Kitobni o'qish: «Караван дурмана»
Спросил у людей: «Где герой?»
Ответили мне: «Он погиб на войне».
Другие сказали: «Oн выиграл битву и теперь отдыхает».
Их слова носит ветер, но правды не знает никто.
Тао Юаньмин (365–427)
Глава 1
Степь да степь кругом
Незадолго до наступления темноты небо над степью окрасилось в совершенно фантастические цвета. Еще несколько минут назад облака напоминали то ли заурядные клубы серой пыли, то ли отару тонкорунных овец, и вдруг – хоп! – получилась страна багровых туч какая-то, а не земной пейзаж. Если подобный закат увидишь на картине, ни за что не поверишь, что такое бывает на самом деле.
Под этим пламенеющим небосводом было легко представить себя перенесшимся на другую планету, к примеру на Марс. Хотя в степи не место человеку с богатым воображением. Впечатлительным натурам тут делать нечего. В этих диких местах обитали люди совсем другого склада, ни черта не смыслящие в живописи и поэзии, но зато научившиеся выживать. Любой ценой. Всем смертям назло, а смертей этих рыскало вокруг превеликое множество.
Самые энергичные и предприимчивые из здешних жителей уже спешили к месту событий, и всем им было глубоко плевать на красоты родного края. Позади суровая затяжная зима, однако до настоящей весны еще далеко, всего лишь март на дворе. Голодно, холодно, тоскливо. Жрать нечего, печи топить нечем, источников существования – раз-два и обчелся. Трупы расстрелянных в степи водителей-дальнобойщиков – огромная удача для всех. Подарок судьбы. Весть о том, что их поубивали и побросали как попало, принес пятилетний внук старухи Кунанбаевой. Вообще-то он ходил к оврагу, чтобы наломать там сухого ковыля для растопки, а потом приволок охапку этой дряни домой, за что был нещадно бит суеверной бабкой, заголосившей на всю округу: «Смерть накличешь, дурья твоя башка! Смерть!» Ближайшие соседи, заслышавшие шум, живо смекнули, что к чему, и, не тратя времени на урезонивание полоумной Кунанбаевой, кинулись в степь, торопясь опередить друг друга. Деньги у убитых наверняка отобрали нападавшие, но зато остались наручные часы, перочинные ножи, зажигалки, добротная одежда, обувь. Тот, кто несколько лет проходил в самодельных галошах из автомобильных покрышек, умеет ценить фабричные сапоги на литой подошве или китайские кроссовки, одни замечательные шнурки которых могут сгодиться для сотни разных дел. Тому, кто провел зиму в драном свитере из козьей шерсти, не терпится обзавестись кожанкой или солдатским бушлатом с меховым воротником. А тут целых семь трупов. Широкий выбор.
Если оставить себе лишь самое необходимое, а остальное сменять на продукты, то можно будет разжиться и сухарями, и вяленым конским мясом, и чаем, и даже сахаром. Впрочем, мечты о чаепитии отходят на самый задний план, как только представляешь себе десятилитровую бутыль желтоватого самогона. На столе плюется жиром сковорода с ломтями хорошо прожаренного мяса, в руке стакан, наполненный огненной жидкостью. Вот это праздник! Организм истосковался по выпивке. Брюхо требует, чтобы его поскорее залили спиртным и набили съестным. Под завязку. До отвала.
Воропаев, в прошлом большая шишка – начальник протезной мастерской, судорожно сглотнул набежавшую слюну и ускорил шаг. Он был еще не старым человеком, но отсутствие витаминов и недостаток калорий превратили его в задыхающуюся развалину, еле-еле переставляющую ноги. К тому же Воропаев волочил за собой самодельную двухосную повозку на велосипедных колесах, норовящую завалиться то на один бок, то на другой.
Проржавевшие колеса немилосердно скрипели и выписывали самые неожиданные кренделя. Для того чтобы заставлять их крутиться в нужном направлении, приходилось прилагать немало усилий.
– Ы-эх!.. Э-ых!..
Преодолевая рытвины и ухабы, Воропаев всхлипывал от напряжения, но упорно продвигался вперед. Ему страстно хотелось выпить, однако еще больше хотелось мяса, много-много мяса, настоящей парной свежатины, а не опостылевшей вяленой конины или вонючего бараньего жира. За поясом у Воропаева торчал острый сапожный нож, с помощью которого он рассчитывал разжиться сегодня самыми лакомыми кусками.
На свору обогнавших его собак он посмотрел с завистью, однако без особого раздражения. Бродячие псы окажутся на месте первыми, да только они начнут пиршество не с упругих ляжек, не с ягодиц трупов, а с их внутренностей. Воропаев не столь неразборчив. Он не беззубый старик, чтобы довольствоваться чьей-то порченой печенью или прокуренными дочерна легкими. У него есть тележка, есть остро наточенный нож. И огромное желание дожить до лета, когда из земли попрет всякая съедобная зелень, а разжиревшие суслики потеряют бдительность.
Сусликов на своем веку Воропаев переел множество, а человечину попробовал только однажды и остался от нее не в большом восторге. Но дикая степь не то место, где можно привередничать и перебирать харчами. Здесь кто смел, тот и съел, а кто не съел, тот протянул ноги – на радость ближним.
Переводя дыхание, Воропаев оглянулся, прищурил подслеповатые глаза. Далеко позади виднелась фигура коротконогого казаха, который уже никак не успевал прийти к финишу первым. Правда, разрыв между соперниками медленно сокращался. Если Воропаеву приходилось тянуть за собой шаткую повозку на разболтанных колесах, то казах шел почти налегке – с пустым рыжим портфелем из свиной кожи.
С этим самым портфелем он когда-то летал самолетами Аэрофлота в командировки по всему Союзу Советских Социалистических Республик. То было славное времечко! Из Актюбинска – в Усть-Каменогорск, оттуда – в Ашхабад или даже в Норильск. Калейдоскоп событий, море впечатлений. Тулиген Жизебекович являлся тогда председателем заготконторы, прилично зарабатывал и мог иметь столько женщин, сколько позволяло здоровье.
Кого только он не переимел в эпоху развитого социализма! Буфетчицы, кладовщицы, проводницы, администраторы гостиничного хозяйства – всех не перечислишь. Однажды, удачно сбыв шкуры крупного рогатого скота, Тулиген Жизебекович заманил в свой номер сразу двух балерин из Минска, а в другой раз, подзаработав на костной муке, уложил в постель настоящую актрису с киностудии имени Довженко, роскошную женщину, умевшую кричать на разные голоса и задирать ноги чуть ли не до самого потолка. Вот это было кино! Вот это были танцы маленьких лебедей!
Потом продажные политики предали свой народ, Союз развалился, заготконтора тоже, все пошло прахом. В последние годы Тулиген Жизебекович сожительствовал с паршивой овцой и почти перестал мечтать о чем-то большом и светлом. Он подозревал, что у него уже никогда не будет ни стада верблюдов, ни табуна лошадей, ни даже одной-единственной ладной кобылки, для общения с которой в доме имелась специальная резная скамеечка, доставшаяся Тулигену Жизебековичу по наследству от деда, знатного чабана совхоза «Заря Востока». Скамеечка да воспоминания – вот и все, чем оставалось гордиться внуку.
Вынужденный довольствоваться дряхлой одноглазой овцой, он потерял вкус к жизни, все чаще чувствовал себя никчемным неудачником, напрасно коптящим небо. Откуда взяться уважению сородичей, если у тебя нет хотя бы тридцати голов скота или надела земли с нефтяной скважиной? Где взять деньги, чтобы обзавестись женой или безотказной лошадкой?
Еще вчера ответов на эти и другие жизненно важные вопросы не было. Но сегодня в портфеле Тулигена Жизебековича лежали плоскогубцы, и если хотя бы у одного трупа обнаружатся во рту золотые коронки, то не все потеряно. Главное – верить в удачу и не сдаваться. Это понимала даже слабоумная Верка Смердючка, ковылявшая следом за Тулигеном Жизебековичем. Писаной красавицей ее не назвал бы даже обкурившийся анаши скотовод, но в недавнем прошлом она пользовалась блистательным успехом среди местных ухажеров.
Являясь единственной молодой бабенкой в округе, Верка всегда могла рассчитывать на добрый бакшиш от навещающих ее мужчин. Любви все возрасты покорны, так что в Веркиной хибаре не переводились леденцы и махра, керосин и сушеная кукуруза. Она могла позволить себе кормить кошку требухой каждой второй забитой в округе коровы и помнила, каково на вкус сгущенное молоко. В Веркином сундучке по сей день хранились бусы из искусственного жемчуга, еще не очень дырявые колготы с искрой и набор польских теней, но все это были остатки былой роскоши. Рог изобилия иссяк.
Минувшей зимой пьяненькая Верка, удравшая в степь от заезжего прапорщика, гонявшегося за ней с офицерским ремнем, отморозила ноги. Отогретые в тепле, они начали гнить, а потом пошли язвами, в которых завелись черви и белые личинки. Единственным средством от этой напасти была человеческая моча, и Верка лечилась ею самостоятельно, потому что все ухажеры от нее моментально отвернулись. В доме установился такой невыносимый дух, что даже кошка от Верки сбежала, тем более что для нее тут наступили голодные времена.
К марту ноги у Верки Смердючки кое-как зажили, зато живот прилип к позвоночнику. Обмотав ступни кусками дерюги, она, кряхтя и охая, слезла с холодной печи и отправилась в трудный путь. Для переноски добычи был прихвачен куль из конской шкуры, прошитый конскими же жилами. Такие служили казахам вместо гробов.
Померший недавно сосед слезно просил Верку похоронить его, согласно местным обычаям: до захода солнца, сидящим в мешке, семикратно замотанным в белую ткань. Но Верка отрез материи и куль сберегла, а старика закопала на огороде без лишних церемоний, в одних только сопревших подштанниках, к которым и прикоснуться-то было противно.
«Покойникам все равно, куда они обращены лицами – на восток или на запад», – сказала себе рассудительная Верка.
Мертвым древние традиции – все равно что припарки, от которых никакого толку. Радуйся, если после смерти тебя землицей кое-как забросают, а то ведь оставят собакам на съедение, вот и все твое высокое предназначение.
* * *
Эти семеро, которых пощелкали в степи лихие люди, валялись вповалку. Судя по всему, расстреляли их во время привала – быстро и внезапно, а потом сволокли до кучи, чтобы добить раненых расчетливыми выстрелами в лицо. Карманы у всех вывернуты, штаны спущены до щиколоток, куртки вспороты ножами. Если у водителей и водились деньжата, то бандиты их нашли и оприходовали. Даже пальцы некоторым жертвам не поленились отрубить, заприметив на них обручальные кольца.
Не беда, решил Воропаев, гораздо хуже было бы, если бы трупы облили соляркой и подожгли. Но бандиты пожалели горючее, так что тут одних шмоток на тыщу рублей осталось. Простирнуть, высушить, заштопать – и будут как новенькие. В смысле – одежки, а не их обладатели. Убитых мужиков уже не починишь, не воскресишь. Собаки успели потрепать их немного, а им хоть бы хны. Лежат, уставившись пустыми глазами в небо, и никак не реагируют на происходящее. Все плохое, что могло с ними случиться, уже случилось.
Воропаев бегло осмотрел поле боя, но ничего примечательнее стреляных гильз не обнаружил. Фуры, которые мужики вшестером перегоняли через Казахстан, само собой, исчезли. Судя по следам протекторов, грузовиков было три. Плюс легковушка, в ней, надо полагать, ехал седьмой. Теперь никто никуда не едет. Земля под трупами пропиталась кровью. У собак, собравшихся вокруг, морды тоже в крови.
Вспугнутые появлением Воропаева, они прервали пиршество и теперь дружно облизывались, не спеша уступать добычу человеку. За минувшую голодную зиму собаки опаршивели и отощали до такой степени, что им приходилось стоять на широко расставленных лапах. Казалось, достаточно сильного порыва ветра, чтобы опрокинуть все это шелудивое воинство.
– Пшел вон! – прикрикнул Воропаев на крупного серого кобеля, скалящего зубы поодаль.
– Воф! – простуженно отозвался тот. – Воф, воф! – По всей видимости, это был вожак стаи. Заставить отступить его – значит одержать победу без боя.
– Га, га! – воинственно заорал Воропаев, размахивая своим кривым ножом направо и налево. Однако шажки, которыми он пошел на противника, были мелкими, семенящими.
– Урррунннггг… – вожак ответил человеку низким утробным ворчаним и пригнул башку к земле.
Настоящая ночь еще не наступила, но глаза у кобеля поблескивали совершенно волчьим блеском. Воропаев вдруг понял, что напрасно он так рвался опередить остальных. Собаки ни за что не осмелились бы вести себя так нагло, окажись он тут не один.
– Поднажми, ну! – крикнул он ковыляющему вдали Тулигену Жизебековичу. – Плетешься, как беременная куропатка!
Тугоухий казах не расслышал, принял возглас Воропаева за требование остановиться.
– А с какой стати ты тут раскомандовался? – возмутился он, независимо помахивая портфелем. – Ты эту степь купил, да?
– Говорю, быстрей сюда иди! – занервничал Воропаев. – Дело есть!
Половина стаи сместилась влево, явно готовясь обойти его с тыла. Остальные псы сгрудились рядом с вожаком, их грязные загривки щетинились.
– Какое дело? – обеспокоился Тулиген Жизебекович. – Там есть живые, да? Убивать никого не стану, даже не проси. Пусть сами подыхают.
– Все, кому надо было, уже передохли, – отозвался Воропаев, стараясь не выдавать голосом охватившей его растерянности. – С людьми проблем нет. Тут собаки обнаглели, понимаешь. Пугнуть надо.
– Так пугни.
Тулиген Жизебекович взмахнул портфелем, показывая, как, по его мнению, следует это проделать.
– Фу! – заорал Воропаев самым страшным голосом, на который был способен. – Пшли нах-х!..
Рыжая шавка, метнувшаяся было ему под ноги, отпрянула и залилась остервенелым лаем, подхваченным всей сворой. Серый вожак молчал. Но расстояние между ним и человеком сократилось. Нельзя было спускать с него глаз, вот в чем дело.
– Не подходи, тварь!.. Убью!..
Пятясь, Воропаев прижался спиной к своей повозке. Ему уже не хотелось мяса. Ему хотелось домой. Он тоскливо оглянулся и увидел, что проклятый казах потрусил в обратном направлении, торопясь слиться с темнотой. В сумерках виднелась еще одна человеческая фигура, кажется, женская, но она тоже не собиралась вмешиваться в события. Нужно было выкручиваться самостоятельно.
Ага! Вспотевшая ладонь нащупала в кармане полный спичечный коробок. Это то, что надо. Собаки боятся огня. Главное, не поворачиваться к ним спиной и не убегать. Поводов для паники нет, ведь, убравшись подальше от трупов, Воропаев сразу окажется в полной безопасности. Он ведь не собирается отнимать добычу у этих одичавших тварей, он может подождать, пока они насытятся, он не гордый.
– Тихо, тихо, – забормотал Воропаев увещевающим тоном, – успокойтесь, собачки. Вы тут кушайте, а я пойду, ладно?
– Грр!
Кудлатая уродина с обрубленным хвостом попыталась цапнуть его за ляжку, но Воропаев вовремя пнул ее ногой в морду и устремился бочком в сторону, не забывая прижиматься спиной к повозке.
Вожак серой тенью двинулся следом.
Пшт! Вспыхнувшая спичка сразу погасла, пришлось зажигать новую. Засверкали отразившие ее свет собачьи глаза. Как будто гирлянду вокруг Воропаева развесили. Но ничего праздничного в этих огоньках совсем не было.
– Все, все, – приговаривал Воропаев, вертя головой по сторонам, – я ухожу, угомонитесь, черти проклятые… Оп-па!
Он метнул горящую спичку в поджарого пса, припавшего к земле у самых его ног, и попятился, выискивая свободное пространство между мерцающими в темноте глазами. Пес клацнул зубами и поджал хвост.
– Ага, не нравится? – приободрился Воропаев. – Не на того напали, твари! Ишь, нюх совсем потеряли!.. Прочь! Прочь!
Пшт!.. Пшт!.. Пшт!.. Спички вспыхивали одна за другой и летели в оскаленные морды, заставляя псов соблюдать дистанцию. Воропаев уже выбрался из собачьего круга и продолжал отдаляться от опасного места задом наперед, ежесекундно зажигая свои крошечные факелы. Серый вожак, опустив морду до самой земли, следовал за ним, но уже не рычал. Просто смотрел исподлобья. Чего-то ждал. Чего?
– Ну, что уставился, волчара?! – завопил Воропаев, страдая от пережитого унижения. Его вынудила отступить горстка каких-то шелудивых псов, многих из которых он еще помнил как соседских бобиков и тузиков. – Вот изловлю тебя – и на шапку! – мстительно пообещал он, потрясая ножом. – Всех перебью поодиночке, вы еще меня попомните!
К этому моменту две маленькие железы, расположенные в верхней части почек, вырабатывали в организме Воропаева столько адреналина, что сердце едва успевало перекачивать обогащенную кислородом кровь. Подкожные сосуды во избежание больших кровопотерь в случае ранения рефлекторно сузились. От этого дыхание Воропаева участилось до предела, а волосы на его голове зашевелились, как в те древние времена, когда шерсть его далеких предков вздыбливалась в случае опасности, придавая им более грозный и устрашающий вид.
Для одних адреналин является стимулятором страха, для других – борьбы, для третьих – бегства. Что касается Воропаева, то он был готов к любому повороту событий. Его надпочечники функционировали безукоризненно, а руки безустанно зажигали спички и разбрасывали их по сторонам, не позволяя собачьей стае перейти в наступление.
– Вот вам!.. Получайте, уроды!.. Вот!.. Вот!..
Когда под ноги подвернулась сусличья нора и Воропаев упал, больно ударившись копчиком, он скорее удивился, чем испугался. Инстинктивно поджал ноги, намереваясь то ли встать, то ли защитить пах. В этот момент ухо обожгло нестерпимой болью, и он вскрикнул, наугад ткнув ножом в темноту.
Шавка, отхватившая ему мочку уха, кубарем покатилась по земле.
Рафф! Следующая собака, ошалевшая от будоражащего запаха адреналина, вцепилась Воропаеву в левое плечо, урча от ярости и вожделения.
– На тебе!.. На!.. На!..
Отчаянно орудуя ножом, он исполосовал впившуюся в него морду крест-накрест, после чего собака отпрянула в темноту, издавая пронзительные сипящие звуки. Она терла голову лапами, как будто вознамерилась выцарапать себе глаза, и вертелась волчком, не находя себе места. Но торжествовать победу было рано. Подчиняясь неуловимому движению вожака, вся свора ринулась на человека одновременно, сатанея от собственной решимости и отваги.
Раз! – Воропаев воткнул лезвие ножа прямо в выпученный собачий глаз. Два! – отсек упершуюся ему в грудь лапу. Три! – вспорол мохнатое брюхо, покрытое репьями и сосульками грязи.
И тогда в середину свалки прыгнул серый вожак, слишком осторожный, слишком коварный, чтобы атаковать вооруженного противника первым.
Ох-х! Воропаеву показалось, что его горло схватили горячими щипцами, стиснули как следует и рванули на себя – вместе с кожей и жилами. Пальцы, сжимающие рукоять ножа, ослабли.
– Уйди! Уйди! – завопил он, но вместо крика прозвучало какое-то жалкое карканье. Проклятый кобель повредил ему голосовые связки.
Держась обеими руками за шею, Воропаев упал на спину и стал отталкивать наседающих псов ногами. Горло взмокло от уха до уха, но дело было вовсе не в том, что пасть вожака оказалась очень уж слюнявой, как отстраненно предположил Воропаев. Это хлестала кровь из вспоротых зубами сонных артерий, расположенных по обе стороны шеи. Мозг, лишенный притока крови, заработал в аварийном режиме, перемежая рефлекторные импульсы с совершенно бредовыми отрывочными видениями.
– Ох, – простонал он, отстраненно глядя на кудлатую морду, протиснувшуюся между его ног. Всякий раз, когда собачьи челюсти, приоткрывшись, захватывали очередной комок плоти и стискивались вновь, у Воропаева темнело в глазах, и он совершенно переставал видеть собак, рвущих его на части.
Вокруг стоял яростный, неумолчный гвалт, а он ничего не слышал. Вожак давился оторванным лоскутом воропаевской кожи, да только ему было уже все равно. Но он был жив, он дышал, он еще на что-то надеялся. До тех пор, пока степь не погрузилась в совершенно непроглядный мрак, в котором не было ни луны, ни звезд, ни самого Воропаева, так и не полакомившегося напоследок человечиной.
Глава 2
Тень на плетень, в результате – хренотень
Яртышников с удовольствием поерзал в своем новом кресле. Солидное, добротное, основательное, под стать обладателю. Вся эта новомодная офисная мебель не для него, не для Яртышникова. Он ведь не какое-нибудь дерьмо на палочке, чтобы вертеться туда-сюда на своем рабочем месте как заведенный. Он директор автотранспортного предприятия «Монтажник». С недавних пор весьма прибыльного предприятия. Преуспевающий директор. Прочно сидящий на своем массивном кожаном кресле стоимостью 21 086 рублей сколько-то там копеек.
Водитель-дальнобойщик за такие деньжищи должен месяца четыре без продыху вкалывать, недоедая, недосыпая. Яртышникову, чтобы заработать на свой хлеб с маслом, достаточно переговорить с нужными людьми и поставить подпись под выгодным контрактом. У него есть голова на плечах, поэтому именно под его задницей поскрипывает кожей новехонькое итальянское кресло за семьсот баксов. А его шоферюги трясутся на водительских сиденьях и до одурения крутят баранку, экономя на суточных и командировочных. Каждому свое. Яртышникову чужого не надо, но и своего он не отдаст. Это должны понимать все, тем более теперь, когда кривая успеха резко поползла вверх.
– Зоя, – утробно произнес он, утопив кнопку селектора до отказа, – долго я еще буду ждать?
– Иду-иду, Николай Петрович, – всполошилась невидимая секретарша, – тут чайник барахлил, пришлось просить ребят починить.
– Починили? – осведомился Яртышников, оглаживая пальцами гладко выбритый подбородок с ямкой.
– Починили, Николай Петрович. Вода уже закипает.
– А кипятильник у тебя имеется, Зоя?
– Имеется, – растерялась секретарша, – старенький, правда, нагревается через раз.
– Ну-ка, возьми этот старенький кипятильник, – сказал Яртышников, не сводя глаз с селекторного аппарата. – Взяла?
– Взяла…
– Теперь включи его в сеть.
– Он ведь перегорит, – заволновалась секретарша. – Кипятильник просто так включать нельзя, его обязательно в воду сунуть нужно.
– Совсем не обязательно в воду, – заверил ее Яртышников. – Сунь его себе, знаешь куда?..
В приемной сделалось тихо.
– Засунула? – осведомился Яртышников, лаская пальцем ямку подбородка.
– Николай Петрович, зачем вы так?.. Я же не виновата… Я вам сейчас чайку свеженького…
– Чай, Зоенька, можешь залить себе туда же, куда я порекомендовал тебе вставить кипятильник. Может быть, хоть это заставит тебя быть расторопнее.
Голос секретарши задрожал:
– Зачем же вы так, Николай Петрович, обидно ведь. Столько лет вам верой и правдой служу, а вы…
Слушать эти причитания было тошно. Яртышников фыркнул и отключил селекторную связь.
– У, корова старая, – проворчал он, откинувшись на спинку кресла, – курица безмозглая. Квохчет, квохчет…
Нет, надо молодую деваху завести, исполнительную, шуструю. Придя к столь неожиданному решению, Яртышников цокнул языком и скорчил значительную мину. Секретаршу нужно подобрать такую, чтобы без всякого чайника кипятком писала, от одного только желания угодить начальству. У Зои ни рвения настоящего нет, ни изюминки. Раскладывать ее на столе – все равно что резиновой куклой из секс-шопа пользоваться. Ни уму ни сердцу. Кроме того, бельишко у Зои ни к черту, а все ее сексуальные фантазии ограничиваются умением пыхтеть, как паровоз, да отдуваться под начальником. Об этом ли мечталось, когда начинал свой бизнес, добиваясь всеми правдами и неправдами приватизации заводского автопарка?
Вздохнув, Яртышников взглянул на настенный календарь с грудастой девахой, зазывно изогнувшей стан на фоне Кремлевской стены. Белозубая, ухоженная, с серьгой на пупе. Такие в Курганске не водятся. Или в столице лицом торгуют, или за границей тем же самым занимаются. Грустно сознавать это. Слово «родина» для молодых – пустой звук. Красивая жизнь да собственное благополучие – вот и все современные приоритеты. «Нет, слишком юные и длинноногие не для меня, подумал Яртышников. Во-первых, деньги будут выкачивать почище любого пылесоса, пользуясь своими внешними данными. Во-вторых, приобретать на эти деньги всякие легкомысленные наряды и ошиваться в них по дискотекам. Тогда венерическая болезнь обеспечена, целый букет таких венерических болезней. Трихомоноз и экстази – обязательные атрибуты молодежных тусовок. «Девчонки, девчонки, короткие юбчонки» – знаем мы эту песню, наслышаны».
Яртышников забросил руки за голову. Нет, секретарши должны быть замужними, это избавляет начальство от множества проблем. Ни тебе лобковых вшей, ни уговоров посидеть в ресторане. Зато сексуального опыта не занимать, а это немаловажно. Пусть новой секретарше будет даже под тридцать, прикинул Яртышников, довольный своей рассудительностью. Вот как недавней посетительнице, приходившей наводить справки о своем муже. Ладная, стройная, ухоженная. То, что нужно зрелому мужчине. Правда, у этой характерец – не приведи господь. Стала голос повышать, кулаком по столу стучать. Пришлось послать ее на хрен и вытолкать взашей. Яртышников задумчиво почесал кончик носа. Как же фамилия этой фурии? Гранова? Градова?
– Николай Петрович! – заверещал селектор Зоиным голосом. – Тут к вам на прием явились.
– Кто? – оживился Яртышников, которому давно хотелось как-то разнообразить рабочий день, внести в него свежую струю.
– Они не называются. Они… Да погодите вы, мужчина! – завопила Зоя, надо полагать, уже в спину нетерпеливому посетителю, потому что в следующее мгновение дверь распахнулась без всякого стука.
– В чем дело? – сухо осведомился Яртышников.
Стоило ему взглянуть на посетителя, и желание покрасоваться перед ним в новом кресле пропало. На пороге стоял человек не того сорта, с которым приятно коммерческие тары-бары разводить. Такой не станет нанимать грузовик для транспортировки мороженых окорочков из Кинешмы или переброски партии сельди в Кудымкар. Глядит, словно для удара примеривается, по кабинету идет, как по рингу, целеустремленно, пружинисто и почему-то совершенно беззвучно.
– Я спрашиваю, в чем дело, что вам надо? – повысил голос Яртышников. Слишком резко повысил, почти до той подростковой тональности, в которой пел по молодости лет про клен, про сиреневый туман, про «Аh, girl, girl».
Мужчина остановился у самого стола, оперся на него сжатыми кулаками и обозначил краешком губ нечто вроде улыбки. На вид ему было около сорока, плюс-минус пять лет в любую сторону. Глядя на него, Яртышников внезапно подумал, что с завтрашнего дня необходимо приобрести какой-нибудь тренажер и заняться гимнастикой. А то некоторые типы ходят до самой старости поджарыми и мускулистыми, а ты сидишь, вывалив брюхо на колени, и завидуешь.
– Слушаю, – буркнул Яртышников, делая вид, что ничего особенного не происходит. Ну ворвался к директору автотранспортного предприятия какой-то невоспитанный тип, что тут поделаешь? Хама нужно вежливо выпроводить за порог, а следом гнать в шею нерадивую секретаршу, не умеющую оберегать покой своего босса. Вот только почему незнакомец продолжает молчать, почему не излагает цель своего визита?
Зоя, похоже, прочла мысли Яртышникова и решила их озвучить.
– Между прочим, к вам обращаются, гражданин, – громко заметила она. – Вас русским языком спрашивают, что вам тут нужно, а вы молчите, как глухонемой. Бетховен какой выискался!.. Я ему: «Стойте», – а он прет, как танк…
Окончание тирады Зоя адресовала своему начальнику, напоминая, что она не виновата в случившемся. Из носика электрочайника, с которым она вбежала в кабинет, струился пар.
Машинально отметив это про себя, Яртышников подумал, что баловаться чайком вряд ли придется. Потому что мужчина, не оборачиваясь, сунул под нос секретарше какую-то книжицу и сухо представился:
– Громов. У меня есть разговор к вашему шефу. Так что оставьте нас наедине, а чайник, пожалуйста, не забирайте. Незаменимая вещь для задушевной беседы. Правда, Николай Петрович?
– Э… – Яртышникову было не так-то легко собраться с мыслями, чтобы ответить даже на такой простой вопрос. Лишь проводив взглядом потрусившую к выходу Зою, он сумел выдавить из себя нечто не слишком связное:
– При чем тут чай, интересно знать? Вы, собственно, какую организацию представляете? Позвольте взглянуть на ваше удостоверение.
– Это лишнее, – заверил его Громов, приподнимая чайник над столом. – Честно говоря, удостоверение давно просрочено и никакой юридической силы не имеет.
Яртышников выпятил влажную нижнюю губу:
– Тогда какого черта вы мне тут голову морочите? Что вы тут машете своей липовой «корочкой»?
– Дело в том, что я пришел к вам как частное лицо к частному лицу, – пояснил Громов, доверительно склонившись к самому лицу собеседника. – Я отец девушки, которая была у вас сегодня утром. Ее зовут Еленой. Фамилию она носит мою – Громова. Так вот, эта самая Елена Громова приходила навести справки о своем муже, а вы выставили ее за дверь, предварительно обложив матом. Припоминаете, м-м?
– А! – запоздало спохватился Яртышников. – А-а-а!
Кипяток в чайнике успел подостыть немного, но поток, хлынувший на брюки директорского костюма, оказался просто обжигающим. Вытаращенные глаза Яртышникова сравнялись размером с его ошпаренными яичками, а Громов продолжал как ни в чем не бывало:
– К вам нанялся поработать молодой человек по имени Андрей Костечкин. Я и моя дочь хотим знать, куда вы его отправили и почему он до сих пор не вернулся из рейса. Это все, что нас интересует.
– О! – страдальчески выкрикнул Яртышников, тряся руками, которыми попытался прикрыть мокрую промежность. Кипятка в чайнике оставалось с избытком, и проклятый Громов явно не собирался ее экономить.
– Звали, Николай Петрович? – Зоино лицо, просунувшаяся в щель приоткрытой двери, выражало тревогу и недоумение.
– Закройте дверь с той стороны и позаботьтесь о том, чтобы нам не мешали, – жестко произнес повернувшийся к ней Громов.
Зоя с видимым облегчением исчезла. Кто она такая, чтобы перечить человеку, представившемуся сотрудником ФСБ? Если сам шеф только пучит глаза и покорно терпит грубые выходки посетителя, то не секретарше учить его хорошим манерам.
– Итак? – спросил Громов, когда дверь в приемную бесшумно закрылась.
На пистолет, выхваченный Яртышниковым из ящика стола, он посмотрел так, словно это был какой-нибудь канцелярский степлер, – мельком, без всякого интереса. После чего сосредоточил мрачное внимание на бегающих глазах собеседника.
Яртышников понял, что зря он хватался за оружие, пока Громов общался с секретаршей. Ему еще никогда не приходилось стрелять в людей, и теперь, сжимая в потной ладони рукоять «вальтера», он начинал подозревать, что уродился не бесшабашным героем вестерна, у которого палец всегда на спусковом крючке.
– Убирайтесь отсюда! – потребовал он без особой уверенности в голосе.
– Разрешение на хранение оружия имеется? – скучно полюбопытствовал Громов, продолжая стоять напротив как ни в чем не бывало.
