Kitobni o'qish: «К возобновлению истины»

© Чернышёв С. Б., 2024

© Политическая энциклопедия, 2024

* * *

Опус «После коммунизма» (1989), к появлению которого причастен автор, имел подзаголовок «Книга, не предназначенная для печати». Настоящее издание относится к иному несуществующему жанру: «Книга, предназначенная не для чтения». В обоих случаях это не маркетинговые ходы, а правда жизни.

В новой книге речь идёт про момент истины – феномен, сравнительно недавно попавший в поле общественного зрения. Философские и психологические проблемы затрагиваются мимоходом, решаемая задача прагматична: помочь социальному субъекту (будь то человек, корпорация, сообщество), угодившему в кризис момента истины, в нем уцелеть, его пережить и по возможности выйти из него с положительным балансом приобретений и потерь.

Засада вот в чем. Тот, кто сам не пережил момент истины, едва ли заинтересуется книгой, попросту не обратит на нее внимания. Тому же, с кем это внезапно случается, и вовсе не до чтения. Максимум, что он мог бы извлечь из беглого просмотра, заглянув сразу в конец – использовать практические подсказки как инструкцию по действиям при пожаре типа «разбей стекло, нажми на кнопку».

Спрашивается, для кого тогда написана книга?

Она адресована тем, кому послужит шпаргалкой в преодолении момента истины, и кто в итоге захочет пощупать фундамент, культурные основания той картины мира, из которой следуют её приземлённые выводы. Иными словами – адресована в будущее.

Тогда возникает парадоксальная задачка: куда засунуть эту книгу в настоящем, чтобы она в нужный момент оказалась под рукой и пригодилась? Какие действия помогут распространению сведений о том, что при пожаре стоит пошарить под кадушкой с кактусом и поискать там полезную подсказку?

При этом отправным пунктом должна быть именно прагматика момента истины, а не сама трансценденция, на которую подобно мухам слетаются любители философических диспутов.

Истина не нуждается в спорах и не рождается в спорах – уже хотя бы потому, что она вообще не рождается, а пребывает вечно.

Было сказано: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит.

Эта книга – побочный продукт поиска, метка для готовых к его возобновлению.

С. Ч.

Истина

Момент

Момент истины – узел проблем, нерв мировой культуры. Внезапная встреча с истиной – главное событие в судьбе человека и общества. Часто – последнее.

Фома сказал Ему: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?

Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня.

Пилат призвал Иисуса, и сказал Ему: Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал?

Иисус отвечал: Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего.

Пилат сказал Ему: что есть истина?

И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем.

Евангелие от Иоанна

– Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?

– Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. Ты мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет.

«Мастер и Маргарита»

Задача философии заключается в том, чтобы вопреки рассудку показать, что истинное, идея, не состоит в пустых общностях. Если истина абстрактна, то она – не истина. Здравый человеческий разум стремится к конкретному.

Гегель

Булгаковский Пилат – как и новозаветный – прожжённый политик, цинично относящийся к теме истины и всему, что с ней связано. Его вопрос был риторическим. Притом что сама истина предстала Пилату на расстоянии прикосновения, как Фоме неверующему. Но ему было суждено не дотронуться до ран, а причинить эти раны.

Это был момент истины. Миг позднего прозрения. Пилат не успел переиграть судьбу.

При столкновении с истиной людям свойственно игнорировать её до последней возможности и с отчаянным упорством цепляться за устоявшуюся веру. Даже когда та рушится у них на глазах. Даже когда истину открывает им прямое вмешательство высших сил.

Юноша Эдип обращается через Дельфийского оракула к богу Аполлону с запросом подтвердить, кто его родители. И получает поразительный ответ: кто бы ни были твои родители, тебе суждено убить отца и жениться на матери. Но даже после этого откровения Эдип ничего не меняет в своей картине мира. Продолжая считать себя сыном царя и царицы Коринфа, он предпринимает адекватные, как ему кажется, действия, чтобы избежать предсказанной судьбы. В результате он собственноручно приводит в исполнение роковое пророчество.

За полтысячелетия до евангельских событий Софокл развернул момент осознания этой истины в сценическое действо. Оно длится и поныне. К трагедии Эдипа обращаются всё новые поколения искателей истины: от Гомера, Эсхила, Еврипида, Аристотеля, Сенеки – до Гегеля, Фрейда, Арагона, Кокто, Стравинского, Пазолини, Фуко, Делёза. Премьера спектакля «Царь Эдип» театра Вахтангова в постановке Туминаса состоялась на сцене древнегреческого амфитеатра в Эпидавре.

* * *

Странно, но выражение «момент истины» – новобранец в европейских языках. Точно известны время и место появления. В 1932 году Хемингуэй ввёл его в обиход в книге «Смерть после полудня». В ней воплотился пристальный интерес к испанской корриде – её традиции, культуре и профессиональному сообществу. Как часто бывает, внутри сообщества бытовал особый жаргон, где выражение «la hora de la verdad» означало кульминационный момент схватки. Матадор должен нанести быку молниеносный смертельный удар – но и сам подвергается гибельной опасности, если неверно угадает момент, промедлит либо промахнётся. В книге автор перетолковал его на английский как «the moment of truth», при этом стал употреблять в расширительном смысле, включив в общекультурный контекст. И в современный испанский вошёл не сам профессиональный жаргонизм, а обратный перевод из Хемингуэя: «el momento de la verdad».

В СССР уже в 1934 году чудом напечатан фрагмент романа в переводе Ивана Кашкина, благодаря которому выражение «момент истины» вживлено в русский язык.

В 70-х оно испытало агрессивный захват и поглощение со стороны бестселлера Богомолова «Момент истины». Для миллионов его читателей это выражение утратило глубину и стало восприниматься как мем из профессионального жаргона военных контрразведчиков. Но баланс постепенно восстанавливается.

* * *

В последних выступлениях Глеб Павловский упорно возвращался к мысли: стране предстоит момент истины. И чтобы выжить, нужно встретить его в состоянии предельной собранности и готовности. Заранее знать о нём всё, что доступно знанию и умению матадора. Как устроен сверхплотный сгусток времени, в котором разворачивается сам «момент»? Как проживается вход в него? Что нужно, чтобы успеть найти выход? И что за новая истина встанет на месте обветшалой?

Момент истины – открытая рана. В виду него кощунственно неуместна суета стратегических и методических штудий, проектных сессий и форсайтов. Кто не успел, тот опоздал.

Это преждевременные роды, чреватые двойной смертью. Старое время ушло, новое не наступило. Необходим реанимобиль, оборудованная клиника, бригада обученных медиков, готовых действовать молниеносно. При этих условиях выживание не гарантировано, но возможно.

Момент истины – сверхплотный сгусток времени. Времени нет снаружи – но можно добыть его внутри.

Повод и предмет у этих заметок предельно конкретный: предстоящий нам момент истины.

* * *

Больше полувека жизнь вновь возвращает к одной книге, чудом попавшей в руки десятиклассника в военном городке Астраханской области. Не понял тогда ни слова в перипетиях схватки коммерческих и сберегательных банков в США начала 60-х, но был затянут фабулой как бездонной воронкой. Интуитивно ощущал уникальность, непохожесть, неповторимость книги, с тех пор перечитывал её без счёта, раздарил десяток экземпляров друзьям, столько же заиграли знакомые. Пять лекций подряд разбирая её со своими студентами, пережил незабываемое интеллектуальное приключение¹.

С первых тактов герой уже оказывается в водовороте событий, на дне которого ему предстоит момент истины. В отличие от недалёкого Эдипа, он рефлексивен, обладает целым веером разных типов интуиции, притом отдаёт себе в этом отчёт. Он скорее предощущает, чем видит, что сюжет развивается с едва заметным, но нарастающим креном. Затем редкие сигналы тревоги сливаются в сплошной нарастающий гул, он низвергается в чёрную дыру, где его уже ждёт гравитационный коллапс карьеры и личной жизни, потеря собственности и свободы.

И тут выясняется, что всей предыдущей жизнью, всей культурой, в лоне которой выношен и вырос, он подготовлен к моменту истины. Страх и слабость преобразуется в ярость, обращённую на самого себя. Она физически ощущается как невесомость на весах судьбы. Время вокруг останавливается, и только для героя, внутри капсулы его момента истины, продолжает идти. Молниеносно у него рождается план построения новой реальности, опровергающей ту, что уготована ему врагами.

Ощущение подлинности не оставляет читателя ни на минуту. Несомненно, за нарративом стоит опыт подлинного откровения.

Автор позднее пытался повторит успех, издал порядка пятидесяти романов, среди которых есть бестселлеры. Пять книг переведены на русский. Читать их не стоит.

* * *

Момент истины подразумевает возможность созидательного разрушения.

Воздвижению новой истины, действительно, должен предшествовать крах либо демонтаж старой. Провокаторы и доносчики приписывали Иисусу намерение самолично разрушить существующий храм. Но в ликвидацию важно было вовлечь адептов, знакомых с его устройством.

Иудеи сказали: каким знамением докажешь Ты нам, что имеешь власть так поступать? Иисус сказал им в ответ: разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его.

Евангелие от Иоанна

– А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?

– Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.

«Мастер и Маргарита»

Но если творческие силы общества не в состоянии демонтировать старую картину мира, дабы прямыми сделать стези новой – тогда их работу берут на себя силы зла, тогда бьёт час Воланда. Момент истины в обществе, к нему не готовом, чреват вторжением демонов революции.

Слишком часто бывает так, что в обществе не находится положительных, творческих, возрождающих сил. И тогда неизбежен суд над обществом, тогда на небесах постановляется неизбежность революции, тогда происходит разрыв времени, вторжение сил, которые для истории представляются иррациональными и которые, если смотреть сверху, а не снизу, означают суд Смысла над бессмыслицей, действие Промысла во тьме.

Революция подобна смерти, она есть прохождение через смерть, которая есть неизбежное следствие греха. Этим определяется ужас революции, ее жуткость, ее смертоносный и кровавый образ. В революции и добро осуществляется силами зла, так как добрые силы были бессильны реализовать свое добро в истории.

Николай Бердяев

Двадцать лет назад Глеб Павловский яростно требовал «дать революции в морду».

Предсказание

Момент истины непременно содержит в ядре таинство, которое Цицерон нарёк дивинацией – от слова divinus (божественный). Это взаимодействие с высшим началом при посредничестве авгуров, волхвов, пифий, прорицателей, халдеев и т. п. с использование различных гадательных практик.

Эдип отправился за роковым приговором-пророчеством в Дельфы.

Здесь, на скалистом склоне, не пригодном ни для поселения, ни для хозяйства, на протяжении двух тысячелетий прослеживается присутствие прорицалища. Дельфийский храм пророка помянут в Илиаде. Но задолго до Гомера, в начале второго тысячелетия до нашей эры в этом месте уже существовало микенское святилище. А за несколько столетий до того тут оставили следы легендарные минойцы с острова Крит.

Греческие полисы, враждующие и воюющие между собой, были едины в признании общеэллинского статуса оракула. К нему полагалось обращаться не только при объявлении войн, но и при снаряжении колониальных экспедиций, основании городов. В Дельфах были возведены многочисленные сокровищницы для хранения даров делегаций не только из Греции, но и многих царств Древнего мира. В списке вопрошавших оракула значатся фригийский царь Мидас, легендарный властитель Лидии Крёз, царь Филипп Македонский, а позднее и его сын Александр Великий.

Через три десятилетия после евангельских событий к оракулу совершил паломничество император Нерон. Свидетельство об этом оставил Плутарх, который сам в это время служил жрецом храма Аполлона.

Античный мир тесен. По апокрифическим слухам, Пилат, родившийся при Октавиане Августе и уволенный из прокураторов при Тиберии, переживший на своём веку четырёх императоров, был казнён по приказу пятого, именно Нерона.

Дельфийский оракул обладал лицензией, но не монополией на прорицания. Материальные следы гадательных практик в древнем мире прослеживаются повсеместно, от залежей бараньих лопаток до загадочных мегалитических сооружений – вглубь раннего неолита. Глубже взгляд современного археолога уже бессилен нащупать границу между инструментами дивинации и орудиями прямой магии.

Принято считать, что мы живём в обществе, основанном на рациональном, научном и т. п. прогнозировании и управлении. Но множество архаических гадательных практик – часто в неизменном виде – благополучно дожили до наших дней. Правда, их стыдливо задвинули с авансцены в маргинальную зону товаров простонародного потребления. Но и политики, и бизнесмены постоянно прибегают к дивинации. Только на престижную роль авгуров ныне претендуют философствующие политтехнологи и маркетологи.

Иные людишки чуть увидят, что область эта полна громких имен и показной пышности, тотчас же с радостью делают скачок прочь от ремесла к философии – особенно те, что половчее в своем ничтожном дельце.

А посмотреть, так чем они отличаются от разбогатевшего кузнеца, лысого и приземистого, который недавно вышел из тюрьмы, помылся в бане, приобрел себе новый плащ и нарядился – ну прямо жених?

Платон. «Государство»

Предсказательные потенции современного общества легко проверить на примере сбываемости прогнозов погоды. Независимо от характера и плотности осадков политметеорологи уверенно попадают пальцем в небо.

Юный Эдип попросил у оракула свидетельство о рождении, а получил в ответ судьбу. Но обычно паломники сразу обращаются за предсказанием судьбы – собственной, своей семьи, корпорации, полиса, империи.

Судьба

Судьба глубже и неизмеримее человеческой истории. Биография выглядит как последовательная цепочка состояний, между которыми подразумевается разумная преемственность и связь. Судьба рушит эту связь, образуя провалы болезней, беспамятств и катастроф, разрывы экстазов, озарений и слепых удач. Судьба вершится, история составляется задним числом.

Весной 1996 года мы переписывались по электронной почте с Глебом Павловским, как вдруг оказалось, что переписка ведёт себя своенравно, обнаруживая внутреннюю логику и предмет. Тогда мы собрали то, что получилось, в самодельную брошюру «К возобновлению русского», и стали раздавать друзьям. А спустя год решили опубликовать.

Вот несколько реплик Глеба, увидевших свет 14 июля 1997 года, в премьерном выпуске «Русского журнала» – первого сетевого издания на русском языке.

Мы обживаем сегодня свою судьбу.

И не существует «дел поважнее». Политика для нас теперь не так срочно. Срочно для нас – русская цивилизация. А цивилизация начинается с того, что мы вслух, по-русски, безбоязненно обсуждаем свои дела. Россия должна разучивать свою цивилизацию прошлого как сольфеджио. И другие цивилизации для нас столь же важны: они суть ноты нашей.

СССР был жесток и человечески несправедлив; за это мы дали его погубить. Но сломав СССР, поломали и мировой порядок – послевоенное, тоже несправедливое мироустройство, где скрученное биполярностью, билось под гнетом Лихо. И вот, мы все в другом мире, – где вовсе нет шкалы «справедливого», смыта и смещена градуировка, и только сила сильных да мошна богатых признаны за какой-никакой аргумент. Это не добрый к нам мир. Это мир людей, к нам вовсе не расположенных, помнящих о нас что-то злое и повидавших нас во зле. Это мир, где были и еще будут попытки нас вовсе стереть из карт: нет страны – нет проблемы. Новый мир иррационален – мы и оживили это иррацио сами. Сегодняшняя вражда к миру за то, что он якобы источник помех нам как русским, повторяет ужасную ошибку – недавнюю нашу измену СССР.

Крушение СССР, утянув в Лету «советское», не вернуло русскому его прежних прав. В этом имени сегодня звучит не столько идентичность, сколько забота об идентичности. В нем нет простодушия, сплошной вызов – именем потерянного достоинства. Фактом стала сама эта потеря, и она больше отличает русского, чем старое имя; отличает, но не роднит. Мы не столько русский народ, сколько вид, потерявший имя, – даже этим не объединенный в сообщество. Безъязыкое и безымянное государство ведет в своих пределах войну, а ведь война – крайняя форма испытания суверенитета.

Нормальное национальное самоутверждение – суверенитет – одна из наиболее грязных вещей в мире, поскольку «предшествует праву». Россия не получила и никогда не получит ни от кого разрешения на тот набор инструментов для утверждения суверенитета, которым утверждались все без исключения суверенитеты в Мире… Нигде суверенитет столько не значил, нигде к нему не подтягивались такие могучие мировые ресурсы. И только здесь, в суверенном национальном государстве под ядерным щитом, он по-прежнему сомнителен.

В момент мирового переустройства неслыханной силы с совершенно неясными векторами Россия заботливо перебирает огрызки своих прошлых «потаенных мыслей» и пытается смастерить из них чудо-юдо «русской идеи», «национального самосознания» или чего-то такого. Это средостение – механика гарантированного и ускоряющегося день ото дня отставания ответа от вызова. Мы не просто не ставим перед нашей государственно-политической активностью вопрос «зачем», но и последовательно демонтируем возможный контекст такого вопроса – последовательно же компенсируя разруху латками и подклейками из «норм мировой цивилизации» и «русской идеи»…

«Мы обживаем сегодня свою судьбу.»

Три десятилетия спустя судьба страны остаётся необжитой. Не совладав со временем, мы принялись за пространство.

Эти заметки направлены на возобновление диалога об истине, смысле и судьбе.

Откровение

Эдип

Чтобы говорить о судьбе предметно, без пафоса и придыханий, предстоит разобраться в понятиях.

Сценическое действие у Софокла начинается, когда трагедия Эдипа, собственно, уже совершилась, но пока скрыта от него. Момент истины – впереди.

После недолгого благоденствия при новом царе Эдипе на многострадальные Фивы снова обрушилась невзгода – эпидемия чумы. Граждане воспринимают её как очередную санкцию богов и обращаются за помощью к Эдипу, однажды уже спасшему город от небесной напасти в лице Сфинкса. Царь снаряжает посланника к оракулу за прояснением вопроса. Полученное прорицание царю докладывают публично: гнев богов вызван тем, что в городе обитает убийца прежнего царя Лая. Надлежит его разоблачить и подвергнуть изгнанию.

Справедливый Эдип организует расследование и берёт его под личный контроль. По мере выяснения обстоятельств, розыска свидетелей, проведения допросов момент истины разверзается как бездна, в которую всё быстрее сползает и в конце концов проваливается следователь. Выясняется: тот, кого он разыскивает – это он сам, Эдип, терминатор-отцеубийца Лая. Он сам не только унаследовал царство убитого отца, но и согласно традиции женился на его вдове – собственной матери. Приговор оракула, который Эдип всеми силами стремился опровергнуть и отменить, он привёл в исполнение своими же руками.

От судьбы не уйдёшь? К такой вековой мудрости и ныне склоняют сетевые мыслители…

Как если бы венцом развития мировой философии объявили сентенцию «Жизнь прожить – не поле перейти».

Но общегреческий миф образует сквозную, надвременную сеть, сквозь которую просматриваются совсем иные истины.

Родной отец Эдипа, фиванский царь Лай, в молодости совершил тяжкий грех и был подвергнут проклятью. Оракул запретил ему иметь детей, а в случае ослушания предрёк быть убитым рукой сына. Так что рок, тяготеющий над Эдипом, имеет исторические корни и рациональные поводы. В мире, где олимпийские боги сожительствуют со смертными, сын за отца отвечает.

Он ведёт безбедное существование в качестве единственного ребёнка и наследника царя Коринфа, пока однажды кто-то из подвыпивших приятелей-завистников не обзывает его приёмышем. Выпав из зоны комфорта, Эдип не опускается до бытовых разбирательств. Почему-то ему не приходит в голову начать с простого: расспросить друзей и знакомых. Античные житейские истории мало отличались от контента современных бульварных романов и сериалов. К примеру, мать могла прижить ребёнка на стороне, а затем, после покаяния и примирения с супругом, договориться принять дитя в лоно семьи.

Но Эдип поступает по-царски: сразу отправляется к оракулу в Дельфы, чтобы получить на руки неопровержимое свидетельство о рождении, заверенное божественной инстанцией. Для этого ему наверняка пришлось злоупотребить семейным положением. Доступ к оракулу в принципе был открыт каждому, но лишь в определённые дни; надо было дождаться очереди, подвергнуться ряду очистительных церемоний, изрядно потратиться на жертвоприношение и внесение платы.

При этом наш герой ни на секунду не ставит под сомнение, что царь Коринфа – его подлинный отец.

– А вдруг они не золотые? – спросил любимый сын лейтенанта, которому очень хотелось, чтобы Паниковский возможно скорее развеял его сомнения.

– А какие же они, по-вашему? – иронически спросил нарушитель конвенции.

– Да, – сказал Балаганов, мигая рыжими ресницами, – теперь мне ясно.

В этом убеждении он проявляет железобетонное упорство – вплоть до момента истины.

Собственное расследование открывает Эдипу глаза на то, каким он бы слепцом.

Отступим назад, за хронологическую рамку трагедии Софокла. Когда Эдип явился в Дельфы за свидетельством о рождении, первое, что он увидел (как и все паломники) – главную заповедь оракула, начертанную на фронтоне храма Аполлона: «Познай самого себя». Перед тем, как тревожить божество, вопрошающего просят на худой конец попробовать заполнить анкету. Естественно, в любой анкете одним из первых является вопрос о родителях. Но Эдип игнорирует призыв. Он решает взвалить эту работу на самого оракула. Познай меня, Аполлон!

Получив вместо ожидаемого удостоверения приговор к отцеубийству, Эдип держит удар. Он принимает героическое решение: бросить вызов судьбе. И сразу предпринимает во исполнение энергичные действия. Какие же именно?

Он немедля удаляется из Коринфа, что, по его мнению, исключит возможность отцеубийства. Сомнительное решение в ряду многих. Удалившись, он (в отсутствие Интернета) не будет знать о поездках и перемещениях того, кого считает отцом, и вполне может неожиданно столкнуться с ним во время его дружественного визита в другой полис, или даже на поле брани.

Далее, любой консультант по управлению посоветовал бы Эдипу, исходя из текста прорицания, всемерно избегать ситуаций, чреватых убийством (к примеру, не наниматься ни киллером, ни палачом), а уж если дойдёт до войны – тщательно выяснять, кто оказался по ту сторону баррикад. Что же касается женитьбы, проще всего с походами в ЗАГС вообще повременить.

Вместо этого герой неизвестно зачем отправляется в Фивы, на первом же перекрёстке ввязывается в дорожный конфликт, убивает высокомерного пожилого пассажира элитной колесницы и под горячую руку, явно перейдя границы необходимой обороны, приканчивает свидетелей – возницу и пару охранников.

На подходе к Фивам он встречает хтоническое чудище – Сфингу, звероптицу с головой и грудью женщины. Заняв господствующую высоту, та блокирует подступы к городу. Но вместо того, чтобы грабить путников на манер Соловья-разбойника, она задаёт всем роковую загадку, а не сумевших отгадать пожирает. Первым, кто дал верный ответ, становится Эдип – креативный молодой человек, не обременённый никакими комплексами. (В поздних изводах мифа, как пишет С. Аверинцев², предполагаются эротические отношения между Эдипом и Сфингой). Но снова – как и в случае с главной заповедью оракула – Эдип не задумывается над глубинным смыслом вопроса-загадки, над причиной, по которой с ним вступила в сношения небесная посланница, пропускает ещё один сигнал-подсказку от той же инстанции.

На крыльях успеха он триумфально прибывает в Фивы. В роли избавителя получает в награду трон, удачно освободившийся после того, как на днях неизвестные разбойники убили на перекрёстке царя Лая и его сопровождающих. По старинной традиции победитель получает всё, то есть в комплекте с царством ещё и освободившуюся царскую вдову. Эдип без тени сомнения женится, напрочь позабыв предсказание оракула.

Воистину, судьбе не уйти от Эдипа.

Ситуация напоминает самоисполняющееся пророчество (термин Роберта Мертона).

Если бы Эдип поступил по здравому смыслу, не придал значения разговорам о «приемыше» и никуда не поехал – тогда он не угодил бы в разборку на перекрестке дорог, не встретил Сфинкса, не попал в Фивы и т. д. Но он совершает последовательность таких действий, как будто сам стремится пунктуально воплотить зловещее пророчество оракула в жизнь.

Ситуация не особо похожа на байки литературоведов про неодолимый рок, некую трансперсональную или же хтоническую силу. Она больше напоминает рефлексивную игру. Возможно, даже обучающую, с самооправдывающимися и саморазрушающимися прогнозами.

Чего добивается от несчастного Эдипа распорядитель его судьбы, Дельфийский оракул? Чего хочет сам Аполлон – один из наиболее почитаемых античных богов, покровитель искусств, предводитель муз, предсказатель будущего, бог-врачеватель, попечитель переселенцев, олицетворение мужской красоты? Неужто всего-навсего желает самоутвердиться на ниве прогнозирования?

Боги в древнегреческих мифах – вовсе не трансцендентные существа грядущих мировых религий. Они подвержены человеческим страстям, активно вмешиваются в жизнь людей, точнее – повседневно в ней участвуют, встревают в драки и пускаются в состязания, имеют от смертных детей, и сами между тем ведут междоусобные сражения с более древними хтоническими существами.

Прогрессор с Земли Антон, действующий под маской непобедимого Дона Руматы Эсторского, в зеркале арканарских мифов и сказаний тоже вполне может сойти за одного из богов-героев, смесь Прометея, Геракла и Штирлица в одном флаконе. В свою очередь, в повести «Волны гасят ветер» профессиональные прогрессоры из КОМКОНа сталкиваются с люденами – сверхсуществами, которые в их мире будущего тоже играют роль своего рода божеств, гуманоидов с летающих тарелок. Но можно ли об истинных мотивах Руматы, сотрудника Института экспериментальной истории, судить по запискам Дона Рэбы? А о задачах Института Чудаков – по плану спецоперации «Визит старой дамы»?

Древнегреческие боги подобны чародеям из страны Фаэри, которую исследовал Толкин в эссе «О волшебных сказках». Да, они способны творить вторичные и третичные миры, вполне себе материальные, для простых смертных неотличимые от их привычной реальности. Все эти миры, включая наш, для нас единственный – рядовые пьесы в репертуаре их режиссёрского театра. Но при этом они тоже божьи люди, смертные, как и мы – если разуметь под Богом трансцендентное существо мировых религий.

Приходится прибегать к мифологическим представлениям и сомнительным метафорам, потому что нашим ускользающим предметом является момент истины. А он еще не попал в поле систематических исследований социальной теории. Это не означает, что мы умаляем роль рационального знания. Как раз рациональные модели трансакций, институтов, их реинжиниринга современному обществу, как выяснится, необходимы позарез. Но центр проблемы не в том, каковы эти модели. Как побудить наше общество – сборище слепцов и безумцев, живущих по лекалам времён Эдипа, прислушиваться к зову Истины? Как обучить подобного сорта общество использованию рациональных знаний для социальных трансформаций? Предысторический младенец, оно не способно перерезать пуповину привычной картины мира, не желает отвлекаться от своих игрушек на раздумья о том, быть или не быть. Вот в чем вопрос.

Один из ключевых пунктов на пути Эдипа к трагическому моменту истины – его встреча со Сфинксом. Два мифа, архетипичных для европейского подсознания, две силовых линии культурного поля связались здесь в один загадочный узел. Задержимся на нём и мы.