К другим берегам

В непогоду

Погода испортилась в конце октября. Задули холодные ветры, начались штормы. Море налилось свинцом, небо затянули низкие темные тучи.

Далеко от берега большие волны можно отличить по белому пенному гребешку, закрученному наружу мчащейся волны, но ближе к берегу волны становятся крупней, точно не спеша разгибают спину после похода. Именно здесь волны поднимаются во весь свой рост и на мгновенье как бы замирают, а после – валятся на притихший берег. Разбившись, белая от пены волна уползает, цепляясь за каждый камушек, но в этом отступлении есть некая ирония, потому как следующая волна бывает еще злей, еще многосильней. Штормы доходят до такой могучей наглости, что переваливают за парапет и заливают набережную мутной водой, которая долгое время стоит большими лужами, и от них пахнет затхлостью и подгнившими водорослями.

С террасы перед домом не было видно брызг, разлетающихся вверх и во все стороны, когда волны разбиваются о волноломы, но сильный гул шторма был хорошо слышен. Мальчик любил сидеть здесь и слушать этот гул, в котором звучала могучая мощь моря и что-то, напоминающее пение печальной колыбельной, в которой нет слов, только дикий напев, но именно в этом древнем шуме было самое главное. Он сидел на плетеном стуле, не убранном еще из беседки в чулан до следующего лета. В небе мелькали чайки. Их противные голоса доносились, когда мощь шторма ослабевала на несколько мгновений, но потом гул моря вновь заполнял собою пространство. Что видели птицы эти со своей высоты? Кого бесполезно старались оповестить они надорванными, хриплыми голосами?..

– Немедленно иди в дом.

Он слез со стула, пошел по дорожке, между подстриженными кустами, к дверям. Мама, кутаясь в теплый белый платок, пропустила мальчика и захлопнула послушную дверь.

– Ты что, заболеть хочешь?

– Я не заболею, мама, я тепло одет.

– А я не разрешаю сидеть в такой холод на ветру.

– Там не очень холодно.

– Ты меня понял? – Ее взгляд был холодней ветра за дверью.

– Да.

– Позови отца обедать.

Мальчик побрел по лестнице на второй этаж.

Дом был построен давно, еще отцом его папы, и был очень уютен. Мальчику нравился дом: нравилось то, что он старый; нравился темный чулан позади дома, где хранились всякие тайны и страхи; нравилась высокая черепичная крыша с четырьмя трубами, по которым дождевая вода попадала в потемневшие от времени бочки; нравилось то, что в каждой комнате была невысокая печка, обложенная голубоватой плиткой, и когда становилось холодно, печи топили углем и дровами из поленницы под навесом. Еще ему нравился камин, нравилось смотреть на огонь, который разводили иногда прохладными вечерами. Мальчик любил старый дом – и ему казалось, что дом любит его. За прошедшие годы внешне дом почти совсем не изменился, но внутри все поменялось в нем. Раньше жила здесь большая, веселая семья, позже она становилась меньше и меньше, да и веселья тоже поубавилось. Теперь в доме жили трое, и в каждом оконном стекле, в каждом зеркале чувствовалась глубокая грусть по прошедшему. Но все на свете, кроме человека, не стремится нарушить ход времени, а человеку это никогда не удается.

Отец лежал на кровати одетым и курил. Пепельница стояла рядом, она была полна окурков. Мальчик позвал отца.

– А-а, это ты… В чем дело?

– Мама зовет обедать.

– Вот как, – он даже не двинулся.

– Да, она сказала, чтобы я позвал.

– Ты это сделал.

– Почему ты куришь? Она опять будет ругаться.

– Да, – ответил отец, продолжая глядеть на стену напротив, – у нее этого не отнимешь.

– А зачем ты куришь?

– Не знаю, мне нравится.

– Мне тоже нравится смотреть, когда ты куришь.

Отец повернул к мальчику лицо.

– Но это ничего, правда?

– Да, только мне больше нравится, когда ты куришь трубку.

– Говоришь, трубку?.. Иди поближе, что встал у двери… – он подвинулся на кровати, уступая сыну место.

Мальчик сел рядом. Несмотря на то, что форточка была распахнута, в комнате стоял противный запах выкуренных папирос.

– Когда тебе в школу?

– Еще три дня осталось.

– Хочется, а?

– Нет, не хочется.

– Я тоже не любил школу. Чем сегодня занимался?

– Шторм слушал.

– Ну и как?

– Мама прогнала домой. Говорит, что заболею.

Они помолчали, отец сказал:

– Так всегда бывает.

– Как?

Отец затянулся и пустил дым к потолку, потом затянулся еще, и к потолку поплыли кольца из дыма. Сначала они были маленькие, потом становились больше и больше, пока совсем не пропадали в накуренном воздухе комнаты.

– Скажи – как?

– А так, что когда любишь что-то, другому человеку это кажется блажью, и он старается сделать все, чтобы вытравить это, а потом еще и думает, что сделал полезное дело. Понимаешь?

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь…

– Нет, понимаю! – тихо сказал мальчик. – Если бы люди любили друг друга, все было бы иначе.

Отец посмотрел на него.

– Вот именно. А ты молодец. – Он достал из-под подушки толстую книгу. – Знаешь, что это?

– Нет.

– Библия. Хочешь узнать, о чем здесь написано?

– Нам в школе говорили, что там все неправда, и бога нет.

– Много понимают у вас в школе.

Мальчика поразила эта мысль.

– А мама разрешит?

– Мама, мама… конечно, нет! Разве она позволит думать не так, как она. Ну ничего, она не узнает. Ведь ты можешь хранить тайны?

– Да, – ответил мальчик.

– Ну ладно, пойдем есть.

Они вместе спустились вниз. Первым блюдом был фасолевый суп, который так не любил отец. Он остывал в глубоких тарелках, под которые подставлены были большие плоские тарелки. Сели за стол.

– Еще бы дольше ходили…

Мальчик склонился над тарелкой и стал шумно вытягивать губами суп из ложки. Мама повернула к нему строгое лицо:

– Сядь ровно и ешь тихо.

Отец возил ложку взад-вперед в теплом супе.

– Почему ты не ешь?

– Не хочется.

– Ты даже не пробовал.

– Ты знаешь, что я не люблю…

– Ты не любишь все, что я делаю. Ты ничего не любишь!

– Перестань, прошу. Я устал от скандалов.

– Ты от меня устал, вот от чего ты устал. Целый день валяешься на кровати, работу бросил… Ты что, на мои деньги надеешься жить?

– Ну что ты говоришь…

– Я знаю, что говорю.

– Я не прошу у тебя денег.

– Как благородно… На что же ты станешь жить?

– Это мое дело.

– А тебе не кажется, что это и мое дело?

– Нет, мне уже так не кажется.

– Ах, даже так… Прекрасно!

Она распаляла себя все больше и больше, и злость заполняла ее; и чем больше она злилась, тем более усталым становилось лицо отца.

– Давай закончим этот разговор.

– Нет, я не намерена его заканчивать!

– Хорошо, я закончу его.

Отец встал, вышел из комнаты. Мама вышла за ним. В прихожей были слышны резкие голоса и грубые слова, которые они бросали друг в друга. Мальчик сидел за столом, наклонив голову над тарелкой. Потом хлопнула входная дверь. В столовую вошла мама. Лицо у нее было злое, губы едва заметно дрожали. Она села за стол и начала есть, но вдруг заплакала и, утираясь, ушла к себе. Мальчик положил ложку, встал из-за стола. Обед закончился.

Он вернулся, когда стемнело. Мальчик слышал, как скрипели ступени, потом щелкнул замок на двери в комнату отца. Осторожно, чтобы не шуметь, он поднялся по лестнице, постучал. Замок металлически всхлипнул, и дверь отворилась. Отец стоял без рубашки, босиком. Узкая, сухая грудь, покрытая темными волосами, выглядела уставшей, и шея его казалась мальчику длинной, беззащитной.

– А, это ты, – сказал отец. Он пропустил сына и запер за ним дверь.

– Где ты был?

– Так… Можно сказать, что отдыхал.

Отец подошел к кровати, сел.

– Я закурю, хорошо?

– Да, только открой окно, а то у табака такой противный запах.

– Ладно.

Отец отдернул штору. За окном было темно, в небе – там, налево – виднелась мутная луна. В открытую форточку затекала ночь, но электричество подкрашивало ее своим ровным светом – и, забираясь в комнату, ночь исчезала, точно окно служило границей, за которой темноте нечего было делать. Отец взял пачку папирос, но отложил – стал набивать трубку табаком из плоской жестяной баночки. Приминал табак большим пальцем, крупинки его сыпались на пол. Потом зажег спичку и, коротко причмокивая уголком рта, стал всасывать огонь. Табак зажегся, подернулся серым пеплом – и жар ушел внутрь, а отец начал пускать изо рта дым.

– Ну как?

– Здорово…

– Послушай, можно тебя спросить?..

– Да.

– Как ты относишься к людям… ну… которые пьют вино?

– Наверное, жалко их.

– Жалко? Почему же?

Отец посасывал трубку, глядел на сына.

– Не знаю, им бывает плохо.

– Да, – сказал отец, – может, ты и прав, я не знаю.

– Почему?

– Есть вещи, о которых никто не знает, и люди начинают мучить себя разными мыслями.

– А это плохо?

– Нет, для человека это, скорее, полезно, хотя чаще всего ему от этого больно.

– Я не понимаю.

– Я тоже.

Мальчик смотрел, как отец пускал дым.

– А ты уже взрослый. Совсем взрослый.

– Какой же я взрослый, если еще в школу хожу?

– Ты понимаешь… чтобы быть взрослым, не обязательно быть большим. Тут что-то другое, совсем другое…

– Пап, а почему ты ничего толком не знаешь? Ведь взрослые знают все.

– Нет, это они только притворяются, а сами ничего не знают. Единственное, чему они научились – это черстветь, как сухари.

– А почему так бывает?

– Как знать, у каждого по-разному.

– Ты тоже такой?

– Хотелось, чтобы это было не так, но, скорее всего, это так, и это печально.

– А мама?

Отец стащил брюки. Не вынимая трубки изо рта, он залез под тонкое одеяло, под которым было уютно спать летом, но не теперь, поэтому в ногах лежал теплый, в красную клетку, плед.

– Чем занимался после обеда?

– Так, ничем. Было скучно… А мама тоже сухарь?

– Что ты о сухарях заладил… Может, о другом поговорим?

– Хорошо.

В комнате стало тихо, и они услышали, как начался дождь. Сначала далекий гул моря еще доносился до внимательного слуха, но капли дождя стали падать чаще и чаще, а затем дождь усилился, стал похож на ветер, который шумит и раскачивает деревья. Кажется, комната, где они сидели, уменьшилась, стала крохотной, чуть больше кровати, и отец с его трубкой стал вдруг ближе. Мальчику показалось, что он начал улавливать в отце то, что хотел понять в нем. Но чем ближе оно было, тем туманнее становилось, пока не исчезло совсем. Осталась только тишина с шумом дождя, ведь тишина никогда не бывает одна. Мальчику показалось, что они долго-долго сидят без слов, и он сказал:

– Дождь пошел.

– Да.

– Пап, почитай мне твою книгу. Ну… ту, что ты показывал… Забыл?

– Хорошо.

Отец достал книгу, поискал место и начал читать. Это была история о человеке, который жил в одной далекой стране много-много лет назад. Он ходил из одного ее конца в другой, переплывал моря и повсюду разговаривал с людьми, но люди не поняли того, что он говорил, и предали его, и он умер. Печальнее всего оказалось то, что человек знал наперед, как все случится. История была невеселая; голос отца тихо звучал под шум дождя, и казалось, от книги расходилась грусть, как бывает, когда швырнешь в воду камень, а от него разбегаются во все стороны волны. История напоминала грустную сказку, но слова, которые читал отец, были такие простые, как если бы их говорили в настоящей жизни, а не в книге, и от этого мальчику становилось еще печальней. Он представил, как тот человек бродил по земле, и ветра продували его одежды, а дожди лили на его тело, и человеку было так же одиноко, как мальчику.

Отец закончил читать, откинулся на подушку и стал думать о том, что хорошо все-таки, когда ты одинок в своем доме, читать такую книгу. «Хотя… почему же одинок, – подумал он. – Вот рядом со мной сидит маленький, почти взрослый человечек, и в нем – частица меня. Пусть он многого еще не понимает, но все-таки я не так уж одинок». Потом еще какие-то мысли стали приходить, и он не смотрел на сына, и ему совсем не хотелось говорить.

– Грустная история – правда, пап?

– Угу.

– А ты почитаешь еще?

– Завтра почитаю, а теперь иди спать. Маме не говори.

– Ладно, – ответил мальчик.

Отец встал с кровати, отпер дверь. Мальчик тихо спустился к себе в комнату. Ему хотелось узнать, что еще написано в книге. Он лег в кровать и поскорее закрыл глаза, потому что время быстрее всего бежит во сне, а еще – ему хотелось увидеть во сне того человека.

Отец лежал и думал под шум дождя. Спать не хотелось. Окно его комнаты долго светилось в ночную непогоду.

Обычная история.

Мне было хорошо известно, что он любил ее. Я знал это лучше всех в нашем городке, где тайны не выдерживали долгого хранения, точно молоко в летнюю жару. Ведь я провел с ними целое лето, а потом все кончилось. Я сначала не понимал, почему у них все кончилось. Позже – когда подрос – понял, почему всё так случилось. Или мне это только так кажется? Кто знает? Теперь легко говорить об этом…

Я тогда просиживал штаны в школе, а брат мой успел побывать в армии и работал водителем на большом грузовике. Помню, я сильно завидовал, когда видел его в кабине этой огромной машины. Брат возил грузы на дальние расстояния. Он, бывало, подолгу не появлялся дома, а когда приезжал – вечером всегда рассказывал о поездке, пока мама не выгоняла меня спать в мою комнату. Мы жили в доме с небольшим садом, как и многие в нашем городке. Большие многоквартирные дома появились позже, а тогда: каждую весну деревья в саду зацветали, и мы с мамой за ними ухаживали, и собирали плоды, и она консервировала их на зиму. Мне больше всего нравилось, когда деревья стояли в цвету. Потом цвет опадал и черная, перекопанная земля, из которой сочился густой, тяжелый запах, покрывалась тонким ковром из нежных лепестков.

Сейчас и не вспомню, где они познакомились. Верно, на танцах… Помню, как она в первый раз пришла к нам домой. Брат шел в клетчатой рубахе и джинсах. У него были широкие плечи. В этих узких, темно-синих брюках, плечи его казались еще шире. Девушка шла рядом. На ней была узкая юбка с разрезом сзади и легкая, темная рубашка, расстегнутая на две пуговицы. Она была без чулок. Ноги ее показались мне очень красивыми. Я только-только оставил дерганье за косички и презрение по отношению к девчонкам, и начал думать о том, кто же из знакомых девочек больше всех нравится мне. Но когда я увидел подружку брата, она показалась мне красивее всех-всех девчонок, которых я когда-либо видел и, даже то, что была она немного выше брата, шло ей. Потом мы сидели и обедали за столом, покрытым расшитой скатертью, под легким, полосатым навесом. Девушка была очень красивая. Мне понравилось ее узкое, бледное лицо, понравились узкие руки с длинными пальцами. Брату она тоже нравилась. Ей было приятно нравиться нам обоим.

Брат любил ее. Глядя на него, я был уверен в этом. Он много говорил о ней, и я узнал: она работает в магазине, в отделе промышленных товаров. Когда брат приезжал из поездок, они всегда были вместе, даже наша мама привыкла к этому. Мама считала, что брату давно пора жениться…

Я уже не говорил брату: Где твоя подружка? Или: Ты был со своей подружкой? Я называл ее по имени. Брату это нравилось. Я видел, как он любил ее.

Они часто брали меня с собой, когда шли купаться, и нам всегда было весело. Им никто не был нужен, поэтому они уходили далеко от переполненных пляжей, а я был с ними. Ох, и красивая она была в купальнике, который делал ее еще стройнее, хотя, казалось, это невозможно. Она замечала, что я смотрю на нее и шептала брату, отбрасывая волосы движением головы. Они смотрели на меня и улыбались, и никто на свете не знал, как мне хотелось прикоснуться к ее гладкой, блестящей – от воды – коже.

В то лето брат много разъезжал на своем грузовике. Ей это не нравилось. Она говорила:

– Если бы мы только чаще были вместе…

– Мне обещали со следующего года хороший маршрут. – отвечал брат.– Надо потерпеть.

– Так долго?!

– Надо подождать.

– Ладно.

– Вот увидишь – все будет хорошо.

Это позже она говорила, что он думает только о себе, а ей неизвестно, что он делает, пока она остается одна. Да, это было позже! Но тогда все заканчивалось хорошо, и, возвращаясь домой, мы заходили в бар у моря, и сидели там, в тени деревьев, пока солнце вовсю припекало, и потягивали из соломинок прохладные коктейли, в которых плавились кубики льда…

Хорошо помню день, когда в последний раз мы вместе купались тем летом. На следующий день брат должен был уезжать, а через три дня мне нужно было идти в школу. Ну и дурачились же мы тогда в море… На обратном пути, зашли в бар. Я стоял в очереди за коктейлями, они разговаривали друг с другом за столиком. Я принес напитки: два фруктовых, потом один молочный для себя.

– Разве ты должна делать это?– сказал брат.

– Должна…

– Почему?

– Потому, что мне рано.

– Неужели?

– Ты прекрасно понимаешь.

– Да, – сказал брат, – я понимаю.

Я не знал, о чем они говорят и, вместе с соломинкой, углубился в коктейль. Да они, кажется, и не обращали на меня внимание.

– Так будет лучше.

– Кому?

– Нам.

– Ты этого хочешь?

– Да.

– Делай, как знаешь.

– Все будет хорошо.

– А вдруг – нет?

– Не говори глупостей. Я советовалась…

– Только не со мной!

– Успокойся, все будет хорошо.

– До моего приезда ничего не делай, пожалуйста.

– А ты не можешь остаться?

– Мне нужно ехать. Ты ведь можешь неделю подождать?

– Я и так жду, не знаю только чего…

– Не начинай, мы говорили об этом.

– Говорили, и будем говорить.

– Не надо.

– Нет, надо! – сказала она очень резко.– Тебе бы нужно побыть со мной, а ты рвешься куда-то. Кто у тебя там?

– Не говори ерунды. У меня есть ты.

– Ах, вот как! Поэтому ты не можешь остаться?

– Я не заставляю тебя делать это.

– Хватит! Сама знаю, что делать…

Тут брат вспомнил обо мне.

– Ну-ка, пойди, погуляй.

Я допил коктейль. На дне стакана, вокруг подтаявших кубиков льда, осталась белая пена. Я встал из-за столика, вышел. Сел в тени, на скамейке, под большим деревом, рядом с невысокой оградой бара. Было видно, как они говорили, только слов я не слышал. Сначала говорил брат, потом отвечала она, потом опять говорил брат и вдруг она заплакала. Потом они встали и вышли. Глаза у нее были припухшие. Она вытирала их скомканной салфеткой. Брат шел рядом.

– Идем,– сказал он, обращаясь ко мне.

Не разговаривали до самого дома. Брат на следующий день уехал. Через три дня я пошел в школу. Лето прошло. Мы никогда уже не ходили купаться втроем. В конце недели пришла телеграмма, которая извещала о том, что брат попал в аварию. Мама поехала к нему. Я остался дома. Мама вернулась дня через три-четыре и сказала: «слава Богу, ничего страшного нет». У него оказалась сломана ключица, выбита коленная чашечка на одной ноге, другая нога сломана в двух местах. В общем, он легко отделался, по мнению врачей.

Брат вернулся домой через месяц. В руках у него была палка. Выглядел он неважно. Мне было жалко его. Его девушка лишь однажды позвонила нам. Она выспрашивала у меня разную ерунду, вроде того: как я учусь, как у меня дела, как мама, и тому подобное… Я ждал, когда она спросит о брате. Она спросила о нем позже и таким беспечным голосом, точно вчера рассталась с ним. Я сказал, что знал и, кажется, очень резко. Больше она не звонила.

У них все закончилось в один день. Было еще тепло. Брат спал внизу, а мы с мамой перебрались на второй этаж. В этот день я договорился с приятелем идти ловить рыбу, и встал пораньше. Еду, которую с вечера приготовила мама, завернул в тонкую, шуршащую бумагу и вместе с банкой, в которой была наживка, сунул в рюкзачок. Потом взял бамбуковую удочку, спустился по лестнице. Тут все и услышал.

– Ты и сейчас пьяна…

– Это не важно.

– Вот как.

– Я решила зайти…

– Для этого нужно напиваться?

– Возможно.

– Что с тобой случилось?

– Ничего. Ровным счетом ничего. Как твоя машина? Не скоро сядешь за руль?

– Прекрати.

– Что прекратить? Все кончилось, неужели ты не понимаешь? Все кончилось,– повторила она.

Брат молчал.

– Теперь ты знаешь,– сказала она. – Мы скоро уедем…

– Что ж,– сказал брат,– может это к лучшему.

– Да,– сказала она.

– А теперь – уходи.

– Прощай,– сказала она.

Брат молчал.

Я, со своей бамбуковой удочкой, спрятался за угол дома. Я видел, как она шла вниз по ступеням, держась за перила. Она была красивая и совсем чужая. В комнате брата было тихо. Девушка потом уехала из городка, а брат… Не важно! Ведь это была обычная история… Пожалуй, только мне она когда-то казалась не совсем обыкновенной. Может потому, что я только-только начал думать о девушках, и они были для меня загадкой, а может быть… нет, не знаю. Теперь трудно в этом разобраться.

Бракоразводный процесс

На улице лил дождь. В комнату вошла женщина. Она держала зонт. Её аккуратные, короткие волосы были подвернуты внутрь.

– Садитесь, пожалуйста,– сказал чиновник,– слушаю вас.

– Я,– немного неуверенно, нащупывая нужные слова, сказала женщина, присев на краешек стула,– я по поводу развода.

Чиновник достал несколько исписанных листков бумаги.

– Вас как зовут?

Женщина назвалась. Чиновник отыскал листок, показал ей.

– Ваше заявление?

– Да, мое.

– Оно только с вашей стороны?

– Да.

– Ваш муж согласен с разводом?

– Думаю, он против. – сказала женщина. Она опустила голову, ее глянцевые волосы поникли.– А без его согласия разве нельзя?

– Почему же, только это займет больше времени, и вам придется объяснить причину развода.

– А если я не стану объяснять?

– Вы должны понять, я спрашиваю не из любопытства. Ваше объяснение попадет в протокол, вы его подпишете, и делу будет дан ход. Это в ваших интересах, не так ли? – разъяснил чиновник скучным голосом.

– Да, верно,– ответила женщина.

– Я приглашу секретаря.

– Зачем?

– Вести протокол.

– А вы сами не могли бы его составить? Мне неловко говорить об этом.

– Вообще-то, положен секретарь… Хорошо, обойдемся без него.

В комнате стало тихо. Было слышно, как за стеной, картаво тараторила печатная машинка.

– Не знаю с чего начать. – сказала женщина, она старалась не смотреть на чиновника.

– Хорошо, я буду спрашивать, а вы отвечайте.

– Да.

– Попробуйте объяснить причину вашего желания развестись.

Женщина задумалась.

– Знаете,– она была молода, привлекательна, и чиновнику было приятно смотреть на нее,– муж у меня верующий человек. Когда мы познакомились, он говорил, что верит в бога, но я не придала этому значения, потому как не знала, насколько он религиозен. А, впрочем, если бы и знала!.. Я не сказала ему… Я была замужем два года, мы развелись, детей не было. Я решила: не стоит об этом говорить.

– А почему вы так решили? Были опасения?

– Нет, вовсе нет. Не могу объяснить, почему… так получилось. Сказала примерно через месяц после свадьбы.

Женщина умолкла. Было слышно, как движется маятник в стенных часах. Комната, в которой располагался кабинет чиновника, была небольшая: кое-как умещался стол со старым, удобным креслом, узкий, двухстворчатый шкаф для бумаг, пару стульев у стола, и крохотный столик у двери, предназначенный, наверное, для секретаря. Женщина сидела на краешке стула, рядом со столом чиновника, опустив голову.

– Что было дальше?

– Он сказал: грех жить с разведенной. Я приняла его слова за шутку и предложила развестись, но это была не шутка. Он сказал, что не может стать вдвойне грешником.

Женщина подняла голову, посмотрела прямо в глаза чиновнику и спросила:

– Жить вместе – грех, разводиться – грех, что за религия такая?

– Вы не волнуйтесь…

– Простите меня, это все нервы. Я тогда подумала: все уладится. Да только ничего не уладилось. Все пошло кувырком. Он, с тех пор, не спал со мной. Поначалу я думала, что он ревнует меня к прошлому, и это пройдет. Да только ничего не прошло. А потом я поняла: он не станет больше спать со мной. Он любит меня, но спать со мной он не станет, а я ведь женщина, я не могу так. Я люблю его, но я женщина… я – женщина…

вот дела люди разводятся из-за измен или ссор а тут бред нужно быть ненормальным чтобы не спать с такой женой

– А он нормальный? Вы уж извините меня,– сказал чиновник вслух.

Она кивнула. Волосы пружинисто закачались.

– Он хороший человек… Мне будет тяжело расстаться, а ему будет еще тяжелее. Только по-другому нельзя. Я не хочу изменять ему, но я женщина, и мне хочется иметь детей, и все, что имеет жена от мужа.

– Да, да, я понимаю, понимаю,– повторил чиновник.– А муж ваш – духовное лицо?

– Нет.

– Но откуда эта религиозность?

– Я не знаю. Он говорил, что вера или есть, или ее нет, и если она есть – не следует узнавать причины.

– А вы никогда не ссорились из-за этого?

– У меня было чувство, будто муж сожалеет из-за того, что я не могу разделить его веру. Я чувствовала, что его это мучит… Знаете, я хотела бы верить, но не могу. Нет у меня этого!

Женщина сидела на стуле очень прямо. Она молчала. Ее опрятные волосы свесились, точно и им нечего было сказать.

– Может все образуется?..

Женщина покачала грустными волосами.

– Нет, уже не образуется – поздно. Слишком поздно. Теперь я понимаю: нечего искать причину, ее просто нет. На первый взгляд все понятно, и можно отыскать причину, и разобраться во всем, а может, даже, и выход найти… Но, начнешь разбираться по-настоящему, и тогда понимаешь: все – пустое, нет никакого выхода. Только для вашей бумаги это слишком туманно, а вам ведь нужна ясность, верно?

Чиновник смотрел на эту странную женщину.

– А может не стоит разводиться?– сказал чиновник и тут же прибавил.– Мы обязаны так говорить, понимаете?

– Да, но это ни к чему. Вас что-нибудь еще интересует?

– Нет, спасибо. Все ясно. Через месяц-два, думаю, все должно закончиться.

– Хорошо, я могу быть свободна?

Чиновнику было жалко ее, но он ничего не мог поделать, разве только дать ход делу.

– Сделаю все, что в моих силах,– сказал он.

– Я могу идти?

– Да, конечно. На следующей неделе зайдите подписать протокол.

– Хорошо.

Когда закрывшаяся дверь вытеснила её из кабинета, чиновник склонился над бумагой. Потом он вспомнил о деле, которое не мог закончить третий день и, отложив протокол, принялся за это старое дело, но из мыслей его никак не шла та женщина.

бывает же так пожалуй она права винить некого хорошо что ни я ни моя жена не религиозны до такой степени.

Чиновник попытался представить её мужа. Он почти был уверен, что человек этот должен носить бороду…

Чиновник оказался неправ. Процесс завершился разводом через не полных пять недель.