Kitobni o'qish: «Шторм на Крите»

Shrift:

* * *

Самолет пошел на посадку.

Облака рассеялись. Внизу показалось море. Оно становилось все ближе – гладкое, синее, холодное. Земли вокруг не было видно, лишь маленькие скалистые островки торчали из-под воды.

Стало трясти. Накренило вправо. Пассажиры на задних рядах подпрыгнули на своих сиденьях и схватились за ручки кресел. В следующее мгновенье качнуло влево. По салону пронеслось дружное «ах!», самолет задрожал, вздернулся, ухнул вниз и стал быстро снижаться.

Под ногами по-прежнему лежало море. Летели совсем уже низко, едва не касаясь волн, как будто собирались садиться прямо на воду. В последний момент внизу появилась серая дорожка асфальта, в ту же минуту шасси коснулось земли, самолет затрясся, задребезжал и запрыгал по посадочной полосе.

Аэропорт на острове был маленький, но работал отменно. Подали два трапа. На улице уже стоял автобус с открытыми дверями, за ним подъехал второй. Шесть окошек таможенного контроля открылись одновременно, и пассажиры быстро разбрелись по разным очередям. Расписание на табло показывало, что самолеты здесь приземлялись каждую четверть часа. Летели в основном из Европы.

Вскоре привезли и багаж. Подхватив чемоданы, вновь прилетевшие выкатились на улицу, где и так было полным-полно людей, стояли машины и длинные туристические автобусы. Было около шести часов вечера. Солнце садилось, и последние его отблески освещали небо мягкими закатными лучами. Дул ветер, но он не мешал – воздух все равно был теплым. Пахло летом.

Антон Ильич прошел к стоянке такси. Здесь никто не толпился. Его сразу же усадили в белый мерседес и покатили по вечернему городу. Не прошло и сорока минут с тех пор, как он приземлился на острове, а он уже высаживался у дверей своего отеля.

Маленькая остроносая гречанка с крашеными завитушками на голове никак не хотела понять Антона Ильича. Он просил номер получше и повыше этажом, улыбался ей и обещал отблагодарить, но та лишь кивала в ответ, не глядя на него, и было ясно, что делать ничего не собиралась. Когда она протянула ключ, Антон Ильич уже знал, что номер ему не понравится. Так оно и вышло. Комната оказалась самая простая – маленькая, душная, с кафельной плиткой на полу и окнами на дорогу. Было здесь шумно и неуютно.

Он спустился вниз и встал чуть в стороне, дожидаясь, когда освободится другая девушка, высокая и рыжеволосая. Как нарочно, она разговаривала с парой пожилых французов, а остроносая тем временем стояла без дела. Пришлось ждать. Наконец, остроносая сняла трубку и стала говорить что-то по телефону. Антон Ильич быстрым шагом подошел к стойке, потеснил французов, всем своим видом показывая, что у него срочное дело. Французы ретировались, и рыжеволосая оказалась в его полном распоряжении. Она выслушала Антона Ильича, принесла карту отеля, добродушно разложила ее перед ним и показала, какие номера может предложить. Вместе они выбрали лучший, в соседнем корпусе, на последнем этаже, с видом на море. Там Антон Ильич и разместился.

За ужином было празднично. Гости пришли шумные и нарядно одетые, с визгом носилась детвора, играла музыка. Официанты разносили напитки, на столах горели свечи.

Отель был давней постройки и, по всему было видно, что его лучшие времена остались далеко позади. Когда-то он блистал роскошью и принимал высоких гостей, а сейчас казался старомодным со своими тесными залами, низкими люстрами, велюровыми креслами со стертыми подлокотниками и прохудившимися коврами на полу. Тем не менее, помещение было отремонтировано, стены свежевы-крашены, картины, помутневшие от времени, подсвечены лампочками и смотрели с достоинством, претендуя на былой шик. Официанты, в белых рубахах и черных штанах, были опрятны, но просты точно рыбаки из ближайшей деревушки. С загорелыми до черноты лицами и неловкими руками, они не спешили угодить, да и вообще не отличались манерами.

Публика ужинала смешанная. Все здесь сидели вперемешку – и французы, и немцы, и англичане, и африканцы в своих ярких одеждах, и арабы, рассевшиеся целыми семьями с женщинами в черных покрывалах и множеством детей. Зал гудел разговорами на всяких языках. Антон Ильич сидел один, смотрел на это разноцветие народов, слушал мерный гул их непонятных языков, и чувствовал успокоение. В Москве сегодня выпал первый октябрьский снег, дороги подморозило, город встал в пробках, а здесь было так тепло и так беззаботно.

Вдруг он увидел в толпе знакомое лицо. Так и есть, девушка из самолета! Антон Ильич подскочил от неожиданности, и сердце у него замерло в груди. Так бывает, когда летом на лугу вдруг встречаешь большую красивую бабочку. Зачем она тебе и что ты будешь с ней делать – неясно, да ты и не думаешь сейчас об этом. Она такая красивая, что хочется бежать за ней, поймать, подержать в руках хоть немного и смотреть на нее еще и еще. А ведь она сейчас упорхнет! И ты бежишь за ней, бежишь просто так, наудачу, не разбирая дороги, не глядя под ноги и зная, что скорей всего бежишь напрасно – ее не поймаешь! Но все равно бежишь. Потому что не можешь не бежать – невозможно, нельзя упустить это счастье! Хочется приблизиться к ней хоть на мгновенье, взглянуть хоть одним глазком, задержаться хотя бы взглядом, чтобы увидеть, чтобы запомнить! Чтобы сказать себе потом, что ты видел эту красоту и знаешь, что это такое… С этими мыслями Антон Ильич сидел и смотрел во все глаза, но девушка прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, и села за столик у противоположной стены.

В самолете он заметил ее с самого начала. Ее место было чуть впереди, через проход, наискосок от него, так что ему хорошо ее было видно. Сначала он почему-то обратил внимание на платок на ее плечах. Они летели днем, и солнце вовсю освещало салон. Его лучи насквозь пронизывали самолет и лежали веселыми яркими пятнами на сиденьях, на полу, на лицах стюардесс. После обеда пассажиры стали прикрывать иллюминаторы, чтобы солнце не било в глаза и не мешало спать. Свет в салоне поутих, и перед Антоном Ильичом горел один только лучик, выхватывавший ярким сияющим пятном платок на плечах девушки. Он смотрел на него и никак не мог понять, какого он цвета. На свету ткань горела и переливалась, и казалась оранжевой, как само солнце. Та часть ее, что ускользала от света, была совсем другого оттенка – бледного, розового, почти фиолетового. Этот контраст солнечного оранжевого и тусклого розового почему-то не давал покоя Антону Ильичу. Он силился разглядеть, была ли это игра света, или рисунок на платке был попросту разных оттенков. Отчего-то ему непременно хотелось это выяснить. Он уже и сам был этому не рад и в один момент решил не думать больше о платке, и даже откинулся в кресле и нарочно закрыл глаза, хоть спать и не собирался, но сам не заметил, как приоткрыл веки и снова стал приглядываться к платку, вновь и вновь выискивая на его складках границу между светом и тенью и сравнивая цвета.

Через некоторое время где-то с грохотом опустилась шторка иллюминатора, и единственный солнечный лучик погас. Антон Ильич с удовлетворением убедился, что платок был весь одинаковый, бледно-розового цвета, а сиять его оранжевым заставлял солнечный свет. Он с облегчением выдохнул и устроился в кресле поудобнее – теперь можно было забыть обо всем и подремать, но взгляд его, против его воли, снова устремился к платку и теперь остановился на его обладательнице, на плечах которой лежала розовая ткань, столько времени не дававшая ему покоя.

Он увидел светловолосую девушку, и даже глядя на нее отсюда, сбоку, Антон Ильич сразу понял, как хороша она была. Правильные черты лица, красивый профиль, приподнятый, резко очерченный подбородок и гордый величественный взгляд, смотрящий на все чуть свысока, словно происходящее рядом ее совершенно не касалось и то, что она сидит здесь вместе со всеми, было чистой случайностью. Одета она была, в отличие от всех, не по-дорожному, элегантно – так иногда одеваются в дорогу пассажиры первого класса – в узкое бежевое платье без рукавов, открывавшее Антону Ильичу сильные, уже слегка загоревшие предплечья и стройные ножки, обутые в туфли на каблуке. У ног ее стояла кожаная сумка, пиджак она сняла – в салоне было и солнечно, и тепло, но не сложила, а подозвала стюардессу и велела повесить на плечики, сама же накинула вокруг шеи свой розовый платок. Неужели билетов в бизнес-класс не осталось, удивился про себя Антон Ильич? Впрочем, тут же вспомнил он, бизнес-класса здесь не было. Были лишь первые два ряда, отгороженные занавесками, куда посадили родителей с маленькими детьми.

Не может быть, чтобы такая девушка была одна, подумал Антон Ильич. Тем не менее, летела она одна. Два места рядом с ней занимала влюбленная парочка, они болтали без умолку, обнимались и целовались, сидели друг у друга на коленках, ерзали и возились всю дорогу. Девушка в розовом не обращала на них никакого внимания. Она ни с кем не разговаривала и ни на что не отвлекалась. Она вообще была на удивление спокойна, почти неподвижна. Сидела, не меняя позы, и как будто о чем-то думала. Понятно, о чем она думает, решил Антон Ильич – кто-то ждет ее на Крите.

Потом он перестал о ней думать. Лишь время от времени, в очередной раз подремав и приоткрыв глаза, он поглядывал сбоку на ее красивый профиль, любовался розовым платком на ее плечах, удивлялся все той же неустанной позе, тем же изящно скрещенным каблучкам и снова закрывал глаза. На душе у него становилось теплее.

В аэропорту она не попадалась ему на глаза, и он и думать о ней забыл. И теперь, увидев ее за ужином, он удивился, и почему-то обрадовался. Он и не думал, что она остановится в том же отеле, что и он! Сейчас, когда он увидел ее прямо перед собой, она показалась ему еще красивее, чем в самолете. Высокая, в длинной узорчатой юбке и майке какого-то нежного цвета, сливавшегося с кожей и обхватывающей ее чудесную фигуру так незаметно, что на мгновенье ему показалось, будто сверху на ней ничего не надето. На запястьях играют браслеты, волосы распущены по плечам. Не только Антон Ильич обратил на нее внимание: греки-официанты обмирали на месте и оглядывались ей вслед, позабыв обо всем, будто в первый и последний раз в своей жизни наблюдали подобное чудо.

Она снова была одна. Похоже, они еще не встретились, подумал Антон Ильич. Значит, он не встречал ее в аэропорту? Наверно, он приедет позже. Должно быть, ее избранник хорош собой под стать ей. Они, наверно, красивая пара.

Антон Ильич хотел еще пива и делал знаки официанту, но тот не замечал. Антон Ильич стал размахивать рукой сильнее, но тот все не смотрел в его сторону. Зато пожилая немка оживилась, решив, что Антон Ильич смотрит на нее. Поправила волосы, вытерла рот салфеткой и глядела прямо на него, лучезарно улыбаясь накрашенными малиновыми губами. Антон Ильич опустил руку и решил исчезнуть подобру-поздорову. Ужинать он закончил, а пива он и в баре себе добудет.

После ужина Антон Ильич зашел в номер переодеться. Он собирался выйти на улицу, прогуляться перед сном, а заодно и осмотреться на новом месте, но перед выходом прилег на минутку и не заметил, как задремал.

Проснулся он на рассвете. Кричали петухи. На улице светало, а в комнате горел свет, Антон Ильич лежал на кровати полностью одетый, даже ботинки были на нем. Он глянул на часы и ахнул от удивления: была половина восьмого по критскому времени – пора было подниматься. А он-то думал, было раннее утро, часов пять или шесть. Вставать не хотелось. Ему казалось, будто он и не ложился еще вовсе, и толком еще не спал. Он разделся, потушил свет и залез под одеяло. Но сон пропал. За окном свистело и стонало, скрипели от ветра ставни, шумели деревья.

Нехотя Антон Ильич откинул одеяло и вышел на балкон. В облачном утреннем небе занималась заря. Воздух стоял напряженный, как перед грозой. Ветер гудел и раскачивал деревья. Клонилась к земле и тревожно шелестела листва, трещали пляжные зонты у бассейна. Внизу желтой полосой тянулся берег, от него и до куда глаз хватает лежало море. Антон Ильич натянул плавки и пошел на пляж.

Отель оказался больше, чем он подумал вчера. Белые двухэтажные террасы стояли на разных уровнях и постепенно спускались ниже, к самому морю. У всех у них были одинакового цвета голубые двери и ставни. Белые арки тоже были обведены голубой краской, таким же бело-голубым орнаментом были покрашены перила, клумбы и деревянная изгородь, увешанная цветущими кустами. Несомненно, когда-то эти маленькие колоритные домики, разбросанные по зеленым холмам и соединенные между собой каменными тропинками, смотрелись очаровательно, к тому же, с их балкончиков открывался вид на бескрайнее синее море. Теперь же краски поблекли, и кругом видны были следы неухоженности и запустения. В ветках пальм, посаженных когда-то ровными рядами, торчали старые иссохшие листья, газон был не кошен, трава на нем росла вкривь и вкось, кусты клонились под тяжестью веток и свешивались буйными гроздьями цветов прямо на дорогу. И все бы ничего, если бы не ветер, который дул так зычно и порывисто, что сбивал с ног и заставлял Антона Ильича хвататься за перила, чтобы не упасть, когда он спускался по крутым каменным ступеням.

На пляже никого еще не было.

Из-за ветра море было беспокойным. У берега было совсем не глубоко, волны вскидывались на ветру и шлепались наперерез друг другу, звонко и пенисто ударяясь о песок. Ветер подхватывал брызги и уносил их, разбрасывая повсюду и перемешивая с колючим песком.

За холмами поднималось солнце. Половина берега была уже освещена. Лучи приятно грели затылок Антону Ильичу, воздух был сладким и теплым, но ветер не давал расслабиться – свистел в ушах, срывал одежду, да так и норовил ударить мокрым песком по лицу.

Появилась женская фигура. Полная дама в купальном костюме подошла к воде, ступила в море, но тут же одернула ногу. Несколько минут она постояла так, не решаясь зайти и прикрывая лицо от брызг, затем все-таки двинулась вперед. Долгое время вода в море не поднималась выше ее пухлых колен, и, в конце концов, она кое-как присела, окунулась, обтерла водой плечи и вернулась на берег.

Антон Ильич порадовался про себя, что не полез в воду раньше. Он скинул шлепанцы и пошел вдоль моря, ступая по прохладному песку. Волны накатывались на берег и ласково шлепали его по голым ступням. Песок под ногами был мелким и чистым, солнце грело все теплее, и все же Антон Ильич никак не мог почувствовать радости оттого, что отдых его начался. Он был вдали от московских холодов, впереди его ждали две долгие солнечные недели у моря, однако обычной отпускной неги никак не наступало. Он хотел бы ощущать себя по-утреннему бодрым, готовым к отдыху и новым впечатлениям, но вместо этого чувствовал себя разбитым и невыспавшимся. Ночь пронеслась незаметно, и ему все еще не верилось, что вчерашний день уже позади. Да еще этот ветер! Разошелся не на шутку и то и дело больно хлестал по щекам мокрым песком. Черт бы его побрал, этот ветер, с досадой подумал Антон Ильич, утирая лицо. Неужели так будет весь отпуск?

К нему подбежали собаки. Одна приземистая, с короткой желтой мордой, другая изящная, гладкая, длинноногая. Обе завиляли хвостами, обнюхали Антона Ильича и пошли за ним как за хозяином. Желтая бежала позади, то отставая, то догоняя, а длинноногая шла рядом, в ногу с Антоном Ильичом, преданно заглядывая ему в лицо блестящими глазами. Втроем они дошли до пирса, взобрались на него и пошли до самого конца. Там, у самого моря, Антон Ильич остановился, расправил плечи и, глядя вдаль, глубоко вдохнул. Что это я, в самом деле, сказал он себе? Вокруг такая красота. А воздух, воздух! Он вдохнул что есть мочи, так что легкие раскрылись и наполнились до отказа, в носу защипало от запаха соленой воды и сладостной утренней свежести. Перед ним на горизонте плавно вытянулся остров, очертаниями напоминающий лежащую с поднятой головой собаку. Небо и море были одного цвета – светлого, лазурного, с серебристым отблесками восходящих лучей, и казались единым целым. Вода от ветра бежала мелкими барашками и мерцала на солнце. Волны шли одна за другой и были хоть не большие, но шумные – прыгали одна на другую, ударялись, падали на берег и разливались по песку белой шипящей пеной. Антон Ильич пригнулся от ветра, расставил пошире ноги, для устойчивости и, растопырив пальцы, раскинул руки в стороны и подставил лицо навстречу волнам и ветру, как будто стоял не на деревянном пирсе, а на носу корабля, в открытом море, один на один со стихией. Ветер трепал его за волосы и обдавал колючими солеными брызгами, но уже не злил. Наоборот, сгонял с него остатки ночной хандры.

Собака все это время сидела у его ног, и как только он повернулся, чтобы идти назад, поднялась и последовала за ним. На берегу их догнала вторая, и в таком же составе, как пришли, они отправились обратно.

На пляже снова кто-то был. Снова женская фигура, только на этот раз стройная и юная. Бог мой, прошептал Антон Ильич и замер на месте. Этого не может быть! Ему показалось, это опять она, девушка из самолета!

Быстрыми шагами он двинулся вперед, вглядываясь в силуэт, пока не убедился, что это действительно была она. Какая же она красивая! Он шел почти бегом, ничего не соображая и не думая, зачем он бежит и что ей скажет. Как будто какая-то сила влекла его к ней, и, казалось, иначе и быть не может: он должен приблизиться к ней, заговорить, поймать ее, пока она не упорхнула. Когда он был уже недалеко, вдруг остановился. Куда это он так разогнался? Вот он подбежит к ней, и что?

– Что я ей скажу? – пробормотал он вслух.

Сердце у него в волнении забилось. Подойти к ней? Но зачем ему подходить к ней? И что же он ей все-таки скажет?

Он стоял в замешательстве. Собаки стояли здесь же. А вдруг она заметила его? Какой-то чудак бежал к ней со всех ног, как будто собирался сказать ей что-то, а потом вдруг взял и остановился. Встал как вкопанный. Смотрит на нее, не отрывая глаз. Что она подумает?

Антон Ильич неловко переступил с ноги на ногу, потом отвернулся и стал смотреть на море. Взгляд его сам собой устремлялся к девушке, но он старался смотреть незаметно, не поворачивая головы. Заметила она его или нет?

Он сделал несколько шагов и зашел в море, будто бы стоял здесь не просто так, а собирался купаться и хотел попробовать, не холодная ли вода. Потоптался на месте, перебирая ногами в пенистой воде, а сам все посматривал на девушку. До чего же она красивая, снова подумалось ему! На ней был желтый купальник, похожий на спортивный – или сейчас такие в моде? – с металлическим кольцом посередине. На пояс она повязала платок – или это была такая юбка? – который развевался на ветру и открывал ее бедра и длинные стройные ноги. Волосы ее были забраны наверх, и она придерживала их руками, защищая от ветра. Отсюда она казалась ему видением, лучиком света на фоне этого одинокого ветреного пляжа. Одна, тонкая, беззащитная, она стояла на берегу, а ветер бесцеремонно оголял ее ноги, трепал за волосы и – Антон Ильич знал – обжигал колючими брызгами ее нежную кожу. Антон Ильич не мог отвести от нее глаз и едва сдерживал себя, чтобы не пойти к ней и не укрыть ее от ветра.

Может, и правда пойти, думал он? Почему бы и нет? В конце концов, разве не может джентльмен позаботиться о девушке, раз уж они одни на этом ветреном пляже, и нет никого, кто мог бы предложить ей помощь? Если она хочет искупаться, он пойдет с ней, и она сможет опереться о его руку. Купаться одной небезопасно, тем более в такую погоду.

Антон Ильич уже повернулся, чтобы идти, но снова засомневался и остался стоять. Глянув на нее в очередной раз, он снова поразился ее красоте, ее совершенному грациозному телу. Он окинул взглядом себя и понял, что вид у него совсем не подходящий для знакомства с такой красавицей – в одних плавках, небритый, невыспавшийся. Да еще эти псы ни на шаг от него не отходят.

– Брысь! Идите! Идите отсюда! – цыкнул он на собак. Но те и ухом не повели.

Время шло, а он все стоял на месте, по щиколотку в воде. Собаки тоже не уходили.

Почему она встала так рано? Тоже решила искупнуться до завтрака? Встала ведь, не поленилась. Пришла на море, несмотря на ветер. Смелая девушка! Почему же ее кавалер не пришел вместе с ней? Еще не приехал? Задержался? Опоздал? Приедет только сегодня? Или все-таки приехал вчера, а сейчас спит в своей кровати?

Антон Ильич живо представил, как ее кавалер, высокий и статный, с лихим черноволосым чубом – такой же красавец, как и она сама – приехал вчера, поздно вечером. Как наконец раздался долгожданный стук в дверь, и как она побежала открывать, и с каким нетерпением бросилась ему на шею. И когда он, Антон Ильич, упал на кровать сразу после ужина и спал без задних ног, как был, в одежде и ботинках, тот, другой, не сомкнул глаз, всю ночь наслаждаясь ее жаркими объятиями. Немудрено, что утром он не встал. После такой-то ночи…

Однако надо что-то делать. Не стоять же здесь до вечера. Разговаривать с девушкой Антон Ильич не собирался – нет, он, конечно, хотел бы поговорить с ней, но не в такой момент и не в таком виде. Он решил идти своей дорогой, а по пути поздороваться как бы невзначай. Просто пожелать ей доброго утра. Ведь так поступают воспитанные люди, встречаясь поутру на пляже?

Сердце у него снова забилось, он и сам не понимал, отчего. Я просто поздороваюсь, твердил он себе, но чувствовал, что ноги становятся ватными и тонут в песке.

– Доброе… Кхм, доброе утро!

Он собирался произнести это самым обычным, непринужденным тоном, чтобы не выдать своего волнения, но когда уже начал говорить, испугался, что получается совсем уж сухо, и решил в конце хотя бы улыбнуться. Из-за этого голос его растянулся и прозвучал неуверенно, а когда девушка обернулась, на лице его блуждала глупая заискивающая улыбка.

Она обдала его холодным взглядом и отрезала:

– Здрасьте.

Произнесла она это таким тоном, как будто хотела сказать – вас тут только не хватало. И хотя Антон Ильич не ждал ничего от этого короткого приветствия, он почувствовал себя так, словно его ледяной водой окатили.

Девушка, видя, что он все еще не уходит, отодвинулась от него подальше – сделала несколько шагов своими длинными ногами, поправила платок на бедрах и встала спиной к нему, показывая, что не имеет ни малейшего желания находиться с ним рядом.

Антон Ильич понуро побрел к своему корпусу. Сам виноват, говорил он себе. Нечего было в таком виде подходить к ней. И зачем он вообще заговорил с ней? Лучше бы молча прошмыгнул мимо. Нашел время здороваться!

На часах было всего лишь десять минут девятого. Антон Ильич немало удивился: он-то думал, что провел на пляже часа полтора.

За завтраком ресторан был почти пустой. И куда все подевались, недоумевал Антон Ильич? На пляже ни души. На завтраке тоже. Неужели еще не проснулись? Сколько же можно спать? Или все, кроме него, нежатся в постелях после бурной ночи?

К полудню Антон Ильич почувствовал, что изрядно проголодался. Он взглянул на расписание, обед начинался в двенадцать тридцать, через полчаса. Ему живо представились длинные столы с обеденными блюдами, какие подавали вчера – печеной картошкой, обсыпанной ароматными специями, мусакой с нежными баклажанами, оливковым пирогом, сладкими помидорами, соленой фетой…

В половине первого Антон Ильич стоял у ресторана, но двери его были закрыты. Внутри горел свет, и чувствовалось какое-то движение. Вероятно, готовились открывать, решил Антон Ильич и вернулся в холл, держа однако двери ресторана в поле зрения и готовый вернуться в любую секунду. Вокруг было много людей, работал бар, наливали выпивку и коктейли. Антон Ильич глянул на часы, было двенадцать тридцать пять. Странно, что они так задерживаются. Может, из-за ветра не успели подготовить еду вовремя? Он прогулялся туда-сюда, стараясь придать лицу безразличный вид и не выдавать своего беспокойства. Время шло, а ресторан все не открывался. Антон Ильич огляделся. Не похоже было, чтобы кто-то еще волновался, как он. Люди вокруг потягивали напитки, разговаривали и смеялись. Казалось, никто не собирался выяснять, отчего обед сегодня задерживается. Может, он спутал расписание? Антон Ильич пошел к дверям и посмотрел. Нет, все верно, они должны открыться в половине первого. Что ж, придется ждать.

В час дня он понял, что что-то здесь не так. Он пошел на ресепшен и спросил, в сколько планируется обед. Ему ответили, что как всегда, в двенадцать тридцать. Тогда в чем же дело, изумился Антон Ильич? Он показал на свои часы, они показывали уже три минуты второго. Ах нет, не может быть! Он хлопнул себя по лбу. Оказывается, его часы шли на час вперед. Сейчас было только начало первого, ведь часы здесь перевели на зимнее время!

До обеда снова оставалось полчаса. Время тянулось медленно. В желудке тянуло от голода. Не зная, чем себя занять, Антон Ильич решил погулять по территории отеля. Он вышел на улицу, прошелся вдоль бассейна, свернул к самым дальним корпусам, обошел их узкой каменной дорожкой и вновь оказался у главного входа. Все это заняло меньше десяти минут, хоть он и старался шагать не спеша. Невыносимо хотелось есть. Стоять в холле еще двадцать минут и не сводить глаз с дверей ресторана казалось Антону Ильичу мучительной пыткой, и он решительным шагом направился к выходу из отеля. Он пошел вдоль дороги, вперед, куда глаза глядят. Кругом стояли кафе и ресторанчики, кое-где внутри сидели люди. Можно было поесть и ему, но Антон Ильич настроился на обед в отеле и решил не менять планов, разве что остановиться, посмотреть меню и прийти сюда как-нибудь в другой раз. Так он и сделал. Изучил одно меню, затем другое. Третье заведение показалось ему особенно привлекательным, с обширным перечнем национальных греческих блюд и большим выбором домашних десертов, выставленных на витрине. Антон Ильич увлекся, стал читать и, когда глянул на часы, они показывали двенадцать двадцать пять. Сердце у него екнуло.

Быстрым шагом он перешел улицу и пошел назад, все более ускоряясь и обгоняя неспешно прогуливающихся туристов. Мысль о том, что обед начнется без него и он, прождав так долго, теперь, вполне возможно, останется без столика, не выходила у него и головы. Он почти уже бежал.

На полном ходу Антон Ильич влетел в отель, промчался мимо изумленного швейцара, попытавшегося придержать для него дверь, но не успевшего. Не сбавляя темпа, направился к ресторану, ворвался в двери и устремился к столу в дальнем конце зала. Он присмотрел это место еще вчера. Большой круглый стол на шесть персон стоял у окна, вдали от буфетов с едой, накрытый белой скатертью длиною до самого пола и украшенный вазой со свежими цветами. В считанные минуты Антон Ильич набрал в тарелку все, о чем мечтал, и принялся есть.

Когда он отнял голову от тарелки и огляделся, то заметил напротив, у стойки с посудой пожилого официанта. Тот наблюдал за ним и улыбался. Антон Ильич смутился. Тут только он понял, что ворвался в обеденный зал самым первым. Другие лишь только начали заходить и занимать столики.

Еще не раз Антон Ильич вставал к буфету и набирал в тарелку то одно, то другое, пока не насытился окончательно. Еда ему понравилась, и он блаженствовал, глядя в окно: к обеду облака разошлись, и небо стало ясным, по-курортному солнечным и безмятежным. Зеленые пихты росли у самого окна и касались ставен своими густыми пушистыми лапами, как будто хотели пробраться внутрь. Сквозь них виднелось море. Антон Ильич подумал о том, что вот эти краски, синие и зеленые, такие простые, совсем не экзотические, которые имеются всюду, где видно небо и растет трава, здесь были такими чистыми и ясными, как будто кто-то навел резкость в стеклах его очков, и он стал видеть все отчетливее и лучше.

Он вспомнил о том, как рано еще было – всего начало второго, и вздохнул с облегчением, как будто время, потерянное ночью, вернулось к нему сполна. Хорошо все-таки, что часы здесь перевели, подумал он. Можно спать до десяти по московскому времени, а здесь будет только восемь утра. Высыпаешься от души, но при этом чувствуешь себя настоящим жаворонком, способным даже на отдыхе подняться ни свет ни заря. Разве не чудесно, улыбался он себе?

Зал целиком заполнился людьми. Столики заставились едой, желающих пообедать было так много, что ресторан едва вмещал в себя гостей. Некоторые подолгу ходили по залу с тарелкой еды в руках, не зная, куда пристроиться, пока официанты не показывали на столик в каком-нибудь дальнем углу. Среди них Антон Ильич вдруг увидел свою знакомую. Он весь сжался и опустил голову, чтобы не попасться ей на глаза, но уже в следующую минуту смотрел на нее снова. Девушка из самолета держала в руках тарелку с едой и фужер с апельсиновым соком. Она оглядывалась вокруг в поисках свободного места и уже собиралась втиснуться за маленький неудобный столик у самого выхода на веранду, который нашел для нее грек-официант, как вдруг повернула голову и встретилась взглядом с Антоном Ильичом. Он замахал ей рукой, приглашая сесть к нему и показывая на свободные стулья и место перед собой. Она кивнула одними глазами и направилась к нему, протискиваясь сквозь людей.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста, – Антон Ильич поспешно поднялся навстречу и пододвинул ей стул.

Девушка села. И лицо ее, и осанка хранили царственное величие, которое он отметил про себя еще в самолете. Она по-прежнему смотрела свысока и по-прежнему была умопомрачительно красива. Не проронив ни звука, она оглядела Антона Ильича.

Он съежился под ее взглядом. Только бы она не узнала меня, пронеслось в голове. И зачем я только заговорил с ней на пляже! Кажется, не узнала. Или все-таки узнала? По ее непроницаемому лицу невозможно было ничего понять. Она молчала и как будто чего-то ждала.

Α-a, так она, должно быть, ждет, когда я уйду, догадался Антон Ильич!

– Ну, – проговорил он, поднимаясь из-за стола, – я как раз уже заканчиваю. Не буду вам мешать.

– Да вы не спешите. Здесь хватит места, – она указала глазами на его стул.

Антон Ильич подчинился и сел обратно.

В ее зеленых глазах мелькнула улыбка. Она взяла в руки приборы.

– Приятного аппетита, – сказала она не то ему, не то себе, и приступила к еде.

– Приятного, приятного, – Антон Ильич приложил руку к груди и чуть поклонился.

Наверно, она так рада возможности поесть за большим столом вдали от толпы, что даже не возражает против моей компании, решил Антон Ильич. Другого объяснения у него не было.

– Тогда я возьму еще чаю? – обрадовано спросил он.