны. Неспешной чередой уходили к хвосту поезда телеграфные столбы. Волны провисших проводов отражали густеющий закатный свет.

Генри пытался писать путевые заметки, но много ли увидишь из окна поезда? Только нервы портить. Он отложил блокнот, многозначительно кашлянул и, наконец, решился оторвать Уэлша от работы:

– Прошу прощения, профессор, но вы обещали раскрыть подноготную ваших отношений с профессором Корби.

Вставив вместо закладки указательный палец, Уэлш прикрыл книгу. Хмуря брови, поглядел на дилижанс, покачал головой, как бы признавая безвыходность ситуации.

– Не имею ни малейшего желания возвращаться к тем событиям, но раз обещал… – профессор вздохнул, отложил книгу. – Ладно, слушайте.

В ту же секунду Генри почувствовал себя не пленником, а репортёром – торопливо схватил блокнот и карандаш.

– Говорят, будто бы вы украли у профессора Корби ящики с костями какого-то редкого динозавра. Так ли это?

– Было дело с ящиками, – Уэлш несколько секунд молчал, видимо, предаваясь воспоминаниям. – Знаете, кто такой амфицелий?.. Это крупнейший из динозавров, существовавших на нашей планете. Почти десять лет назад мой учитель Эдвард Коуп описал его по найденному позвонку. Сам позвонок не сохранился, поэтому существование амфицелия в научном мире до сих пор считается лишь косвенно подтверждённым фактом. И вот в прошлом году я нахожу в Колорадо сразу несколько таких позвонков. Представьте себе окаменелую кость высотой в полтора ваших роста, вот это и будет позвонок амфицелия. Зрелище, скажу вам, грандиозное. Я был в ожидании величайшего открытия и ни секунды не сомневался в том, что найду весь скелет, но в дело вмешался Корби… – Профессор бесцельно взял со стола карандаш, покрутил его в руках, досадливо бросил на стол. – Этот человек очень ревностно относится к открытиям, которые делают его конкуренты.

– Да, уж! О недобросовестной конкуренции между вами и профессором Корби ходят легенды.

– Как раз о недобросовестности я и говорю. Над раскопом нависала огромная скала. Ночью, когда мы спали, прогремел ужасающий взрыв, вершина скалы рухнула, раскоп вместе со всеми находками оказался погребённым под огромными глыбами. Одно из величайших открытий в палеонтологии было уничтожено.

– А почему вы решили, что это дело рук профессора Корби?

– А кому это ещё нужно, кроме него? Этот человек готов пойти на преступление против науки, против человечества, лишь бы добиться первенства.

– И вы решили отомстить ему подобным же образом?

– Увы, я принял правила игры. Только я ничего не уничтожал! – Профессор вскинул ладони, словно говоря этим жестом: «стоп». – Всей этой дурной славой я обязан вашему брату журналисту, а между тем все мои мнимые преступления свелись к тому, что я вскрыл ящики с окаменелостями, найденными экспедицией Корби. Профессор раструбил на весь мир, что сделал величайшее открытие, а в ящиках оказались кости банального игуанодона. Лучшая защита, как известно – нападение, вот профессор своими россказнями и создал мне славу преступника от науки.

Уэлш замолчал, глядя в окно. Просёлок свернул в сторону от железнодорожного полотна, и бордовое облако пыли скрыло уходящий прочь дилижанс. Низкие лучи солнца насквозь – из окна в окно – пронизывали вагон, радужно светились в хрустальных подвесках люстры.

Генри боялся нарушить молчание, понимая, что профессор ещё не закончил, а просто взял паузу, чтобы собраться с мыслями и подвести итог своему рассказу.

Дилижанс остался где-то позади, и профессор наконец оторвался от окна, глянул на Генри, исказив в горькой усмешке рот.

– Вот такая история. В этой гонке за первенство у меня нет шансов. С капиталами его отца Корби всегда будет первым. Сотни «рабов» от палеонтологии работают на него, а он приписывает себе все открытия. Я же обречён на роли второго плана.

– И, похоже, устали от этого?

– Безумно устал.

– И что дальше? Поиски сокровищ? Стать богаче Корби и нанять больше, чем у него «рабов» от палеонтологии?

– Нет, молодой человек, с палеонтологией в чистом виде покончено. Там я буду вечно вторым. Сорок лет – не лучший возраст, чтобы начать всё с начала, но я начну.

– И что это будет?

– Это будет то, от чего померкнет слава Шлимана. Знаете, когда я понял, что моё призвание – это нечто большее, чем просто палеонтология?.. Я понял это в Колорадо, за день до того взрыва. Тогда кроме позвонков амфицелия, я сделал ещё одну удивительную находку, которая и определила моё решение относительно дальнейшей научной карьеры. После этого я ещё действовал по инерции, глупо мстил профессору Корби, но моя дальнейшая жизнь уже была предопределена. А когда мистер Хэлфорд предложил участвовать в этой экспедиции, я с лёгкостью бросил перспективные раскопы, почти законченный научный труд, лекции в университете. И вот я здесь.

– Что ж это за судьбоносная находка?

– Я пока не готов говорить на эту тему. Не обижайтесь, Генри… Я могу называть вас по имени?.. Вот и замечательно, а поговорить у нас ещё будет время.

– Если вы здесь ради Золотого Каньона, значит, он и есть то, от чего померкнет слава Шлимана?

– Золотой Каньон всего лишь этап на длинном и непростом пути. – Профессор подвинул к Генри книгу, от многочисленных потрёпанных закладок напоминающую афишную тумбу с разворошёнными ветром обрывками афишек.

Игнатиус Доннели. «Мир до потопа».

– Атлантида? – удивился Генри.

– Да, – просто и обыденно, будто речь шла о том, что он ел сегодня на завтрак, ответил профессор.

Генри проницательно глянул на него, справедливо подозревая, что тот шутит и переспросил уже совсем другим, ироничным голосом:

– Атлантида?

Профессор сделал головой два медленных утвердительных кивка. Это молчаливое покачивание было настолько многозначительнее, первого «да», что Генри ощутил озноб от предчувствия прикосновения к великой тайне, но скептик в его душе ещё не сдавался:

– Моя русская бабушка рассказывала мне в детстве сказку, в которой некий царь, желающий избавиться от героя, посылает его туда, не знаю куда, чтобы он нашёл то, не знаю что. Похожая ситуация. Не находите?

– Ничего похожего. Я знаю, что ищу.

– Вы знаете! – возмущённый безапелляционностью профессора, Генри воздел руки к потолку. – Да ведь даже неизвестно существовала ли она на самом деле или нет. Один единственный человек две с лишним тысячи лет назад упомянул о ней, и человечество с тех пор будто с ума сошло. А если Платон придумал её? Если это была просто утопия? Мечта об идеальном государстве? Художественный вымысел?

Генри уже забыл о том, что он беспристрастный репортёр и почти кричал, чувствуя себя ребёнком, который специально не верит россказням взрослых, чтобы те начали его убеждать и рассказывать в подтверждение всё новые и новые истории, чтобы он мог, наконец, рассеять сомнения и радостно захлопать в ладоши: «Ура, она существует!».

Два года назад он прочитал книгу Игнатиуса Доннели, и она его просто потрясла, но с тех пор прошло время, книга забылась, ничего нового не произошло, а Атлантида осталась такой же далёкой, как и была. И вдруг эта встреча с профессором и этот разговор.

Но профессор, к глубокому разочарованию молодого человека, не стал разубеждать его, не стал ничего доказывать – он просто забрал книгу, спокойно сказав:

– Я рано начал этот разговор, вы ещё не созрели для него.

Генри чуть не задохнулся от возмущения, но смолчал… Это он не созрел? Да он как никто другой хотел верить в Атлантиду. Верить в неё не как в миф, а верить по-настоящему, как веришь в то, что где-то за дальними горами есть прекрасные загадочные страны, которых ты ещё не видел, но в существовании которых не приходится сомневаться, ибо они имеют реальные очертания на глобусе и манят с почтовых открыток и с ярких наклеек на сундучке сходящего на пирс матроса.

Но для такой веры нужны основания. Пусть самый никудышный фактик, пусть самая маленькая зацепка, дающая право перевести миф в разряд пусть очень смелой, пусть шаткой, но всё же научной гипотезы.

Генри понимал, – у профессора есть такая зацепка, и хотел узнать о ней немедля. Он чувствовал в душе что-то похожее на то детское состояние, когда хочется капризно крикнуть: «Хочу!» и нетерпеливо стучать ногами: «Хочу-хочу-хочу!» до тех пор, пока твой каприз не будет удовлетворён.

Как девушка, напрашивающаяся на комплимент, сетует по поводу того, какая она дурнушка, так и Генри проявлял скептицизм, чтобы получить обратный результат и обрести наконец-то надежду. Но профессор замкнулся – тасовал на столе книги, перебирал в них закладки, не замечая молодого человека. Его можно было понять – он тоже имел к Генри множество вопросов о Золотом Каньоне, и тоже не получал на них ответов.

Надо было идти на уступки, и Генри в обмен на откровенность профессора осторожно рассказывал тому о своих приключениях в Золотом Каньоне: описывал пирамиду, ацтекских жрецов, и даже ритуал жертвоприношения, но тщательно обходил стороной всё то, что касалось Духа, ходячих мертвецов, и небесного огня, поражающего всех тех, кто не смог пройти испытание Кецалькоатля.

– Мистер Хэлфорд утверждает, что вы в своих блестящих заметках из Аризоны умолчали о львиной доле ваших приключений, – в очередной раз «закидывал удочку» профессор. – Якобы с вами там происходила настоящая чертовщина.

– Ну, если вы так безгранично доверяете словам мистера Хэлфорда, спросите об этом у него.

– Вы просто не хотите говорить.

– Вы тоже, профессор, не торопитесь раскрыть карты. Я вам рассказал всё, что знаю, теперь ваша очередь.

– Но вы были не совсем откровенны со мной.

– Откуда такая подозрительность, профессор? Вы наконец расскажете о том, что роднит Золотой Каньон и поиски Атлантиды?

– Ещё не пришло время говорить.

– Значит, время моих откровений тоже ещё не пришло, – разводил руками Генри, хотя больше всего на свете ему хотелось обменять свои секреты на секреты профессора.

Благоразумие брало верх. Кому рассказывать о духах и ходячих мертвецах? Человеку, который не уставал повторять: «Я материалист и верю только в реальность».

Ещё в начале путешествия Генри решил найти в лице профессора союзника для побега, и предупредил его, что из каньона никто не выберется живым.

– Бросьте, – смеялся профессор. – Я не верю в предначертания судьбы, и прочую чертовщину.

Генри не хватило тогда убедительности, чтобы перетянуть профессора на свою сторону, он понимал, – чем правдивее будут его рассказы, тем меньше будет верить им профессор, поэтому и оставил попытки.

Бывало, Генри и профессор целый день не возвращались к теме Золотого Каньона и Атлантиды, накапливая в душах нетерпение.

«Что-то он знает, не зря носится с книгами, не зря начал разговор», – думал Генри, исподтишка наблюдая за профессором, и ловя на себе ответный взгляд – такой же испытывающий и подозрительный: «Что-то он знает, что-то затаил».

Хэлфорд по обыкновению пропадал где-то в недрах других вагонов, или с девицами в своём просторном купе. Профессор был недоволен такими вольностями банкира, но он был ещё сравнительно молод и на четвёртый день путешествия поддался чарам одной из девушек, пустил её в своё купе. А Генри был стоек до последнего.

Первый опыт общения с «ночными ангелами» случился у него в девятнадцать лет, когда более опытные друзья напоили его до бесчувствия и повезли в публичный дом «посвящать в мужчины». Он плохо помнил ту ночь, но неприятный осадок остался. С тех пор он дал себе обет: никогда в его жизни отношения с женщинами не будут строиться на той же основе, на которой идёт торговля на рынке.

Один раз в Редстоуне, под влиянием Джеда и изрядной порции виски, он попытался нарушить этот обет, и тут же был наказан. Хороша была картина: две голые девицы и Генри с Джедом, в чём мать родила. До сих пор перед глазами у Генри стояла злая и едкая усмешка Алисии.

Нет! Теперь только любовь и верность! Как у Байрона:

О, дева! Знай, я сохраню

Прощальное лобзанье

И губ моих не оскверню

До нового свиданья.

Взаимно обиженные недоговорённостью, молодой человек и профессор садились за шахматы, и тогда Генри, заговорщически понижая голос, заводил разговор об Хэлфорде:

– Послушайте, вы ведь учёный, вас не коробит компания нашего гостеприимного хозяина? Он больше похож на разбойника, чем на банкира.

– Бросьте, – отмахивался профессор. – Он порядочный человек. Я понимаю, он привлёк вас к экспедиции без вашего согласия, но я право не знаю, что на это ответить. Надеюсь, он сделал это из любви к науке.

– О, да! Это из любви к науке уничтожаются палеонтологические раскопы, крадутся артефакты, похищаются репортёры. Я думаю, вы с мистером Хэлфордом подходящая пара.

– Зря вы так, мистер Шелдон, – профессор отворачивался к окну, от обиды забыв, что собирался звать молодого человека по имени.

Поезд входил на вырубленную в скале террасу. Скальная стена тянулась за окном, скрывая солнце и погружая вагон в такой сумрак, что рука сама тянулась к спичкам и к настенному бра, украшенному изящным абажуром и хрустальными подвесками. Но через минуту стена, почти вплотную подступающая к окнам вагона, заканчивалась, лучи солнца всеми цветами радуги снова преломлялись в хрустальных подвесках. Профессор оттаивал душой, и снова завязывался разговор, – сначала далёкий от волнующей темы, но с каждым словом всё ближе и ближе подбирающийся к ней.

Глава 8

Генри по-прежнему носил с собой два блокнота – один для репортёрских заметок, другой для набросков к своему будущему роману, но времени на литературную работу катастрофически не хватало. Теперь, когда он был предоставлен самому себе, появилась возможность начать писать историю о путешествии молодого нью-йоркского искателя приключений в Аризону. В блокнот он заносил только чистовые предложения, а муки творчества с чёрканием и неоднократным переписыванием доверил листам писчей бумаги, которой у Хэлфорда было в избытке.

На шестой день путешествия, когда за окнами вагона уже тянулись земли Аризоны, дело не продвинулось дальше сцены знакомства главного героя с молодой и своенравной дочерью аризонского магната. Ещё накануне Генри был уверен, что сцена после долгих мук удалась на славу, и переписал её начисто в блокнот, но утром перечитал и ужаснулся убогости написанного.

Чёркал уже в самом блокноте, неустроенно вздыхал, ерошил ладонью волосы. Под конец раздражённым жестом выдернул из блокнота исписанные страницы, разорвал их на мелкие лепестки.

Видя, как мается Генри, профессор отвлекал его от творческих мук, предлагая сыграть партию в шахматы, но вместо шахмат мысли молодого человека переключались на Атлантиду… Это же литературная находка! Герой и героиня должны заняться поиском Атлантиды. Беспроигрышный сюжет: поиски исчезнувшей цивилизации на фоне зарождающейся большой любви… Или нет! Зарождение большой любви на фоне поисков исчезнувшей цивилизации.

Но вскоре мысли о книге уходили на второй план. Какая книга?! Речь шла о настоящей, не книжной Атлантиде!

Прикрывая нетерпение скептической усмешкой и рассеяно передвигая на шахматной доске слона, Генри снова пытался вызвать Уэлша на разговор:

– Я всё же не пойму, профессор, к чему вся эта таинственность? Совсем простой вопрос: что имеет наша поездка к поискам Атлантиды? Если уж мы с вами невольные компаньоны, зачем делать тайну из такой мелочи? Вы намерены искать Атлантиду в Аризоне?

– Не саму Атлантиду, а указание на неё, и вы можете мне в этом помочь.

– Я?

– Именно! Но, к сожалению, вы не хотите этого делать.

– Каким образом я могу помочь?

Профессор проницательно глянул на Генри, возвращая разговор в прежнее русло:

– Расскажите мне то, о чём умалчиваете.

– Поверьте, профессор, в каньоне только пирамида ацтеков и никаких намёков на Атлантиду. – Пожав плечами, Генри снял с доски чёрную резную фигурку. – Пожалуй, я заберу вашего коня.

Профессор перегнулся через стол, доверительно заглядывая в глаза молодого человека:

– Ладно, тогда будем говорить только о пирамиде. Вспомните, откуда ударил разряд молнии, убивший Чёрного Джексона?

– Вы даже это знаете, – опешил Генри, сам не заметив, что этим своим опрометчивым восклицанием, практически признал, что многое скрывает от профессора. Он раздражённо бросил на стол коня. – Мистер Хэлфорд не только читает чужие дневники, он ещё пересказывает их содержание другим людям.

В своём дневнике Генри описал все свои приключения, не упомянув лишь о камнях Кецалькоатля и соответственно урезав историю с Акирой. Камни казались ему такими опасными, что он не решился доверить историю о них даже дневнику. В первый день путешествия ему казалось, что Хэлфорд и есть один из тех людей, которые, по словам сенатора, рано или поздно должны были прийти за камнями, но банкир интересовался только сокровищами и Генри отбросил тогда свои подозрения. Теперь после слов Уэлша опасения возникли вновь.

– Вы, конечно, можете молчать, – отвлёк его от мыслей профессор, – но те вопросы, которые я вам задаю, имеет непосредственное отношение к поискам Атлантиды.

Генри глянул на него с подозрением, но отнекиваться уже не было смысла, и он, глядя в окно, с неохотой признал:

– Мне показалось, что молния упала не с неба, а родилась где-то над храмом, стоящим на вершине пирамиды.

– Вы уверены?

– Я не могу быть уверенным. Многое из того, что произошло в каньоне, я не помню – был под воздействием очень сильного индейского снадобья, а то, что помню – всё как в тумане.

Поезд остановился на какой-то станции и, Генри, отвлёкшись от разговора, с дрожью в сердце увидел на фронтоне дощатого станционного здания надпись “WILCOX”. В названии была грубо от руки и другой краской дорисована вторая буква “L”.

Когда Генри после первого своего посещения Аризоны возвращался в Нью-Йорк, пришлось долго стоять на этой станции, ожидая встречного поезда. Тогда Генри и услышал от кого-то из пассажиров историю о том, что городишко этот назван в честь бравого генерала Уилкокса, воевавшего в этих местах с индейцами, но при оформлении документов название города написали с одной буквой “L” в то время, как в фамилии генерала их две. С тех пор кто-то из привередливых горожан нет-нет, да и дорисует ещё одну букву.

– Ну вот и приехали. – Генри понизил голос, оглядываясь на дверь вагона. – Откровенность за откровенность, профессор: что вы надеетесь найти в пирамиде?

– Кодекс Кецалькоатля.

– Что за кодекс?

– Своего рода завещание, которое оставил Кецалькоатль ацтекам перед тем, как покинуть их. Я надеюсь, вы помните ацтекскую легенду? Якобы бородатый и белокожий человек по имени Кецалькоатль приплыл к ацтекам на лодке с востока и жил среди них и учил их наукам и ремёслам.

– Да-да, – поторопил профессора Генри, показывая, что знает легенду и пора уже переходить к сути. – Туда же на восток потом и скрылся, обещав когда-нибудь вернуться. Ацтеки ждали его возвращения сотни лет, оттого так легко и были завоёваны горсткой испанцев, – просто приняли Кортеса за возвратившегося Кецалькоатля.

– Примерно так, – подтвердил профессор, – только Кецалькоатль общался не с ацтеками, а с более ранними цивилизациями, ацтеки же просто переняли у них легенду о нём, внеся нужные им изменения и сделав основой своей религии.

Паровоз засвистел, поезд дёрнулся и город потерянной буквы “L” медленно поплыл назад. Профессор вопросительно вскинул брови.

– Вы сказали, что мы приехали.

Генри прислонился виском к стеклу, взглядом провожая остающийся позади дощатый перрон, железнодорожного рабочего в синем комбинезоне, понуро опустивших головы лошадей, впряжённых в фермерскую повозку.

– Мне казалось, отсюда самый близкий путь к каньону. Возможно, я ошибаюсь, – он небрежно пожал плечами и перегнулся через стол, вмиг забыв о том, что происходило за окном – его вновь интересовали только рассказы профессора. – И что сказано, в этом кодексе?

– Откуда мне знать? Неизвестно даже, сохранился он или нет. Единственное упоминание о нём содержится в частном письме Бернардино де Саагуна. Он рассказывает о том, как однажды жрецы показали ему книгу Кецалькоатля – одну из тех немногих книг, которые пощадил огонь конкисты. И в ней было сказано о том, что после падения Теночтитлана часть ацтекских жрецов ушла в северные безлюдные земли, где якобы находилась одна из заброшенных древних пирамид. Там жрецы надеялись сохранить свои древние традиции. Но что интересно: в своей многотомной «Всеобщей истории вещей Новой Испании» Саагун даже не упоминает ни об этом кодексе, ни об истории, изложенной в нём. Странно, да? Такое впечатление, что его убедительно попросили забыть об этом.

– В истории много странностей, – пожал плечами Генри. – А что касается конкистадоров, то их интересовало только золото, книги же они попросту сжигали как атрибут язычества, несущий вред истинному христианству.

– Не все жгли книги, были и те, кто пытался их сохранить. Бернардино де Саагун, например, пытался сохранить всё, что связано с культурой ацтеков. Признаться, я думал, что кодекс постигла та же участь, что и большинство ацтекских книг, но, когда узнал от мистера Хэлфорда о существовании в Аризоне пирамиды и жрецов, которые ведут свою родословную от жрецов доколумбовой эпохи, я загорелся как мальчишка. Если жрецы ушли в пустынные земли и уединились в этом скрытом от глаз каньоне с целью сохранения своих древних традиций, то наверняка унесли с собой не только золотые побрякушки, но и книги. «А что, если кодекс Кецалькоатля находится в Аризоне?» – подумал я, и принял приглашение мистера Хэлфорда поехать в эту экспедицию. Ему нужен был специалист по культуре ацтеков. Возможно, вы не знаете, но я занимался древними цивилизациями Америки, прежде чем меня увлекла «динозавровая лихорадка».

Генри пожирал профессора горящим от возбуждения взглядом.

– А Атлантида? Погибший материк! Вы ведь знаете о ней нечто такое, чего не знаю я?

– Ну что я могу знать? Только общеизвестные теории, с которыми я в чём-то могу согласиться, а в чём-то нет. Можно основываться на анализе распределения фауны и флоры, на анализе языкового сходства, на сходстве религиозных обрядов, на сходстве архитектуры. На сходстве легенд и преданий, в конце концов. Всё это говорит о том, что в древности была связь между континентами и культурами народов их населяющих.

Почему бы не допустить, что связь эту обеспечили жители погибшего континента, которые расселились по всей земле. Будучи более развитой цивилизацией, они стали для других людей богами и научили их многим полезным вещам. Как Кецалькоатль в доколумбовой Америке или Будда в Азии. Во всём этом есть своя логика, но всё очень зыбко, ибо факты, подтверждающие это, имеют косвенный, а не прямой характер. Всё это скорее интуитивные гипотезы, чем нечто доказуемое.

Впрочем, когда речь идёт о такой трудной загадке, как Атлантида, хватаешься за любую соломинку. В этом вопросе люди разделились на две непримиримые категории: те, кто пытается любой ценой найти доказательства существования Атлантиды, и те, кто не только яростно отрицает всё, что связано с ней, но и старается замолчать целый пласт необъяснимых явлений, которые могли бы пролить свет на загадку.

Что касается аризонской пирамиды, как, впрочем, и мексиканских пирамид, здесь я придерживаюсь мнения, что ни ацтеки, ни тольтеки, ни другие цивилизации, которые сменяли друг друга на этих землях, не строили этих пирамид, они лишь перестраивали их для своих целей, причём перестраивали не очень умело, исходя из своих скромных возможностей. Если хорошо приглядеться, то поздние перестройки видны невооружённым глазом. Последние индейские цивилизации приходили в эти древние города, когда те находились в длительном запустении; одна цивилизация сменялась другой, культуры наслаивались одна на другую, но ни одна из этих культур не могла даже близко сравниться с цивилизацией, которая строила эти города. У вас есть хоть одно разумное предположение, кто мог построить эти пирамиды?

– Атланты? – с надеждой спросил Генри.

– Атланты, или какая-нибудь другая працивилизация, – на этот вопрос нет ответа, но я очень надеюсь найти его.

– В кодексе Кецалькоатля?

– Судя по всему, кодекс, – это книга переписанная ацтеками с более раннего источника. Я надеюсь, вы знаете, что происходит с древними книгами, когда их переписывают? Последующие цивилизации читают книги уже совсем по-другому, нежели те, кто эти книги писал. Многим явлениям, которые им непонятны, переписчики придают божественное происхождение, некоторые явления и вовсе вычёркивают как лишнее и не заслуживающее внимания. Всё, что им неугодно они вымарывают, а потом без стеснения добавляют что-то своё, на злобу дня. Но даже несмотря на все привнесённые переписчиками изменения, книги сохраняют много информации из первоисточника. Надеюсь, крупицы истины можно будет вычленить и из этой книги, если мы найдём её.

– А молния? – вспомнил Генри. – Причём здесь молния?

– Всё просто. Атлантам не нужны были храмы на вершинах пирамид, они не совершали жертвоприношений и использовали пирамиды для других целей. Я очень надеялся, что пирамида в Золотом Каньоне сохранилась в нетронутом виде с допотопных времён. Но вы говорите, – на её вершине расположен ацтекский храм… – профессор вздохнул, развёл руками, передвинул на доске ферзя. – Значит и её переделывали под себя. Однако, вам шах!

– Вы серьёзно?

– Вполне. Вы, ведь, не думаете, что я зря пожертвовал коня?

– Я не про шах. – Генри нахмурил брови, оценивая неожиданную ситуацию на шахматной доске, но спустя секунду бездумно переставил короля – шахматная партия для него больше не существовала, она теперь была препятствием, отвлекающим внимание от Атлантиды. – Вы сказали, атланты использовали пирамиды для других целей. Для каких?

– Мы опять вторгаемся на территорию предположений, а истинный учёный предпочтёт ходить по территории фактов.

– Вы хотели сказать, не учёный, а скептик. Истинный учёный должен понимать значение гипотезы, пусть даже самой фантастической. Смелее профессор.

– Что, если я скажу – энергия? – Уэлш взял с доски ферзя, намереваясь сделать очередной ход. – Атланты получали её с помощью этих пирамид, и речь идёт о такой энергии, силу которой человеческий разум пока не в состоянии постичь. Очень хочу верить в то, что молния в Золотом Каньоне не случайность и не проявление каких-то мистических сил, а именно эта энергия.

Генри ударил кончиками пальцев по краю стола, досадуя на самого себя, что сразу не догадался.

– Ну, конечно! Теперь я отчётливо вспоминаю, – молния родилась непосредственно над храмом, а не где-то высоко в небе.