Kitobni o'qish: «По прозвищу Демон»
Глава первая
Трудное решение
Полдень 1 сентября 1919 года. Синее кубанское небо. Яркое солнце жгло нещадно…
Головинский, прихрамывая на левую ногу и опираясь на толстую палку, вышел из дверей госпиталя. «И теперь куда, господин штабс-ротмистр? Что делать дальше?»– грустно спросил он сам у себя.
На эту тему Владимир мучительно размышлял последнюю неделю своего пребывания в госпитале… И никак не мог принять никакого решения.
«А что можно придумать, если опытный военный хирург объявил его двадцатипятилетнего Владимира Юрьевича Головинского инвалидом?»
– Вам молодой человек, немного не повезло, – честно тогда сказал высокий и красивый мужчина с сильными руками, – кости срослись не так, как мы надеялись. По этой причине левая нога у вас стала короче правой на четверть вершка. Ситуацию можно изменить, но этот процесс займёт очень много времени. Специальная гимнастика, различные растяжки… Но это в мирное время, а сейчас вокруг нас идёт война. – Врач вздохнул и отвёл в сторону свои большие тёмные глаза.
После этих слов у Владимира пропал сон и аппетит… Он думал, думал и думал. Когда от мрачных мыслей начинала трещать голова, Головинский принимался слушать соседей по палате. Но от их разговоров вообще не хотелось жить.
– Скоро на Москву пойдём! Войдём в Первопрестольную под колокольный звон. Наши Одессу взяли, – бодро информировал всех юный прапорщик с ранением в правую руку.
– На Москву то мы пойдём, юноша, но до неё не дойдём! – мрачным тоном оборвал того лысый подполковник, – Деникин фронт растянул, резервов нет, укреплённых рубежей тоже. В наших тылах орудуют многочисленные банды… Стоит красным прорвать фронт, и покатимся мы до самого Чёрного моря. Без остановки! Поверьте мне!
– Самое главное, что простой народ против нас! Большевики своей умелой пропагандой совратили их. Пообещали бесплатно землю крестьянам, а рабочим фабрики и заводы. А русский народ, тёмный и неграмотный, взял да поверил этим мерзавцам! Не войдём мы в Первопрестольную! Не войдём! – убеждённо басил старый, лет тридцати, штабс-капитан, с перебинтованной головой.
Головинский, который воевал с августа 1914 года и был трижды ранен, сам, уже несколько месяцев назад понял, что Россию они, участники Белого Движения, потеряли…
Откуда-то вкусно потянуло запахом жареного мяса.
«Поесть надо, а потом… Потом снова думать». – Решил Владимир.
Ресторан для этой жуткой эпохи гражданской войны оказался ещё и довольно приличным.
Головинский сел за столик в дальнем углу.
– Господин офицер, чего кушать будете? – подбежал к нему половой, мальчишка лет пятнадцати, стриженный и опрятно одетый.
– Принеси мне шашлык, овощи, хлеб, – осматривая зал, попросил Владимир.
– Обязательно, господин офицер! А пить, чего желаете? – половой впился в него своими карими глазами.
– Воду холодную… – вздохнул Головинский.
– Господин подъесаул, – нагнулся к самому его уху мальчишка, – есть гарный первач! А для особых клиентов и коньяк… Настоящий!
– Спасибо! Воды принеси! – повторил Владимир.
В ресторан зашла группа офицеров. Все в новеньких мундирах, на погонах звездочки блестят, портупеи скрипят… От начищенных сапог отражаются солнечные лучи.
– Господа! Господа, – а вы слышали этот анекдот? – весело орал молодой, лет двадцати двух, подполковник с животиком и красной физиономией.
– Рассказывай, не томи! Василёк, давай! – громко упрашивал его, другой тип, высокий и худой лет двадцати пяти, также с погонами подполковника.
– Ха-ха-ха-ха! – громко заржали два капитана, которые были с ними.
– Гарсон! Гарсон! – заорал высокий и худой, – тащи коньяк! Шустовский, разумеется! Шампанское «Абрау Дюрсо». Икорки паюсной, ветчинки. У тебя есть ветчина?
– Есть! У нас всё есть, господа офицеры! – половой угодливо согнулся перед подполковником.
«Белое Движение терпит крах вот из таких ублюдков, как эти, «так называемые» офицеры! Это же тыловики, снабженцы! Они спекулируют всеми товарами, которые нашей армии поставляют союзники. На фронте солдаты и офицеры в дырявых шинелях воюют, в рваных сапогах или, даже, босиком! А эти сволочи всё продают! Погоны нацепили… Сволочи! Сволочи! – в груди у Головинского стало «гореть». – Зимой сколько обмороженных было! Тысячи! А такие вот твари все полушубки «налево» продали!»
Мальчишка принёс шашлык. Но аппетит у Головинского почему-то резко пропал. От желания вынуть из кобуры свой парабеллум и застрелить всех этих подонков, сидящих совсем рядом, начали трястись руки.
Владимир съел несколько кусочков мяса, выпил стакан воды. Затем достал из кармана тощую пачку «николаевок», отсчитал несколько ассигнаций.
– Уважаемый, этого хватит? – подозвал он мальчишку.
– Да, господин офицер! Спасибо! – широко улыбнулся тот, быстро пряча деньги в свой чёрный передник.
«Что делать? Надо принимать кардинальное решение,» – Головинский остановился у высокого Обелиска, сооружённого в честь 200- летия Кубанского казачьего войска на углу улиц Красной и Новой. За спиной у него вещевой мешок, в левой руке – видавшая виды прожжённая в двух местах шинель. Постоял, а затем продолжил медленно идти по Красной, тяжело опираясь на толстую палку, левую ногу почти парализовал приступ сильной боли.
«У меня четыре варианта. Первый – найти безлюдное место и пустить там себе пулю в висок. Второй – добыть гражданские документы, жениться и остаться жить на Родине, оккупированной большевиками. Третий – уехать заграницу. Четвёртый – попасть каким-то образом на фронт и погибнуть в первом же бою. Какой выбрать?»
Сделать выбор было нелегко… «Жить «под большевиками» Владимир не сможет. Да и зачем? Ведь у него в России нет никого из родных. Мама, отец и сёстры погибли… Любимая тётя умерла, оставив Головинскому сейф набитый её ювелирными украшениями и деньгами. Выходит, что и погибать не за кого! Он прошёл всю Великую войну, а затем начал бороться против красной нечисти. Участвовал в Первом Кубанском походе. Потом был ранен во время освобождения Екатеринодара, после чего и стал, практически, инвалидом… Ему двадцать пять лет, а он, кроме боёв, страданий, смертей ничего и не видел. Застрелиться или погибнуть в бою? А тысячи подонков в погонах, которые продали святую идею Белого Движения, останутся жить? Ну нет! Нет! Я лучше уеду! Куда? Не знаю! Деньги у меня есть! А это самое главное!»
Головинский с облегчением вздохнул. Самое трудное решение в его жизни было им принято. Теперь нужно было действовать!
На вокзале ему удалось купить одно плацкартное место до Новороссийска. Поезд пришёл часов в десять ночи. Теплушки, забитые солдатами, переполненные пассажирские вагоны… Начальник станции, лично, с помощью патруля помог Владимиру пробраться внутрь вагона.
Здесь Головинский сел прямо на пол в коридоре, накинул на плечи шинель и закрыл глаза, чтобы никого не видеть. Вагон был просто забит беженцами. Все ехали в Новороссийск.
«Зачем?» – удивился Владимир, невольно слушая чужие разговоры.
Поезд двигался очень медленно, часто останавливался, и тогда в ночной тишине слышались тревожные гудки паровоза.
– Упаси Боже! Не приведи, Господь! – все начинали молиться в вагоне. – Неужели зелёные! Не дай Бог! Не дай Бог!
Затем поезд продолжал движение, и народ облегчённо вздыхал.
Так и доехали!
Головинский с трудом спустился из вагона. Вокруг, прямо на рельсах, стояли палатки, шалаши из остатков брезента и кусков кровельного железа. В них копошились люди в рваной одежде, повсюду плакали дети. Над кострами были подвешены закопченные котелки и чайники, в которых булькало какое-то варево.
Чтобы попасть в центр Новороссийска нужно было сесть на «кукушку»: состав из четырёх вагонов с выбитыми стёклами и маленьким старым маневровым паровозиком.
Контролёр – мужичонка в фуражке Имперского министерства путей сообщения продавал билеты.
Головинский протянул ему сотенный билет.
– Господин хороший, у меня сдачи и не наберётся! – радостно крякнул он и подозвал толстого мужика, оказавшегося машинистом.
Они перекинулись двумя фразами, и мужичонка протянул Владимиру кипу цветных «деникинок».
По пути в центр Головинский выяснил, что в Новороссийске невозможно было снять для жилья даже угол в сарае с крысами.
– Город забит, просто забит беженцами! Вы сами видели, что народ живёт в балаганах на рельсах, тротуарах. Местные уже сдали в наём всё, что могли, внимательно рассматривая Владимира, рассказывал проводник «кукушки».
– Я же не бесплатно! – удивился Головинский, – заплачу сколько попросят! На тротуаре мне нельзя!
– Я вас понимаю, понимаю! – заглядывая Владимиру в глаза, соглашался мужичонка. – Я бы мог вам сдать свою кухню. Вам, я понимаю, ведь только переночевать?
– Думаю, что да, – неопределённо ответил Головинский.
– Я вам дам свой адресочек! Дам! Но учтите, что я живу в рабочей слободке. А вам бы лучше в центре.
– Почему? – заинтересовался Владимир.
– Так у нас стреляют и днём, и ночью! Утром выходишь из хаты, а под забором труп лежит. И когда его уберут? Никто не знает! А вот в центре, тама порядку больше. Тама патрули ночью… Думайте сами, господин!
– А сколько возьмёшь с меня за постой? – Владимир посмотрел в глаза своего собеседника.
– Так разве мы не христиане? Немножко, чтобы хлебца жинке и детям купить, – глядя в куда-то в сторону ответил контролёр. – Ежели надумаете, господин, то я живу недалеко от вокзала. Спросите любого местного, где хата «Фёдора с кукушки».
– Спасибо, братец! – искренне поблагодарил контролёра Головинский.
Главная улица Новороссийска, которая называлась Серебряковской, была запружена народом. Кого только здесь не было! Цыгане, солдаты, казаки, офицеры, дамы, одетые в тряпьё, бывшее когда элегантной и модной одеждой, воры-карманники, городская стража, иностранные матросы. Все что-то предлагали купить… на тротуаре лежали персидские ковры, новенькое обмундирование всех родов войск, сапоги, гражданская обувь, костюмы и платья. У большинства на лицах – печать полной безысходности и отчаяния.
«Это улица или барахолка? – Владимир с любопытством осматривался вокруг. – С ворьём надо быть осторожнее! Хорошо, что я заранее надёжно спрятал на себе и в вещевом мешке все мои ценности».
Было около двенадцати часов. Головинскому уже хотелось есть. Он увидел очередь. Оказалось, что это желающие пообедать в ресторане «Слон».
– Поручик, я буду за вами? – спросил Владимир у офицера с безобразным шрамом на всю правую щёку.
– Думаю, что да! – безразлично ответил он. – Штабс-ротмистр, вы наверное только приехали?
– Да! А откуда вы узнали? – удивился Головинский.
– По глазам! У всех такие глаза, когда они только приезжают в Новороссийск. Здесь просто ад, штабс-ротмистр. Честно вам говорю! – Объяснил поручик.
– А здесь, что только один ресторан? – поинтересовался Владимир.
– Нет, в Новороссийске уйма разных харчевен и забегаловок. Цены там даже ниже, чем здесь. Но отобедав там, вы можете запросто отравиться и умереть в муках. – Усмехнулся поручик.
– Спасибо! Разрешите представиться, штабс-ротмистр Головинский! Если вам удобно, то просто Владимир, – он протянул поручику руку.
– Евгений Васнецов, – пожал юноша руку, – давайте без чинов, Владимир. Я уже устал от никому ненужного в это время официоза.
– Давайте! Согласился Головинский.
Им повезло, войдя в «Слон», они устроились за одним столом. Вскоре перешли на «ты». Заказали борщ, котлеты с пюре…
– Владимир, ты что будешь пить? Здесь хорошее столовое вино из подвалов Абрау-Дюрсо. Есть шампанское, но его употреблять под котлеты и борщ – это просто издевательство.
– Спасибо! Заказывай для себя. Я не хочу! – отказался Головинский.
– Тогда я тоже не буду.
Васнецову недавно исполнился двадцать один год. Его отец полковник погиб в 1916 году. Евгений закончил школу прапорщиков в 1917 году, в том же году умерла его мать от тифа. Васнецов воевал в Дроздовской дивизии.
– После ранения я почти два месяца провалялся в госпитале. Лежал и думал: «А зачем мне всё это? Белое движение обречено! Мы воюем в окопах за идею, а тылу разные твари наживаются на нашей крови. Мне рассказывали в госпитале, что «крысы» в погонах сделали целые состояния на спекуляциях с обмундированием, оружием, продуктами питания, а потом спокойно укатили заграницу. Купили себе особняки на Ривьере и живут. Мы же продолжаем кормить вшей в окопах, проливать нашу кровь. За что? За Белую идею? Зачем мне такая идея?» – у Евгения начался нервный тик.
Он начал заикаться, а левая щека задёргалась…
– У меня недавно возникло тоже самое ощущение. Чувствую себя обманутым. Внутри пустота какая-то, – признался Головинский.
– Я решил уехать. Во Францию. Там у меня дядя, родной брат отца, живёт с 1917 года. Он умный: уехал сразу же после октябрьского переворота, – вздохнул Васнецов.
Когда они вышли из ресторана, Евгений посмотрел на противоположную сторону Цемесской бухты.
– Бора надвигается. Видишь из-за сопки «борода» спускается. Через несколько часов норд-ост подует. – Объяснил Васнецов.
Действительно с лысой горы вниз, к морю, спускалась тёмная тучка.
«Подует, так подует». – Безразлично подумал Головинский.
Ночевать Владимир остался в домике недалеко от Соборной площади, который сдавала толстая и носатая гречанка Елена Скиндиринди. Евгений жил здесь уже две недели.
– Двести рублей. Царскими! – объявила она сразу, тряся своими жирными щеками.
– Хорошо, – сразу же согласился Головинский.
К вечеру домик наполнился квартирантами. Они разлеглись повсюду: на стульях, диванах, кроватях и под ними. Владимир расстелил свою шинель на полу и улёгся в коридорчике между хозяйской спальней и кухней.
Часов в двенадцать ночи вдруг задребезжали стёкла в окнах, что-то ударило по крыше. Домик начал трястись.
Квартиранты вскакивали, закрывали двери и окна.
– У-у-у-у-у! У-у-у-у! – страшно завывал ветер и бил в крышу.
– Бах-бах-бах! – послышалось совсем рядом.
Владимир вскочил и достал револьвер из кобуры.
– Не волнуйтесь вы так. Каждую ночь стреляют.
Это был пожилой капитан, свернувшийся калачиком на овчине у самой входной двери.
Утром Головинский с Васнецовым вышли на улицу. Ветер продолжал гудеть. Его порывы валили с ног. По улицам летали куски жести, картона, тазики и вёдра.
– Всегда так дует? – спросил Владимир у Евгения.
– Говорят, что зимой бывает сильнее. Корабли сразу же уходят из Цемесской бухты в открытое море, потому что якоря не держат. Выбросить может на скалы. Зимой норд-ост настолько понижает температуру воздуха, что дома покрываются льдом. – Пояснил тот.
На середине улице Серебряковской находилась кофейня «Махно». Здесь работала нелегальная биржа, которую прозвали в Новороссийске «Чёрной ордой». Здесь устанавливали курс покупки и продажи валюты, стоимость документов, плацкартных билетов на поезда до Ростова, на корабли в любую страну мира. Здесь торговали оптом ворованным военным имуществом, продуктами питания, спиртным.
Сюда и зашёл Головинский. Он уже знал, как надо действовать в этом городе. Васнецов ввёл Владимира в курс местных дел.
В кофейне сидело всего человек пять. «Рановато я здесь появился. Надо бы после обеда!» – с огорчением подумал он. Но на всякий случай спросил у дородной официантки с роскошными формами: «Здравствуйте! А Захара ещё нет?».
– Только что появился, – ответила женщина и, не скрывая своего интереса, стала нагло рассматривать Головинского. – У окна сидит. Я ему сейчас кофе несу.
Официантка подошла к худощавому брюнету лет сорока, одетому в дорогой костюм черного цвета с узкими белыми полосками.
– Здравствуйте! Это вы – Захар! – поздоровался с мужчиной Владимир.
– Привет! Я – Захар! – недовольно ответил тот и начал рассматривать Головинского, – ты чего хотел?
«Лицо типичного грека и говорит с небольшим акцентом» – подумал Владимир, – имя себе выбрал Захар!»
– Мне нужен заграничный паспорт. – Без всяких предисловий сказал Головинский.
– Раз нюжен, значит сделаю! – Захар сделал крошечный глоток кофе, – цену знаешь?
– Нет! – соврал Владимир.
– Пятьдесят рублей! Золотом! – усмехнулся Захар, обнажая свои белоснежные зубы.
Головинский молчал. Васнецов ему рассказал, что один его знакомый купил у Захара паспорт всего за пятнадцать Североамериканских долларов.
– Чё, нету таких денег? Тогда зачем беспокоишь? Что дюмаешь? Что я тебе за керенки такой докУмент продам.
– А в фунтах стерлингов сколько это будет? – осторожно поинтересовался Владимир и сразу же пожалел о том, что задал такой вопрос.
– Никому не показывай, что у тебя есть деньги! Сразу же ограбят! И наша контрразведка, и жулики, и свои же офицеры-соратники по борьбе, доведённые до отчаяния безвыходной ситуацией, в которую они попали, – ещё вчера посоветовал Головинскому Васнецов.
– А у тебя есть фюнты? – оживился вдруг Захар.
Владимир неопределённо пожал плечами. Он чувствовал себя здесь очень неуютно.
– Ну если есть фюнты англицкие, то… то… Двадцать. Найдёшь? – Захар внимательно смотрел в лицо Головинскому. – Паспорт будет настоящий! Не фальшак! Я тебе за это отвечаю! Давай деньги!
– Они у меня спрятаны. Завтра могу принести.
– Хорошо. Катерина, принеси перо и чернила! – закричал Захар дородной официантке.
Затем он достал из кармана пиджака толстый засаленный блокнот, нашёл там чистую страницу.
– Давай говори, фамилию, имя, отчество, год рождения, рост, вес, особые приметы. Я всё буду записывать… Да, забыл совсем, аванс нужен. – Захар оторвался от своего блокнота и впился своим чёрными глазами в Головинского, – есть деньги?
– Да. – Владимир вынул из кармана последние двенадцать сотенных «николаевок». – Этого достаточно?
– Мало, ну ладно! Давай! Завтра после двух часов приходи сюда. Двадцать фюнтов не забудь!
Головинский вышел из кофейни, хромая зашагал по тротуару, стараясь никого не толкнуть или наступить Всё время оглядывался: не преследует ли кто? Всё было спокойно. Улица неожиданно закончилась. Впереди простирался пустырь, заполненный народом. Это был Новороссийский Привоз. Казаки, приехавшие на своих арбах из близлежащих станиц, торговали овощами, фруктами, битой птицей, мясом.
Один дед с колоритной внешностью, в одежде запорожского казака времён Великой Екатерины, продавал аппетитные на вид круги колбас.
– Почём твоя колбаска, батько? – спросил Владимир.
– По двести, сынку. – Пробасил тот.
Головинский начал шарить про карманам… Денег уже не было. Оставалась пачка франков, пачка фунтов стерлингов, золотые монеты и тётушкины драгоценности… А вот рублей не было. Ни керенок, ни «деникинок», ни «николаевок».
– Шо, сынку, немая гроший? – усмехнулся дед.
– Забув! – вздохнул Владимир.
Далеко за пустырём, на котором раскинулся Привоз, Головинский нашёл укромное место. Скинул с плеч свой вещевой мешок и достал из специального карманчика пачку французских франков. Нашёл самую маленькую ассигнацию в десять франков и спрятал её в карман.
Через час Владимир продал их за четыре тысячи пятьсот «николаевок» у ресторана «Слон» холёному тыловику с погонами капитана.
Вечером Головинский угощал колбасой, свежим хлебом Васнецова, хозяйку и ещё двух дам неопределённого возраста, которые спали под кроватью Елены.
Ночью норд-ост усилился. Гудела крыша, скрипели потолочные балки, и до утра в разных частях города слышались выстрелы.
На следующий день в час пятьдесят пять минут Головинский зашёл в «Махно». Захар был уже на месте.
– Я же тебе сказал, что в два! – он гордо поднял указательный палец вверх. – Фюнты принёс?
– Да. – Владимир протянул деньги.
– Хорошие, настоящие! – радостно произнёс Захар, едва прикоснувшись к банкнотам, – а это тебе! – он протянул новенький заграничный паспорт с императорскими орлами. – Проверяй!
Документ был заполнен каллиграфическим почерком профессионального писаря. Всё было правильно, за исключением года рождения. Вместо 1894 значился 1895 год. «Какая разница? Никакой! Стал на год моложе!» – подумал Головинский.
– Ню как? Понравился паспорт? – ухмыляясь, спросил Захар.
– Понравился. – Владимир спрятал документ в нагрудный карман кителя.
– Если ещё что-то надо… Заходи! С фюнтами… – засмеялся Захар.
Первая часть плана была выполнена.
Выйдя из кофейни, Головинский сразу же направился в Консульство Англии. Оно находилось в пяти минутах ходьбы.
Столбы, стены зданий на Серебряковской были заклеены плакатами Осведомительного Агентства (ОСВАГа) Вооружённых Сил Юга России. Они были похожи на лубки. Яркие картинки с примитивным текстом.
Вот огромный казак поднимает за шиворот маленького кучерявого человечка с бородкой-клинышком. И надпись «Уничтожим большевистскую заразу с её вождями!» Под изображением человечка располагались слова «Лейба Бронштейн – Троцкий». А вот другой, совсем недавно наклеенный – плакатище: всадники под трёхцветным российским флагом растаптывают маленьких людишек со звёздами на картузах.
Владимир скривил губы: «Мастеров много здесь, в тылу, картинки рисовать, а на фронте солдат не хватает».
У двухэтажного здания, где над дверями развивался флаг Великобритании, стояла толпа. «Человек сто! Не меньше!» – Головинский с грустью посмотрел на людей. Кого здесь только не было: старый генерал, несколько полковников, десятка два офицеров в чинах от капитана до прапорщика и гражданские. Женщины с усталыми отрешёнными лицами с плачущими грудными детьми на руках, мужчины разных возрастов.
«А в Консульство Франции, Васнецов сказал, хвост раза в три длиннее, – вспомнил почему-то Головинский. – А может и мне во Францию махнуть? С Евгением? Но ходят разговоры, что Франция забита русскими иммигрантами. Особенно Париж. Работы нет. Жильё подорожало в два раза. Приезжие не знают, что делать. Хорошо только тем, у кого деньги есть. И у меня они есть! А может во Францию? Нет, только в Англию! Выбор сделан, отступать уже нельзя».
– Господин, капитан! Господин, капитан! – Перед Головинским стоял прыщавый юнец в гимназической фуражке с поломанным козырьком.
– Что случилось, юноша? – оторвался от своих мыслей Владимир.
Прыщавый показал ему свою ладонь левой руки, где красовалась цифра 15, сделанная химическим карандашом.
– Не понял…
– Консульство принимает в день по пятнадцать человек. Сейчас вошёл проситель номер «13», а потом «14», а затем вы. Поняли? Или хотите в «хвосте» стоять неделю? – доходчиво объяснил юнец.
– Сколько? – спросил Головинский.
– Тысяча рублей, но «николаевскими», без торговли! – заявил прыщавый.
– Держи! – Владимир протянул тому деньги.
– Пойдёмте, господин капитан! – юноша вежливо взял Головинского за локоть и повёл к двери в Консульство.
В небольшой комнате за столом сидел мужчина лет пятидесяти в тёмном костюме и галстуке. Лицо у него было усталое, под глазами тёмные круги. В углу стоял другой стол, а за ним молодой человек в английском военном мундире, но без погон.
– Добрый день, мистер! – произнёс на своём не очень хорошем английском Владимир, – разрешите представиться?
– Пожалуйста! – одобрительно кивнул мужчина с усталым лицом.
– Корниловского конного полка штабс-ротмистр Головинский, прибыл с целью ходатайства визы для въезда на территорию Англии! – чётко доложил Владимир по-английски.
– Очень хорошо! Я – консул. – Мужчина встал из-за стола.
Он оказался такого же роста, как и Владимир.
– Мистер Головинский, а почему вы хромаете? – консул подошёл к нему, – вы чем-то больны?
– Никак нет, сэр! Я был ранен в левую ногу во время взятия Екатеринодара… После госпиталя решил покинуть Россию.
– Мистер Головинский, а во время Великой войны на каком фронте вы воевали? – консул смотрел Владимиру прямо в глаза.
– На Юго-Западном. В Десятом гусарском Ингерманландском полку.
– Очень хорошо! Очень! Британской империи нужны люди с боевым опытом. У вас, я надеюсь, есть российский заграничный паспорт?
– Есть, сэр! – Владимир достал из нагрудного кармана своего кителя паспорт.
– Согласно последнего циркулярного письма правительства Его Величества, каждый въезжающий на территорию Англии должен располагать суммой в сто фунтов стерлингов. У вас, мистер Головинский, имеется такая сумма?
– Да, сэр! – Владимир, не стесняясь, снял с плеч вещевой мешок, поставил его на пол, рядом положил палку и стал искать деньги. – Вот, мои сбережения! – он показал пачку фунтов стерлингов.
– Солидно! – удивился консул, – то есть очень хорошо. Оставляйте ваш паспорт. Завтра с 16 до 17 часов вы можете его забрать с проставленной визой. Да, вы должны заплатить консульский сбор. Так называется налог. Всего пять фунтов стерлингов.
Следующим утром Гловинский проснулся от жутких криков Елены Скиндиринди: «Сволочь! Сволочь! Все деньги унёс! Все!!!»
Квартиранты вылезали из всех углов и спешили на помощь хозяйке.
– Что случилось! – спрашивали они её.
– Обокрали! Ой, обокрали! – продолжала вопить она, хватаясь за сердце.
– Евгений, что это с ней? – поинтересовался Головинский у Васнецова.
– Да какой-то постоялец узнал, где Елена хранит свою кубышку с деньгами и унёс её. Вот и суть суматохи. – Спокойно объяснил Евгений, зевая в кулак.
Сон ушёл. Валяться на шинели в коридоре уже не было никакого смысла. Владимир вышел во двор, умылся под ржавым жестяным рукомойником и ушёл бродить по городу.
Ветер стих. Было чудесное утро. Из шалашей вылезали люди и начинали разжигать костры. Не доходя улицы Серебряковской, Головинский наткнулся на два трупа: мужской и женский. Они были почти нагие. «Ночью зарезали и одежду всю сняли». – Вздохнул Владимир.
Полдня он потерял, бродя по барахолке, которая находилась сразу же за Привозом. Головинский хотел купить приличный гражданский костюм, туфли, пальто. Не мог же он приехать в Англию в своём потёртом офицерском мундире да ещё и с прожжённой шинелью. На земле, на арбах, повозках лежали вороха одежды. Но она была уже ношеной и так воняла нафталином, что вызывала у Владимира рвотные рефлексы.
«Придётся мне всё-таки ехать в мундире! Разве можно надеть эту мерзость?» – он отворачивал лицо.
После долгих блужданий он вдруг увидел что-то до боли знакомое. Это был парадный, совершенно новый, офицерский мундир гусарского Ингерманландского полка.
– Боже мой! Боже мой! Этого не может быть! Не может! – шептал Владимир, не в силах от вести своего взгляда от доломана светло-синего цвета с оранжевыми шнурами и краповых чакчир.
– За сколько рубликов мундир этот отдашь, любезный? – спросил Головинский у пожилого казака.
– За двадцать тысяч! Но «николаевскими»! – усмехнулся тот своим беззубым ртом.
– За двадцать тысч? – у Владимира глаза полезли на лоб. «Сумма чрезмерная! Торговаться? Нет, не буду! Куплю… Ведь это мундир моего полка! У меня же был такой же, но только в той, совершенно другой жизни».
– Франки возьмёшь? – спросил Головинский.
– Чо цэ такэ? – старик удивлённо открыл рот.
– Французские деньги. – Объяснил Владимир.
– А на шо оны мини? – казак смотрел на Головинского с подозрением, как на вора.
– Подожди тогда! Сейчас вернусь. – Попросил он деда и пошёл менять франки.
За несколько дней Владимир уже прибрёл опыт. Он сразу же нашёл «менялу» и сунул тому сто франков, которые были давно приготовлены и лежали в кармане кителя.
– Настоящие! Давай «николаевки»! – потребовал Головинский.
«Меняла» – худой мужичонка с золотым зубом, не произнося ни слова, вынул из кармана мятых штанов толстенную пачку денег. Молча отсчитал и вручил сорок тысяч рублей.
«Маловато… – подумал Владимир, – да Бог с ним! Надо покупать мундир, потом что-нибудь из еды и быстро уходить отсюда».
– Во цэ гроши! – обрадовался дед, – забырай! Тилькы малый он для тыбы.
– Знаю. – Коротко ответил Головинский, пряча мундир в вещевой мешок.
Вернулся Владимир уже вечером. Настроение у него было приподнятое. Паспорт с английской визой лежал в кармане, а столь ценный для него офицерский мундир гусарского Ингерманландского полка – в вещевом мешке.
– Елена, собирай всех постояльцев. Ужинать будем. – Он выложил на стол круги малороссийской колбасы, большой кусок копчёного сала, хлеб и шоколад.
– Вот это мусцина! Вот это кавалер! – с восторгом завизжала Скиндиринди. – Где мои сеснадцать лет? Я бы за тебя высла замус. Знаес какая я была тогда красивая? – рыхлое большое тело Елены заколыхалось от вздохов.
– Это тебе! За квартиру! – усмехнулся Головинский и протянул хозяйке деньги.
– Красавчик! Кавалер! – с нежностью прошептала Елена, пряча ассигнации в бюстгальтер.
Через три дня, простившись с Васнецовым, у которого возникли проблемы с визой, потому что консул Франции никак не хотел признать его загранпаспорт правительства Вооружённых Сил Юга России за официальный документ, Владимир захромал а порт.
У самого входа на восьмую пристань, где стоял пришвартованный пароход «Ганновер» с английским флагом на корме, взгляд Головинского случайно остановился на плакате ОСВАГа «Вниманию отъезжающих! Спешите записаться в очередь к позорному столбу в день торжества России!»
– Подонки! – прошептал Владимир, и у него почему-то защемило сердце. – Нет уже России! Вы её сами же подарили врагам и предателям.
За двадцать два фунта стерлингов капитан «Ганновера» выделил Головинскому отличную одноместную каюту с трёхразовым питанием.
Пароход отчалил от пристани в двадцать три часа. Владимир даже не вышел на палубу, чтобы проститься с Родиной.
Наконец-то ему удалось принять настоящий горячий душ. После этого Головинский принялся бриться. В зеркале он видел своё лицо.
«Двадцать пять лет, а я всё похож на мальчишку: нос курносый, глаза васильковые, лёгкий румянец на щеках. Когда же моё лицо начнёт взрослеть? Ведь мне всегда дают не больше двадцати лет! Наверное из-за моих волос цвета спелой пшеницы. Постой, постой… – он внимательно всмотрелся, – выгорели наверное. Да нет… Цвет изменился! Да, да цвет изменился у волос! Они же все седые!» – дошло вдруг до Владимира.
Вернувшись к себе в каюту, он обнаружил в вещмешке свой парабеллум: «А это уже непорядок!»
Он открыл иллюминатор и выбросил его в море.
На Лондонской таможне чиновник, брезгливо морщась, попросил показать содержимое вещмешка.
Головинский принялся его развязывать.
– Хватит, достаточно! Запрещённого ничего не везёте? – отворачивая лицо, пробурчал чиновник.
– Нет!
– Ну хорошо! Проходите!
Был замечательный осенний день. Слабые солнечные лучи наполняли городские улицы светом. Повсюду люди, автомобили.
«Мирный город. Спокойная жизнь… Даже странно как-то видеть это после двух лет гражданской войны на Родине». – Думал Владимир, рассматривая Лондон из окна такси.
Он снял небольшую квартирку в красивом старом доме, недалеко от вокзала Виктория, заплатив за неделю.
Утром уже не было солнца. Чёрное небо, серые дома… На улицах очень много мужчин в военной форме и инвалидов без рук или ног. «Эхо Великой войны!» – вздохнул Владимир.
