Kitobni o'qish: «Перевернутая страница»

Мы с тобой давно уже не те,

Мы не живем делами грешными…

Юрий Аделунг

Глава 1. Печальный размышлизм

Прокрастинация. Узнал я о существовании такого феномена совершенно случайно. Удивился, поскольку на тот момент он мне был совершенно несвойственен и незнаком.

Прокрастинация. Систематическое откладывание дел под надуманными предлогами. Нет, и мне доводилось откладывать уже начатые дела. Но при этом поиск способов их продолжения в моем сознании не прекращался ни на минуту. Иногда это состояние непрекращающегося поиска тяготило и раздражало отсутствием приемлемого решения, но никогда не приводило к апатии. Но, как говорится, всему свое время. Стоит подробнее ознакомиться с симптомами болезни, как обнаруживаешь их у себя. Утешение, что не один ты подвержен заболеванию, довольно зыбкое и слабое и не приносит облегчения. Усилием воли назначаешь сроки выздоровления. Например: «Все! Со следующего понедельника окунусь в это с головой». Начинаешь считать дни до окончания этой заразы. В означенную дату все остается по-старому. Первым делом находишь для себя приемлемое оправдание: понедельник – день тяжелый. Назначаешь следующий срок окончания хандры. Одновременно с этим подспудно накатывает огорчение. Начинаешь сокрушаться, что не вошел в колею. Упрекаешь себя в слабохарактерности и безволии, в неумении взять себя в руки. Не откладывая в долгий ящик, принимаешься за оставленное дело. А оно ни с места. Как говорится, ни тпру ни ну. Самый неудобный для нас неприятель – это мы сами. Капитуляции перед самим собой всегда найдется достойное оправдание. Обвинить во всех грехах можно кого угодно, а также внешние обстоятельства, погоду с пониженным атмосферным давлением, только не себя. Именно в такие моменты прокрастинация наращивает свои силы и совершенствует свой арсенал. Особое место в нем занимает перфекционизм – стойкое убеждение, что полученный результат далек от совершенства и требует доработки. Одно дело, когда злосчастный перфекционизм проповедует начальник при оценке твоей деятельности как подчиненного. Он облекает эту идеологему в веские словесные одежды и формулировки. В зависимости от справедливости его мнения и эмоциональной окраски выносимого им вердикта у подчиненных формируется широкий спектр рефлексии. Изредка это проявляется в подъеме рабочего энтузиазма, но чаще вызывает уныние и скрытое озлобление. Все зависит от жесткости предъявления начальником претензий. Самое жесткое по форме:

– И что это такое, я вас спрашиваю? Вы хотите, чтобы эту галиматью я представил руководству?

Самое мягкое:

– Работа проделана большая, но дальше так дело не пойдет.

Резюме этих словесных тирад одно и то же:

– Все необходимо переделать.

Как правило, что необходимо переделать и как, начальник не уточняет.

Подчиненные удаляются, скрипя зубами, проклиная начальника и тихо бормоча:

– Лучшее – враг хорошего.

Причем подчиненным по собственному опыту хорошо известно, что после множества переделок будет принят именно первоначальный вариант. Для этого необходим пустяк – чтобы начальник просто забыл, как этот первоначальный вариант выглядел. Принят он будет на ура со словами:

– Ну это же другое дело! Именно так и надо было все сделать с самого начала.

Совершенно иная ситуация, когда инициатором перфекционистских настроений являешься ты сам. Коварная антитеза вырастает и формируется внутри тебя самого. Тут категоричный и непримиримый начальник неотделим от безропотного подчиненного.

Правда, в этом случае подчиненный может оказаться и не таким уж безропотным. Но подчиненный прекрасно осведомлен, что начальник в ипостаси альтер эго точно ничего не забудет. Воспитывается перфекционизм при повторной читке своей же рукописи с целью корректировки и редактирования. Самое непоправимое происходит, когда внутренний начальник и внутренний подчиненный не могут прийти к консенсусу относительно приемлемого варианта замены непонравившегося отрывка текста. Просто выбросить жалко. Варианты замены кажутся слабее того, что сейчас в наличии. Решение откладывается до следующей повторной читки. Капкан захлопнулся. Эту добычу перфекционизм торжественно вручает прокрастинации. Перенос на потом окончательного решения становится сначала вредной привычкой, а потом традицией. Стоит только восторгаться неутомимостью Сизифа, раз за разом катившего один и тот же камень в гору. Нормальный человек на такие подвиги точно забьет болт.

Но это еще не последний рубеж обороны прокрастинации. Основная опасность кроется в ощущении отсутствия хорошо выстроенного сюжета. Хотя мне доводилось читать книги с открытым финалом. Казалось, автор то ли забыл о развязке сюжета, то ли намеренно ее проигнорировал. При этом текст совершенно не терял своей литературной привлекательности. А ведь, действительно, лично мне до тошноты противны все эти хеппи-энды в стиле «жили они счастливо и умерли в один день». Пипец, приехали. Жизнь расцвела прекрасными цветами. Но в реальности все происходит ведь совсем не так. Если разобраться, то удача – это только временная передышка, предоставленная судьбой перед следующей атакой невзгод. Тем не менее похерить эту литературную традицию как-то не поднимается рука.

Следующий тяжелый боеприпас в арсенале прокрастинации – ощущение, что в твоем литературном вареве отсутствует изюминка. Да что там изюминка, отсутствует самое главное – смысловая нагрузка. Отсутствует то, без чего весь этот труд становится банальной графоманией. При такой постановке вопроса отпадает необходимость редактирования произведения. Все растворяется в тумане, из которого слышится жалобное посвистывание резинового ежика. Где и почему, в какой момент твоя история лишилась смысла, остается только гадать. Правда, значительное количество авторов этим совершенно не заморачивается.

Оттопыренная губа и пренебрежительный взгляд сверху вниз:

– Не улавливаете смысла моего гениального произведения? Это, извините, ваши проблемы. Расти надо над собой, дорогой товарищ. Я, да будет вам известно, лауреат многочисленных конкурсов и премий и член писательских союзов. И не вам меня судить. У меня признание таких людей, которые вам не чета.

Но неизбежное когда-нибудь обязательно наступает. Тут-то прокрастинация реализуется в полной своей красе и силе в виде вещего камня на распутье с надписью «куда ни кинь, всюду клин».

Чаще всего прокрастинация пускала в ход изощренные приемы из арсенала чисто бытовых проблем. Жена смотрела на мое задумчивое лицо и задавала риторический вопрос:

– Чего сидишь с умной рожей? Заняться нечем?

Естественно, занятие тут же находилось. Самое противное, что я с радостью воспринимал такой выход из положения. Злило как раз другое. В какой-то момент чувство ответственности хмуро начинало ворчать:

– Когда ты наконец соберешься? Нужно писать, а ты сутками не вылазишь из интернета, в преферанс режешься как чумовой.

Прокрастинация с обиженным лицом подавала голос:

– Но я так подыскиваю материал, я размышляю.

Со стороны это звучало неубедительно и как-то по-детски. Совесть уверенно возражала:

– Ну врешь же! Нагло врешь! Сидишь в соцсетях, не вылезая.

Прокрастинация сокрушенно и обиженно поджимала губы.

Глава 2. Делай же хоть что-нибудь!

Но однажды прокрастинация материализовалась в виде кота, заскочившего ко мне на стол. Он уселся напротив меня с беззаботным и независимым видом. Посмотрел на меня и грациозно прошелся по столу с задранным трубой хвостом. Его беспечность и апломб провоцировали: «Прогуляться не хочешь? Какой смысл задом стул давить?» Он победно глянул на меня, соскочил со стола и призывно мяукнул у двери.

Соблазн победил. Возможно, кот был совсем ни при чем. Скорее всего, он звал меня к своей миске, чтобы я подсыпал туда корма. Но кот в моем сознании остался единственной причиной, заставившей меня сорваться с места и двинуться навстречу неизвестности.

Вот так я и оказался на уличном книжном развале. Нет, специально я туда совершенно не собирался. Как-то ноги сами принесли. Мысли в голове текли вязкими сумбурными потоками, не давая сосредоточиться на том, куда я иду и зачем. Книжный развал возник передо мной, как отголосок прошлого, как осколок зеркала, в котором отражалось то, что мы окончательно и безвозвратно потеряли. Нет, еще не совсем окончательно. Прошлое упорно сопротивлялось. Первыми в этой веренице были столы с недавно изданными книгами. Бульварные бестселлеры и яркие детские книжки. Продавали их совсем еще нестарые люди. На этих потерявшихся в водовороте событий людях лежала тяжелая печать нового времени. Это были не те продавцы книжных магазинов, с которыми доводилось сталкиваться раньше. Продавцы старых книжных магазинов всегда вызывали у меня уважение. Эти были не такие. В выражениях их лиц стояла неприкаянность. Первая же пара продавцов, с которыми я столкнулся, вызывала впечатление людей, взявшихся за продажу книг на улице не по призванию, а по жестокой жизненной необходимости. Они ухватились за эту работу, как хватаются за последнюю спасительную соломинку. По их лицам было видно, что они прошли довольно тернистый путь, чтобы остаться на плаву. Взгляды их излучали привычное недоверие: «Опять ничего не купят».

Очевидно было, что задавать им любые вопросы о книгах, которыми они торгуют, бесполезно и бессмысленно. Книги для них были просто товаром.

Но я все же не удержался, взял одну книжку и раскрыл наугад. Запах свежей типографской краски обдал ностальгией, как обдает ресторанный запах после рабочей столовки. В глазах продавца мелькнула надежда на покупку и медленно гасла, пока я возвращал книгу на место. Следом за этим привилегированным сословием книжного развала, имеющим выход на книжные склады, располагались хлипкие алюминиевые столики и тележки продавцов, давно шагнувших в пенсионный возраст. Тут и ассортимент книг наличествовал совершенно иной. У них в основном присутствовали раритеты прошедшего столетия, к которым эти продавцы были когда-то причастны. Кроме старых книг, на их прилавках лежали всевозможные значки, перочинные ножички, зажигалки, пленочные фотоаппараты, другие бытовые безделушки и предметы. Все они честно отслужили свой срок – и продавцы, и их незатейливый товар. Изначально у нового режима отпала потребность в людях. Их списали со счетов и поместили на пенсионный склад с минимальной расценкой за хранение. Веревочка ностальгии потянулась в прошлое. И на свет выплыла вся подноготная былых времен. Были здесь различные книги, украшавшие этажерки, книжные полки и шкафы советских лет, – от школьных учебников до подписных многотомных изданий, литературных антологий и подшивок различных журналов. Это была своеобразная кунсткамера оставшейся за бортом эпохи. Из этих продавцов редко кто поднимал глаза на потенциальных покупателей. Наличествовали скорбно опущенные головы и смущенные взоры на лицах. Впрочем, и потенциальные приобретатели раритетов себя не проявляли. Прохожих было мало, все они спешили по своим делам, не задерживаясь у этой тоскливой и печальной галереи. Мои неторопливые шаги изредка привлекали внимание продавцов, они поднимали на меня тусклые взгляды и тут же опускали глаза долу. Это были взгляды оставшихся без хозяина собак. Но стоило только с ними заговорить, и престарелые продавцы, польщенные вниманием, радостно отзывались на него, как бездомная собака начинает вилять хвостом при виде потенциального хозяина. Мне достаточно было приветливо сообщить: «Какое редкое издание!» или сказать: «Это была одна из моих любимых книг в юности», и пожилые люди сразу становились словоохотливы. Они раскрывались, как бутон орхидеи под лучами солнца. Они начинали фонтанировать рассказами о книгах, писателях и случаями из своей жизни.

В конце концов из их слов следовало, что все они надеются пристроить свое богатство в хорошие руки. Переживали, что все эти книги канут макулатурными связками на помойках. Но еще они тщательно и смущенно скрывали, что деньги, вырученные от продажи, существенно пополнят их скромный пенсионный бюджет. Отнекиваясь от покупки, я, виновато бормоча, пихал некоторым из них под книги денежные купюры. Они смущенно возражали, но потом благодарили. Господь, внимая их словам, отмеривал мне здоровье совковой лопатой.

Глава 3. Оступиться можно и на ровном месте

Однако один столик все же привлек мое внимание особенно. На нем лежали предметы явно на порядок старше тех, что были на соседних прилавках. Хозяин этого антиквариата, человек неопределенного возраста, сидел на складном стульчике с независимым видом и значительным лицом. В отличие от его сотоварищей, в его облике не было и тени смущения. Внешне он выглядел довольно странно. Одет он был как представитель респектабельного общества времен предметов, которые демонстрировал. Темный двубортный сюртук с высоким воротником, жилетка в тон сюртука, белая сорочка, перехваченная у горла шейным платком. Ему не хватало только цилиндра на пышную шевелюру, побитую сединой. Довершал его наряд наброшенный на плечи пуховый платок. Платок, как театральный занавес, скрывал несоответствие времен нынешних и прошлых. Отсутствие смущения у продавца резко контрастировало со всеобщим унынием здешних обитателей и вызывало если не удивление, то интерес. Собственно, предлагаемый им товар и должен был располагать хозяина скорее к гордости, чем к унынию. По виду продавца можно было причислить к одному из успешных антикваров, который случайно оказался на периферийных гастролях. Причислить его к обанкротившимся неудачникам, лишившимся магазина не поворачивался язык. Замысловатые подсвечники, антикварные письменные принадлежности от чернильниц с настоящими гусиными перьями до походных шкатулок-бюро. На столе стояла пара колокольчиков с деревянными ручками для вызова слуг, лежал костяной нож для вскрытия писем, карманные часы «Павел Буре», россыпь прекрасно сохранившихся бронзовых пуговиц с двуглавыми орлами от мундиров, перочинный ножик с перламутровыми накладками. Предназначение всех предметов, выставленных на продажу, не вызывало у меня сомнений, кроме одного. Удивление вызвал цилиндр, состоящий из нескольких дисков. Диски были выполнены из янтаря, яшмы, малахита, нефрита и других дорогих поделочных камней. К ним в хаотическом порядке крепились бронзовые накладки. Эклектичность цилиндра вызывала одновременно чувства несуразности, любопытства и растерянности. Я перевел взгляд на хозяина этого мини-музея. Он с отрешенным и независимым видом взирал мимо меня. Казалось, меня для него не существовало. Я, приободренный предыдущими контактами с местными обитателями, попытался привлечь его внимание:

– Можно посмотреть эту вещицу?

Антиквар устремил на меня орлиный взор. Наряду с нарочитой важностью в его взгляде присутствовало если не любопытство, то интерес. Пару секунд он меня молча изучал, а потом сделал величественный жест рукой, означавший: «Смотрите, все к вашим услугам».

Я взял цилиндр в руки, пытаясь понять его назначение. Я крутил его в руках и так и сяк, рассматривая со всех сторон. То, что в этом предмете присутствовал какой-то скрытый замысел, было несомненно. Но угадать этот замысел мне было не под силу. Я прикинул в уме, что изготавливать скуки ради такую уникальную вещь никто не станет. Во-первых, тут чувствовалась рука мастера, во-вторых, дороговизна материалов этого предмета не вязалась с тем, что это просто несуразная безделушка. А вот смысл и назначение предмета от меня ускользали, ставили в тупик и оставались загадкой. Я снова взглянул на антиквара и чуть не поперхнулся. Он изучающе смотрел на меня, со скептицизмом и насмешкой. Казалось, он заключил сам с собой пари, соображу ли я, что здесь к чему, или нет. Сделав над собой усилие, я решился на вопрос:

– А для чего это вещица служит?

Антиквар продолжил меня разглядывать с видом, мол, догадайся сам с трех раз. После этого он устало вздохнул и выдвинул из-под своего стульчика два деревянных футляра. Из одного он достал секстант, из другого – астролябию. Приложил к глазу окуляр секстанта и покрутил его регулировочный верньер. Затем он принялся за астролябию. Пока он манипулировал с приборами, у меня складывалось ощущение, что странный продавец избрал такой оригинальный способ от меня отделаться. Решил продемонстрировать свое пренебрежение и презрение к никчемному посетителю. Во всяком случае, я воспринял его поведение именно так. Я уже собрался тихо ретироваться, когда раздался скрипучий голос антиквара:

– Дата рождения.

Произнес он это совершенно бесстрастным и бесцветным голосом. Я от неожиданности опешил и инстинктивно решил уточнить, к кому обращены его слова:

– Моя?

Он поднял на меня холодный взгляд и устало вздохнул:

– Свою дату рождения, молодой человек, я прекрасно знаю. Ваша, ваша дата рождения, сударь.

Я был ошеломлен таким поворотом дела. В моей голове роились непонимание, удивление и любопытство. Его поведением я был просто выбит из колеи. Это не позволяло ни сосредоточиться, ни вступить в осмысленную дискуссию с антикваром. Инстинктивно, на автомате я назвал ему свою дату рождения. Он посмотрел на лимб астролябии, поморщился и проскрипел:

– Сто рублей.

Я окончательно выпал в осадок от удивления:

– Сто рублей? За что?

Антиквар уставился на меня недовольным взглядом:

– Вы интересовались назначением этой вещи? – он указал на цилиндр, который я вернул на его прилавок. Я обескураженно промямлил:

– Ну интересовался.

У меня появилось ощущение, что он надо мною просто решил подурачиться. Ожидая взрывов хохота, я с опаской скользнул взглядом по другим продавцам. Я был уверен, что по своей наивной рассеянности угодил в дурацкую переделку. Но любопытство подталкивало к выяснению развязки, пусть и позорной для меня. Однако откровенных признаков розыгрыша у окружающих не наблюдалось. Кто-то из них смущенно отводил взгляды, другие отрешенно смотрели на происходящее. Это меня не слишком успокоило. В голове мелькнуло: «Понятно, ждут, когда станет совсем смешно и можно будет смеяться. Похоже, я не первый, кого здесь так разводят».

Моя самонадеянность запоздало попыталась вернуть мне самообладание: «Спокойно! Все можно разрулить. Ситуация банальная. Главное, держать себя в руках и реагировать на все уверенно и с юмором. Это хорошее оружие против наглецов». Я приветливо улыбнулся. Возможно, моя улыбка со стороны выглядела жалкой, но мне в тот момент казалось, что я взял ситуацию под контроль. Мой голос действительно был мягок:

– Я просто вас спросил, что это за вещь и каково ее предназначение.

Ответ антиквара был неожиданным, он скривил губы и изучающе посмотрел мне в глаза:

– Эта вещь, сударь, изменяет судьбу.

Мое удивление непроизвольно рванулось наружу:

– Каким образом?

Антиквар повторно продемонстрировал свое недовольство скрипучим голосом:

– Это уже второй вопрос. Его всегда задают. Сто рублей, и я вам это продемонстрирую.

В моей голове пронеслось: «Он даже не скрывает, что так пошло разводит людей на деньги. Цирк шапито, тараканьи бега». Я понимающе кивнул головой и двинулся дальше.

На протяжении нескольких дальнейших шагов я делал вид, что рассматриваю содержимое следующих импровизированных прилавков с книгами. Но сосредоточиться на рассматриваемом совершенно не мог. Моя голова превратилась в японское татами, на котором мысли состязались за истину:

– Ну ясно же, что банальное рыночное разводилово.

– Но все же интересно. Довольно необычный аттракцион для книжного развала.

– Непонятная штуковина. Ясно, что ею будут интересоваться.

– Любопытство – тот самый крючок, на который попадаются девять из десяти людей. Почему бы на этом не зарабатывать?

– А вот я проявил смекалку и не дал себя развести.

– Хочешь сказать, что все вокруг дураки, один ты умный? Тогда скажи, что это за вещица и зачем нужна?

– Да ни за чем она не нужна! Господи, ну мне по крайней мере понятно, что это разводилово.

– Уверен?

– Уверен!

– Ну понятно тебе, и прекрасно. Пусть ты умный, остальные дураки.

– Знаешь, зачем люди в цирк ходят? Все ходят, и дураки, и умные. И все прекрасно понимают, что их будут дурачить. За удовольствием они ходят. И готовы за это платить.

– Господи, сто рублей не такие уж большие деньги. Ты здесь оставил уже значительно больше и ничего не приобрел. Отдай еще сотню, не убудет.

– Как это не приобрел?! Я помог людям в трудную минуту. Я приобрел самоуважение за незначительную плату.

– Ладно, ладно, тешь себя этими глупостями на здоровье.

– Потом ведь будешь мучиться, что не узнал, в чем тут хитрость заключена.

– А все-таки интересно, что он собирался мне показать?

– Секстант, астролябию достал. Делал вид, что умеет ими пользоваться. Смешно. Такими фокусами только детишек развлекать.

– А почему, собственно, смешно?

– Потому, что это не так уж и сложно. Практически все моряки этим раньше владели, пока электроника все не заполонила.

– Скажи еще, что все моряки таблицы Брадиса знали наизусть.

– Сейчас про эти таблицы вообще никто не помнит. А, да что там говорить, народ не знает, как выглядит логарифмическая линейка, у всех теперь компьютеры имеются.

– Стоп, погоди, но он же что-то для меня проделал, а не просто хотел слупить деньги на ровном месте. Любая работа должна быть оплачена.

Самолюбие обиженно взвилось:

– Нашел отмазку! Вот именно, что должна! Тебе много заплатили за твою писанину? Шиш с маслом тебе заплатили.

– Ладно, ладно, угомонились, эмоции в сторону. Собственно говоря, действительно, сто рублей – смешные деньги за интересное зрелище.

Я развернулся назад и двинулся к антиквару, на ходу роясь в кошельке.

Сторублевая купюра легла на столик антиквара:

– Показывайте.

Антиквар взглянул на свои ручные часы и перевел на меня невозмутимый взгляд:

– Двести рублей.

Я скептически хмыкнул:

– Хотите отыграться и наказать меня за упрямство?

Антиквар выразительно скривил рот, посмотрел мне в глаза:

– Цена зависит от вероятности успеха. Видите ли, сударь, это не всегда успешно срабатывает.

Я усмехнулся:

– Я об этом сразу догадался.

Антиквар сложил руки на груди и слега поморщился:

– Ну если догадались, то подходите через десять минут. Цена будет снова сто рублей.

Я достал еще одну купюру и раздраженно буркнул:

– Все понятно. Вот двести рублей.

На этот раз антиквар скептически и ехидно улыбнулся:

– Да ни черта вам не понятно, сударь.

Он еще раз взглянул на свои часы:

– Тысяча рублей!

От такой наглости у меня отвалилась челюсть:

– А через минуту вы скажете: «Две тысячи»? Так, что ли?

Антиквар недовольно скривил лицо:

– Тысячу сейчас или приходите позже. Минут через десять, со своими ста рублями, я вам еще и скидку сделаю на пятьдесят рублей.

В голове пронеслось: «Да что я торгуюсь, как баба на базаре? Тысяча так тысяча. Плевать».

Но судьба распорядилась иначе. В моем кошельке оставалось только пятьсот пятьдесят рублей, о чем я и сообщил моему визави.

Тот отреагировал быстро:

– Должны будете, сударь. Потом занесете.

Он схватил цилиндр и стал вращать его диски относительно друг друга, как заводят детские игрушки. И тут же поспешно выкрикнул:

– Руку, сударь.

Я озадаченно вытаращил глаза. Антиквар настойчиво повысил голос:

– Подставьте ладонь! Ну же! Быстрей!