Kitobni o'qish: «Стихотворения»

Царство всеобщей любви

 
Еще вкруг солнцев не вращались
В превыспренних странах миры,
Еще в хаосе сокрывались
Сии висящие шары,
Как ты, любовь, закон прияла
И их начатки оживляла.
Как дух разлившись в их ростках,
Могущество твоей державы
От древности свои уставы
Хранит доселе в сих мирах.
 
 
Из бездны вышедши ужасной,
Собор небесных сих светил
Был смесью вновь бы несогласной,
Когда бы ты лишилась сил;
Ты, зыбля стрелы воспаленны,
В пределы мещешь отдаленны.
Огонь столь много их кует,
Что ты творенье всё пронзаешь,
Когда всемощно пролетаешь
Великий свет и малый свет.
 
 
Миры горящи соблюдают
Закон твой в горней высоте;
Вертясь вкруг солнцев, побуждают
Чудиться стройной красоте.
Не ты ль их водишь хороводом?
Не ты ль их правишь мирным ходом?
Коль в седьмитростную свирель
Спокойный тамо Пан играет,
То не тебя ль изображает,
С согласьем выражая трель?
 
 
Не ты ль в природе сопрягаешь
И мужеский и женский пол?
Не ты ли, тайный, созидаешь
В вещах двуродных свой престол?
Где вьются виноградны лозы,
Где две друг к дружке жмутся розы,
Где птички вьют гнездо весной,
Где отрок матерь обнимает, –
Не твой ли пламень обитает
В красе их связи таковой?
 
 
Любовь! – ты царствуешь повсюду
И строишь дивны красоты;
Ты дышишь в бытиях – внутрь-уду;
Ты симпатической четы
Внезапно руки соплетаешь;
Ты в их усмешках обитаешь;
Ты блещешь в взорах чад своих;
Ты в них глубоко воздыхаешь;
Ты в нежных звуках вылетаешь
Из дышащих свирелей их.
 
 
Коль сладко зреть тебя душою
Сияющих душ в тишине!
Совокупленные тобою,
Едину точку зрят оне;
Их каждый в жизни шаг измерен,
Как звездный путь, – тих, строен, верен.
Единогласный их собор
Невинность падшу восставляет;
О ней их сердце воздыхает,
О ней слезится нежный взор.
 
 
Но древний змий, покрытый мраком,
Когда из бездны той ползет,
Где он, лежа с угрюмым зраком,
В груди клуб зол ужасных вьет,
И в чреве Тартар возгнещает,
Да в жупелах его рыгает, –
Тогда идет он с злобой в мир;
Он рвет друзей, супругов узы;
Он рушит всех вещей союзы,
Он свет отъемлет, тьмит эфир.
 
 
Туманы, бури, громы, волны –
Тифоны суть, что в мир он шлет;
Мы также туч и громов полны;
И сих Тифонов он мятет.
Он в нас и в видиму природу
Пускает грозну непогоду.
Издревле на лице небес
Зев адский ненавистью дышит;
Он, вихрь пустив, весь мир колышет
И в нас творит стихий превес.
 
 
Кто ж? – кто опять тогда устроит
Мятущесь в бурях естество?
Кто вновь мир малый успокоит?
Конечно – мирно божество.
Любовь! – везде ты управляешь;
Когда усмешку изъявляешь,
Ты мрачны тучи отженешь,
Ты воспаришь над облаками
Иль в поле купно с пастухами
Воспляшешь, в хоровод пойдешь.
 
 
Но что в тебе велико, дивно?
Таинственная цепь твоя
Влечется в силе непрерывно,
Как к морю некая струя,
От мошек – малых тел пернатых –
До горних сил – шестокрылатых –
Поникну ль в дол, – там зрю твой мир;
Воззрю ли на среду вселенной, –
Мир малый? – в нем твой огнь священный;
Взойду ль на твердь, – там твой эфир,
 
 
О дщерь, – от влаги первобытной
Рожденна прежде всех планет,
Дающа жизнь природе скрытной,
Когда в пути своем течет,
И строюща в груди возжженной
Рубиновый престол бесценный!
Когда ты в полной чистоте,
Тогда, любовь, вовек пребуди
Живым бальзамом нежной груди!
Твой трон меж ангел и – в чете.
 

<1785>

Прогулка в сумерки, или Вечернее наставление Зораму

 
Уже в проснувшемся другом земном полшаре
Светило пламенно ночных тьму гонит туч,
А мы из-за лесов едва в сгущенном паре
Зрим умирающий его вечерний луч.
 
 
Какая густота подъемлется седая
К горящим небесам с простывших сих полей!
Смотри! почти везде простерлась мгла густая,
И атмосфера вся очреватела ей!
 
 
С востока ночь бежит к нам с красными очами;
Воззри сквозь тень на блеск красот ее, Зорам!
Хоть кроет нас она тенистыми крылами,
Но яркие огни, как искры, блещут там.
 
 
Не искры то – миры вращаются спокойно,
Которы столько же велики, как Земля.
Когда из недр они хаоса вышли стройно,
С тех пор еще текут чрез пламенны поля.
 
 
Но нам судьбы гласят, что некогда потонет
Дрожащая Земля в пылающих волнах
И бренна тварь, огнем жегомая, восстонет
Да из коры своей изыдет, сверзя прах.
 
 
Увы! – тогда луна, которой луч заемный
По тусклом своде в ночь безоблачну скользит,
Зря судорожну смерть и вздох соседки чермной,
Сама начнет багреть и дым густой явит.
 
 
Ах! скроет, скроет тьма прекрасное светило
В те самые часы, когда б с небес оно
Еще в мир страждущий сиянье ниспустило!
Ужель и всем мирам погибнуть суждено?
 
 
Постой, Зорам! – ты ль мнишь, что мир так исчезает?
Не мни! – то действует всевечная любовь,
Что грубый с мира тлен сим образом спадает;
Подобно фениксу наш мир возникнет вновь.
 
 
Но знай, что есть един незримый круг верховный,
Который выше всех явлений сих ночных,
В который существа должны лететь духовны
Сквозь облачны пары на крылиях живых!
 

<1785>

Ода к Бландузскому ключу
Из Горац<ия> с лат<инского>

 
О ты, Бландузский ключ кипящий,
В блистаньи спорящий с стеклом,
Целебные струи точащий,
Достойный смешан быть с вином!
Заутра пестрыми цветами
Хочу кристалл твой увенчать,
Заутра в жертву пред струями
Хочу козла тебе заклать.
 
 
Красуясь первыми рогами
И в силе жар имея свой,
Вотще спешит он за коза́ми
И с спорником вступает в бой;
Он должен кровь свою червлену
С тобой заутра растворить,
И должен влагу он студену
Червленой влагой обагрить.
 
 
Хоть Песней звезды горящей
Суровый час и нестерпим,
Но ты от силы сей палящей
Под хладной тенью невредим;
Волы под игом утружденны,
Стада бродящи на полях
Тобой бывают прохлажденны,
В твоих находят жизнь струях.
 
 
Ты будешь славен, ключ счастливый,
Достоин вечныя хвалы,
Как воспою тенисты ивы,
Обросши тощу грудь скалы,
Отколь твои струи прозрачны,
Склонясь серебряной дугой,
С отвагой скачут в долы злачны
И говорят между собой.
 

<1787>

Первый час года
К другу И<косову>

 
Час бил; отверзся гроб пространный,
Где спящих ряд веков лежит;
Туда протекший год воззванный
На дряхлых крылиях летит;
Его туманы провождают
И путь слезами омывают;
Коса во длани не блестит,
Но, смертных кровью пресыщенна
И от костей их притупленна,
Меж кипарисами висит.
 
 
Сын вечности неизъясненной,
Исторгнувшись из бездны вдруг,
Крылами юности снабденный,
Слетает в тусклый смертных круг;
Фемиды дщери воскресают
И пред лицом его играют;
Весна усопшие красы
Рассыпать перед ним стремится
И вместо вихрей вывесть тщится
Спокойны в январе часы.
 
 
Она с улыбкою выходит
Из храмины своей пустой,
Дрожащих зе́фиров выводит
На хладный воздух за собой;
Но, взор одеждой закрывая
И паки в храмину вступая,
Стенет, что скинуть не могла
Толь рано с древ одежд пушистых
И погрузить в слезах сребристых
Зимы железного чела.
 
 
Грядет сын вечности священной
Исполн влияния планет,
И жребий мира сокровенный
Во мрачной урне он несет;
Пред ним ирой с щитом робеет,
И червь у ног его немеет;
Кривому острию косы
Душа правдива лишь смеется,
Не ропщет, что перестрижется
Нить жизни в скорые часы.
 
 
Иной рыдает иль трепещет,
Что изощренно лезвее
Уже над головою блещет,
Готово поразить ее;
Другой, стоя́ вдали, вздыхает
И робки взоры простирает
На нового небес посла,
Железную стрелу держаща,
О роковой свой брус точаща,
Дабы пронзить его могла.
 
 
Колики смертны почитают
Сей новый год себе бичем
И сколь не многи обретают
Вождя к спокойной смерти в нем!
Но если я твой одр суровый
Слезой омою в год сей новый
И ты – в свой темный гроб сойдешь,
Возможно ль, ах! – при смерти люты
Иметь тебе тогда минуты?
Любезный друг! – ты лишь уснешь.
 
 
Когда же парки уважают
Тобой боготворимых муз
И ножниц острие смягчают,
Да не прервется наш союз, –
Тогда скажу я, восхищенный:
«О Феб, Латоною рожденный!
Еще дай новых нам годов,
Да мы продлим дни в дружбе нежной,
Доколе век наш безмятежней
Не осребрит на нас власов!»
 

<1789>

Судьба древнего мира, или Всемирный потоп

 
Я зрю мечту, – трепещет лира;
Я зрю из гроба естества
Исшедшу тень усопша мира,
Низверженну от божества.
 
 
Она, во вретище облекшись,
Главу свою обвивши мхом
И лактем на сосуд облегшись
Сидит на тростнике сухом.
 
 
О древних царствах вспоминая,
Пускает стон и слезный ток
И предвещает, воздыхая,
Грядущу роду грозный рок.
 
 
Она рекла: «Куда сокрылся
Гигантов богомерзкий сонм,
Который дерзостно стремился
Вступить сквозь тучи в божий дом?
 
 
Куда их горы те пропали,
Которы ставя на горах,
Они град божий осаждали?
Они распались, стали прах.
 
 
Почто из молнии зловредной,
Как вихрь бурлив, удар летит
В средину колыбели бедной,
Где лишь рожденный мир лежит?
 
 
Ужели звезды потрясаяй
Лиет млеко одной рукой,
Другою, тучи подавляя,
Перуном плод пронзает свой?
 
 
Увы! – о племена строптивы!
Забыв, кто мещет в бурях град
И с грозным громом дождь шумливый,
Блуждали в мыслях вы стократ!
 
 
Блуждали, – и в сию минуту
Отверз он в гневе небеса
И, возбудив стихию люту,
Скрыл в бездне горы, дол, леса.
 
 
Тогда вторая смесь сразилась,
Вторый хаос вещей воззван;
Вселенна в море погрузилась;
Везде был токмо Океан.
 
 
Супруг Фетиды среброногой,
Нахмурив свой лазорный взор,
Подъял вод царство дланью строгой
Превыше Араратских гор.
 
 
Тогда тьмы рыб в древах висели,
Где черный вран кричал в гнезде,
И страшно буры львы ревели,
Носясь в незнаемой воде.
 
 
Супруги бледны безнадежно
Объемлются на ложе вод;
С волнами борются – но тщетно…
А тамо – на холме – их плод…
 
 
Вотще млечно́й он влаги просит;
Свирепая волна бежит –
Врывается в гортань – уносит –
Иль о хребет, – рванув, дробит.
 
 
Четыредесять дней скрывались
Целленины лучи в дождях;
Двукратно сребряны смыкались
Ее рога во облаках.
 
 
Одна невинность удержала
В свое спасенье сильну длань,
Что бурны сонмы вод вливала
В горящу злостию гортань.
 
 
Хотя десницею багряной
Отец богов перун метал
И, блеск и треск по тверди рдяной
Простерши, небо распалял;
 
 
Хоть мира ось была нагбенна,
Хотя из туч слетала смерть, –
Невинность будет ли смятенна,
Когда с землей мятется твердь?
 
 
Ковчег ее, в зыбях носяся,
Единый мир от волн спасал;
А над другим, в волнах смеяся,
Пени́сту бездну рассекал.
 
 
Не грозен молний луч отвесных,
Ни вал, ни стромких скал краи, –
Сам вечный кормчий сфер небесных
Был кормчим зыблемой ладьи.
 
 
Меж тем как твари потреблялись,
Явился в чистоте эфир,
Лучи сквозь дождь в дугу соткались,
Ирида вышла, – с нею мир.
 
 
О Пирра! пой хвалу седящу
На скате мирной сей дуги!
Лобзай всесильну длань, держащу
Упругие бразды стихий!
 
 
Но о Ириды дщерь блаженна!
Страшуся о твоих сынах!
Их плоть умрет, огнем сожженна.
Как прежде плоть моя в волнах.
 
 
Когда смятется в горнем мире
Пламенно-струйный Океан,
Смятутся сферы во эфире,
Со всех огнем пылая стран.
 
 
Пирой, Флегон, маша крылами
И мчась меж страждущих планет,
Дохнут в них пылкими устами,
Зажгут всю твердь, – зажгут весь свет.
 
 
Там горы, яко воск, растают
От хищного лица огня,
Там мрачны бездны возрыдают,
Там жупел будет ржать стеня.
 
 
Не будет Цинфий неизменный
Хвалиться юностью своей,
Ни Пан цевницей седьмичленной,
Ни Флора блеском вешних дней.
 
 
Крылатые Фемиды дщери
Взлетят к отцу в урочный час,
Небесные отверзнут двери, –
Отверзнут их в последний раз.
 
 
Лишь глас трубы громо-рожденной
С полнощи грянет в дальний юг:
Язык умолкнет изумленный,
Умолкнет слава мира вдруг.
 
 
Героев лавр, царей корона
И их певцов пальмо́вый цвет,
Черты Омира и Марона –
Всё их бессмертное умрет.
 
 
Как влас в пещи треща вспыхает,
Как серный прах в огне сверкнет
И, в дыме вспыхнув, – исчезает,
Так вечность их блеснет – и нет…
 
 
Едино Слово непреложно
Прострет торжественный свой взор
И возвестит из туч неложно
Последний миру приговор.
 
 
Меж тем как в пламени истлеет
Земнорожденный человек,
Неборожденный окрылеет,
Паря на тонких крыльях ввек.
 
 
Падут миры с осей великих,
Шары с своих стряхнутся мест;
Но он между развалин диких
Попрет дымящись пепел звезд.
 
 
О мир, в потомстве обновленный!
Внемли отеческую тень,
Сказующу свой рок свершенный
И твой грядущий слезный день!»
 
 
Изрекши, – скрылася тень мира;
За нею вздохи вслед шумят;
Из рук падет дрожаща лира, –
Я в ужасе глашу: «Бог свят!»
 

<1789>

Хитрости Сатурна, или Смерть в разных личинах

 
Сурова матерь тьмы, царица нощи темной,
Седяща искони во храмине подземной
На троне, из сухих составленном костей,
Свод звучный топчуща обители теней
И вместо скипетра железом искривленным
Секуща вкруг себя туман паров гнилой,
Которым твой престол весь зрится окруженным
И сквозь который зрак синеет бледный твой!
 
 
Се! – от твоей стопы река снотворна льется
И устьем четверным в мятежный мир влечется.
Да в четырех странах вселенныя пройдет!
Навислые брега, где кипарис растет,
Бросают черну тень в нее с хребтов нагбенных,
Не зефиры в нее, но из расселин темных,
Где начинался ад, подземный дует дух
И воет в глубине, смущая смертных слух.
 
 
О мрачна смерть! – ты здесь, конечно, пребываешь;
Ты здесь ни солнечных красот не созерцаешь;
Ни шлет сюда луна серебряный свой свет,
Когда торжественно исходит меж планет;
Скажи – всегда ль ты к нам летишь средь тучи темной,
Как, быстро вырвавшись из храмины подземной,
Распростираешь в твердь селитряны крыле
И, косу прековав в перун еще в земле,
Удары гибельны с ужасным ревом мещешь
И светом роковым над дольним миром блещешь?
Всегда ли ты ревешь в чугунную гортань
И там, где возгорит на ратном поле брань,
Рыгаешь в голубом дыму свинец свистящий
И рыцарско дробишь чело сквозь шлем блестящий?
Всегда ли ты спешишь кинжал очам явить,
На коем черна кровь кипящая курится?
Нет, не всегда в твоей руке металл тот зрится,
Которым ты стрижешь столь явно смертных нить.
 
 
Богиня! – пагубен твой смертным вид кровавый,
Но пагубней еще им образ твой лукавый,
Когда, переменив на нежны ласки гнев
И тонко полотно батавское надев,
Лежишь в пуховике, опрысканном духами,
И манишь щеголя волшебными руками;
Или сиреною исшедши из зыбей
Для уловления со златом кораблей,
Ты испускаешь глас, что в звуке сколь прекрасен,
Столь внемлющим его смертелен и опасен;
Иль, умащенные когда власы имев,
Одежду, сшитую на нову стать, надев,
Взяв в руку трость и пук цветов приткнувши к груди,
Спешишь, где с нимфами распутны пляшут люди,
Где в купле красота, где уст и взоров студ,
Где Вакха рдяного эроты в хор влекут;
Здесь, смерть! – здесь ужас твой меж миртов хитро скрылся;
Увы! – любовный вздох во смертный претворился –
Во слезы пук цветов, – в кравую косу трость, –
На кости сохнет плоть, – иссунулася кость! –
Цветы и порошки зловонной стали гнилью,
Одежда вретищем, а нежно тело пылью.
 

<1789>