© С. В. Филатов, 2016

© ООО «Маматов», 2016

* * *

Сергей Филатов

Страна одинокого снега

Пожалуй, как нигде в столицах, традиционная поэзия органично развивается и естественно востребована в провинции, где человек по-прежнему близок к природе. Музыка слова здесь созвучна ветрам и водам, а смыслы прочно связывают крохотное и краткое человеческое существование с бытием безграничного, бесконечно сложного Мира, законы которого мы едва-едва начинаем постигать. Традиция здесь не застывшая форма, не привычная колея, – она насущна и потому органична, она не ломает пульс жизни в угоду сиюминутному новому, но стремится осмыслить это новое, принять его и сделать частью бытия, не разрушая жизненных основ.

 
В чаду вороньем, в чёрной пене ли
Шёл некий год. И гулы шли.
И нарастал закат империи
Багровой глыбою вдали.
 
 
И в некий час ударил колокол,
Раскалывая небеса.
И всё осыпалось осколками,
В которых август угасал.
 
 
И в злато, было уж зачахшее,
Тоской высокою вплелись
И благородство, и отчаянье…
И первый холод от земли…
 

Стихотворения Сергея Филатова – напряжённый труд соединения трагически рассыпающегося человеческого мира в лоне Мира незыблемого, гармоничного, непостижимо вечного. В этом, собственно, смысл поэзии – сегодня только ей, осмеянной, «модернизированной», разъеденной кислотной иронией, оболганной бесконечным пустословием, – только ей единственной всё-таки под силу восстановить внутренний космос человека, а значит, и весь человеческий мир вокруг него.

Те «якоря», пусть крохотные, но зацепки, пусть тонкие, но живые связи-смыслы, которые выстраивает сегодня – как и всегда – поэзия, удерживают человека и человеческое от распада. Поэзия бьётся за них до последнего дыхания, но когда доходит до предела и последнее – открывается дыхание второе, иное, начинает звучать иная сила, концентрирующая в человеке огромные пласты времени, память народную и память языковую.

 
Ночь города в окно посеяна
С есенинской похмельной нежностью,
Раскинуто бельё постельное,
Как Русь безропотная, снежная.
 
 
Возможны ли другие ценники,
Когда и дверь разбойно взломана!..
И самые глухие циники
Лишь ухмыльнутся: – Нецелована!
 
 
Что мне до них! Я сам пожалован
В жестокий чин душеспасителя.
Я, как Москва, горю пожарами –
Не за Россию, за спасибо…
 

В лучших своих стихах Сергей Филатов одновременно и современен, и традиционен. Современность его – в ощущении мировых трещин и разломов, в осознании великих потерь, в естественной, вполне понятной растерянности перед ужасом времени. Традиционность – в спокойном мужестве преодоления, в лирической силе сочувствия и сопереживания, в могуществе любви и прощения. В той вере, которая одна способна преодолеть отчаянье.

 
Слово, как влажную марлю, прикладывать
На оголённую рану вины…
Вечер, наполни мне сердце прохладою
И успокой меня светом иным.
 
 
Всё это больше, чем миг отречения
От непосильного счастья в миру.
Время, открой мне исконность речения,
Чтобы понять, что и впредь не умру.
 
 
Золотом осени, тихой отрадою
Ты осени мою душу и плоть,
Тихий раскидистый клён над оградою…
Видишь, как мало мне надо, Господь!
 

Не случайно в лирике Филатова мощно прорываются есенинские мотивы – тому причин множество: и времена рифмуются, и темпераменты родственны, и душевная боль за век не только не утолена, но стала глубже и горше… Сам лирический герой книги прямо говорит об этом родстве, и оно воспринимается как знаковое и значимое. Не подражание – бессмысленно подражать Есенину! Не продолжение – кому было дано сказать, тот всё сказал! Именно родство, родовая память, родовые черты.

В поэтическом космосе Филатова, в полном согласии с традицией, гармонично сведены, а зачастую и неразрывно слиты малое и великое, как, например, жилы и реки: «Невозможно остаться никем.// Неизбежно – остаться. Диктую // По скрещению вен на руке, // По слиянию Бии с Катунью…» – и здесь сами упругие, мощные названия рек – имена их – словно вливают в кровь силу! И внутри метафоры безнадёжности закономерно рождается незыблемая надежда:

 
Видишь, лужи стянуло льдом,
Как глаза во хмелю.
Чей там дом? Да не мой ли дом?..
Кто там спит? Да не я ли сплю…
 
 
На чужбинах родной страны
Разметало мой путь земной…
А поля ещё так черны,
Так пусты поля…
 
 
Как весной.
 

В одном из стихотворений «Светлой книги» есть образ «страна одинокого снега». Этот образ можно счесть и парадоксально-случайным – ведь дальше автор добавляет: «тоски одичавшей страна». Но мы рискнём определить его в качестве парадоксально-ключевого, в какой-то степени дающего нам разгадку характера и судьбы лирического героя, которого мы рискнём назвать народным.

Сегодня слово «народный» стало синонимом то ли научному «фольклорный», то ли почти ругательному «простонародный» – нищий, растерянный, убогий… Лирический герой Сергея Филатова народен в ином, парадоксальном смысле – как «одинокий снег» – то, чего много, то, что ощущает себя целым, таковым вроде бы и не являясь, то, что более относится к природным стихиям, чем к миру сугубо человеческому (социальному), и подчиняется Божьему соизволению, а не случаю или произволу. Смысл «одиночества» здесь более личностен, чем трагичен, хотя и сила трагизма ощутима почти в каждом стихотворении.

 
Февраль обложил, что тоска вечерами –
Когда одиночество душу не греет.
Сто первая вьюга погост затирает,
А сотая вьюга под снегом стареет.
 
 
И поле за логом безмолвно, как Слово,
И даль за оврагом пуста и бездонна…
Всё глубже морщины, всё дале былое.
Ладонь разжимаешь…
И пусто в ладони.
 

Снег. То, что есть, – и то, чего нет буквально через мгновение. То, что застилает, стирает – и одновременно обновляет, питает, дарит надежду. Это один из магистральных образов для Филатова, образ, через который многогранно выражается мироощущение поэта, а за многогранностью совершенно отчётливо ощутима внутренняя цельность личности, позволяющая ей быть мгновенно изменчивой в состояниях и неизменной по сути. Буйная буря и замирание в радости, стойкое мужество и непостижимая нежность, пьяная удаль и вековая вина – всё суть разные состояния, испытующие дух, и надо через них пройти, чтобы увидеть:

Снегопад

 
Пахнет небом и ладаном
Вне пространства и времени.
Так приходят на кладбище
И приходят к прозрению.
 
 
Как отчётливо дышится
И замедленно тянется!..
Оборвётся, и лишнего
Ничего не останется…
 

Мгновенье, когда обрывается длящееся состояние, чувство очищения и обновления приходит пронзительным мгновением весны, свет (снег) уходит во тьму (землю) и тьма становится светом, а начало нового жизненного круга – исповедью:

 
Светоносная, первая, тайная,
Словно чудо в порочном кругу, –
Замерцала на склоне проталина
Робкой свечкой в глубоком снегу!
 
 
Или жизнь мне пригрезилась сызнова…
Или радость земного тепла
Тихой девочкой в чёрной косыночке
Исповедовать душу пришла.
 

Тем и отличается сегодня традиционная поэзия от трагически осовремененной, что она сохраняет в себе меру вещей и явлений, их гармонию, соответствие. И крайности в ней не вступают в противоречие друг с другом, они суть магнитные полюса целого, между ними рождается могучий ток жизни. Он может ослабевать, а иногда кажется, что исчезает и совсем, но таково родовое свойство русской культуры – как только восстанавливают свой смысловой заряд полюса, ток заново обретает силу…

Ведущие темы творчества Сергея Филатова – жизнь, любовь, смерть. Они более чем традиционны, но в истинной поэзии должны наполняться личным содержанием так плотно, чтобы каждый раз становиться открытием. Ведь каждый из нас, пишущий, читающий или просто живущий, сталкивается с этими понятиями сам, лично, без посредников, в первый и в последний раз. И единственно возможная «территория новизны» – личное осмысление жизни, любви и смерти в границах данного времени и в пределах страны, где суждено родиться, любить и откуда рано или поздно надо будет уйти.

 
Вёсла ложатся короткими взмахами
В тёмную воду. Глухая пора.
В тёмной рубахе, застёгнутой наглухо,
Сумерки сводят коней со двора.
 
 
Утром хозяин проспится и хватится –
Пустошь похмелья да холод с реки…
Что-то недоброе есть в волховании:
В звуках приглушенных, в чреве строки…
 
 
Будто готовится мутное варево
И замышляется тайное зло.
Знаешь, мне страшно с собой разговаривать
И понимать отчуждение слов.
 
 
За полночь. Кто-то невидимый ахает.
Вечности близкой темнеет нора.
Время уходит короткими взмахами.
И на земле – ни кола, ни двора…
 

И всё-таки ведущими, главными, на наш взгляд, для поэта являются не темы, а сама музыка речи, которая естественно рождается из глубины дыхания, из тока крови по жилам. Эта музыка свободна в пределах классической формы, но столь же естественно она может приближаться к почти разговорной ритмической вольнице. Филатов любит свободные рифмы, усечённые созвучия, он не скован поэтическим метром. Все составляющие стиха служат одному – внутренней правде слова:

 
Свет очищенный, свет дочерний,
Августовский прохладный свет…
Так душа плывёт по течению,
Так внимают листве.
Эти дни отстранено синие
Отрывают взор от земли.
То ломая, то строя линию,
Журавли летят…
 

Стихи эти надо воспринимать в их естественной форме существования – как речь не письменную, а в первую очередь звучащую и творящую. Их мелодическое звучание пробивается и сквозь печатную – бронированную! – форму, требуют проговаривания, радости говорения в едином ритме с сердцем и Мiром.

 
…С Крещенья ещё не спадали морозы,
И все в куржаке вдоль дороги берёзы.
И чудится, эти морозные кроны –
Не кроны совсем, а застывшие звоны,
Тряхни – зазвенят, серебром облетая…
 
 
А ближе к апрелю – и сами оттают,
Наполнившись радостной, талой весною
И силой живою, и силой земною…
 

Проговаривание вслух – заговаривание, завораживание речью – усмиряет боль, утишает сердечные смуты, и верится, что к этим строчкам прислушается сама жизнь, помедлит, опомнится – и вернётся в свои берега, и двинется в путь, уготованный ей Богом.

 
И облака – в миру паломники –
Вновь обозначат мне мечту.
И снова май в душе надломленной,
И снова яблони цветут.
 
 
И снова яблони венчаются,
Как в детстве…
Как благая весть,
Свет радости и свет печали –
Сливаются в нетленный свет.
 
 
Надломлено – не значит сломано.
И светлых яблонь торжество
Едино, – будто в слове «родина»
Слились сиротство и родство.
 

Нина Ягодинцева,

Челябинск

Стихотворения

Из книг «Деревья», «В свете участи земной…», «Тверской, 25, Добролюбова, 9…»

«Ну, вот и февралю настал черёд линять…»

 
Ну, вот и февралю настал черёд линять.
Чернеют на снегу проталые нарывы.
И скоро наконец порадуют меня
Пернатая весна и толчея на рынке.
 
 
Карманы площадей и улиц закрома
Ещё хранят в себе останки зимней вьюги.
Но слух уже прошёл: вчера мятежный март
Ходил по деревням и полошил округу.
 
 
Почуяв, что грядёт, – наглели воробьи
И рассуждали вслух о близкой перемене.
И рваные края глубокой полыньи
Наметились уже в февральском низком небе.
 

«А жизнь оптимистична, чёрт возьми…»

 
А жизнь оптимистична, чёрт возьми!
Всего-то март, четвёртый зимний месяц…
А воробьи прозванивают мир,
И весело звенит в карманах мелочь.
 
 
Я на углу возьму цветов-гвоздик
У полусонной, хмурой, толстой тётки
И брякну ей:
– Мерси, я ваш почти!..
И тётка удивится полусонно.
 
 
Я ничего-то ей не прояснил
И ладно, пусть…
Явлюсь к тебе крылатый.
– Весна, – скажу, – весь мир вокруг звенит!
Устало спросишь:
– Что с тобой, Филатов?
 

«Звонкий говор сорок разносится…»

 
Звонкий говор сорок разносится…
Бесшабашная жизнь моя! –
Околесица, чересполосица…
Эх, апрельская колея!
 
 
Роща белая с чёрным выкриком
Молодых на хмелю ветвей.
И весеннее – гулким выстрелом
В голове звенит…
В голове.
 
 
Колобродит, вскипает, пенится
По оврагам, в ковше, вокруг!..
Мне не часто бывает песенно,
Чаще грустно, мой милый друг.
 
 
Но сегодня нежданной вестницей –
В небе тёплая полынья!
Трескотня сорок. Околесица.
Бестолковая жизнь моя…
 

«Смотри, проклюнулась капель…»

 
Смотри, проклюнулась капель,
И раскололась глыба звука!
Опять толкаемся в толпе,
Как будто ищем пятый угол.
 
 
Всё воскресает на земле
Из безвременья и покоя.
И в рваном ватнике полей
Апрель выходит из запоя.
 
 
Нам, порознь пережившим сон
Февральских вьюг и чёрной стужи,
Не хватит самых вечных слов…
Но больше нам никто не нужен.
 

«Оттепель. Кот на окне…»

 
Оттепель. Кот на окне
Мирно соседствует с кактусом.
Греется дед на бревне
В белых залатанных катанках.
 
 
Сушится ватник отцов,
Носится пёс за оградою.
Тихо вхожу на крыльцо,
Гость долгожданный-негаданный.
 
 
Топится русская печь –
Милая, добрая, старая!
Слышится мамина речь…
Оттепель – сердце оттаяло!
 

«Сколько помню бабу Надю – всё болела…»

 
Сколько помню бабу Надю – всё болела,
Всё лежала, вышивала кружева.
От её работы в горнице светлело,
А она не уставала вышивать.
 
 
Сколько помню, всё она молчала,
Вышивала белым-белым кружева.
Так до самой смерти не вставала,
Тихо и спокойно умерла.
 
 
Сколько помню бабу Надю – всё лежала,
Всё чему-то улыбалась и ждала.
Только лет тогда мне было мало…
Есть у мамы скатерть в кружевах!
 

«За паромом женщина кричала…»

За паромом женщина кричала…

О. Варнаков

 
За паромом женщина кричала,
Словно бы судьбу свою звала…
В мире много места для печали,
В мире мало места для тепла.
 
 
Оттого так ветрено и сыро,
И знобит осенняя вода…
Ни покоя в мире нет, ни мира
Для души, заброшенной сюда.
 
 
Безответен крик, сносимый ветром –
Всё чужое мимо унесёт:
Мир широк… широк и безответен
Для чужих печалей и забот.
 
 
В этой жизни зыбкой и порочной
Жить спешим: палим, поём и пьём.
Только кто-то вскрикнет за паромом
О чужом…
О личном…
О своём…
 

«Мой путь лежал за дальний окоём…»

 
Мой путь лежал за дальний окоём,
где паводок луга в низинах залил…
Цыган-пастух просил продать ружьё,
стреляя вороватыми глазами.
Его собаки ластились к ногам,
гудели ноги, тело сладко ныло,
теплом и сном тянуло от огня…
Цыган буквально осаждал меня,
наверное, ружьё его пленило.
Приклад он гладил, как свою жену,
и, зависти горячей не скрывая,
ружьё к себе настойчиво тянул…
Но я молчал, как путник на привале.
Он цокал языком, глядел в стволы
и целился в закат под срез по центру.
И горячился, и ружьё хвалил,
и назначал неслыханную цену.
Но расходились каждый при своём…
Цыган, цыган, плохое чувство зависть!
Да и зачем, цыган, тебе ружьё,
когда ты душу вывернешь глазами!..
 

Таёжное

 
В беде не лицемерят и не лгут…
Пускай порыв мой десять раз нелеп –
Я подал руку своему врагу
И разделил с ним свой костёр и хлеб.
 
 
Но не пытайтесь нас объединять:
Мы дале спор продолжим вековой, –
Мой враг обсох у моего огня,
Мой враг окреп от хлеба моего…
 

Холодное утро

 
Туман залез под ватник в рукава,
Ладонями дыханье разминаю…
 
 
Наверное, ты всё-таки права:
Мы часто всуе душу поминаем,
Когда скребём куском карандаша
Свои слова, похожие на рифмы.
И кажется, что вот она душа,
А на поверку – как-то сиротливо:
Одни слова, конструкции из слов,
Пустые и надуманные звуки…
 
 
Здесь всё не так: в костёр подброшу дров
И буду греть озябнувшие руки.