Kitobni o'qish: «Дорога к счастью»

Красный вечерний августовский закат расплывался по небу, раскрашивая облака. Белые газовые барашки плыли в сторону горизонта. Ярко-оранжевый солнечный диск наполовину спрятался за них. Крыша дома светилась в его лучах. Яблони в саду распустили свои белые цветы, но сейчас они, как и небо, были окрашены в красный, словно примерили на себя новый наряд. Из печной трубы, торчащей из крыши, медленно к небу поднимался дымок. После дождя, прошедшего в обед, дороги размыло, и солнечные лучи отражались в лужах. Коричневые кирпичные стены дышали вечерней прохладой и сыростью.

В дальнем углу фронтона воробьи свили гнездо и теперь радостно чирикали. В хлеву хрупала лошадь, и изредка мычала корова. Розовые свиньи со спиральными хвостиками повизгивали, набросившись на ужин из жмыха, отходов и горячей каши, от которой шёл тёплый приятный пар и поднимался жар, обжигающий рот. В курятнике куры высиживали яйца, а большой петух с оперением цвета заката важно расхаживал между насестами и кукарекал. На пустыре в середине двора шипели друг на друга белоснежные гуси. Их красные как солнце носы то и дело щипали своих соперников за крыло или шею. Растрёпанный рыжий кот взбирался по деревянной доске на крышу дома к воробьиному гнезду в поисках птенцов. Воробьиха заметила это, и они вместе с воробьём вихрем налетели на кота, обратив его в бегство.

Из-под амбара с зерном и другими продуктами – редькой, свёклой, морковью – вылезла толстая крыса. Она осмотрелась кругом, помотав своей острой мордой во все стороны, и юркнула между луж под дом, в подвал, где находилось её логово. Возле своей будки мирно дремал пожилой пёс; ошейник с металлическими шипами и пристёгнутой к нему цепью лежал в стороне, и оттого, что он ему не мешал, по морде пса расплылась благоговейная улыбка.

– Красивый сегодня закат… – вдохновенно пробубнил хряк Томас своему приятелю толстому свину Грэгу.

– А то! Прекрасный, я бы сказал. Оно и не мудрено, после такого-то дождя.

– Согласен, дождь и вправду был неслыханный, давненько к нам такой не заносило.

Они продолжили жевать свою еду, уставившись в треснувшее корыто.

– Видать, у Чарльза был хороший завтрак сегодня, посмотри-ка, кожура от бананов, а кое-где проскакивают крошки овсяного печенья и яичные скорлупки, – набив полный рот, сказал Грэг.

– Так и есть.

– Хорошо, что костей нет, а то пришлось бы идти узнавать у этой премерзкой клячи, кого на этот раз прирезали.

Клячей они называли старенькую кобылку по имени Пенелопа. Та была уже совсем негодная для работы, но хозяин любил её и потому не продавал живодёрам. Пенелопа знала всё обо всех. Это задача каждой пожилой дамы, попросту потому, что ей больше нечем себя занять, и она то и дело только собирает да распространяет слухи и небылицы. Так, она однажды рассказала, что овцу Матильду недавно зарезали и отдали на съеденье сторожевому псу Вашингтону; в подтверждение своих слов она копытом показала на толстую кость, которую обгладывал, лёжа в будке и высунув лишь голову и передние лапы, пёс. Но стоило животным разойтись по своим делам, переваривая весть о бессрочной кончине достопочтенной овцы Матильды, как та, живая и здоровая, вышла из хлева и направилась к поилке. Вот шуму-то было.

– Да, – отозвался Томас, набив рот ещё больше, чем Грэг.

– А ты слышал, что говорил Чарльз прошлым вечером?

– Нет, а что он говорил?

– Хочет продать Эльзу… – уныло сказал Грэг, после чего глубоко вздохнул, выказав этим ещё большую печаль.

– Эльзу? Такого быть не может, она же исправно даёт молоко, и ещё совсем молодая! – возмутился Томас.

– Да-да, так и есть. Но я слышал это своими собственными ушами, когда он проходил мимо нашего с тобой загона вчера вечером со своей женой.

Томас опустил голову, перестав жевать, это был признак огромной грусти; ведь если свинья не ест, значит она либо напугана, либо очень печальна.

– Эльза такая хорошая, не то что Пенелопа.

Грэг одобрительно чавкнул в знак согласия. Пенелопу во всем дворе никто не любил, кроме молоденькой овечки Дороти, та была совсем ещё юной и предельно доверчивой. Что бы ни сказала Пенелопа, та верила ей и давала голову на отсечение, если это неправда, а в случае, когда ложь всплывала наружу, Дороти просто говорила: «Каждый может ошибаться».

Харчи у свиней мало-помалу закончились, и они развалились в чавкающей грязи, благо той было уйма после прошедшего дождя.

Томас любил дождь. Он говорил: «Дождь не смывает грязь, он её собирает на земле, а это самое лучшее, что есть на свете». А сказав это, он с визгом плюхался набок, разбрызгивая коричневые капли во все стороны и погружаясь в тёплую вязкую субстанцию. Они мирно похрапывали, когда мимо них прошёл Чарльз. Он высоко поднимал ноги, пытаясь удержать ботинки на ногах, а те глубоко тонули в грязевом месиве и норовили соскользнуть с ноги. Так он прошествовал мимо хлева и загона свиней, как богомол, делая слишком широкие шаги, и вошёл в курятник. В курятнике поднялся небывалый шум, петух по кличке Бил яростно верещал и наскакивал на хозяина. Чарльз пытался ухватить за горло одну из его жён и вынести её из курятника. Та отчаянно сопротивлялась и всеми силами выкручивалась и выворачивалась из рук Чарльза. Но куда там, ни одна курица ни в жизнь не справится с человеком, а другие так боятся, что и думать не думают помочь ей, они всем скопищем разбегаются кто куда и, оглушительно кудахча, ждут развязки сего действа. Он ухватил-таки её за шею и лёгким движением свернул эту тоненькую нить жизни. Чарльз вышел во двор и такими же широкими шагами побрёл в дом – разделывать и ощипывать.

Томас проснулся от безобразной какофонии звуков, доносившихся из курятника, и, навострив уши, прислушивался в ожидании владельца их двора, тот незамедлительно вышел, и Томас начал вглядываться в тушку курицы, что болталась в левой руке Чарльза. Это была Мег. Совсем молоденькая курочка. Она снесла ещё так мало яиц и не успела ещё вдоволь пожить. Он поднялся на передние ножки, зад было тяжело поднять после сытного ужина, и растолкал Грэга.

– Эй, хватит храпеть… да встань же ты, бездельник, посмотри, Мег прикончили…

Грэг встрепенулся, но не успел опомниться ото сна и мотал туда-сюда головой в поиске Мег.

– Да вон же она.

– Эх, жаль, хорошенькая была курочка, даже пожить не успела, за что же её так?

– За обед, дурила, нет, ну вы мне скажите, почему мне попался самый тупой в мире сосед?

Грэг обиделся и взглянул на Томаса исподлобья.

– Так попроси у Чарльза, чтобы тебе поставили отдельный загон.

– Он меня скорее, как Мег, прикончит – и концы в воду, чего ему с нами церемониться? Дурила.

– Вот и помалкивай! – завизжал Грэг, ему страшно не нравилось, когда Томас называл его дурилой.

Закат близился к концу. Солнечный диск почти полностью ушел за горизонт, и теперь меж барашков-облаков можно было разглядеть только тоненькую его полоску. На двор опускался мрак. Он пожирал всё кругом своей необъятной глоткой и наполнял им ненасытное чрево. Два толстых хряка с шестью подбородками на двоих и парой коротеньких хвостиков нежились в тёплой грязи, куры уже успокоились и разошлись по своим насестам, петух Бил, не отличавшийся хорошей памятью, вовсе позабыл, что произошло и, взобравшись под самый потолок, поджал под себя ноги, представляя, как оглушительно запоёт предстоящим утром. На дворе все так привыкли к смертям, что никто уже давно не обращал на них внимания, никто ни за кого не заступался. Поначалу погибающие кричали: «запомните меня», или: «помните, что я был». Но потом свыклись с постоянным ожиданием смерти, подружились с ней и принимали её как должное, будто так и должно быть, и нельзя умереть иначе, как от хозяйского тесака.

Раньше на ферме было пять свиней. Томас и Грэг, а также Марселин, Пышка и маленькая породистая свинка Пухлячок. Но все, кроме Томаса и Грэга, медленно набирали массу, и их было решено съесть. Томас и Грэг же теперь готовились к продаже. Продажа на ферме считалась хуже смерти. Никто не знал, куда уходят животные, когда идут на ярмарку, и что означает это страшное слово – «ярмарка». Пенелопа рассказывала, что когда её покупал Чарльз, то она попала на страшнейшее место на планете, её привязали уздой к столбу, и все кому не лень подходили к ней и хлопали её по крупу, крича и размахивая руками. Там бегали маленькие люди, они-то и создавали весь этот шум. И большие люди тоже кричали, но маленькие громче. «В общем, это был сущий ад», – каждый раз одинаково заканчивала она свой рассказ, который периодически изменялся и приобретал всё более ужасающие подробности. Но когда кого-нибудь забирали, остальные не пели панихиды и не оплакивали друзей, они понимали, что для этого их растят, ведь пшеница не кричит, когда её косят.

Занялся рассвет. Первые солнечные лучи пробились сквозь сгустившийся мрак и ударили в глаза Томасу. Бил неистово кричал, побуждая всех проснуться. Чарльз приоткрыл глаза, но решил не вставать. Утро было слишком приятным. Тёплые одеяльные объятия крепко обхватили его и тащили обратно в сон. По лицу Чарльза расплылась блаженная улыбка, расправив немолодую кожу.

Бил надорвал глотку и затих. Томас и Грэг уже поднялись на ноги в ожидании Чарльза и порции помоев на завтрак. Чарльз вышел из дома с большим чаном, в котором были размешаны каша, прошлогодняя фасоль, залежавшаяся в погребе в толстых мешках, кислое молоко, очистки от лимона, огрызки яблок, любимое лакомство Томаса и многое-многое другое, всё то, что никогда не съест человек в здравом уме и добром здравии. Но свиней ничуть не трогало то, что едят и чего не едят люди, они жадно набросились на корыто со снедью и набивали животы с неимоверной скоростью. Чарльз потрепал Томаса по макушке и почесал за ухом, отчего настроение у того ещё больше поднялось.

– А всё-таки неплохо мы устроились, скажи-ка, Грэг?

– Согласен с вами, мой друг, – улыбаясь сказал тот и сделал тугой глоток, слишком крупный кусок плохо пролез в горло и тяжело упал в желудок.

– Нас отменно кормят, за нами убирают. Вот это благодать.

– Чего ещё душе угодно, лежи себе на боку хоть до посинения.

– Да-а, – протянул Томас.

Мимо них прошествовала Пенелопа, посмотрев на них свысока, она недовольно фыркнула и чуть ускорила шаг. За ночь вязкую жижу на дороге подсушило и ступать было совсем твёрдо. Поэтому Чарльз решил съездить в город и закупить побольше зерна, мало ли опять польёт дождь и будет идти стеной неделю, как это уже было в начале месяца. Он впряг Пенелопу в небольшую телегу и покатил на ней по ещё не до конца высохшей дороге.

Жена Чарльза Лиза вышла из дома с круглым металлическим тазом, в котором находился корм для кур и гусей.

– Вот ведь глупые птицы, – уныло протянул Грэг, закончив приём пищи, – разве они не понимают, что зёрен хватит на всех, может даже останется.

– А у нас хоть раз оставалось? – спросил Томас.

– Мы другое дело, мы свиньи, нам полагается много есть.

– А для чего? Чтобы бока наши были всё шире? А им-то яйца нести, им еда важнее, чем нам.

– А кто из нас для Чарльза важнее?

– Ну, мы, наверное, – неуверенно сказал Томас, немного подумав.

– Вот именно, кто ценнее для начальства, тому и пищи больше, всегда так.

Грэг сильно озадачил Томаса, и тот, лежа на боку, пристально наблюдал за копошащимися в земле курами, думая: «А верно Грэг сказал, не просто же так мы здесь налёживаем толстенные бока и отращиваем подбородки вместо бороды, не просто так нас кормят до отвала три, а порой и четыре раза в день, а куриц держат впроголодь. Всё это не- спроста. Всё это взаимосвязано. Но как?» – это было Томасу непонятно. Он слишком глубоко ушёл в размышления и проглядел тот момент, когда Лиза скрылась в стенах хлева. Она скоро вышла, тонкой палочкой погоняя перед собой Матильду, та неохотно вышла на свет и жмурилась. Затем Лиза снова вошла в хлев и выгнала на яркий свет Дороти. Обе они глупо выглядели, стоя на солнцепёке, скривив морды, пытаясь спрятать глаза от прямых попаданий солнечных лучей. Их кудрявая шерсть из белой превратилась в бледно-жёлтую, из неё торчали соломинки, репей и ещё куча всего. Лиза вынула из кармана фартука широкие ножницы и принялась прохаживаться ими по бокам овец, остригая их. Те молча стояли, им было приятно скинуть с себя толстые шубы и отдаться прохладному утреннему ветерку. Вскоре с ними было покончено, и овечки из пухлых стали худыми, столько на них было скатавшейся шерсти. Лиза загнала их обратно в хлев и задержалась там на двадцать минут, чтобы подоить Эльзу, вымя которой распухло от скопившегося в нём молока. Закончив, она вышла на улицу с ведром и устремилась в дом. Немного погодя из печной трубы поднялся неровный столб дымка, хозяйка явно собиралась стряпать.