Kitobni o'qish: «Джихад по-русски»
1.
– Хлопец, давай к столу! Да ты не стесняйся, садись, я ж от всей души. Вон, гляди, сальце домашнее, с прожилками, ты такого отродясь не едал. Огурчики с огорода, сам растил, сладкие, аж во рту тают. Горилка, тоже домашняя, чистая, как слеза. Это тебе не какая-нибудь там отрава «на бруньках», а настоящий буряковый первач. Давай, хлопчик, без церемоний. Нам ведь до Москвы ещё ого-го сколько вместе ехать.
Пожилой хохол, плотно сбитый, кряжистый, с широкой костью, по-хозяйски разложил на столике нашего купе домашнюю снедь, может и не слишком богатую по ассортименту, зато в огромном количестве. Одному столько не смолотить, это уж точно. Однако я отказался.
– Я не ем сало.
Он удивлённо вскинул левую бровь и сокрушённо покачал головой.
– Считай, хлопец, что ты ещё и не жил. Без сала нельзя, в сале – источник жизни, сало и есть сама жизнь.
Я не любил сало. Я его ненавидел. Когда-то давно, в другой жизни, моё отношение к салу было вполне лояльным – как и ко всем другим составляющим моего привычного рациона. Но чеченская бойня напрочь отсекла мою прошлую жизнь, обнулила ценности, коренным образом изменила привычки, пристрастия, взгляды на жизнь. С войны я пришёл другим человеком. Прежний Иван Рукавицын навеки остался на поле боя. Убит, уничтожен, втоптан в жирную чеченскую грязь, пеплом развеян по ветру.
«Сало в окопах» – так мы их называли. Тех украинских наёмников, которые добровольно вступали в бандформирования чеченских боевиков и сражались против российских федеральных войск. По жестокости они превосходили даже чеченцев, не уступая, пожалуй, лишь афганским и арабским наёмникам. Этих «братьев-славян» в плен не брали, и они это знали. Знали, что прощения им не будет никогда. Поэтому дрались отчаянно, до последнего патрона. Было среди них немало снайперов.
Помню, захватили как-то наши бойцы одного такого хохла-оборотня, вместе с его «эсвэдэшкой». Сколько уж он наших бойцов положил, один Бог знает. Здоровый рыжий детина, наглый, сытый, холёный, всё ухмылялся и требовал представителей ОБСЕ. В кармане его бушлата мы нашли с десяток жетонов-«смертников» – всё, что осталось от наших ребят, павших на поле боя. Этого было достаточно, чтобы решить судьбу «коллекционера». Всю ночь наши пацаны крутили его на «тапике», периодически обливая водой, а утром всей ротой отметелили так, что ни одной косточки целой не осталось. Спесь с него слетела в два счёта. Переломанного, всего в крови, бросили в яму. Три дня его там держали, без воды и пищи, а потом вынули и повесили за ноги на самом высоком дереве – чтоб его землякам с «чеховской» стороны хорошо видать было.
Эти жетоны ещё долго стояли у меня перед глазами. Меня преследовало одно и то же видение. Тихое украинское село, в центре – крепкий, богатый домина. В горнице, в кресле-качалке, сидит этот рыжий «герой войны» и покуривает трубку. Рядом суетятся ребятишки, счастливая жинка накрывает на стол. Семейная идиллия… За его спиной, на стене, висит фотография: он в камуфляже, со своей «эсвэдэшкой», на фоне заснеженных гор, а вокруг – смуглые бородачи, собратья по оружию, под зелёным знаменем ислама. Ниже, под фотографией, аккуратно развешаны «смертники» – боевой трофей. А рядом другое фото, пожелтевшее от времени: его дед с группой советских бойцов на фоне рейхстага. Герой другой войны.
Так могло быть. Но так не стало: рыжий хохол с той войны не вернулся…
Я ненавидел сало. Но объяснять причину моему случайному попутчику я не буду. Мне вообще не хотелось с ним ни о чём говорить.
Однако он не отставал.
– Послушай, хлопец, я ведь не слепой. Вижу, гложет тебя что-то. Война?
Я вздрогнул. Прямо в точку попал.
Он кивнул.
– Можешь не отвечать, парень, и так всё ясно. Что, видать, крепко насолили тебе хохлы?
– Дед, давай закроем эту тему.
– Да ты погоди, хлопчик, не руби с плеча. Знаю, много моих земляков подлости наделали на той войне. Но ты на всех-то не серчай, хлопец, по нескольким выродкам обо всём народе не судят.
– А я и не сужу, не моё это дело – судить кого-либо, – начал горячиться я. – Живите как хотите, а в душу ко мне не лезьте. Не люблю я этого.
– Как знаешь, парень.
Он надолго замолчал. А потом сказал, взвешивая каждое слово:
– И всё же, если можешь, прости нас за всё. Земля-то у нас одна.
Я махнул рукой и вышел из купе. Разбередил мне душу этот старый хохол.
Очень хотелось курить.
2.
Я не сразу пошёл в тамбур. Опустил в коридоре окно и подставил пылающее лицо свежему майскому ветру. Мимо проносились бескрайние поля, едва тронутые зеленью, вдоль железнодорожного полотна тянулась бесконечная лесополоса. Изредка, словно из ниоткуда, возникали деревушки и тут же исчезали. Мелькали, подобно двадцать пятому кадру, крохотные полустанки. Май – моё любимое время года. Природа ещё только пробуждается от зимней спячки, но уже по-летнему тепло. Нет ещё того буйного июльского разнотравья, трава на полях и листва на деревьях робко распускаются навстречу весеннему солнцу, словно опасаясь, что зима ещё может вернуться и загубить едва зародившуюся жизнь. Только в мае листва имеет тот неповторимый светло-зелёный цвет, который грубеет с наступлением лета, а к августу она покрывается слоем пыли, отчего листья и трава кажутся серо-зелёными, грязными и старыми. Май для меня – символ молодости и возрождения к жизни…
– Пассажир, закройте окно! – ворвался в мои думы строгий голос проводницы.
Тьфу! Как мимолётны в нашей жизни минуты покоя!.. Я сунул в зубы сигарету и потопал в тамбур. Настроение было испорчено окончательно.
В тамбуре было накурено, хоть топор вешай. Помимо меня, здесь топтался ещё один мужичёк. Примерно моего возраста, с ёжиком жёстких волос на голове, с пухлыми, как у хомяка, щеками. Увидев меня, он дружелюбно улыбнулся, обнажив два по-заячьи крупных верхних резца. Чем-то в этот момент он был похож на Макаревича.
– Куда едешь, друг? – спросил он.
– В Москву, – ответил я односложно. Мне не очень-то хотелось заводить новое знакомство.
– А сам откуда будешь?
– Из Москвы.
– Это потому что земля круглая, да? – хихикнул он. – А я из Синегорска. Туда и еду, с семьёй. Слыхал такой город?
Я кивнул. Объяснять, что я сам родом из этого небольшого городка в самом центре России, я не стал.
– Неужто слыхал? – не отставал он. – Его и на карте-то с трудом найдёшь. Слушай, друг, выпить хочешь? – внезапно изменил он направление разговора. Вернее, монолога, поскольку я практически молчал.
Выпить сейчас не помешало бы. Может быть, это хоть как-то развеет мои мрачные мысли.
– Хочу, – согласился я.
– Так чего же мы ждём? – обрадовался он. – Идём ко мне в купе, у меня бутылочка хорошей водки припасена, а одному пить как-то не в кайф. Ты в каком купе едешь?
– В четвёртом.
– А я в пятом. Соседи, выходит. Меня зовут Руслан.
Он протянул мне руку. Я нехотя её пожал. Рука была пухлой, мягкой, не привыкшей к физическому труду.
– Иван, – представился в свою очередь я.
Мы выкинули в пепельницу свои окурки и вышли в коридор.
Коридор был пуст, пассажиры сидели в своих купе и потихоньку маялись от клаустрофобии. Мы прошли уже половину пути – Руслан впереди, я следом, – как дверь одного из купе распахнулась и из него вышла женщина. Не первой молодости, но с хорошо сохранившейся фигуркой и симпатичной мордашкой. В тайниках моей памяти при виде её что-то всколыхнулось, всплыли какие-то смутные образы чего-то очень далёкого, почти забытого. Я мотнул головой, стряхивая наваждение. Нервы всё это, нервы…
Женщина увидела нас и замерла. Её напряжённый взгляд буквально буравил нас. Потом вдруг сорвалась с места и бросилась нам навстречу. Бесцеремонно отстранив в сторону моего спутника, она буквально повисла у меня на шее.
– Ванюша! Рукавицын!
Я аккуратно, но настойчиво отстранил её от себя. Вгляделся в её лицо.
– Наташка?.. – неуверенно произнёс я. – Самойлова?..
– Неужели я так изменилась, Ванечка? – кокетливо улыбнулась она.
– Нисколько, – обрёл я былую уверенность. – Просто не готов был встретить тебя здесь. Сколько лет-то пролетело!
– Да уж немало. – Она повернулась к моему спутнику. – Русланчик, знакомься, это Ванюша Рукавицын, мой старый-престарый школьный друг.
– Не такой уж и старый, – улыбнулся я в ответ.
– Вместе школу в Синегорске кончали, – продолжала она, обращаясь к этому типу, который, как я понял, оказался её мужем. – Как я рада тебя видеть, Ванюша! Как будто и не было всех этих лет.
Руслан, бледный и мрачный, стоял рядом и нервно подёргивал руками. Хомячьи щёки слегка вибрировали. Встреча двух бывших одноклассников в восторг его явно не привела.
– Что же мы в коридоре-то стоим! – спохватилась Наташа. – Пойдём к нам, с пацанами своими познакомлю.
– Да мы, собственно, туда и направлялись, – заметил я и кивнул на Руслана. – Твой муж пригласил меня на рюмку водки.
Она нарочито грозно посмотрела на супруга.
– Так, опять за старое? Ну да ладно, сегодня можно. Не каждый день ведь встретишь старинного школьного друга.
Я мысленно усмехнулся. Школьного друга… Мы никогда не были друзьями. Просто учились в одном классе, с первого по десятый, одно время даже сидели за одной партой, но дружбу не водили. У меня был свой круг приятелей, у неё – свой, и наши круги практически никак не пересекались. Правда, в пятом классе я был тайно в неё влюблён (никому, даже под самыми страшными пытками, я бы в этом тогда не признался), но к шестому эта лёгкая влюблённость успела выветриться.
– Причина уважительная, – улыбнулся я, галантно уступая даме дорогу.
– Ты почему не сказал, что тоже из Синегорска? – толкнул меня в бок Руслан.
Я пожал плечами.
– Не захотел.
Он, кажется, обиделся. Вообще, странный тип этот Русланчик. Сначала липнет, как репей, а потом обижается, когда его в упор не замечают.
Два пацана, один лет двенадцати, второй года на два старше, лежали на верхних полках и резались в тетрис. На нас – ноль внимания. Мы расположились внизу. Выпили, закусили, вспомнили былые годы, перемыли косточки бывшим одноклассникам. Говорили в основном мы с Наташкой, Русланчик же всё больше пыхтел, мрачнел на глазах и налегал на водку.
– Санька Морозов основал свою фирму и сейчас преуспевающий бизнесмен, – рассказывала Наташа, – Славик Христенко – главный врач в нашей поликлинике, Ольга Кривцова работает диктором на местном радио, Мишка Пантелеев – в городской администрации. А остальные разлетелись, кто куда. Много ребят после армии в город уже не вернулись, девчонки замуж повыскакивали и тоже упорхнули. Все худо-бедно свою жизнь устроили. Один только Колька Евсеев окончательно спился. Жена его бросила, дети знать не хотят, жилья нет – всё пропил. Бомжует где-то по подвалам, с такими же, как он сам, алкашами.
– Колька? Так он же у нас лучше всех учился! – удивился я. С Колькой в своё время мы были большими друзьями.
– Он пить начал, когда из Чечни вернулся. Я его тогда не узнала. Длинный, худой, щёки ввалились, в глазах пустота. Зомби, а не человек.
Я кивнул.
– Это ты очень верно заметила, Наташа. С той войны возвращаются зомби. Люди остаются там. Навсегда.
– Ты там был? – тихо спросила она.
– Был.
– Но ты же пить не начал!
– Начал. Два месяца по возвращении пил беспробудно, а потом как отрезало. Если б не пил тогда, давно бы в психушку угодил… Сама-то чем занимаешься?
– Магазинчик небольшой держу. А сейчас вот из отпуска возвращаемся…
Час пролетел незаметно. Экскурсия в наше общее детство затронула в душе давно дремавшие воспоминания, пробудила острую ностальгию. В принципе, с Наташкой Самойловой нас ничто не связывало, только одно – школьные годы. Двадцать лет минуло со школьной поры, эта женщина была мне совершенно чужой, и в то же время какие-то интимные флюиды объединяли нас. Эти флюиды исходили из детства. Мы знали друг друга детьми. То есть теми, кем мы были на самом деле. С годами наша истинная сущность, ещё обнажённая в детстве, обрастала житейскими наростами, социальными условностями, мерзостями продажной войны, семейными дрязгами. Это как годовые кольца у дерева: каждое новое кольцо всё больше и больше, всё глубже скрывает сердцевину, в которой сокрыта душа, и чем дальше от центра, тем грубее оболочка.
Я уже порядком захмелел и потому решил возвращаться в своё купе. Руслан, изрядно накачавшийся, в упор смотрел на меня бычьим взглядом, словно я был для него красной тряпкой. Я усмехнулся, попрощался с Наташей, по-простецки хлопнул её муженька по плечу и пошёл к себе.
Старый хохол встретил меня молча и возобновлять душещипательную беседу не стал, за что я остался ему весьма благодарен. Он не спеша уничтожал свои продовольственные запасы, обильно запивая их домашней самогонкой. Я забрался на верхнюю полку и уставился в окно. На соседней полке дрых странный мужичёк субтильной наружности и неопределённого возраста. Маленький, щупленький, в очках, похожий на бухгалтера. Едва он появился в нашем купе, как сразу достал из дорожной сумки бутылку водки, в два стакана выдул её – молча, в одиночку, потом заполз на свою полку и отключился. Это было вчера вечером, с тех пор он так и лежал в отключке. Вырвался, видать, мужичёк из семейных оков, вот и решил гульнуть по полной, отметить краткий миг свободы.
Я лежал на животе и пялился в окно. Мерный стук колёс, ритмичное покачивание вагона и однообразный пейзаж за пыльным стеклом действовали на меня умиротворяюще. К чёрту все проблемы! Я еду домой, в Москву, к жене, к сыну, а это самое главное. Всё остальное в этой жизни не имеет значения.
Командировка моя закончилась. Задание главного редактора нашей небольшой газетки, в которой я трудился уже более полугода, я выполнил полностью, и теперь с лёгким сердцем мчался в первопрестольную. Отношения с шефом у меня складывались сложные, однако, надо отдать ему должное, он ценил меня как хорошего специалиста и профессионального фоторепортёра и потому на такие мелочи, как натянутость в отношениях, старался не обращать внимания.
Меня потянуло в сон, чему в немалой степени способствовали выпитая водка и мелькание бесконечной лесополосы за окном. Я находился в состоянии полудрёмы и машинально, лишённый каких-либо мыслей, наблюдал, как откуда-то из-за сплошной зелёной массы вынырнула автотрасса и асфальтовой змейкой потянулась вдоль железнодорожного полотна, всё больше и больше сближаясь с ним. Где-то впереди, наверное, будет переезд, шоссе пересечёт нашу ветку и потечёт уже с другой стороны.
Кажется, я всё-таки заснул. Уже во сне память отбросила меня в прошлое, туда, куда вернуться для меня было равносильно самому страшному кошмару – в Чечню. Перед моим взором по такой же вот дороге мчались три БТРа, наши или «духовские», я не знал. Они неслись на предельной скорости, я отчётливо видел все детали их конструкции.
Откуда-то издалека донеслась автоматная очередь.
Я очнулся. БТРы не исчезли, они оказались реальностью. Что за чёрт! Откуда в российской глубинке бронетехника? Да ещё на обычной гражданской автотрассе!
И тут вагон сильно тряхнуло, я едва не слетел со своей полки и лишь чудом удержался. Внизу, на столике, со звоном посыпались бутылки старого хохла. В коридоре кто-то истошно закричал.
Поезд резко тормозил.
3.
Я спрыгнул вниз. Хохол испуганно смотрел на меня.
– Что стряслось? – почему-то шёпотом спросил он.
– А хрен его знает!
Я выскочил в коридор. Состав к тому времени уже окончательно остановился. Из купе высовывались перепуганные люди, кто-то плакал, кто-то матерился, кто-то гневно возмущался беспределом на российских железных дорогах. Никто ничего не мог понять. Бледная, с круглыми от страха глазами, молоденькая проводница пыталась успокоить пассажиров, но у неё это плохо получалось – её саму надо было успокаивать. Я вернулся в купе.
Поезд стоял. На шоссе, метрах в двадцати от полотна, замерли три БТРа с направленными на нас пулемётами. Человек пятнадцать в камуфляже и с чёрными масками на лицах рассредоточились вдоль состава и держали поезд под прицелом АКМов. Сектор обзора был слишком мал, чтобы я мог реально оценить всю ситуацию, однако и увиденного было достаточно, чтобы понять: поезд захвачен террористами.
Я высунул голову в коридор. По другую сторону состава также протянулась цепь людей в масках. Выходы из вагонов были блокированы. Я вернулся в купе и снова прильнул к оконному стеклу.
На дороге показался чёрный джип. Скрипнув тормозами, автомобиль остановился у второго «бэтээра», из него вышли двое. Тоже в камуфляже и в масках. У одного в руке была рация, он то и дело выходил на связь и отдавал какие-то распоряжения. Видимо, это был их главарь. Может быть, мне показалось, но на голове его я различил что-то вроде повязки. Зелёного цвета. А это значит, что мы оказались в дерьме по самые уши.
И ещё одна деталь. У этого типа не было левой руки, пустой рукав был заправлен в карман его камуфляжной куртки.
И тут я вспомнил. Фотоаппарат! Я же как никак репортёр, и мой профессиональный долг… впрочем, к чёрту долг! Я никому ничего не должен. Просто я не мог пройти мимо такого события, чтобы не запечатлеть его на плёнке.
У меня был плёночный фотоаппарат, который стоил большую кучу денег – аж пять тысяч баксов. «Кэнон» с отличной оптикой, который я использовал исключительно в служебных целях. Вот и сейчас в эту поездку я взял именно его.
Я достал из сумки аппарат и нацелился объективом в окно.
– Что ты делаешь? – зашипел на меня хохол. – А если они увидят?
Я не ответил. Азарт охотника овладел мною. О возможных последствиях я в этот момент уже не думал. И, как оказалось, совершенно напрасно. То ли нервное напряжение дало о себе знать, то ли обычная забывчивость, но я совершил огромную ошибку: не отключил фотовспышку. Как только щёлкнул затвор, яркая вспышка на долю секунды осветила купе, но этого мгновения оказалось достаточным, чтобы нас заметили. Однорукий завертел головой, а его спутник указал рукой на наше окно. Главарь отдал какую-то команду ближайшему бандиту.
– Ложись! – крикнул я и грохнулся на пол, увлекая за собой нерасторопного старика.
В тот же миг прозвучала автоматная очередь, оконное стекло в нашем купе разлетелось вдребезги. Я взглянул на верхнюю полку, где как ни в чём ни бывало продолжал дрыхнуть третий пассажир. Кажется, его не задело.
– Эй! – услышал я снаружи. – Кидай фотоаппарат сюда, шакал! А то гранату швырну.
Мне не понравился его акцент. Я всё больше и больше укреплялся в одной мысли, в которой боялся признаться самому себе.
На раздумья времени не было. Дилемму «пять тысяч баксов против жизни» я решил в пользу жизни. Если я не кину ему фотоаппарат, он кинет гранату. И дёрнул меня чёрт снимать!
– Давай, хлопец, не тяни, – нетерпеливо толкнул меня в бок старик, – а то подохнем здесь, как мухи.
Я медленно поднялся, держа фотоаппарат высоко в руке. Пусть видят, что я не проявляю враждебности и готов выполнить любые их требования. Один из автоматчиков тем временем приблизился вплотную к вагону и держал окно на мушке. Я кинул аппарат на землю, мысленно простившись с ним навсегда. Бандит подобрал его и вернулся в оцепление.
Старый хохол поднялся и теперь с опаской выглядывал в окно из-за занавески.
– Я ведь тебя, хлопец, предупреждал, – покачал головой он. – Едва не накликал на нас беду.
– Волков бояться – в лес не ходить, – не совсем к месту ответил я.
– Ну гляди, тебе видней.
Я толкнул мужичка на верхней полке.
– Жив, парень?
Тот заворочался, проворчал что-то нечленораздельное и повернулся лицом к стенке. Мол, отвалите от меня все. Значит, жив, успокоился я.
Когда прозвучала автоматная очередь, в вагоне вновь раздались крики и визг. Из коридора не доносилось ни звука – пассажиры, похоже, затаились в своих купе в надежде, что беда минует их. Я вспомнил про Наташку Самойлову. Интересно, как она сейчас там?
В поезде и вокруг него что-то происходило. Откуда-то издалека изредка доносились выстрелы. Я не рисковал высовывать голову в разбитое окно, чтобы не провоцировать этих уродов в масках и не схлопотать ненароком пулю. А без этого я не имел возможности следить за ходом развития событий. Приходилось только ждать и рассчитывать на благополучный исход.
Что хотели эти люди? Взять в заложники целый поезд было нереально. Держать нас под прицелом длительное время тоже было бы верхом глупости – в любой момент могли нагрянуть спецподразделения по борьбе с терроризмом и легко обезвредить бандитов. Если они решили ограбить поезд (на память сразу пришли добрые старые времена Гражданской войны), то это надо было делать оперативно и очень быстро. Однако никаких грабежей не было – по крайней мере, в наш вагон они не сунулись. Простая логика подсказывала, что они должны исчезнуть в самое ближайшее время, иначе момент будет упущен и уйти им просто не дадут.
Я терялся в догадках, цель акции была для меня совершено неясна. И именно это тревожило меня больше всего. Я стоял в глубине купе и потому мог наблюдать лишь незначительный фрагмент того, что происходило у поезда. Мне был виден один из «бэтээров» и джип, на котором прикатил однорукий главарь. Сам главарь куда-то исчез.
Внезапно вид из окна изменился. В поле моего зрения снова попал однорукий, а вместе с ним ещё группа вооружённых бандитов. Но меня привлекли не они, а человек в штатском, которого конвоировали люди в масках. Он шёл явно не по своей воле, то и дело подгоняемый пинками и тычками стволов автоматов. До меня наконец дошло: его сняли с поезда. Этот человек и был целью операции. Хотел бы я знать, кем был этот незнакомец, если ради него боевики устроили такую серьёзную кутерьму!
Эх, жалко нет фотоаппарата! И тут меня осенило. Ё-моё, у меня же есть мобильник с очень неплохой цифровой оптикой! Нет, свой шанс я всё-таки не упущу. Не тратя времени на пустые раздумья, я вынул мобильник из кармана и пристроился за занавеской, потеснив старого хохла в сторону. Теперь-то уж я таким лохом не буду, теперь будем действовать по всем правилами конспирации.
– Опять? – угрожающе произнёс старик.
– Отстань, дед, – отмахнулся я.
Я навёл объектив на группу людей в масках. Штатского к тому времени уже усадили в джип, к «бэтээрам» в спешном порядке подтягивались остальные бандиты. Так, снимают оцепление, отметил я про себя. Скоро уйдут.
В этот момент однорукий главарь, прежде чем занять место в джипе, в последний раз оглянулся на поезд. Щелчок – и его скрытая под маской физиономия попала в мой кадр. Единственный кадр, который я успел сделать.
Не прошло и минуты, как бандиты убрались восвояси. Укатили на своих «бэтээрах» чёрт знает куда. Я вздохнул с облегчением и опустился на койку. Кажется, всё обошлось. Если честно, я ожидал худшего. Теперь можно и расслабиться.
Но прежде надо было закончить одно дело. Я снова достал мобильник, установил соединение с Интернетом и отправил полученный снимок на адрес своей электронной почты. Страховка никогда не помешает.
Дверь распахнулась. С глазами круглыми, как у филина, в купе ворвалась Наташка Самойлова.