Kitobni o'qish: «Русский город Севастополь. Книга третья»

Новый год

– Кречен! Кречен! Хватит дрыхнуть, – тряс Павла за плечо Константинов.

Павел вскочил с кровати.

– Штурм? Где Самылин? – встревожился он. Бросил взгляд в окно – непроглядная ночь.

– Нет, не штурм. Просто – вставайте, – требовал Константинов. Лицо довольное. Ухмылка от уха до уха. От него исходил аромат хорошего вина.

– Что случилось? – не мог понять Павел, втискивая ноги в сапоги.

– Случился Новый год, дорогой мой. Немедля спускайтесь в ресторан.

В зале было полно офицеров. Горело множество свечей. Все шумели. Раздавались взрывы смеха. Играл рояль, и звякали бокалы. В дверях ресторана их остановил юнкер с ватной бородой и в смешной меховой шапке.

– Господа, сдайте часы. Приказ Деда Мороза! Не бойтесь, после праздника всем вернём.

– Зачем? – не понял Павел.

– А чтобы вы не глазели на циферблат через каждую минуту, – объяснил юнкер.

Ярко пылал камин. В ресторане тепло и уютно. Огромный самовар стоял на круглом столе. Вокруг самовара в тарелочках всевозможные закуски. По потолку развешаны бумажные флажки, снежинки. Действительно – атмосфера новогоднего праздника. Ёлки не хватало.

– Господа, вам чаю или водки? – предложил юнкер, дежуривший у самовара.

– Начнём с чая, – решил Константинов. Спросил: – А где же ёлка?

– Экий вы маленький, ёлочку вам подавай, – засмеялись вокруг. – Где же тут её взять? На дрова порубили все ёлки.

Взяв по стакану, сели за длинный стол в общую компанию. Все по кругу рассказывали какую-нибудь забавную историю, случившуюся с ним в Новогоднюю ночь. После очередного рассказа сосед рассказчика должен был отгадать: правда это или вымысел. Если не угадал, то должен был встать и исполнить куплет или продекламировать стих. А коль угадал, фант должен был исполнить сам рассказчик.

За окнами иногда взрывалась бомба, и тогда от вспышки было видно, как на улице валит снег. После каждого близкого взрыва, все дружно восклицали: «Пропади ты пропадом!»

– Господа, очень странно встречать праздник без женского общества, – пожаловался кто-то.

– Увы, мой дорогой, – ответили ему. – На эту ночь ваша подружка – бутылка.

Все вокруг засмеялись. Вдруг двери распахнулись. Торжественно вошёл юнкер с ватной бородой, а за ним два солдата с подносами, на которых теснились бокалы с шампанским.

– С Новым годом, господа! – громко объявил юнкер. – С новым счастьем!

Все разобрали бокалы и прокричали Ура! Появились песенники и тут же грянули гимн:

С Новым годом, Белый царь,

С Новым годом, Государь!

– На победу нам и на погибель врагам! – Громко воскликнул Константинов, и все грянули протяжное «Ура!»

Лишь только осушили бокалы, как на бастионах всё загрохотало. Офицеры выбежали на улицу. Шёл густой снег. Канонада гремела, словно днём, озаряю линию от третьего до пятого бастиона. Бомбы кометами летели в одну и в другую сторону.

– Вот, вам и салют! – усмехнулся Павел.

– Ура государю нашему императору, Николаю Павловичу! – закричал Константинов, и все под грохот артиллерийской перестрелки затянули «Многая Лета».

Гимн закончили, и тут же канонада стихла. Внизу на бульваре грянул оркестр. Офицеры, не сговариваясь, ринулись на музыку. Навстречу с залихватской песней шёл батальон Волынского полка. Вёл солдат капитан на гнедой казацкой лошади. Впереди песенники громко оглашали ночную улицу:

Взвейтесь, соколы, орлами,

Полно горе горевать!

– Кто там шумел? – спросили офицеры у капитана.

– Так, мы и шумели, – ответил тот. – Надоели, черти! Новый год, а они всё бомбами швыряются. Вот мы им пушки и заклепали. Разве не слышите, как тихо? С праздником вас, господа!

Вылазка

Павел осматривал мины, когда его нашёл ефрейтор Козлов.

– Ваше благородие, дозвольте на вылазку? – попросил он.

– На какую?

– Лейтенант Бирюлёв охотников набирает. С нашего бастиона двинут на французские траншеи, – объяснял Козлов, а у самого глаза так и горели от нетерпения.

– Чего это ты так рвёшься на вылазку? – удивился Павел.

– Так, то же – лейтенант Бирюлёв – гроза французов. У него, что не вылазка – всё с разгромом.

– Надо же! Я тоже хочу! – решил Павел.

Они с Козловым нашли Бирюлёва на левом фасе бастиона. Он беседовал с офицерами, собравшимися вокруг. Бирюлёв был молод, красив. Говорил горячо, отрывисто. Ему едва исполнилось двадцать шесть. Ходил в солдатской шинели, подвёртывая спереди полы к поясу.

– Нахимов нынче позвал меня к себе, – объяснял лейтенант. – Предложил вылазку сделать.

– Мы с вами! Возьмите нас, – тут же оживились офицеры.

– Всех взять не смогу, – возразил Бирюлёв. – Кто-то с бастиона должен нас прикрыть. Но у меня возникли опасение, что нам месяц помешает. Глядите, какой яркий, – указал Бирюлёв на светящийся рог, показавшийся из-за гор. – Весь день снег шёл, а под вечер – на тебе – на небе ни облачка, и этот, рогатый объявился.

– Бросьте вы, Николай Алексеевич, – упрашивали его офицеры. – Может тучки найдут. Час назад пасмурно было.

– Было, то оно, было, а сейчас, глядите, как распогодилось, – недовольно качал головой Бирюлёв. – Ладно, Бог милостив, – махнул он рукой. – К десяти вечера собираем отряд.

Ровно к десяти триста пятьдесят охотников стояли во рву четвёртого бастиона, готовые идти на вылазку. Но, как назло месяц на небе весело отливал серебром, будто насмехался. На белом снегу можно было различить каждый кустик, каждый бугорок. Даже пластуны в секретах старались зря не высовываться.

– Ждём! – сделал вывод Бирюлёв.

Офицеры отправились в землянку. Пили чай, курили. После Бирюлёв подробно объяснил, куда направлена вылазка. Где, кто обязан находиться. Как должны идти нападающие шеренги, чтобы друг на друга не напирать и своих не переколоть.

– Поручик Токарев, – обратился он к высокому, крепкому пехотному офицеру. – Коль увидите, что я упал, пресечь всякую панику и принять командование.

– Будет исполнено! – кивнул тот.

– Назначьте себе заместителя. Мало ли что, – потребовал Бирюлёв.

– Прапорщик Семченко, – указал тот на молодого офицера. – Он в подобных вылазках бывал. Сдюжит.

– Хорошо. Поручик Константинов, за вами левый фланг, поручик Каверин – вы на правом. Поручик Кречен, вы с сапёрами прямо за мной. – Он взглянул на часы. – Полночь уже, господа. Что там у нас с рогатым?

В землянке появился фельдфебель.

– Светит, проклятый! – доложил он. – И – ни облачка.

– Ну, что ты будешь делать! – с досадой воскликнул Бирюлёв. Обратился к офицерам: – Опасно идти, вот так, открыто. Придётся ещё подождать.

Павел присел на дощатые узкие нары, прислонился к холодной земляной стенке и тут же задремал. Его растолкал Константинов. Из блиндажа все уже вышли.

– Пора, – сказал Константинов.

Месяц всё ещё светил, но тучи наплывали с моря, постепенно затягивая небо.

– Далее отлагать некогда, – решил Бирюлёв. – Нам предстоит около двух вёрст прошагать, в траншеях поработать штыками, да обратно вернуться до рассвета. Начинаем!

Охотники вышли за бастион, преодолели завалы. Построились в поле.

– Фронт не нарушать! Идти локоть к локтю, – строго приказал Бирюлёв. – Фуражки долой!

Все сняли шапки, прочитали кратко молитву, перекрестились.

– С богом! За мной!

Шли тихо. Ноги утопали в мокром снегу чуть ли не по колено. С английской траншеи раздался выстрел. Кто-то в цепи ойкнул и упал. Но все продолжали идти. Над вражеской позицией взвилась в небо красная ракета.

– Заметили всё же, – прорычал ефрейтор Козлов, идущий рядом с Павлом. – Тревогу подняли.

– Прибавить шаг! – прозвучала команда по цепи.

– Ваше благородие! Ваше благородие!

Бирюлёва догнал унтер офицер.

– Тихо! – приказал ему лейтенант. – Вы откуда?

– Адмирал Нахимов послал. Велел передать, что вас заметили. Павел Степанович предлагает воротиться.

– Сам вижу, что заметили. – Бирюлёв подумал, ответил: – Передай Нахимову: у нас пока всё идёт хорошо. А воротить я молодцов не могу. Видишь сам – в бой рвутся. Верно я говорю? – обернулся он к солдатом.

– Так точно, ваше благородие, – тихо, но дружно ответили солдаты.

Отряд поравнялся с возвышенностью, именуемой «Сахарная голова». Под её прикрытием подкрались к французским позициям. Впереди горнисты играли тревогу. Перекликались часовые. Стрелки били куда попало. Но пули пролетали высоко над головой и шмякались в снег где-то позади отряда.

– Шаг шире! – раздалось по цепи.

Вдруг перестрелка стихла. Наступила тишина. Только слышно, как снег скрипит под сапогами. Французы затаились. Охотники Бирюлёва подошли к склону. Остановились. Шагах в пятидесяти впереди темнела полоса вражеских окопов. Сняли фуражки. Перекрестились. Вновь надели. Взяли ружья на руку. Всё делали дружно, будто подчиняясь единой команде. Двинулась вверх, выставив штыки.

– Кто идёт? – окликнул часовой по-французски.

В ответ – молчание.

– Кто идёт? – крикнул громче часовой.

– Русские! – ответил Бирюлёва. – В штыки!

«Урррааа!» – взорвалась тишина.

Павел вместе со всеми взлетел к траншее, прыгнул, свалив какого-то француза. Козлов рядом орудовал штыком. Траншею очистили вмиг. Вдруг справа бабахнуло. Несколько человек свалилось замертво.

– Кречен! Батарея у вас с фланга! – крикнул ему Бирюлёв.

Павел бросился к батарее, увлекая за собой свой отряд сапёров. Французы пытались перезарядить две небольшие горные пушки. Артиллеристов тут же перебили. Стрелки разбежались. В запальные отверстия пушек вбили ерши, а кокоры с зарядами распороли штыками, снаряды повыкидывали за вал.

Накинулись на мортирную батарею, что не давала покоя сегодня днём. Выгнали штыками охранение, загвоздили пушки и сбросили с лафетов.

Поступил приказ отходить. Солдаты спустились с пригорка, захватив раненых и брошенные французские ружья. Вдруг Бирюлёв остановил отряд.

– Странная тишина, – сказал он. И вправду, опять кругом всё затихло. – Никак, замышляют что-то. Всем быть настороже!

Невесть откуда появился пластун. Весь в снегу.

– Как ты здесь оказался? – удивился Бирюлёв.

– Лёжка у меня недалеча, у хранцузов под самым носом. Да не в том дело, ваше благородие, – сказал он. – Обходят вас.

– Где?

– Так, вон, с горы спускаются.

– Много их?

– Сотня, мож более, – пожал плечами пластун.

– Тихо! За мной! – приказал Бирюлев.

Вскоре охотники оказался на склоне «Сахарной головы». Отряд французов, ничего не подозревая, крался внизу, надеясь зайти в тыл и отрезать охотникам путь к отступлению. На их головы обрушились русские солдаты. Половину тут же перебили, остальные бросали ружья и сдавались в плен.

Стали отходить. Вдруг Павла нагнал Козлов.

– Ваше благородие, кажись в траншее кого-то из наших оставили. Слышал, ругались по-русски.

Павел бросился к Бирюлёву. Что делать?

– Выручать! – коротко ответил он и громко приказал: – Налево, кру-гом! Строиться повзводно! Ружье на руку! Вперёд марш!

В траншее задержалось несколько матросов. Их окружили французы и пытались обезоружить. Но матросы ни в какую не хотели сдаваться. Их бы прибили, но в это время в траншею влетели охотники Бирюлёва, и бой закипел по-новому. Французы бежали. Со стороны Сапун-горы послышался бой барабанов. К противнику из лагеря спешила подмога.

Шли обратно быстро, без шума. Французы преследовали. Несколько раз пришлось развернуться и отгонять преследователей штыками. Вскоре с бастионов загрохотали пушки, прикрывая отряд. Адмирал Нахимов с нетерпением и тревогой ждал доклада, стоя на банкете в полный рост.

– Ох и добавил ты мне седины! – упрекнул он лейтенанта Бирюлёва. Но потом, горячо пожал руку. – Молодец!

Штурм Евпатории

Князь Меньшиков с адъютантом Панаевым объезжали резервную линию на высотах за Севастополем. Вечер выдался хмурый и морозный. Иногда начинал моросить ледяной дождь. Копыта коней скользили на каменистой, обледенелой дороге. Шинели на плечах покрылась корочкой льда.

– Пушки надо замаскировать, – давал указания Меньшиков, проезжая мимо двух орудий, стоявших открыто на склоне. – Ниже необходимо оборудовать ложемент для стрелков. А почему костёр горит на посту?

– Часовые греются.

– Так, почему часовые без полушубков?

– Не подвезли ещё. Разрешили греться возле костров, – объяснил адъютант Панаев.

– Кто разрешил? С ума сошли? Противнику все наши посты видны, – возмущался Меньшиков. – Никаких костров. Пусть по две шинели надевают.

Кругом виднелись норы землянок. Рота солдат ужинала, сидя прямо на земле. Ружья стояли в козлах. Дневальный хотел подать команду к построению, но Меньшиков жестом остановил его. Солдаты продолжили ужин.

– Что они такое едят? – удивился Меньшиков. – Кофе, что ли? Почему ложками? А жуют что, зёрна? Ничего не понимаю. Потрудитесь, пожалуйста, разузнать, что у них в котелках? – приказал он адъютанту Панаеву.

Панаев слез с коня, подошёл к солдатам. Поприветствовал их, попросил дать отведать кофе. Ему протянули котелок с бурой жижей. Панаев попробовал, поблагодарил и вернулся к князю. На ходу отплёвывался и вытирал губы платком.

– Они едят тюрю из сухарей, – доложил он.

– Из одних сухарей? Без мяса?

– Больше им ничего не выдавали. Последний подвоз довольствия был две недели назад.

– А почему вода тёмная?

– В последнюю приёмку прислали гнилые сухари, так солдаты их на углях прокаливают, а потом варят с солью.

– Это, случаем, не те сухари, которые в Южной армии забраковали?

– Они самые.

– Хорош Горчаков, ловко он мне гнильё сбагрил.

– Может не Горчаков вовсе, а его интендантство? – несмело поправил Панаев.

– Он, не он! Теперь-то какая разница? Чем мне армию кормить?

Подъехали к штабу генерала Горчакова. Бревенчатая изба под соломенной крышей с крохотными окошками.

– Пётр Дмитриевич, – обратился Меньшиков к Горчакову, слезая с коня. – Вы видели, что ваш брат прислал нам?

– Вы что имеете в виду?

– Гнилье под видом сухарей.

– Но, Александр Сергеевич, дорога сюда не из лёгких, – развёл руками Горчаков. – Дожди чуть ли не каждый день. Промежуточных магазинов у нас нет. Пока добрались до нас эти сухари – подгнили немного. Что делать?

– Немного? – негодовал Меньшиков.

– Транспорта мало, – пытался защитить брата Горчаков. – В этом-то вопросе Михаил Дмитриевич никак не виноват. Весь транспорт задействован на доставку пороха и снарядов. До сухарей ли тут?

– Хорошее оправдание, – иронически заметил Меньшиков, заходя в избу. Увидел генерала Липранди, обратился к нему: – Павел Петрович, ну хоть вы научите, как целую армию гнилыми сухарями накормить? Вы человек бывалый, практичный.

– Видел я эти сухари, – хмуро ответил Липранди. – Что теперь сделаешь? Съедят. Очень прошу: вы, только, шум не поднимайте. Другой еды нет. На нет и суда нет.

– Да как с этого сыт будешь? – не понимал Меньшиков. – Какие же из них вояки, коль на одних гнилых сухарях да на воде сидят?

– Солдаты не жалуются. Знают, скольких трудов стоило хоть эти гнилушки привести. Не надо показывать, что вы их жалеете. Солдаты не любят этого.

– Вот как, – немного успокоился Меньшиков. – Но делать что-то ведь надо. Ну, неделю они эти сухари будут есть, ну – две…. А потом начнут с голодухи пухнуть.

– Хорошо бы денег раздобыть, да в роты выдать, – посоветовал Липранди. – А там они сами у маркитантов купят все, что им понадобится. А чем больше солдата голод одолевает, тем он злее становится. Нам того и нужно.

– Думаете, лучше драться будет? – усомнился главнокомандующий.

– Лучше! – поддержал Горчаков. – Вот, только пороху бы нам, да новых ружей.

– В самое больное место бьёте: деньги, порох, ружья…. – Меньшиков порылся в кармане шинели, достал платок, нервно вытер лицо. – Денег отпускается достаточно, только где они? Ворует вся эта интендантская сволочь. А что я могу поделать? Как проследить? Каждого интенданта за руку не поймаешь.

– Но порох! Неужели военный министр не знает, каково наше положение? – не понимал генерал Липранди.

– Вы о князе Долгоруком? – Меньшиков криво усмехнулся. – Военный министр имеет к пороху тройное отношение: он пороху не нюхал, пороху не изобретал и пороху к нам не посылал. И вообще, не до нас министру. Петербург в ожидании весенней навигации. Адмирала Нейпира сместили за неудачно проведённую прошлогоднюю компанию. Крутился возле Кронштадта, да так и не сунулся. Разнёс Бомарзунд никому не нужный. Аландские острова передали шведам, но те не хотят их вновь занимать. Над адмиралом Нейпиром все теперь насмехаются, мол, обещал в Петербурге пир закатить, а сам ушёл несолоно хлебавши. Парламент требует тщательного расследования его неудачной экспедиции. В то время Англия готовит новый поход в Балтийское море. На этот раз экспедицию возглавит сэр Ричард Дандас. Герой битвы при Чуэнпи. Если Англия заставит весной Австрию с Пруссией вступить в войну, а следом и Швецию …., – какой к черту Севастополь? Столицу надо будет спасать.

– Что ж, будем стоять, – сказал на это Липранди.

– И не просто стоять, – поддержал Меньшиков. – Государь от меня требуют не только обороняться, но предпринять штурм Евпатории.

– Но зачем нам Евпатория? – удивился Горчаков. – В данной ситуации она не имеет никакого стратегического значения. Сейчас в городе нет складов. Магазины почти пусты. Всё напрямую отправляют в Балаклаву или в Камышовую бухту.

– Вы мне это говорите? – усмехнулся Меньшиков. – Я прекрасно понимаю положение дел. Но в Петербурге думают иначе. Каково ваше мнение, Павел Петрович? – спросил Меньшиков у Липранди. – Какое будет наше преимущество, коль возьмём Евпаторию?

– Лишим противника одной из баз, – ответил Липранди. – Но, думаю, для них потеря Евпатории не столь большой проигрыш в стратегическом плане. Трудности возникнут потом у нас, когда закрепимся в городе. Евпатория стоит на берегу, открытая с моря. Корабельная артиллерия не оставит камня на камне, а нам негде будет даже батареи развернуть.

– Но, видите ли, в чем дело, господа, – сказал Меньшиков. – Поступили сведения, что со дня на день с Дунайского фронта в Евпаторию перебрасывают Омер-пашу. А вместе с ним три дивизии, с двумя эскадронами и двумя батареями. Как только Омер-паша высадится, так сразу возникнет угроза прорыва турок к Перекопу.

– Рискованное дело для Омер-паши, – заметил Липранди. – Ему предстоит сто сорок вёрст пройти с боями по голой степи. Туркам надо иметь огромный обоз. А большой обоз будет сильно сдерживать передвижение армии. Либо необходимы надёжные пути снабжения. Но наши казаки этого не позволят.

– Согласен с вами, генерал, – кивнул Меньшиков. – Но военный министр убеждает царя в обратном. Якобы турки любой ценой готовятся отрезать нашу армию от материка. Поэтому от меня требуют захвата Евпатории. С минуты на минуту должен прибыть генерал Врангель, который нынче следит за Евпаторией. Он нам поведает положение дел.

Как и говорил Меньшиков, вскоре прискакал генерал Врангель командующий Евпаторийским корпусом. Высокий, худой. Голова седая. Седые бакенбарды переходили в такие же густые седые усы.

– Карл Егорович, государь от меня требует совершить попытку захвата Евпатории, – объявил ему Меньшиков.

– Считаю долгом донести вашей светлости, – сказал генерал Врангель неуверенно. – Я не смею отвечать за успех и за последствия этого предприятия.

– Вот как? И почему же? – холодно взглянул на седого генерала Меньшиков.

– Считаю вам доложить, что город хорошо укреплён. Гарнизон вместе с прибывающими войсками Омер-паши превысит по численности мой отряд. Любой тактик вам подтвердит, что штурмующие должны превосходить обороняющихся, а не наоборот. Если не сможем достичь успеха, войска будут расстроены и деморализованы, в то время неприятель, ободрённый нашей неудачей, может выйти из Евпатории в больших силах и двинуться на наши сообщения по Симферопольской дороге. Чтобы начать штурм, я должен быть уверен в успехе. А в случае неудачи, опираться на надёжный резерв.

– И как бы вы поступили на моём месте? – спросил Меньшиков.

– Запер противника в городе и не давал ему свободы действий.

– Согласен с вами, – подумав, сказал князь. – Запереть и держать в бездействии более тридцати тысяч – был бы лучший выход в стратегическом плане, и вполне нам по силам.…. Но, – он развёл руками, – государь требует штурма.

***

Павла вызвали в штаб на Северную сторону. Главная квартира разместилась в каменном одноэтажном доме на берегу бухты между Куриной и Панеотовой балками. В бараке рядом со штабом находилась типография, а за нею писарская кухня. За кухней госпитальный барак, белый длинный. У берега на склоне лепились землянки. Раньше здесь жили с семьями бедные горожане. Нынче они вынуждены покинуть город. В их землянки вселились штабные офицеры.

Павел решил заглянуть в одну из землянок к знакомому штабисту. Его нора ютилась у самого обрыва. Берег крутой. Справа и слева – такие же норы, вросшие в откос, больше похожие на деревенские погреба, – одни островерхие крыши торчали над землёй. Проходы между крышами напоминали улицы. Кругом натянуты верёвки, на которых сушилось бельё. По пути Павлу попалась землянка с провалившейся крышей. Казаки из неё устроили ясли с сеном. Рядом стояли кони и задумчиво жевали. Поселение заканчивалось почти у воды. На той стороне бухты были видны пологие горы, изрытые жёлтыми полосками траншей и валов.

Павел нашёл нужную землянку, отворил дверцу, грубо сколоченную из необструганных досок, на скрипучих петлях. В землянке имелось две комнаты. В первой, похожей на сени, были свалены седла, какие-то мешки. Прямо на земляном полу лежала постель денщика из тонкого тюфяка, набитого соломой. Дверь в офицерскую комнату заменяла занавесь из мешковины. Вторая комната более просторная. В ней разместились два офицера. У одного железная кровать, у другого топчан из досок, укрытый толстым, грубым сукном. Половину комнаты занимала печь, кое-как сложенная из старого кирпича на глине. К печи прислонены два походных бездонных чемодана. Чемоданы стояли открытыми.

Павел поздоровался со знакомым офицером, спросил, почему чемоданы нараспашку?

– Потому, как надо постоянно из них что-нибудь доставать или укладывать обратно, – объяснил ему знакомый. – Тут же у нас ни шкафа, ни тумбочек.

Единственное крошечное окошко располагалось под самым потолком, наполовину заклеенное кусками газет. Свет едва пробивался. Под окошком столик. На столике стояла тарелка, а в ней покоился круг белого сыра, прикрытого промасленной бумагой. Рядом, увёрнутый в чистую холстину, каравай белого хлеба. У выхода несколько пар сапог. На печке стопка старых, потрёпанных книг. Павел разглядел в стопке голубоватую обложку «Современника», томик с золотым теснением Жоржа Саида и серый справочник по артиллерийскому делу.

– У вас всё лежит так открыто, – удивился Павел.

– А кому оно нужно? – беспечно махнул рукой офицер. – Другое дело – водка. Водку надо прятать. Тут по соседству, в Пантеоновой балке отличную анисовку продают. Вот, её бережём, иначе она каким-то образом испаряется.

– Денщики? – догадался Павел.

– Так, разве признаются? – усмехнулся офицер. – Глаза преданный, как у собаки…. «Как же я посмею, ваше благородие», – твердит, а от самого так и несёт сивухой.

Вдруг ворвался второй хозяин, штабс-капитан в старом сюртуке без эполетов, перешагнул через чемодан к своей железной кровати, достал из тайника под матрацем бутылку, только что обсуждаемой, анисовки.

– Ко мне гость из Дуванки, – объяснил он. – Лекарь местный. Подскажет, чем лечиться. У наших коновалов пилюли не допросишься.

Вошёл невысокий, полный человек в гражданском пальто из хорошего сукна. Вежливо поздоровался, приподняв чёрную шляпу-котелок. Не знал, куда поставить трость с набалдашником из слоновой кости. Наконец пристроил её у печи.

– А конь у вас совсем исхудал, – сказал он, ища место, чтобы присесть.

– Так, трое суток мне ему дать нечего, – вздохнул офицер, указывая местечко на железной кровати. – Сено – три рубля серебром за пуд. Овёс – вообще не достать.

Водка оказалась отвратительной и мутной. От неё отдавало керосином. Сыр чересчур солёный, зато хлеб был свежий, хоть и грубого помола.

Офицер жаловался доктору на ломоту в коленях. Тот удивлялся, как в такой сырости он вообще ещё ходит. Так и до чахотки недалеко, а то и тиф подхватишь. Мазь он изготовит, но стоить она будет не дёшево. Посоветовал подштанники носить тёплые, да на ночь ноги хорошенько укутывать.

Поблагодарив хозяев за гостеприимство, Павел выбрался из землянки и направился в штаб. Казаки, устроившись на брёвнышке перед штабом, держа лошадей в поводу, глядели через бухту на бастионы, укрытые облаками порохового дыма. У крыльца сидело и лежало десятка два солдат из караула Дежурства. Ружья составлены в козлах.

В доме, где располагалась главная квартира, было восемь комнат. В двух средних находилось Главное дежурство. Стоял деревянный стол, покрытый зелёным сукном. За столом сидели офицеры на низеньких табуретках и занимались бумагами. На полу и на импровизированных полках лежали кипы папок. Во второй комнате находился кассовый ящик с деньгами. Возле ящика дежурил часовой. Тут же в углу в кучу свалены ружья и штуцеры, принесённые охотниками из вылазок. У стены друг на друге громоздились ящики с посылками. Два офицера штыками вскрывали ящики и проверяли содержимое: нет ли чего недозволенного. В соседней комнате за стеной работали топографы. На большом столе разложены листы бумаги, линейки, карандаши…. Временами постукивал маленький станок походной литографии. Против входной двери, в небольших сенях лежали штабеля мешков с казёнными поставками: рубашки, корпия, бинты, сапоги, рукавицы, а так же тёплые вещи, пожертвованные купечеством. В дверях вечно толкалось несколько казаков, готовых в любой момент сорваться куда-нибудь с приказом. Их лошади были привязаны у крыльца.

Главнокомандующий сразу же вызвал Павла, кратко объяснил задачу. Он был немногословен. Снова в разведку. На этот раз – в Евпаторию. Узнать, выведать, запомнить, вернуться.

На следующее утро, обрядившись в караимского торговца, Павел ожидал деда Михо на дороге из Севастополя. Круглая баранья шапка, длинная холщовая рубаха, подпоясанная широким суконным кушаком, шерстяной кафтан без пуговиц, с вышивкой по краю, короткие сапоги с загнутыми носами.

Вскоре появилась на дороге телега, доверху нагруженная тюками и высокими корзинами. Понурая лошадка медленно тянула воз. Дед Михо сидел впереди, держа вожжи. А рядом с ним …. У Павла перехватило дыхание. Мария?! Девушка куталась в салоп, отделанный лисьим мехом. На голове красная круглая татарская шапочка, расшитая серебряной нитью, поверх тонкая шерстяная шаль.

– А вот и наш попутчик! – весело сказал дед Михо и полез за трубкой.

– Мария? – только и смог произнести Павел. – А вы куда же?

– В Евпаторию, с вами.

– У Марии в Гёзлёве живёт бабушка по матери. Да и родственников много из караимов, – объяснил дед Михо.

– Но в городе турки. Почти все жители выехали, – возразил Павел.

– Ну, кто-то да остался, – пожал плечами дед Михо. – Татары, так те вообще не выезжали. И караимы многие остались. Куда им убегать?

– И отец отпустил?

– Под мою ответственность. Слышал, в Евпатории французский комендант нынче строгие порядки навёл. Мародёров и грабителей вешают безжалостно.

Павел взобрался в телегу.

– Дозвольте сидеть с вами? – спросил он Марию.

– Отчего же – нет? – согласилась девушка, слегка порозовев. – Только я неразговорчивая. Это дедушка у нас любит дорогой поболтать.

– И я неразговорчив, – тут же нашёлся Павел.

– А вы, Павел Аркадьевич – вылитый крымчак, – сказала девушка, и озорная улыбка будто осветила её лицо.

Неразговорчивые Павел и Мария всю дорогу болтали без умолку, а дед Михо только курил, помалкивал, иногда усмехался про себя. Мария рассказывала о своём детстве, о том, как привольно жили в Балаклаве, как дедушка брал её в море на ялике ловить рыбу, как они однажды ездили в Одессу к дальней родне…. А Павел описывал ей, как мог, красоты Петербурга. Перебрал все смешные истории, произошедшие с ним в училище….

Иногда у Павла возникала мысль, что нет между ними никакой разницы. Ну и в чем его дворянское превосходство? Подумаешь: из Петербурга, из хорошей семьи, получил отличное воспитание…. А Мария ничем не хуже. Она говорила складно, грамотно. И слушала внимательно, не перебивала. Она понимала его, – чувствовал Павел. Да хоть о чем с ней говори – всё понимала. И он её понимал. Зачем все эти условности между людьми? Порой казалось, что они знакомы уже много, много лет. А как она задорно смеялась….

Так незаметно подъехали к косе между солёным озером и морем.

– Гляди-ка! – удивлённо воскликнул дед Михо. – А лебеди не улетели.

На темной воде у самого берега белыми пятнышками покачивалось несколько птиц.

– Надо же, ни война, ни буря их не спугнули. Надо угостить божьих созданий.

Дед Михо остановил лошадь, слез с телеги, порылся в одном из мешков. Кинул в подол епанчи несколько горстей овса и отправился к воде. Лебеди отплыли на безопасное расстояние. Но когда дед Михо высыпал на камни зерно и отошёл, птицы поспешили к угощению.

Мария очень осторожно подошла, присела на корточки, совсем рядом с птицами. Когда Павел решил тоже подойти, лебеди тут же уплыли.

– Почему они тебя не боятся? – удивился он. – А меня испугались?

– От вас пахнет порохом, как от охотника.

– Но я надел другую одежду.

– Все равно. Копоть надолго впиталась в вашу кожу, – объяснила Мария.

Перед городом их встретил секрет из пяти всадников-татар.

– Дед Михо пожаловал! – узнал грека пожилой татарин. – Что везёшь?

– Салам аллейку, Ахмад. Вот, везу кожу воловью для сапог, сукна немного и овёс. Правда, овса хорошего раздобыть сейчас очень трудно. Но, что смог, то достал.

– Гумушу товар везёшь?

– Да, ему. Вон и внучка его со мной.

– Что ж, проезжай. Пусть старик внучке порадуется. Нынче мало светлых дней выпадает на долю честных людей. Только попрошу тебя, Михо, дай нам немного овса. Лошадей совсем кормить нечем. Я заплачу тебе французскими монетами. Других у меня нет.

– Хорошо. Бери, – согласился дед Михо и спросил: – А что в городе, совсем плохо?

– Я в город не суюсь, – недовольно скривил губы татарин. – Там холера. Но знаю, что горожанам не до жиру. Дома топить нечем. Лошадей кормить нечем. Всю живность давно съели. Даже голубей переловили. Иногда кораблями хлеб завозят, но очень мало. Зато солдат привезли из Константинополя видимо-невидимо. Так, тех и разместить негде.

Подъезжая к городу, путники увидели свежий возведённый вал выше человеческого роста. Перед валом глубокий ров. Во рву копошились рабочие, выкидывая лопатами землю. Развалины городской стены крепили: где турами, где насыпью. Оборудовали орудийные гнезда.

У ворот в квадратной башне дровяного рынка стоял караул из турецких солдат, но с французским офицером. Телегу тщательно смотрели. Офицер долго выяснял: по каким делам едут в город? Откуда сами? Дед Михо все подробно объяснил: едут из дальнего аула к родне. Везут товар торговцу Гумушу. Его каждый в Гёзлёве знает. Лавку держит в нижней части города. Товар привёз нужный для армии: кожа, сукно, овёс…. Выслушав, офицер разрешил проехать.