Kitobni o'qish: «Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн»
Вступление. Современность как собственность1
– Профессор Каспаро, – сказал Званцев, – я должен поговорить с академиком Окада. Он ждал этой информации всю жизнь.
– Это невозможно, – произнес Каспаро. – Академик Окада умер.
Стругацкие. «Полдень, XXII век»
Дата рождения С. Платонова, автора подмётной книги «После коммунизма», неизвестна. Но точно датируется инициация его проекта. 14 июня 1983 года на Пленуме ЦК прозвучало откровение Андропова: партия не изучила должным образом общество, которым правит, и вынуждена действовать «эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок».
В декабре 1983 года С. Платонов отправил Юрию Андропову первый из серии закрытых докладов. По информации из независимых источников, материал попал в руки к адресату. Дочитал ли тот его – неведомо. 9 февраля Андропов умер.
Вскоре начались конфиденциальные встречи С. Платонова с руководящими деятелями партии и правительства. Документы, которые были тогда предметом обсуждения, преданы гласности ещё в СССР, за два года до Беловежского инсульта.
Несколько лет назад в Википедии обнаружилась развесистая статья «С. Платонов», пестрящая несуразицами с первых строк.
Герой был личностью не «вымышленной», а коллективной, социальной – разницу легко уяснить из той же Wiki. За вычетом ссылок на первоисточники, «Книгу, не предназначенную для печати» ничто не связывает с марксизмом – напротив, это усилие высвободить мысль Маркса из чуждой оболочки, узурпировавшей его имя.
Но нервом всей истории была, конечно, не младогегельянская понятийная математика, в которой авторы Вики-статьи безнадёжно запутались. Главное – экзистенциальный опыт пятилетия встреч с могущественными и бессильными творцами кораблекрушения СССР. Прямо со сцены-палубы, уже уходившей из-под ног, они спускались за кулисы, чтобы вместе с нами разбираться в Марксе и в собственности. И всё было чинно, подавался цековский и кремлёвский чай – а из-под двойных кабинетных дверей тянуло смертным холодком.
Помню первый контакт. Между нами – пропасть стола, посадочной полосой уходящего в глубь кабинета. Стены в дубовых панелях, фаланга телефонных аппаратов, номенклатурный значок на лацкане, шестой десяток члена ЦК против тридцати моих беспартийных. И беседа – прямая, открытая. И физически ощутимый импульс понимания, поверх барьеров смыкающий нас.
Врезались в память две фразы собеседника.
Первая, исполненная сердечной боли: «Полоса великого безмыслия прошла по России!»
И вторая, как бы мимоходом, об очевидном: «В мире существуют только два современных государства – ну, вы понимаете: Союз и Штаты».
Партия на программном уровне провозгласила неизбежность гибели империализма, обещала «закопать» США. А тут один из её идеологов взял, да и стянул понятийным обручем непримиримых врагов. Он ясно видел: это качество – «быть современным» – драгоценное достояние, его завоевание – тяжёлый труд, его потеря – катастрофа. Это братство преодолевших предысторию, оно роднит поверх ядерно-классовых и иных границ. Так у Шекспира роковая сила бросила подростков в объятья, сломав маховик вековой вражды кланов.
Век расшатался. Время изменило русло, устремилось в новый проран между мировыми войнами. И те народы и государства, что бодро держались на стремнине, вдруг очутились в сонных старицах, зарастающих затонах, а то и вовсе в болоте. А две огромные страны, прежде колупавшиеся на отшибе, вдруг понеслись вперёд в потоке нового мейнстрима.
Как они туда попали:
• были обречены на современность – или подвернулись ей под руку?
• эволюционно – либо благодаря мудрому предвидению?
• поймав течение – или перенаправив поток на лопатки своих турбин?
Да и что это, собственно, значит – «современный»?
Мы искали ответы у С. Платонова, спрашивали друг у друга, у авторов умных книг. Но думать об этом становилось не с кем и незачем.
Пророчество сбылось. Безмыслие обернулось бессилием. Грянула катастрофа – и в мире уцелела лишь одна современная страна.
Да полно, уцелела ли? А если да – продержится? И удержит на себе мир?
Способен ли вообще сохраниться однополярный островок современности?
Бывает ли современность частной, корпоративной, национальной, блоковой? Иными словами, возможна ли монополия на современность подобно собственности?
Ладно мы – но обойдётся ли мир без России?
Или уже есть кем заменить нас в тандеме?
Да и почему тандем – быть может, устойчивость мира нуждается в троице?
А для нас, выпавших из современности – заказан ли путь назад?
И точно ли это «назад» – или вперёд?
Чего хочет от нас современность – если ещё чего-то хочет?
Что теряет и что находит обычный гражданин обычной страны, выпадая (вместе с ней) из современности и возвращаясь в неё?
Живёт ли собственность без современности? А идентичность?
Какова современность на уровне структур повседневности?
И как устроены её несущие технологии?
Об этом речь.
Сергей Чернышев
Приложение
Из книги С. Платонова «После коммунизма»2
1983.11.18–12.13
{Из доклада Андропову}
Каковы главные черты нового способа производства, выходящего из пламени исторических битв, отряхивающего прах старого мира?
Важнейшая из них – превращение отношений собственности в общественную производительную силу (то, что принято называть "установлением общественной собственности на средства производства"). Повторим еще раз, что речь идет не просто о победе нового типа отношений собственности над прежним. Здесь мы сталкиваемся с качественно новым типом перехода между формациями.
Отношения собственности утрачивают в этом переходе роль сущностной границы способа производства, определяющей всю систему его производственных отношений. Теперь они уже сознательно используются в качестве новой общественной производительной силы. В этом качестве отношения собственности дают уникальную возможность мобилизовать производительный потенциал общества как целого, впервые подчинить эту мощную силу целям производства. Одновременно, где и когда это необходимо и уместно, там и тогда становится возможным использовать различные адекватные задаче и ситуации типы отношений собственности в качестве общественных производительных сил. Можно только догадываться о реальном разнообразии таких типов, которые, вероятно, могут быть связаны с социальными целостностями различных видов и уровней: ассоциациями, территориями, организациями и т. д. – вплоть до непосредственного достояния всего человечества.
Вторая основная черта нового способа производства относится к материальной базе общества, доминирующему типу средств производства. Человеческий труд, а вместе с тем и человек как таковой уйдут из сферы материального производства. Функционирующие в ней гибкие автоматизированные средства труда будут компактными, децентрализованными, экологически чистыми. Мучительные сегодня проблемы специализации и невероятно усложнившихся кооперационных связей, вызванные к жизни крупномасштабным узкоспециализированным производством, умрут вместе с ним. Исчезнет усиливающееся давление на социальную сферу громады административно-технологических отношений. Наконец, исчезнет проклятье отчужденного труда."…Историческое назначение капитала будет выполнено тогда, … когда прекратится такой труд, при котором человек сам делает то, что он может заставить вещи делать для себя, для человека" (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.46, ч.1, стр. 280).
Но что же составит в этих условиях основное содержание человеческой деятельности?
Человек становится опосредствующим звеном между сферой материального производства, основой своего существования, по отношению к которой он отныне выполняет только функцию развития, и сферой общественного сознания, совокупного духовного богатства общества, являясь одновременно его субстанцией и субъектом.
От воспроизводства средств производства мы переходим к новому типу общественного воспроизводства – воспроизводству человека.
* * *
Созданная К. Марксом политэкономия капитализма по форме была аналогична классическим естественным теориям в том отношении, что изучала объективные законы взаимодействия производительных сил и капиталистических производственных отношений, взаимодействия, хотя и отражаемого в различной степени общественным сознанием, но в целом не подвластного ему.
Исследователям, не потерявшим здравого смысла, давно было понятно, что все ухищрения скроить экономическую теорию социализма по образцу и подобию политэкономии капитала не более перспективны, чем попытки нерадивого ученика, пишущего сочинение на тему "Образ Павла Корчагина", списать его у отличника-соседа по парте, избравшего тему "Лишние люди". Теперь же можно точно выразить, в чем здесь состоит проблема.
Предмет экономической теории социализма – уже не объективная диалектика формы и содержания производства, а диалектика, опосредствованная общественным сознанием, и в первую очередь – такой его формой, как марксистская теория. Желающие сохранить политэкономию социализма в классической форме теории, изрекающей некие «законы», должны ясно осознавать, что она обязана тогда быть метатеорией, т. е. среди ее объектов, закономерную связь которых она устанавливает, наряду с производительными силами, производственными отношениями и т. д. совершенно равноправно должны фигурировать теории и другие формы, отражающие активную роль общественного сознания.
Но гораздо более естественным и перспективным путем представляется придание экономической теории реального социализма не дескриптивной, а конструктивной, нормативной формы. Эта теория должна не описывать, а предписывать, ее законы должны быть законами строительства, нормативными моделями, проектами конкретных этапов развития хозяйственного механизма.
Кроме того, ранее было показано, что она должна иметь дедуктивную форму. С учетом этого требования возникает совершенно ясная картина.
Теория реального социализма будет представлять собой последовательность нормативных теорий (моделей), каждая из которых будет отражать вполне определенный этап диалектического развертывания, разрешения основного противоречия реального социализма. Эта теория будет одновременно работать как "логический телескоп" и как "логический микроскоп". В качестве первого она позволит на много десятилетий вперед предвидеть существо и социально-экономическую форму предстоящих этапов коммунистического строительства. В качестве второго – представить содержание любого из этих этапов с той степенью конкретности и детальности, с какой это будет вызываться практическими потребностями строительства социализма.
Это именно та органичная форма, обретая которую, теория из средства объяснять мир превращается в средство изменять его.
Невозможность существования этой теории в традиционной форме пространных рассуждений очевидна. По поводу социализма написано так много, что на каждую строчку «Капитала» давно приходится увесистый том; тем не менее «Социал» так до сих пор и не создан. Конечно, это обстоятельство в известной мере отражает непонимание частью авторов теоретического существа проблемы. Но даже гений масштаба Маркса не сможет уместить теорию реального социализма, развитую с полнотой и детальностью «Капитала», ни в десять, ни в сто, ни в тысячу томов. «Капитал» – это введение в теорию всего-навсего одной социально-экономической формы. Социализм, начиная с этапа превращения общественной науки в производительную силу – это последовательная стремительная смена все более усложняющихся социально-экономических форм, каждая из которых не менее сложна, чем форма капитала.
Подобная теория, служащая средством сознательного преобразования общественного бытия, скорее должна быть заключена в совершенно непривычную для сегодняшних теоретиков форму, отдаленным прообразом которой могут служить системы автоматизированного проектирования, конфигурационного управления, концептуальные автоматизированные базы данных и т. п.
Превращение общественной науки в непосредственную производительную силу и означает создание подобных специальных средств социального проектирования.
1985.07.05
{Из черновиков С. Платонова}
Происходящий на протяжении «предыстории» естественноисторический процесс образования из "дочеловеческой природы" общественно-природных производительных сил есть процесс возникновения – на базисе совокупности различных природных форм движения – трех качественно новых форм движения "социальной материи".
Энергия есть качественно-определенное отношение между различными формами природного движения, используемыми в качестве «сил» в рамках технологии.3
Соответственно, в рамках организации существует информация как новое качественно-определенное отношение на множестве различных форм энергии.
Наконец, в рамках экономики возникает и расширенно воспроизводится стоимость – новая качественная определенность, новое отношение, элементарными кирпичиками-элементами для которого служат различные формы информации.
Рост производимой обществом стоимости означает в конечном счете увеличение количества и разнообразия форм движения природы, превращаемых в общественные производительные силы. Информация и энергия при этом опосредуют экономику и природу: никому пока не удавалось непосредственно превратить стоимость в потребляемый предмет природы (услугу или же товар), не соотнеся ее предварительно с величиной энергии, определяемой технологией их производства, – величиной, закодированной в информации в виде знаков на монетах или купюрах.
Отчуждение, собственно, состоит в том, что человек, не познавший законов, управляющих движением стоимости, информации и энергии, сам является на протяжении всей предыстории лишь их рабом, агентом, песчинкой, включенной в их круговорот. В составе технологии человек играет малопочтенную роль лошади в чигире – роль производителя мышечной энергии. Однако, хотя современное общество, далеко еще не избавившее человека от этой первобытной доли, склонно окружать романтическим ореолом фигуры инженера и банкира – они оба не более чем агенты процессов производства информации и стоимости, порабощенные чуждыми силами организационных и экономических законов.
Познать эти законы – значит осуществить их редукцию, сведение к законам предыдущего, нижележащего уровня, подобно тому, как законы термодинамики, определяющие температуру газа, были сведены к законам статистической механики, определяющим скорость движения молекул.
Уничтожить отчуждение – значит осуществить подобную «редукцию» на практике. Место стихийного эфира экономических отношений, который заполняет промежутки между организациями, осуществляя таинство самовозрастания стоимости, должна занять организация, занятая обработкой и производством нормативной информации, причем, делающая это таким образом, что в объединяемом ею хозяйственном механизме производимый каждой из единиц прибавочный продукт не только не пропадает, но и в целом расширенно воспроизводится. В результате экономисты исчезают вместе с экономикой, а все народное хозяйство превращается в единую организацию, которая, однако, "каким-то чудом" обеспечивает уже не простое (как положено нормальной организации), а расширенное воспроизводство.
Часть 1. Проект
Корпоратизм! Хоть слово дико, но нам ласкает слух оно…
Выступление Сергея Чернышева на круглом столе «Россия-2008: оправдана ли ставка на корпорацию?»4
20 сентября 2006 г.
Коллеги, сегодняшняя встреча задумана как домашняя. Прессу и других "властителей дум" мы почти не приглашали, за исключением друзей. Поэтому, пожалуйста, попытайтесь чувствовать себя свободно, несмотря на официозность того помещения, в котором мы находимся.
Поскольку я занимаюсь темой корпораций тридцать лет, попытка отчитаться о результатах работы за тридцать минут предприниматься не будет. Меня попросили выступить на заданную тему. Предлагаемые соображения очень конкретны, они будут содержать по возможности обоснованный ответ на заданный вопрос: оправдана ли ставка на корпорацию в 2008 году? Хотя способ получения этого ответа может показаться неожиданным.
Как вы знаете, в шахматах теория дебюта разработана во многих началах партии примерно до пятнадцатого хода. Поэтому, когда вы играете с гроссмейстером, то первые пятнадцать ходов он только имитирует внимательный взгляд в вашу сторону, раздумья и т. п. На самом деле он на автомате разыгрывает те или иные варианты. Поэтому хотел бы, чтобы несколько первых шагов, которые обычно и привлекают внимание, – содержат проклятия, призывы, шутки, прибаутки и так далее, – прошли как можно быстрее. Заранее приготовленный раздаточный материал содержит все это, там пунктирно обозначен исходный круг вопросов.
Всякое общество – а российское в особенности – ужасно расколото. Мы изначально разделены по принципу «мужчины/женщины». И уже в силу этого я не могу быть беспристрастным, поскольку буду справедливо заподозрен в причастности к одному из этих вечно враждующих и взаимно нуждающихся лагерей. Хотелось бы найти позицию, в которой меня нельзя бы было заранее заподозрить в пристрастности. Сегодня речь пойдет о корпорации, и как бы я ни старался, все будут подозревать, что я – за корпорацию, либо против, хотя это совсем не так…
Второе фундаментальное разделение – верующие/атеисты. Сколько бы мы ни говорили о том, что вера с точки зрения атеистов – это глубинное неверие в силы человека, или что атеизм с точки зрения веры – весьма примитивный вариант суеверия, – это останется фундаментальным разделом. Надеюсь, вам ничего о моей конфессиональной принадлежности не известно; постараюсь сохранить и эту границу не перейденной до конца.
Как вы знаете, верующие, приступая к серьезному вопросу, обычно предпочитают помолиться, а атеисты – выпить чего-нибудь крепкого, к примеру, кофе. Но внутри этой комнаты наши возможности ограничены, поэтому я предлагаю вам медитацию, что приемлемо для тех и для других. Продекламирую восемь строчек поэта, находившегося на склоне лет и в силу этого не пытавшегося ничего сказать от себя лично. Тридцать лет назад я выбрал их эпиграфом к своему диплому. Произнесу их для того, чтобы настроиться на важность темы, без интонаций и без эмоций – как и предполагает медитирование.
Когда вступают в спор природа и словарь
И слово силится отвлечься от явлений,
Как слепок от лица, как цвет от светотени, —
Я нищий или царь? Коса или косарь?
Но миру своему я не дарил имен:
Адам косил камыш, а я плету корзину.
Коса, косарь и царь, я нищ наполовину,
От самого себя еще не отделен.
Всякий шаг человека вперед – это шаг отделения от самого себя прежнего, шаг к возвращению обновлённым. С учётом этого скажу несколько слов о корпорации.
Мне неизвестно, делает ли в России кто-то ставку на корпорацию. Так откуда же ноги растут у нашей темы? Приведу цитату, обнаруженную на официальном сайте Президента:
«…Так называемое расширенное правительство, то есть Федеральное правительство плюс губернаторский корпус, который представлен в этом зале, должны работать более четко, более эффективно – как единая корпорация».
Слово «эффективно» встречается в коротком отрывке еще дважды. Из этого ясно, что Путин, говоря о корпорации, бесхитростно употребляет это слово как созвучное слову «эффективность».
Некоторое время назад в популярных изданиях публиковались, а затем обильно цитировались и обмусоливались разнообразные проклятия в адрес того разворота событий, который имеет место в стране.
Нашему царю показали фигу
Сограждане! Нашему царю показали фигу. Правда, как принято у нас, внутрикарманную. Точнее, от него ушли с высоко поднятой фигой (насколько позволил карман), хлопнув отсутствующей дверью (в которую до того долго ломились). А его царство заклеймили позорной кликухой корпоративизм.
Что тут кажется самым зловещим? Это вот самое «-ви-». Вы ведь, надо полагать, не слыхали ни про «либераливизм», ни про «консервативизм». Неспроста, неспроста…
Правда, власть наша, больная застарелым пофигивизмом, в ответ на демарш не дрогнула ухом. И тогда клеймителю пришлось перейти к тотальному медиа-террору: наябедничать самому Венедиктову.
Венедиктов извивался как канат, силясь кинуть спасительный конец фигодержателю. В конце концов, отчаявшись, он так прямо и спросил: «А как вы понимаете, что такое корпоративное государство, к которому движется Россия, и которому, видимо, Владимир Владимирович симпатизирует»?
В ответ понеслось не раздельное никаким членом. Что имеется-де модная модель высоколиквидного государства, которую «можно было назвать открытым акционерным обществом, где пакет акций есть у каждого гражданина, и он реализует свою собственность на это государство с помощью голосования, своим пакетом, своим одним голосом». И есть, с отвратной стороны, скверно продающееся «корпоративистское государство, где государство начинает выполнять, удовлетворять цели и интересы не граждан или, по крайней мере, не подавляющего большинства граждан страны, а нескольких корпораций, или одной корпорации, которые оказывают несопоставимо большее воздействие на принятие решений». Во.
Читатель, ты тут не один невъездной. Ну как вообразить акционерное общество размером даже не со страну, а хотя бы с РАО ЕЭС, при этом без малейших признаков правления, совета директоров, многоярусного менеджмента и десятка-другого внутренних корпораций типа ОГК и ФСК? И чтоб ни у кого из граждан не оказался по случаю пакет в один с гаком процент голосов вместо одинокого голоса? Да чтобы часть таких злокозненных акционеров не окопалась в правлении?
Видимо, для фигоносца «корпоративизм» – не более чем иррациональное ругательство. Сука-любовь. Корпорация-Россия.
В реальности у нас правит ЛКПР – либерально-консервативная партия, которая равноудалена и от подлинного либерализма, и от подлинного корпоратизма…
Из неопубликованного
Россия – страна контрастов, тут на каждом углу можно встретить человекообразные создания, у которых верх вроде бы во фраке с бабочкой и с виртуальным ромбиком МВА, но дальше резко начинается волосатая грудь неандертальца, переходящая в чешуйчато-хордово-кишечнополостное тело, а низ – уже от растений, причем – не при женщинах будет сказано – не покрыто-, а голосеменных. Тут нечего обсуждать. К сожалению, все мы пребываем в бездне безграмотности, там же пребываю и я; просто тридцати лет занятий этим конкретным предметом – корпорацией – хватило, чтобы понять, как много я не знаю и не понимаю.
Поэтому, сталкиваясь с глубокомысленными суждениями о том, что наше общество якобы корпоративно либо не очень, что это плохо или наоборот, – понимаешь, что это проблема не политической ориентации, не этики, эстетики, веры. В ранние годы советской власти сосуществовали две значимые организации: одна называлась ЧеКВОЛап, другая – Ликбез. Первая уже забыта, она свою миссию выполнила – Чрезвычайная комиссия по валяной обуви и лаптям. Вторая, похоже, была распущена преждевременно.
Проблема, на которую мы сразу же налетаем – ликвидация безграмотности в вопросе о корпорациях; всё остальное из ее решения воспоследует. При чем здесь организатор этого круглого стола, Русский институт, в штате коего я состою со времен основания? Вот цитата из известной книжки Дэниела Белла «Грядущее постиндустриальное общество»:
«Современная производственная корпорация утратила многие черты, присущие традиционному капиталистическому предприятию, но, не имея нового морального основания, она сохраняет старую идеологию и запутывается в ней.
Несчастно общество, у которого не хватает слов для описания происходящего».
По этому же поводу – несколько отрывков из скрытой полемики, обмена трэш-файлами с Глебом Павловским десятилетней давности, позднее самоизданной под названием «К возобновлению русского».
Западный мир развил и нюансировал тончайшую цивилизацию, самые трудности и задачи которой мы чаще всего не способны оценить, даже зная о них понаслышке. И если мы не освоим эту среду – не только овладеем технологически ее инструментарием, но и с понятием, каков смысл, дух, цели его владельцев – дополнив им духовно осознанное наше – они обратят нас в собственное продолжение, дополнятся и продлятся в наших детях.
Здесь несколько вопросов, из них центральный для меня – язык русской цивилизации, ставший неадекватным мировым вызовам.
Русское как язык культуры строится по поводу иных языков и иных миров. Он требует высокой значимости чуждого и другого, он одержим этой значимостью.
По своей природе, от Пушкина еще, он нуждается в “немце” и “французе” – в первичном веществе чужого-другого-(иного?), в котором русский(-ое) и свивает гнездо. Для России Фронтир значит, пожалуй, еще больше, чем для Америки: Россия как цивилизация и есть фронтир, ничего помимо. (Или, по Гефтеру, “Россия – явление непосредственно мировое”)
…Но с 1917-го (а с 1927 подчистую) поток чужого первичного был прерван – впервые после Пушкина. Обычную цивилизацию это бы только затормозило – Россию поразило в пяту. Ибо, чтобы существовать, она вынуждена была придумывать мир вовне – придумывая далее себя по поводу выдуманного мира.
* * *
Русский навсегда останется языком великой культуры, и в этом качестве ему ничто не угрожает… Однако обсуждение на русском языке современных проблем к концу тысячелетия стало практически невозможным.
Еще в 1949 г. один из знаменитых русских изгнанников, чувствуя, как немеет язык, успел выговорить, что родная речь изменяет, перестает быть тем, “чем был для Тургенева русский язык, уже не целительный для нас с тех пор, как мы узнали всю ту меру или безмерность лжи, какую он способен нести в мир”.
Но ядом этой лжи в первую очередь было отравлено обществознание – специализированный раздел языка, служащий обществу для самоописания.
Потеря самосознания – обморок культуры.
Русский Мир может скончаться, не приходя в самосознание.
Русский текст рассыпается, поскольку разорван русский смысл.
Освободившись от тоталитарного льда, стихия родной речи, казалось, привольно зашумела и забурлила, как встарь, – на полотнах Айвазовского. Но вода оказалась кипяченой. Умные рыбы ушли из нее. И ловцы тщетно закидывали невод – приходил он с публицистическою пеной. Квинтэссенция гласно-перестроечной проблематики: Какая дорога ведет туда, где пышнее пироги?..
Новейший пиджен-рашен страдает наихудшим видом гёделевской неполноты: не содержит выразительных средств, чтобы поставить основные русские проблемы. А те, что хоть как-то формулируются, не имеют в нем решения. “Постперестроечное” русское самосознание корчится, безъязыкое, хотя его смысловые узлы вполне определились. И тут не обойтись одним заимствованием иноязычных терминов. Грядет ли шишковское “хорошилище”, шагает ли пушкинский франт, – спор о России топчется на месте.
Возобновление русской речи – удел не столько мыслителей, сколько строителей, выпускников нового Русского университета, “гуманитарного физтеха” третьего тысячелетия, который предстоит создать еще во втором.
Г. Павловский, С. Чернышёв. К возобновлению русского. 1996 г.
У нас возникают тяжёлые проблемы с русским языком при всякой серьёзной попытке решения политических, экономических, хозяйственных и вообще реальных проблем, поскольку, несмотря на все его культурно-художественное величие, он фундаментально неполон и противоречив во всем, что касается устройства современного общества.
У русского языка налицо хронические проблемы и с термином «корпорация». Чтобы вы не подумали, будто цитата из полемики десятилетней давности влечёт в какие-то филологические бездны, напомню новейшую историю одного из этапов схватки корпорации «Ренова» с другими олигархическими структурами по поводу «Корпорации ВСМПО-Ависма».
«Бизнесменам мешает русский язык
Корпорации ВСМПО-Ависма предъявили претензии по части русского языка
На прошлой неделе в конфликте между совладельцами ОАО «Корпорация ВСМПО-Ависма» и группой компаний «Ренова» появилась оригинальная деталь. Один из миноритарных акционеров ВСМПО, Андрей Лазарев, подал иск вначале в Пресненский районный суд г. Москвы, потом в Московский арбитражный суд. Предмет иска – присутствие в названии ОАО заимствованного из латыни посредством немецкого и французского языков слова «корпорация»…
В прошлом году группа компаний «Ренова», принадлежащая предпринимателям Виктору Вексельбергу и Леонарду Блаватнику (на тот момент она владела 12 % бумаг ВСМПО), заключила трастовое соглашение с совладельцами ОАО «ВСМПО» и ОАО «Ависма» Вячеславом Брештом и Владиславом Тетюхиным (имевшими по 30 % акций ВСМПО каждый). По нему любой из партнеров по титановому бизнесу мог предложить другим выкупить свой пакет за определенную цену и в случае их несогласия по той же стоимости приобрести их доли («русская рулетка»). В марте «Ренова» запустила рулетку, этим летом господа Брешт и Тетюхин за 146 млн долл. выкупили ее пакет – 13,4 % в объединенной компании ОАО «Корпорация ВСМПО-Ависма» (слияние состоялось летом этого года). Однако в группе «Ренова» уверены, что покупка совершена на средства, привлеченные под залог их акций, то есть банкирам обещали после завершения сделки продать в руки заемщиков 13,4 % акций титанового холдинга. На такой способ привлечения средств трастовое соглашение накладывало запрет… В настоящее время 70 % акций ВСМПО-Ависмы арестованы по иску «Реновы», разбирательство истории привлечения средств на выкуп 13,4 %-ного пакета продолжается. Теперь оно усугубилось еще одним иском.
На первый взгляд, претензии Андрея Лазарева касаются вопроса, иностранное ли слово «корпорация». Во всяком случае пресса, получившая текст иска, восприняла его именно таким образом, а г-н Лазарев в своих комментариях журналистам отмечал, что нашел это слово в словаре иностранных слов и только тогда принял решение возмутиться неправомерным использованием «заимствованного из иностранных языков слова» в названии российской компании.
Однако при ближайшем рассмотрении текста закона можно понять, что к вопросам заимствований название ОАО «Корпорация ВСМПО-Ависма» отношения не имеет. Согласно п. 1 ст. 4 ФЗ «Об акционерных обществах», «общество должно иметь полное… фирменное наименование на русском языке». Истцы в своем заявлении ссылаются на абз. 3 этого пункта: «…Фирменное наименование общества на русском языке не может содержать иные термины и аббревиатуры, отражающие его организационно-правовую форму, в том числе заимствованные из иностранных языков…». То есть, к какому языковому пласту принадлежит слово, дело второе. Первостепенную важность имеет тот факт, что слово «корпорация» отражает организационно-правовую форму компании. Или не отражает.
Собственно, русскими наименованиями организационно-правовой формы считаются слова «открытое акционерное общество» и «закрытое акционерное общество» (или, в сокращении, ОАО и ЗАО). Иностранные аналоги предусматривают слова Limited (Ltd), Incorporated (Inc.), Corporation (Corp.), Joint Stock Venture (JSV), сокращения S. A. (в странах Европы), Plc и Llc (британская практика) и им подобные. Текст закона предполагает, что никакие указывающие на организационно-правовую форму (в том числе и вышеперечисленные иностранные) слова и сокращения, кроме ОАО и ЗАО, не должны входить в фирменное наименование российской компании. Таким образом, чтобы выяснить, имеет ли претензия г-на Лазарева под собой хоть какие-то основания, нужно определить, означает слово «корпорация» организационно-правовую форму или нет.
Дело в том, что английское слово corporation и русское «корпорация» не идентичны. «Корпорация» пришла в русский язык очень давно (по оценкам специалистов филологического факультета МГУ им. Ломоносова, в конце XVIII века или, по другим источникам, в первой трети XIX века) сразу через два языка – немецкий и французский. Французское corporation имело более широкое значение, чем немецкое Korporation («студенческий союз»). В свою очередь, французы и немцы заимствовали это слово из латыни, где оно имело форму «corporatio». Англичане взяли свое corporation также из латыни, то есть с точки зрения этимологии корень у рассматриваемых слов одинаков. Но с точки зрения современного языка это разные слова и разные корни. «Корпорация» вошла в словоизменение русского языка (то есть склоняется по первому типу для слов женского рода с мягким окончанием основы), вошло в ряд существительных на – ация (операция, интеграция, левитация), присутствует в словарях русского языка начиная со словаря Ушакова. Поскольку формальным признаком вхождения слова в состав русского языка является включение его в нормативные словари, то слово «корпорация» имеет полное право называться русским. К английскому corporation оно не имеет в современном языке отношения и с точки зрения истории языка происходит не от этого слова. Поэтому довод истцов, гласящий, что «корпорация» является термином организационно-правовой формы, представляющим собой заимствованное слово, никакой силы не имеет.
А вот означает ли «корпорация» организационно-правовую форму в русском языке, сказать однозначно нельзя: утвержденного перечня наименований таких форм найти не удалось, да и вряд ли такой список существует. Никому до сих пор и в голову не приходило задумываться о таком толковании закона об АО. Между тем многие российские компании имеют слова «корпорация», «компания», «фирма» в своем наименовании: в металлургической отрасли можно вспомнить Уральскую горно-металлургическую компанию и Сибирско-Уральскую алюминиевую компанию, в самолетостроительной – ОАО «Научно-производственная корпорация «Иркут», в химической – ОАО «Агропромышленная корпорация «Азот».
Юридическая компания «Джон Тайнер и партнеры», представляющая интересы Андрея Лазарева по этому делу, утверждает, что термин «корпорация» может применяться только в случае «государственных корпораций», создаваемых на основе ст. 7.1 ФЗ «О некоммерческих организациях». Однако русисты МГУ отмечают, что «в настоящее время основное значение слова «корпорация» – «замкнутое профессиональное, сословное или коммерческое объединение» и ни с какой определенной организационно-правовой формой оно не ассоциируется, как и, например, слово «фирма».
Впрочем, в российской практике филологическая экспертиза (как и любая другая гуманитарная, не имеющая четких формальных, понятных рядовым членам общества критериев оценки) может быть сформулирована так, как угодно заказчику. Вовсе необязательно, что так и произойдет в данном случае, но прецеденты многочисленны. Поэтому прогнозировать решение суда почти невозможно. Скорее всего, оно будет зависеть не от действительного значения слова «корпорация», а от других, более материальных причин.
Очевидной целью иска может быть задержка размещения акций титановой компании на западных фондовых рынках…»
Мария Молина, RBC daily, 31.10.2005(См. полный текст: http://www.rbcdaily.ru/editor_col/index.shtml?2005/10/31/211123)
Разъясняя, откуда взялось в русском языке слово «корпорация», эксперты ответчика проделали за нас с Павловским значительную часть работы. За дальнейшим развитием тяжбы я не следил, не знаю, что решил суд. На деле этот великий лингвистический диспут так же далек от филологии, как дискуссия по языкознанию последних лет жизни Сталина, в которой участвовал академик Марр и другие официальные лингвисты. Но в этой истории во всей красе на очень конкретном примере видно: когда мы говорим о том, что русский язык создает фундаментальные проблемы для хозяйственной деятельности, это никакая не философия, не филология, не методология – это просто жизнь.
