Kitobni o'qish: «Одиссея»

I.К берегам Итаки

Постигла неудача итакийцев на пути из Трои

По своему желанию от всех ахейцев отделились,

Дождавшись ветра, двинулись суда их строем

Вдоль Малой Азии, и от иных заметно удалились.

Напрасно мореходы называют его другом,

Борей¹ коварный, ненадежный самый друг.

В горах Фракийских он живет по слухам,

Срываясь вниз, над морем возникает вдруг.

Пока он ровно дует в паруса – союзник,

И рад тогда ему любой отважный мореход,

Но если разъяриться, то корабль – узник

Морской стихии, и плачевен для него исход.

И гавань тихая одна тогда для всех спасенье,

Но горе тем, кто оказался на просторе,

А итакийцев на беду покинуло везенье,

Столкнулись с яростью Борея в чистом море.

И девять дней играла буря кораблями,

А ветер северный порвал все паруса,

Лишь на десятый, волны бег уняли,

И показалась скал вдали, земная полоса.

За мысом бухта тихая открылась взорам,

Туда направили страдальцы все суда.

Сошли на берег и уже горели скоро

Костры, и минула, казалось, всех беда.

Варили пищу, заполняли амфоры водою,

Чинили паруса, что потрепало сильно море,

А царь Итаки обошел весь берег той порою,

Широкую дорогу, что вела от бухты в гору

Заметил он, и кликнул, Эврибата.

Горбун невзрачный, был глашатай,

И лучшим из советников вождя:

«Мой верный друг, покуда нет дождя,

Должны разведать мы, куда попали,

Какие люди здесь живут и чей народ,

Да так, чтоб все на острове узнали,

Что не опасны мы и чтим законов свод,

Тебя я вместе с зятем Эврилохом посылаю,

Горяч он больно, в деле этом больше возлагаю,

Надежды на твою разумность и степенность,

Несдержанность успех погубит непременно».

Уж полдень наступил, как убыл тот отряд.

Взирал с тревогой Одиссей на пустоту дороги,

Но вот вдали движение отметил его взгляд,

Держали двое третьего, за руки и за ноги.

«Скорее на корабль, все прочь отсюда, –

Кричал глашатай и советник Эврибат,

Хоть не хотелось никому терять приюта,

Стащили на́ воду суда, и отошли назад.

С трудом подняли на корабль Эврилоха.

В безумии своем, на остров снова рвался,

Желал остаться там, а тут ему так плохо.

На берегу народ среди деревьев показался.

В одеждах белых, без оружия какого,

У кромки вод, столпившись, улыбались.

Рванулся Эврилох, но был он скован

И жители его, конечно не дождались.

И, приказав отплыть подальше, Одиссей

С недоуменьем обратился к Эврибату:

«Скажи мне, в чем опасность тех людей

И почему мой зять так сильно рад им»

«В недобрый край нас буря занесла.

Народ на берегу зовется лотофаги²,

Улыбки их, полны все злого умысла,

А пища только яд, и место в саркофаге.

При встрече предложили нам отведать

Семян златистых, из опасения медлил я

Их есть, а Эврилох, решившись отобедать,

Всю долю съел свою, почти немедля.

И тотчас помутнел, когда-то ясный взор,

Безумная улыбка на лице его возникла,

Сказал, что жить так дальше для него позор,

Что остается здесь он и судьба его безлика

Без этих сладких, как нектар богов семян.

И догадался я, что семена те, чудный лотос.

Любой отведав их, как будто безымян,

Становится, и обретает блажь и кротость,

Навеки забывая всех друзей и дом родной.

Какая участь жалкая, скорей отсюда прочь».

Холодным душем в жаркий летний зной,

Рассказ глашатая явился, и отплыли в ночь

Все корабли, от той страны, что так коварна,

Кто родину забудет – тот презренный раб,

И славили богов, и были мореходы благодарны

Судьбе, за то, что дух в скитаньях не ослаб.

II. В пещере Полифема

1.

Давно уж буря улеглась, на море полный штиль.

Весь день гребли, держа все время курс на запад,

На горизонте к вечеру возник скалистый шпиль,

Средь отмелей, стараясь, дно не расцарапать,

Искали бухту тихую, чтоб спрятать корабли,

И ближе к вечеру, средь скал сплошных, нашли.

Журчал у берега ручей с водой кристально чистой,

Лился из скал и падал в море ниткой серебристой.

И на песке, под шепот волн, заснули итакийцы,

Проснувшись утром, лицезрели дивный остров.

Любой из смертных был не прочь здесь поселиться:

Во глубине его гора, как корабельный остов,

Поросший елями высокими на склонах у вершины.

Белели на уступах, словно снег, стада из диких коз,

Сбегали к морю от подножия горы лугов равнины

С высокой, сочною травой – на корм скоту покос.

Безлюден с виду остров был, но все ж заметен дым

Меж острых скал, и сверху доносилось блеянье овец.

Предпринимать, что либо, глупо с животом пустым,

Охота принесла плоды, и все вкусили пищу, наконец.

До вечера горел костер и итакийцы пировали,

А утром всех собрав, сказал вождь Одиссей:

«Как видно плуга, здесь живущие, не знали,

Не вижу так же я, стоящих в бухте кораблей.

Народ тут стран и не видал чужих краев

И вряд ли будет рад каким-то иноземцам.

Здесь можем встретить диких пастухов,

Не чтящих правила, и дружбы к чужеземцам.

Поэтому останьтесь здесь, ответы на вопросы,

Найду я сам, на корабле вкруг острова отправясь»,

И судно плыло среди скал, над ним отвесные утесы

Свисали грозно, едва за мачту, краем не цепляясь.

Внезапно берег стал полог, к косе песчаной

Пристал корабль, и путники ступили на песок.

Недалеко средь гор зияла раной рваной,

Огромная дыра, и взяв вина и мясо впрок,

И, отведя корабль за ближайшую скалу,

Вступили итакийцы в темную пещеру.

Царь Одиссей воздал хозяину хвалу,

Необходимого гостеприимства меру.

Но не ответил им никто, была пуста

Обитель, и путники вступили за порог.

Очаг такой огромный видно неспроста,

Какой гигант сложить такое смог?

В сплетенных из ветвей высоких закута́х

Нетерпеливо блеяли ягнята и козлята,

На всех свободных у стены местах,

Стояли бочки с сыром, кучей смятой,

В углу лежала груда шкур животных.

Из утвари – лишь чаши три огромных.

Хозяин видно из людей дородных,

И о культуре, знаний весьма скромных.

Товарищи просили в страхе Одиссея

Не медлить более и возвратиться к судну,

Не соглашался Лаэртид, в досаде сожалея,

Что он хозяина не видел и ему так трудно

Уйти, не утолив горящее в нем чувство.

Ведь любопытство – это как искусство.

Познанию извечному здоровое начало,

Но также зло, что вслед не раз ступало.

И, вот навстречу всем желаньям Лаэртида,

Под блеянье овец и дрожь земной твердыни,

Шагнул в пещеру великан ужаснейшего вида,

Такого, что у многих в жилах кровь застынет.

Он бросил с грохотом на землю кучу дров,

Величиною с доброе бревно одно полено,

И овцы все зашли, откликнувшись на зов,

Похолодели странники от ужаса мгновенно.

Загнав овец, взял великан скалы́ обломок,

Его не увезли б и двадцать лошадей,

И вход закрыл им, словно двери дома,

Лишив свободы всех непрошенных гостей.

Был ростом с дерево большое великан,

Прикрыт едва одеждою из козьих шкур,

Когда же к итакийцам повернулся истукан,

То вскрикнули – взирая сквозь прищур

На них смотрел всего лишь глаз один,

Услышав окрик, оглядел во мраке угол,

Но, не увидев ничего, горящий дрын,

Взял из костра и путники с испугом

К стене прижались, но то место осветив,

Заметил их хозяин и, подойдя, спросил:

«Кто вы такие, и, как могли вы, не спросив,

Забраться в дом мой, или я вас пригласил?

Быть может вы из тех бездельников, что по морям

Скитаются в надежде на бесплатную наживу»?

«Ахейцы мы, плывем от Трои к отчим алтарям,

Где гекатомбу принесем богам за то, что живы.

Но загнала нас буря к незнакомым берегам,

В твоем жилище оказались мы случайно.

Молю тебя, будь дружелюбен нынче к нам,

Ведь ценит Зевс гостеприимство чрезвычайно».

Так Одиссей вещал, стараясь усмирить титана,

Но только хохот злобный был ему ответом:

«Циклопам нет до Зевса дела, было б странно,

Тех, кто слабее нас, бояться, и скажу при этом:

Наш род древнее Олимпийских всех богов

И с вами поступлю я так, как только захочу.

Теперь скажи, где остальные, чтоб дал я кров

Вам всем, где ваш корабль узнать скорей хочу»?

Недобрый умысел почуяв, Лаэртид ему ответил:

Корабль наш бросил на скалу владыка Посейдон,

Иные утонули, а пред тобою все, что ты заметил»,–

И вдруг, его прервав, под итакийцев общий стон

Циклоп вперед рванулся и огромными руками,

Схватил двоих, о камень стукнув головами,

Потом сожрал, разделав, и, зажарив над костром,

И, растянувшись на полу, заснул и Зевса гром

Не прогремел, а дружелюбия нарушивший закон,

Храпел, тут Одиссей к нему подкрался осторожно

И острый меч вонзить уже готов в циклопа он,

Но, опустив оружие, задумался на миг тревожно.

Внезапно осознал, что, если великан погибнет,

То непременно и они найдут здесь смерть в пещере,

Ведь этот камень, вход закрывший, не подвигнет,

Тогда никто, и в этом точно Одиссей уверен.

Поведал царь Итаки эти мысли обреченным

Товарищам своим, но пожелал надеждой жить,

К терпенью призывал и верить, что спасенным

Им суждено по воле громовержца вскоре быть.

2.

Какой уж сон, когда лишь ждешь рассвета,

Когда и ночь, и жизнь короче каждый час.

Сквозь щели Э́ос³ заглянула нитью света

И людоед проснулся, распахнув свой глаз.

Развел огонь и, подоив своих всех коз,

Схватил опять двоих себе на завтрак,

Зажарив, съел и камень в сторону отнес,

И, выпустив животных, привалил вход так,

Что даже свет не проникал теперь снаружи,

А сам, свистя, погнал на пастбище стада,

Как Одиссею был совет Паллады нужен,

Свою защитницу просил он знак подать.

Пещеру осмотрев, увидел царь маслины ствол,

Как видно чудище готовило себе дубинку,

Отмерив три локтя от дерева, он приготовил кол

И в угол снес, надежно спрятав под овчинку.

Со стадом вечером вернулся вновь убийца,

Все повторилось и опять, схватив людей,

Убил безжалостно и предложил напиться

Ему неразведенного вина вождь Одиссей.

«Это вино, мы принесли тебе в подарок,

Надеявшись на кров и твою милость.

Теперь же отдаем его вот так, задаром,

Хотя желанье наше и не сбылось».

И осушив всю чашу, великан сказал:

«Налей еще и назови свое мне имя,

Чтоб я взамен подарок тоже дал

И дар мой, может Зевса гнев и снимет»?

И Одиссей налил гиганту снова чашу,

Потом еще, и наконец, циклопу сообщил:

Зовут меня «Никто» и я не приукрашу,

Что имя это, мой отец мне дать решил.

Залился пьяным хохотом в ответ циклоп:

«Так знай же, ты, кого зовут «Никто»,

Никто ты для меня и просто сытный клоп,

Тебя я съем последним лишь за то,

Что обещал подарком за вино ответить»,–

И охмелев совсем, на стул гигант присел,

Чуть погодя упал, не усидев на табурете,

Так и не встав, минутой позже захрапел.

Услышав храп, достали итакийцы кол

И положили острием его в костер,

Когда затлело дерево, и дым пошел,

Воткнули монстру в глаз, раздался ор.

От боли выл циклоп, шатаясь по пещере.

Из раны кровь лилась, в своей потере,

Крушил все обезумевший от горя великан,

Звал родичей своих, у тех был рядом стан.

И соплеменники его на крик сбежались вскоре,

Кричали голоса снаружи: «Как ты, Полифем?

Средь ночи, почему кричишь ты в страшном горе,

Кто губит жизнь твою, мешаешь спать ты всем»?

«Никто, – звучало страшным ревом в темноте, –

«Никто, лишь я виновен сам в ужасной слепоте,

Никто не мог бы повредить мне своей силой,

Ведь мощь моя б любого смельчака убила».

«Так, что же ты орешь, коль виноват «Никто», –

Сказали родичи, невольно рассердившись, –

Ты, верно, болен, но, а нас казнишь за что?

Иль может, пьян ты, и ревешь вина упившись?

Бессильны мы помочь тому, кто тяжко болен,

По воле Зевса⁴ телу нашему наносится урон,

Но к своему отцу всегда ты обратиться волен,

Не бросит сына, вод морских владыка, Посейдон»⁵.

И, бормоча проклятия, сородичи ватагой всей,

Ушли, а Полифем во мраке продолжал стонать,

Ахейцы тихо ликовали, но до рассвета Одиссей

Не спал почти, а размышлял, пытаясь все понять,

Как из пещеры выбраться им утром незаметно

К утру придуман план бежать с овечьим стадом,

Связав баранов по́ трое, под ними неприметно

По человеку спрятал, сам держался тоже рядом.

Под самым крупным из овец одним бараном.

Циклоп меж тем скалу от входа отодвинул.

С лицом безглазым и на лбу зиявшей раной,

Слепец на ощупь проверял животных спину.

Всех пропустил, но вот и сам большой вожак

И содрогнулся Одиссей под его брюхом:

«Любимец мой, почто идешь сегодня так, –

Шептал циклоп и, почесав животное за ухом,

Добавил: «Ты не был так ленив и первым шел,

Наверно чувствуешь, что глаз мой уже слеп,

Бродяга наглый ослепил меня, и ты б его нашел,

Коль говорить бы мог, однако, как нелеп

Мой разговор с тобой, и, проведя рукой по шерсти,

Барана отпустил, а Одиссей скользнув на землю,

Вмиг отвязал товарищей своих и знаком дерзким,

Велел баранов крупных отобрать и гнать немедля

На взморье, где столько дней их ждало судно.

Навстречу кинулись товарищи с расспросом,

Загнав баранов, с ветром, к счастью им попутном,

Корабль вскоре волны пенил мощным носом.

И, отойдя, чтоб их циклоп лишь только слышал,

Увидев Полифема, царь Итаки закричал:

«Себя считал, циклоп, ты всех богов превыше,

Наказан ты за то, что так гостей встречал».

Взбеше́нный великан, схватив кусок скалы,

На голос Одиссея в страшном гневе кинул,

За мачтою упал, и от удара мощные валы

Погнали судно к берегу, но вновь покинул

Корабль бухту, и веслами ударив по воде, отплыли,

Уже подальше прежнего от берега, и вновь окликнул

Чудовище, а итакийцы в страхе Одиссею говорили,

Чтоб он молчал, но не послушав их, он все же крикнул:

«Если спросят тебя, Полифем, кто лишил тебя зренья,

То отвечай: царь Одиссей, сокрушитель Пергама⁶ и Трои,

Сын героя Лаэрта⁷, выколол глаз мой один без зазренья»

«Горе мне, сбы́лось пророчество давнее, но ожидал я героя

Увидеть, которого мне прорицатель Телем предсказал,

Что ослеплен буду я Одиссеем, но мелкий уродец,

Человечишка хилый, вином опоивший, меня наказал.

Жалкий, ничтожный бродяга, простой инородец».

И к небу косматую голову с черной глазницей подняв,

Руки с мольбою простер, и к отцу Посейдону воззвал:

«О, Посейдон, земледержец, услышь меня, жалобе вняв,

Чтоб Одиссей сын Лаэрта, дороги к отчизне не знал.

Но, если ж ему суждено обрести отчий дом,

Пусть испытает он прежде бесчисленно бед,

Путников всех, потеряв, и с чужим кораблем,

На Родине встретит беду через множество лет».

С черными мыслями к Козьему острову плыли,

Тяжесть проклятия, словно на плечи давила

И по прибытии страшную весть сообщили,

Горькая участь товарищей, всех поразила.

«Разгневались боги на нас и наверно погибнем,

Как Посейдона нам месть избежать», – говорили,

«Вряд ли когда-либо родины все мы достигнем».

Жертву богам на высоком холме сотворили,

Мало уверен был кто, что сей дар они примут.

С сердцем тяжелым был остров циклопов покинут.

III. Остров Эола и Лестригоны

1.

Отплыли, и вскоре лишь маленькой точкой

Казался вдали за кормой остающийся остров,

Корабль летел по волнам, на носу одиночкой,

Стоял Одиссей, и глядел в напряжении остром.

Туда, где гладь моря сходилась с лазурью небес,

Но вот горизонт засверкал ослепительным светом,

Казалось, что солнце второе взошло с этих мест,

Причиной сиянья был остров, в народе воспетом

Эолией, так назывался, и вечно по морю скитался,

С твердыней не связан, хотя и имел вид земной.

Эол – повелитель ветров, на пути им попался,

На острове жил он, совместно с детьми и женой.

Отсюда хозяин по собственной воле, а также богов,

Ветра рассылал по земле, «Может быть он готов

Дать ветер, который нас живо домчит до Итаки», –

Сказал Одиссей,– на обед у Эола им по́дали раки.

И сам седовласый Эол дружелюбно вином угощал.

За длинным столом находились жена и хозяина дети

И слушали с жаром, как царь Одиссей им вещал,

О битвах с троянцами, гибели Трои, истории эти

Не раз пересказывал страстно еще Одиссей.

Эол не хотел со своими гостями прощаться.

Особый восторг проявляли все шесть сыновей,

И жаждали слушать, совсем не желая расстаться.

Ну вот, отпустил их Эол, обещая им ветер попутный.

Гостей вышел сам провожать повелитель ветров.

Путь долгий грозил мореходам к отчизне и трудный,

На борт сыновья погрузили в подарок в дорогу даров.

Средь них, и огромный, наполненный доверху мех.

Надежно затянут серебряным тонким шнуро́м.

Хозяин ветров сам проверил: а нет, ли прорех?

Наполнил Зефир⁸ паруса, подгоняя суда в отчий дом.

2.

Девять дней на восток корабли легкой стаей летели.

Ветер западный, данный Эолом, к отчизне их вле́к,

Девять дней у руля Одиссей, и немного осталось до цели,

На десятый земля появилась, известный до боли им брег.

Этот остров скалистый и длинный им как не узнать,

Вот Итака, вдали поднималась вершина горы Нерион,

На плато виден город, стук сердца не в силах унять,

Итакийцы рыдали от счастья, держал их в плену Илион

Десять лет, и не чаяли больше свой дом обрести.

Кормчий видя, как царь их устал, заменил у руля,

Самому чтобы в гавань широкую судно ввести.

Вождь внезапно уснул, ему снилась отчизны земля.

А тем временем берег родной продолжал приближаться,

По́лны радости все, позабыл лотофагов давно Эврилох,

Суетился и думал, как будет добыча его выгружаться,

Тут наполненный мех он приметил, лежащий у ног.

Не сдержавшись от зависти, выплеснул в небо, как стон:

«О, бессмертные боги, за что же так любят и ценят вокруг?

Одиссея, сражались мы вместе, но к нам справедлив ли закон?

Лишь за Трою добыча богаче его, и теперь снова вдруг

Одному лишь ему тот подарок роскошный назначен.

Посмотрите друзья, что так плотно завязано в мехе,

Немало наверно там золота и серебра, а зачем же иначе,

Было прятать надежно от всех содержимое в спехе».

И слушая речь Эврилоха, ахейца согласно кивали,

Считали все тоже, что делят вожди незаконно добычу.

Богатства царя их от Трои, весь нос кораблей занимали,

Добыча дружины в корме умещалась, а мех увеличил

Поболе еще долю царскую в общем богатстве.

Вкруг меха столпились, и вскоре мешок был развязан.

Как видно судьба посмеялась над ними в злорадстве

И вырвался с воем из плена Борей, что был связан.

Отпрянули в страхе ахейцы, пытался исправить

Ошибку свою Эврилох, но поздно, огромные тучи

Закрыли полнеба, напрасно старались направить

Суда на Итаку, так были восставшие волны могучи.

И кинулись все к Одиссею, что спал непробудно.

Проснувшись, все понял, тотчас мудрый царь:

«О жадность людская, ветрам подарили вы судна,

И мех развязав, обесценили данный Эолом нам дар.

Вручил мне в подарок ненужные ветры Эол,

Чтоб только Зефир дул, иные обязаны ждать,

Как все же не вовремя сон на меня снизошел,

Погибло теперь все, и родины нам не видать».

Сказав это царь, принакрылся плащом с головою

И лег на дно судна, оставив в раздумье друзей,

А буря несла корабли и смирившись с судьбою,

Доверились во́лнам, и вскоре свалил всех Морфей.⁹

Проснулись от солнца, и не было будто бы бури

По курсу звезда заиграла невиданным блеском

И снова на остров Эолия волны прибили их с плеском,

В палату Эола вошли, свои головы скромно понурив.

«И что привело тебя царь Одиссей вновь на остров,

И разве не сделали все мы, чтоб путь ваш облегчить»?

Ответить вождю на вопрос этот было не просто,

И даже в пещере циклопа ему в этот час было б легче.

«Навеяли боги мне сон беспробудный и разум

У всех моих спутников разом на время отняли.

И мех развязали ваш, выпустив ветры все сразу,

Покуда я спал любопытству безумному вняли.

Молю вас, исправить ошибку, нам вновь помогите»

Но только разгневали речи такие семейство ветров:

«Уж если богам ненавистны вы – тотчас бегите,

И зря неугодным богам мы представили пищу и кров».

3.

С горьким осадком покинули остров скитальцы.

Яркой звездою жилище Эола сокрылось в волнах.

Целых семь дней ручки весел сжимали их пальцы.

На́ море штиль, и судьба их, лишь в сильных руках.

День на восьмой появилась земля на востоке,

Были брега неприступны и странно угрюмы,

В месте одном, среди множества скал, одиноко,

Бухта вклинилась, пусты корабельные трюмы,

Так что земля эта вовремя взорам явилась.

Стали суда тесно вряд у высокой скалы.

Прямо с вершины такая картина открылась:

Куча утесов с дорогой пустынной вдали.

Выбрав двух воинов, с ними послав Эврибата,

Царь приказал осмотреть неизведанный путь.

Время немного прошло и назад им еще рановато,

Только с утеса увидел вождь полную жуть.

Двое посланников с криком неслись по дороге,

Глашатая не было с ними, и слышен неистовый вопль:

Лестригоны!¹⁰ Спасайтесь! Скорей уносите все ноги,

Чудилось, будто утесы пустились за ними в галоп.

Понял тут царь, что бежали им вслед великаны.

Были, как горы огромны и даже циклоп Полифем,

Рядом бы с ними казался не больше барана.

Царь поспешил на корабль, но успел не ко всем.

С ужасом видел, как близко стоящие к берегу судна,

Монстры камнями крошили со всем, кто там были.

Напрасно пытаясь спастись, с кораблей безрассудно,

Ныряли ахейцы в морскую пучину, и там их ловили

И убивая, как рыб на жерди́ наниза́ли.

Страшная гибель друзей Одиссея подвигла,

Быстро велеть, чтоб канат от скалы отвязали,

Вывести судно из бухты, чтоб их не постигла

Та злая участь, что выпала путникам многим.

Выскользнул с бухты корабль и отплыл недалеко,

Не дождали́сь никого, за утесом качалось пологим

Судно на волнах, избегнувши страшного рока.

В горе великом стоял Одиссей на корме одиноко.

Слезы катились невольно, укрывшись плащом,

С горечью думал о смерти друзей, как жестоко

Мстил Посейдон за циклопа неистовым злом.

Столько потерь, но больнее всех, смерть Эврибата,

Словно оплакивал царь не глашатая – ро́дного брата

Те, что сегодня погибли, не пали под стенами Трои,

Как же нелеп столь бесславный конец для героев.

Долго стоял еще вождь, все с надеждой взирая на берег

Ветер, поднявшись, мгновенно лицо осушил

Вдруг повернулся, сказав всем: «Конечно, забыть о потере

Вряд ли мы сможем, но рано нам весла сушить.

Гребите сильнее, друзья, не погибли еще мы и живы,

Ждет нас отчизна, чего же мы руки сложили?

Ведь от судьбы не уйдешь, так зачем же страшится,

Что предназначено ею – для всех нас свершится».