Kitobni o'qish: «Машина снов»

* * *

Сны, которые видел Ульшин, всегда были необыкновенны. Чаще всего его сны были цветными, с перехлестом красок, как будто впервые приобретаешь цветной телевизор и на радостях усиливаешь цвет до небывалой яркости. Иногда он видел черно-белые сны, но даже черно-белость была не серой, а вызывающей: вот посмотрите какая я красивая, даже в красках не нуждаюсь! Бывало так, что появлялся сон, раскрашенный одним или двумя цветами, например, коричневым и красным, это тоже было красиво, по-своему. Цвета были первой странностью его снов.

Второй странностью было то, что сны слишком часто сбывались. Не каждый сон, а только сон на определенную тему: всегда сбывались сны об опоздании на работу (он не просыпался от будильничьего звона), о встрече красивой девушки, которая сразу вешается на шею (этот сон всегда сбывался с точностью до наоборот: или девушка оказывалась безобразной, или, если красивая, давала от ворот поворот), о выиграше в лотерею. Последний сон всегда сбывался в точности, совпадало все, даже внешний вид билетика и его хрустящая рвучесть при вскрывании, и даже выигранная сумма. Ульшин всегда ждал, когда сон подскажет огромную, просто баснословную сумму, но сны никогда не показывали больше одного доллара в эквиваленте.

Третья странность была самой загадочной: раз за разом Ульшин попадал в одни и те же сны. Засыпая, он оказывался в той местности, где он проснулся вчера или несколько месяцев назад, и сон продолжался с точки прерывания. Местность, которая снилась, была косвенно связана с местностью реальной, например, мог сниться собственный двор, но двор был не настоящим, а искаженным в кривом зеркале антилогики.

В детстве Ульшин рассказывал интереснейшие из своих снов друзьям или выигрывал на спор эквивалент одного доллара, за что друзья его уважали, мрачно завидовали и раза два били (оба раза бил друг детства Шакалин, всегда в коричневом костюмчике, неотразимый донжуан и подлиза), рассказывал родителям; родители слушали, слушали и однажды повели его к врачу. Врач ничего не нашел, но Ульшин больше ничего и никогда родителям не рассказывал. Он закончил школу с медалью, проскочил институт, влез в аспирантуру и почти без труда защитился. В тридцать два года он устроился на работу в лабораторию слухового протезирования, в отдел перспективных исследований.

Перспективные исследования – это как раз то, что привлекало Ульшина больше всего. Он мог неделями возиться над воплощением малюсенькой идейки, поначалу мертвой. К концу недель малюсенькая идейка оживала и начинала шевелить еще более малюсеньким хвостиком. Понятно, что никакой пользы от идейки не было. Как только идейка оживала, она становилась неинтересной и Ульшин снова зыбывал о ней. Но однажды ему приснилась грандиозная идея.

Он проснулся с бьющимся сердцем. В большом окне три снежно-белых небоскреба плыли на волнах зелени и на фоне неподвижных облаков. Комар выжидательно ходил кругами над головой, выбирая между сытостью и жизнью. В углу скреблась несчастная мышь, забравшаяся на пятый этаж и убедившаяся, что у Ульшина есть нечего – с тоски грызла плинтус.

– Эврика! – сказал Ульшин и выскочил из кровати голым. Повторить Архимеда он не мог, потому что лифт не работал, а у подьезда водились бродячие собаки, которые кусали, на всякий случай, все неожиданное. Такие трудности любого Архимеда остановят. Пожалуй, в голом виде можно было бы зайти к Полине. Полина жила одна в однокомнатной, соседка по коридорчику, будет рада. Впрочем, Полина толста и некрасива, а идея требует духовного полета.

Идея виделась Ульшину ясно, во всех технически правильных подробностях, ее оставалось только воплотить. Суть идеи была в том, чтобы попасть в собственный сон. Сон и реальность – две стороны одной монеты, если монету повернуть, то сон станет явью, а явь сном. Необходимая техника имелась в лабораториии. Идея тянула на докторскую, а возможно и на государственную премию. Попасть можно было в любой, заранее выбранный сон, если этот сон повторяется. Повторяющихся снов Ульшин имел три. Первым был сон о собственном дворе и он был неинтересен: во дворе постоянно лил дождь, взрывались подземные трубы и размывали почву, здесь и там начинались оползни, в домах оказывались огромные многоэтажные подвалы, полузалитые водой, люди проваливались в земле-водное месиво и молили о спасении, сам Ульшин спасался чудом. И так каждый раз. Этот сон был страшен и опасен.

Вторым был сон о юго-западной окраине города. На самом деле в этой географической точке ничего не было, пока, но намечалось большое строительство. Во снах Ульшина туда была проложена трамвайная линия и протянута ветка метро, были построены огромные универмаги, спортивные комплексы (два) и разбиты прекрасные сады. Ульшин приходил или приезжал в те места с Полиной и Полина сразу же тащила его в магазин. Всю ночь, до самого конца сновидения, Полина ходила по тряпочным отделам и покупала, покупала, покупала. Ульшин платил деньги и страдал. Мужчина в магазине чувствует себя как речной рак на берегу: первые десять минут комфортно, потом начинает медленно умирать. Этот сон тоже не годился.

Третий сон был интересен своей загадочностью. Ульшин попадал в довольно темное здание многоугольной формы и начинал бродить по коридорам. Коридоры были в несколько ярусов и неудобны для ходьбы: во многих коридорах росли пни, прямо из каменного пола. Пол был сложен из больших каменных блоков темно-серого цвета. Коридоры поворачивали, иногда за углами слышались голоса, иногда кто-то стучал в стены, но всегда убегал. Кроме коридоров, были комнаты, а в комнатах черные ямы бесконечной глубины. Некоторые ямы были огорожены бортиками, чтобы неосторожные люди не сваливались туда. В этом сне была тайна, пока еще не разгаданная. Особенно непонятны были пни. Ульшин решил выбрать дом с коридорами.

Воплощение идеи заняло двенадцать дней. Вечером двенадцатого дня Ульшин удобно устроился на диване, накрылся легкой простыней и решил не выключать свет, на всякий случай. Приспособление было вставлено в ухо и включалось нажатием кнопки. Машина снов. Машина снов – это может быть поинтереснее, чем машина времени. Еще минута – и сон станет реальностью. Что будет там? Что бы ни случилось, все закончится хорошо. Ульшин помнил много своих снов, и ни в одном из них он сам не погибал и даже не получал серьезных увечий. А несерьезные сразу же излечивались, на то это и сон.

Перед экспериментом Ульшин прочел "Легенды и мифы Древней Греции в популярном изложении для детей". Особенно внимательно он читал то, что касалось подвигов Геракла и нкоторых других настоящих мужчин. Дело в том, что сам Ульшин был далеко не Гераклом и настоящим мужчиной его назвать можно было только в темноте. Поэтому перевоплотиться в Геракла было бы неплохо, для разнообразия. Так решил Ульшин.

На столе лежал комок пластилина, жирно-блестящий, с прилипшими кусками спичек и мухами. На обоях был прикноплен неудавшийся рисунок кисти Ульшина, рисунок изображал динозавра. (Ульшин любил рисовать, но рисовал на два с минусом – неразделенная любовь к искусству) Динозавр имел утолщение на хвосте величиной с его собственную голову, поэтому казался двухголовым, редкая уродина. Рядом с динозавром – фотография Полины. Что особенно замечательно – динозавр и Полина неуловимо похожи, будто списаны с одного оригинала.

Все, пора спать. Ульшин в последний раз посмотрел на банку пива (на подоконнике, хочется выпить, но завтра), на динозавра с Полиной, на комок пластилина и закрыл глаза. Нажал нащупанную под одеялом кнопку. Все закружлось, поплыло, логика и закономерность вывернулись наизнанку, но все равно остались логикой и закономерностью. И Ульшин попал в нужный сон.

1.

Дуэль была назначена на завтра. Соперником Ульшина будет Шакалин, всегда желто-коричневый из-за любви к форменным костюмам и из-за сочной коричневости этого «Ш-К» в фамилии. Сейчас, в свой наверняка последний вечер, Ульшин вспоминал Шакалина правильно-перевирающим внутренним зрением, и видел его только в одном цвете, в коричневом. Шакалин имел плоское, чуть геометрическое лицо (не дотягивающее до квадратности), узкие глаза с желтыми веками, ШироКую, ШоКоладнцю улыбку, жил с двумя тугими, налитыми плотью ШКольницами,(сразу с двумя, почему он, а не я, какой неправильный сон!) и хорошо помнился Ульшину по ШКоле – каждое воспоминание как пощечина.

Надо же было так вляпаться с первого же сна.

Лампы дважды мигнули – это означало двадцать три часа. Через час выключат свет. Осталось восемь часов. Дуэль назначена на семь. – На семь назначена дуэль – эль-эль – и нет никаких шансов, – пропела кукушка в часах.

Ульшин взглянул на кукушку и она смущенно спряталась в часы; часы исчезли.

Ульшин подвинул тумбочку, так чтобы она оказалась сзади и справа от лампы, расстелил клеенку, поставил зеркальце и приготовил пластилин. Пластилин был мягким из-за жары и блестящим в тех местах, где он отклеился от клеенки, жирным на ощупь. К нему прилипли обломки спичек, камешки, несколько мертвых мух.

Скрипнув дверью, молча вошла Полина и молча села на нары.

Только что там стоял диван.

– Куда делся мой диван? – спросил Ульшин.

– Ты же в тюрьме, а в тюрьме нары положены, – логично обьяснила Полина.

– Ага, – сразу согласился Ульшин. Против логики не возразишь.

Полина – рыжая, полная как и ее имя, в веснушках по всему телу, даже на спине. Умеет сочувствовать, не понимая. Лучше чем никто.

– Ульшин, – позвала Полина.

– Что?

– Пошли погуляем.

– Скоро выключат свет.

– Мы будем гулять в темноте. Это же твоя последняя ночь. В семь часов тебя убьют. Погуляем-а?

Ты хуже чем никто. И никогда не умела сочувствовать. И веснушек на спине у тебя нет, и я всегда собирался тебя обмануть, только не с кем было – мстительно подумал Ульшин, – сейчас я все это скажу тебе вслух.

– Прости, родная, не могу, – просто сказал он.

Полина помолчала еще немного и вышла. В дверях она обернулась и блеснула слезой – нет, показалось.

В два часа пришли секунданты. Секундантами в этот раз были Волосатик и Прокруст. Волосатик имел челку до переносицы, поэтому все время задирал голову, пытаясь что-нибудь увидеть. Они освещали путь фонариком и пылили, шаркая ногами. Когда Волосатик задирал голову, его рот открывался буквой "О". Прокруст был свеженький, только что вышедший из популярных мифов Древней Греции.

– А где же пни? – сказал Ульшин. – я помню, что в коридорах росли пни!

Волосатик засмеялся и ничего не сказал.

Секунданты привели его в комнату для дуэлей. Комната была оборудована смотровыми окошками в два яруса под потолком, полным отсутствием мебели или выступающих предметов (что совершенно необходимо для успешной дуэли) и, разумеется, ямой, в которую упадет тело. Ульшин знал, что за смотровыми окошками расположены удобные платформы с поручнями, которые обычно вмещают, смотря по интересности дуэли, от двадцати до пятидесяти человек. Завтрашняя дуэль соберет совсем немногих, потому что не обещает борьбы, а закончится быстро и вполне предсказуемо.

– Эль-эль, и нет никаких шансов, – пропела вредная кукушка и быстро спряталась, еще до того, как Ульшин успел поднять глаза.

– Твое последнее желание? – спросил Прокруст, – если хочешь, могу бесплатно отрезать ноги.

"Обыграть тебя в карты"– почти сказал Ульшин. Он знал, что Прокруст, проиграв в карты, бледнел и свирипел, начинал говорить хрипом и бульканьем, как будто в его горле закипала кровь. Ульшин хотел бы взглянуть на это еще раз. Не стоит отказывать душе в последней радости.

– Дайте мне фонарь на остаток ночи, – ответил Ульшин.

Волосатик засмеялся, задирая голову.

– Слушай меня, Ульшин, – сказал Прокруст с тяжелой, но ленивой злобой, – бросай ты это, не смеши народ хотя бы сегодня. Отдохни, пригласи Полину, напейся или давай в карты сыграем. Но брось пластилин, я тебе говорю, брось.

– Не брошу, – сказал Ульшин, глядя в пол, – я попросил фонарик.

…Тридцать лет назад, ровно тридцать лет назад, мать впервые привела его в тюремный садик для малолетних. Тридцать лет назад Ульшин был противным истеричным трехлеткой, он отбирал чужие игрушки, ломал их, не любил есть из ложки и отказывался говорить…

– Разве я прожил здесь всю жизнь? – спросил Ульшин.

– Всю, кроме последних семи часов, – серьезно подтвердил Прокруст, – семь часов еще осталось. …В садике детям давали пластилин, чтобы они играли и не мешали взрослым. Была и воспитательница, белая женщина как облако, она обьясняла, что из пластилина можно слепить все что видишь. Ульшин видел многое, но ярче всего – цветные сны. В снах ему являлись странные существа: некоторые со многими ногами и головой, непохожей на человеческую; некоторые, умеющие летать; некоторые плавать; некоторые были расцвечены всеми возможными красками и множеством невозможных. Были и великаны со многими руками, они качались и не могли ходить, вросшие в землю. Маленький Ульшин пробовал слепить все это, но не мог. Однажды, когда он был уже старше, ему удалось скромно повторить яркое пушистое, быстрое существо из сна – он показал подобие воспитательнице.

– Такого не бывает, – сказала она тогда…

– Странно, – сказал Ульшин сам себе, – я почти не помню своих снов. Как же мне возвращаться?

Оглянувшись, он увидел, что Волосатик с Прокрустом исчезли и что сам он снова сидит в своей камере.

Он положил фонарик на тумбочку и подпер его тапочком – так, чтобы свет падал на лицо, – и приступил к работе. Оставалось еще несколько часов и множество желаний, одно из которых сокровенное – вылепить свой портрет и оставить портрет жить после собственной смерти.

Он быстро слепил болванку, очень похожую по форме на собственную голову и начал священнодействовать. Лицо в зеркале было некрасиво – одновременно свое и чужое: свое, потому что зеркало не может врать, и чужое, не имеющее тех черт, которые без сомнения были самыми важными в Ульшине. Люди, которые не нравятся себе в зеркале – это люди со слишком большим самомнением, – подумал Ульшин и сразу стер эту мысль, не разглядев до ее конца.