Kitobni o'qish: «Полог театра Богов»

Shrift:

Посвящается вдохновителю этого текста Апостолосу Цицулису

Солнце припекало. Ящерица выползла на каменную скамью театра. Задрала голову к солнцу, молниеносно схватила надоедливо зудевшую муху и проглотила ее. Рядом с ней на низких тонах прожужжал жук и безмятежно приземлился рядом. Он начал деловито складывать крылья. Прозрачные задние крылья складывались мягким веером и заползали под блестящие золотистые надкрыльники. Жук поводил усами из стороны в сторону, сориентировался и важно побрел по своим делам. Ящерица скосила на жука глаз, но не двинулась с места. Эта добыча была ей не по зубам. Полуденный зной тонко звенел над амфитеатром. Воздух переливался маленькими миражами над нагретыми камнями ступенек для зрителей. Каменные скамьи овальными ярусами обступали круг площадки орхеструма¹. Каждый последующий ярус возвышалась позади предыдущего, устремляя к небу чашу амфитеатра.

Послышались звуки размеренных шагов усиленных акустикой амфитеатра. Ящерица резво повернула голову в сторону звуков, оценивая приближающуюся опасность, и быстро юркнула в щель между камней. Не только ящерицу привлекли посторонние звуки в безлюдном театре. Статуя стоящая в портике просцениума² открыла глаза и стала всматриваться во внеурочных посетителей. Эти подвижные живые глаза совершенно не вязались с застывшим каменным лицом статуи. Неожиданно ожила и мимика статуи. Она скривила толстые губы и тихо процедила^

– А ты оказывается злопамятен Аполлон. Решил наложить руку на мое стадо. Красть у вора. Это смело. Но это не твой ойос³. Ты же даже не сможешь взять то, что принадлежит не тебе, а мне, не то что унести. Хорошо, уж коль ты ввязался в это дело, будем состязаться. Это даже интересно.

Статуя прикрыла веки и притихла.

Сверху по ступеням спускались двое. Шедший первым был одет в длинный до щиколоток хитон⁴ порфирного цвета с меандровой каймой по краю. На плече его хитон был заколот дорогой, но не кичливой фибулой⁵. При ходьбе в меандровом узоре промелькивали пальметты вышитые золотистой нитью, а также открывались бывшие на ногах дорогие сандалии с многослойной подошвой из бычьей кожи и с тонкими ремешками. Подпоясан владелец порфироносного хитона был узким поясом с серебряным аграфом⁶. Аграф был серебряным, изящным, но не вычурным. Шедший явно не выглядел простолюдином. И, тем не менее, чем-то он не дотягивал до типичного аристократа. Необычным казалось и то, что он нес подмышкой церы⁷, которые крепко прижимал к боку рукой. Время от времени он останавливался для осмотра скамей, оценивая их расстояние до сцены. Остановившись, он морщился, недовольно сдвигал брови к переносице, и продолжал спускаться ниже к орхеструму. Морщины на его лбу расправлялись и лицо приобретало выражение сосредоточенного спокойствия. Шагая, он инстинктивно теребил свою курчавую, хорошо ухоженную бороду. Наконец он остановился, наморщил лоб, вздернул брови вверх и удовлетворенно хмыкнул:

– Здесь будет удобно.

Он двинулся по проходу между ярусами скамьи и уселся на скамью прямо напротив средины сцены. Его спутник, следовавший за ним, не блистал богатством своего наряда. Если только, обтрепанный по краю экзомис⁸, можно назвать одеждой. Стук именно деревянных подошв его сандалий по камням разрывал тишину амфитеатра. Обе руки обладателя громкой обуви были заняты поклажей. В одной была корзина с провиантом и куском полотна навернутом на две палочки. На сгибе локтя другой руки болтался дорогой гиматий⁹. Этот гиматий не вязался с бедной одеждой его несущего, он скорее указывал на его починенное положение по отношению к обладателю изысканной одежды. А вот тому гиматий точно был в пору к его изысканному хитону. Казалось глазу не за что было зацепиться в фигуре второго человека. Он как бы исчезал из поля зрения на фоне его спутника одетого в порфировый хитон. Был лишь его блеклой тенью. Но, специально приглядевшись, можно было заметить, что одетый в потрепанный экзомис, сложен он был довольно гармонично. Легкая сутулость объяснялась не тяжестью поклажи, а скорее была вынужденной демонстрацией его подчиненного положения. У стороннего наблюдателя однозначно формировался быстрый уничижительный приговор:

– Раб.

Брел раб с удрученно опущенной на грудь головой. Эту позу он упорно сохранял, пока мог случайно попасть на глаза своему хозяину. Его хозяин , поерзав на каменном сидении, удобно устроился и занялся своими церами. Он положил их себе на колени, раскрыл, стиснул в правой руке стило¹⁰ и задумчиво посмотрел на сцену. Потер указательным пальцем левой руки нижнюю губу под усами, сузил глаза и начал писать. Раб поставил позади своего хозяина корзину с провиантом. Подвинул корзину ногой в тень скамейки и положил на нее гиматий хозяина. Он проворно развернул над головой хозяина кусок полотнища уберегающее того от яркого солнца. Полотнище крепилось с двух сторон к палочкам, за которые и удерживал его раб. Проделав все это, раб поднял голову с груди вверх. Это простая и незатейливая смена позы преобразила внешность раба. Покорность, безвольная отрешенность исчезла с его лица, как стертые мокрой тряпкой. Теперь, вне глаз хозяина раб выглядел гордо, и величественно. Его взгляд обрел орлиную жесткую властность. Любой взглянувший ему в лицо в этот момент проникся бы к нему чувством прямо противоположным сформированному до этого . Казалось, даже хламида на его плечах превратилась в тот гиматий, что лежал на корзине с провиантом. Теперь это был не покорный раб, а как минимум полновластный стратег перед лицом войска. Впрочем, выражение лица стоявшего раба постоянно менялось. Из сурового оно становилось романтическим, саркастическим и безмятежно спокойным. Трудно было понять, какие скрытые мысли блуждали в голове этого человека. Но главным достоинством его лица были глаза, Они светились незаурядным умом, пытливостью и проницательностью. Казалось, что освободившись от надзора хозяина, раб обрел нечто большее, чем свободу. Правда, очарование это длилось не долго. Резкий окрик хозяина снова на мгновение вернул лицу униженный выражение. Голос хозяина прозвучал недовольно и высокомерно:

– Ты, что не понимаешь, как надо укрывать меня от солнца? У меня уже воск начинает плавиться на церах! Я что, напрасно пишу свои сочинения?

Раб пригнулся и заглянул под сооруженный из полотна навес и передвинул его так, как требовал хозяин.

Именно этот окрик привлек внимание Бога Диониса, который возлежал на одном из апоклинтров¹¹. Дионис приподнялся на локте и пригляделся через окно декораций просцениума на происходящее в амфитеатре и насмешливо проговорил:

– Твой наконец-то приперся. Смотри-ка. Прилежный, он у тебя. Уже что-то пишет. Аполлон порывисто сел и тоже выглянул в амфитеатр. Он попытался встать. Дионис проворно удержал его, схватив Аполлона за локоть, и усадил обратно на апоклинтр. При этом он скорчил удивленную физиономию:

– Куда, ты златокудрый? Чего подскочил?

Дионис помахал своим киликом¹² из стороны в сторону и посмотрел на Аполлона пьяным взглядом:

– Не порти симпосию¹³, Аполлон. Ну, я тебя прошу. Так хорошо сидим. Давай лучше еще выпьем моего вина. Я специально для тебя приберег лучшее.

Аполлон сидя покорно согнул спину и понуро скрестил руки на коленях:

– Надо посмотреть, как у него все получается.

Дионис весело мотнул головой и хлопнул ладонью Аполлона по руке:

– Брось. Не дело Богов нянчиться со смертными.

Дионис, не снимая ладонь с запястья Аполлона, пошарил глазами вокруг себя, и весело пробурчал:

– Во…нашлась,

Он поманил пальцем свободной руки одну из вакханок беседовавших невдалеке:

– Иди-ка сюда красавица,

Та с готовностью и метнулась к Дионису и встала перед ним на колени. Собачья преданность и радость светились в ее глазах, которыми она взирала на Диониса.

Дионис, слегка раскачиваясь, уперся пьяным взглядом в лоб вакханки. Погладил ее по волосам, поморщился, и отвел взгляд на стену:

– Не та. Иди. Позови сюда другую.

Вакханка подскочила и бросилась выполнять приказ. Дионис махнул ей вслед рукой:

– Только быстро. Чтобы одна нога там, другая здесь.

Аполлон хмуро поинтересовался:

– Чего ты от нее хотел?

Дионис перевел на Аполлона рассеянный взгляд:

– Я хотел? Нет. Я ничего не хотел. Это ты хотел. Хотел проверить, как исполняет твои наставления твой гимназист. А я…Я просто собирался пустить своих девчонок к нему на разведку.

Аполлон недоверчиво скосил на Диониса глаза:

– И чего тогда не пустил?

Дионис резко отодвинул в сторону фимелу¹⁴ стоявшую между ним и Аполлоном и выполнявшую роль стола :

– А поостерегся…

Аполлон осуждающе прикрикнул:

– Э, Ты зачем так с фимелой обошелся, Дионис. Нельзя так.

Дионис его высокомерно прервал воинственно размахивая рукой:

– Это им нельзя. Смертным. А мне можно. Вот если бы я у Зевса в алтаре стал хозяйничать, и святотатствовать тогда да. Тогда бы мне точно несдобровать.

Дионис развел руки в стороны и покачал головой:

– А, тут ничего. Тут мне можно. Это мои владения. Здесь, пока идут дионисии¹⁵ я полновластный хозяин. Это, к слову, твой подопечный оскорбляет меня своим нарядом. Его одежда не соответствует трагедии¹⁶

Аполлон решил перевести разговор в более безобидное русло:

– Так чего ты испугался Дионис?

Дионис стукнул себя в грудь кулаком:

– Я испугался? Я? Я ничего не боюсь! Ты понял! Мог бы и сам догадаться, мудрейший.

Аполлон нахмурился:

– Ты сам только что сказал, что опасаешься. Только не сообщил чего именно.

Дионис пьяно улыбнулся и поднял указательный палец вверх.

– Опасаюсь,… а не боюсь. Ты чувствуешь разницу, почитаемый кумир женщин, и фаллический символ всех смертных? Чувствуешь?

Дионис нахмурил лоб:

– Конечно, чувствуешь, иначе я бы с тобой не пил. За твоего подопечного опасаюсь. Ты помнишь, что мои девчонки учинили со звонкоголосым Орфеем? Пить он с ними, видите ли, не захотел. Ну, и получил по заслугам.

Дионис откинулся на спинку апоклинтра:

– То-то. Вот я и выбираю из них самую смирную из своих, чтобы она не покалечила твоего гимназиста ненароком . Да где же они проказницы? Совсем страх потеряли?

Он повернул голову в сторону вакханок. Между вакханками в это время разразился нешуточный спор. От их компании доносился тихий гул, как от потревоженной стаи ос. Они удерживали друг друга и размахивали руками.

Дионис повернул голову к Аполлону и насмешливо захмыкал:

– Смотри! Видишь? Спорят, кто из них достоин моего внимания. Видишь?

Аполлон угрюмо посмотрел на вакханок и нахмурился:

– Не стоит их звать, я обойдусь своими силами.

Дионис весело подхватил:

– А вот это правильно. Наливай.

Он повернулся к вакханкам, и крикнул, повелительно махнув рукой:

– А, ну-ко все сюда!

Дионис тут же отвернулся от вакханок и протянул к Аполлону руку за киликом. Тот ему вернул наполненный вином сосуд. Дионис проворно отпил вино, округлил от удовольствия глаза и облизнул языком усы. Он отвел в сторону руку с киликом и наигранно строго посмотрел на вакханок, Те на него взирали с восторгом и почтением. Дионис рявкнул:

– Вы куда загнали муз Аполлона бездельницы?

Раздался хор испуганных но наглых голосов:

– Никто их никуда не загонял.

– Мы что? Мы ничего.

– Мы к ним со всем вниманием и почтением.

– А они пить с нами не хотят.

– Мы им, видите ли, не ситросия¹⁷.

Дионис рассмеялся и весело посмотрел на Аполлона:

– Твои с моими пить не хотят. Ты бы им объяснил, что они многое теряют, презирая вино.

Дионис повернулся к вакханкам и недовольно взмахнул рукой:

– Все. Хватит!

И уже добродушней добавил: