Kitobni o'qish: «Американский альбом»

Shrift:

Сан-Франциско, вид на город с моста Золотые Ворота (Golden Gate)

Посвящается Ире

Фотоальбомы есть в любой американской семье. Трудно представить без такого альбома ячейку общества. Наверно, это не очень комфортная ячейка. Другое дело, к альбому требуются дополнения и комментарии. Но главное нельзя не заметить. Люди – те, кто на снимке, счастливы, сами о том не догадываясь. Даже, если прыгают вниз головой с моста (есть такой способ получения удовольствия) или ползут на нескончаемую гору, настроение у них хоть куда. Фото здесь в самый раз. Важно остановить мгновение, а восторг можно выразить дома, когда все прекрасное уже позади.

Фотография ограничивает воображение, сводя его к простой констатации факта. А какие факты могут быть среди безмятежного растворения в природе, где лакировка действительности происходит без нашего участия, где море, пальмы, березы, крем для загара, осы над шашлыком и все такое… Ведешь пальцем по снимку, тычешь в прически, носы, пляжные туалеты, угадываешь, где кто.

Фото расставляет все по местам с точностью документа. И наоборот, без фото никакой документ – не документ. Вот если бы заснять мамонта до того, как он сбежал в Африку и стал слоном. Иначе как докажешь? А было бы фото, и все окончательно прояснилось. Мамонт изловчился, а овца не успела. Потому ее стригут, и все знают, что это овца и ее нужно стричь.

Современные фотоальбомы – стандартные, блестящие, с конвертиками для снимков. Чистый Макдоналдс. Съесть нельзя, а сравнить можно. Отчасти похоже, но часть не заменяет целого. Если приложить к снимку сюжет, это, безусловно, послужит делу. Отсюда приходит мысль, объединить фото с путевыми заметками. Мысль старинная, как берестяная грамота, когда еще никакого фото не было, и новости плыли по широкой реке от деревни к деревне. Что ни говори, даже бесшабашный мот и транжира остается эгоистом в литературно-художественном смысле. Разумным эгоистом – как определили просветители, пытающиеся примирить атеизм с моралью. Увиденное хочется унести с собой, чтобы при случае суметь использовать повторно, оживить воспоминание.

Так и в нашем альбоме. Все места, о которых идет речь, мы с Ирой посетили вдвоем. Не скажу, что ели из одной тарелки, обошлось без крайностей, но впечатления были общими. Поскольку Ира вела машину, записывать пришлось мне. Для этого моего зрения хватало, а комментарии поступали с обеих сторон. По крайней мере, теперь есть, что вспомнить о чем рассказать.

Озеро

Предполагалось, что цель поездки – здоровый отдых не даст много пищи для воспоминаний. А иная пища в машину едва поместилась, даже на обратном пути возникли трудности с размещением кулеров, кастрюль и неизрасходованных калорий. Страшно подумать, если бы нам удалось поймать рыбу. В каком-то загадочном для рассудка смысле такова была воля свыше.

На яркие впечатления мы особо не рассчитывали, но что-то должно было сохраниться. Настоящие гарантии дает государственная служба, так учит мой товарищ Марик. Он много лет живет в Америке, любит ее, и, более того, знает жизнь (это он о себе) не слабее, чем Кожаный Чулок окрестности Великих Озер.

– Госслужба – хорошее дело. – Размышляет вслух Марик. – Здесь это называется работать на гавермент (правительство). Вот серб Стефан. Лет ему восемьдесят, не меньше. Спрашиваю:

– Стефан, что ты здесь киснешь? Пенсия приличная. Насладись жизнью. Самое время.

– Это зачем? – Отвечает Стефан. – Чего дома сидеть? Жена возит…

– Но сколько можно? Освободи место, открой дорогу молодежи.

– Я погляжу на тебя в моем возрасте.

– Ты что, рассчитываешь дождаться?

– А чего? Если жена будет возить…

В общем, на правительство работать можно. Кстати, Ира и Валя работают на правительство. Мы с Мариной на правительство не работаем. Приходится думать о себе.

– Я еду за удочкой. – Звонит Марина. – Там рыбы полно. Мне сказали. Тебе купить?

– Удочку? Купи.

– Ты ловил?

– Один раз. Сорвалась у самого берега. У меня есть свидетель.

– А я ни разу. Но лески у них нет.

– Без лески нельзя.

– Я знаю. Купим по дороге. И червей. На автозаправке. В общем, ты согласен? Я Вале предлагала, она отказалась. Если что, я договорилась с Юрием Ивановичем. Он будет на связи.

– Кто такой Юрий Иванович?

– Ты его не знаешь.

Так даже лучше. Без лишних вопросов. Как Юрий Иванович скажет, так и будет. Теперь кажется, вспомнить почти нечего. В этом коварство заблуждения. Известное выражение – у памяти хороший вкус следует понимать буквально, память сама выбирает нужное, как собачка целебную травку. Никакой мелочью пренебрегать не стоит.

Едва мы выехали, Ира выразила недоверие навигатору. Его (ее?) скрипучий голос предельно обезличен. Таким голосом в мультфильмах озвучивают тещу. Я с Ирой согласен, когда форма раздражает, содержание теряет значение. В семейных отношениях это мало понять, нужно выстрадать.

– Ну что она такое говорит? – Возмущенно комментирует Ира. – Нужно в ист, а она на вест. И еще на норд. Совершенно в другую сторону.

– Мох на деревьях растет с северной стороны. – Сообщаю я.

– Зачем ты это сказал? – Спрашивает Ира.

– На крайний случай. Сама видишь, наугад едем. Мало ли-где ночевать придется…

Конечно, лучше помолчать, но не всегда удается. Душевный покой Ира обрела на задах автозаправки, у магазинчика с большой надписью ICE. Крепыш с косичкой на затылке заталкивал в машину огромную упаковку колы. Он все объяснил.

– Ну вот, – говорит Ира. – Теперь все ясно. Сейчас на пятьсот шестьдесят вторую. Три мили на двести шестидесятую, и поворот, главное, не пропустить.

Возможно, цифры другие. Навигатор и дальше пытался вставить слово, но мы его не слушали. Мы съехали с хайвея и погрузились в провинцию. В ухоженные, гладко убранные поля за бесконечными изгородями, отделяющими дорогу от аграрной действительности. Природа выглядит празднично и даже несколько кокетливо, будто в ожидании гостей. Кое-где под перелесками лежит наверченное на катушки сено. Сходство с бигуди – не первое, что приходит в голову, но отказаться потом от сравнения трудно. Машины у крыльца чистеньких домиков сменили лошадиную силу. Народ, как элемент окружающей среды, себя не обнаруживает. Буквально, никого, пейзаж безлюден, семья собралась у кондиционера и читает Библию. Едят блинчики с кленовым сиропом. Тихо вокруг. Если вы народник, у вас сейчас спокойно на душе за народ. Никто не развешивает белье, не кормит кур, не дымит на тракторе, не глядит вдаль, приложив ладонь ко лбу. Не пылит дорога. Коровы гуляют понемногу, пасутся, наверно. А человеческий фактор попрятался, будто стерли с бумаги резинкой. Пусто.

Конфликт движет сюжет, но искать конфликт на отдыхе неразумно. Потому и сам отдых проходит так быстро. Среди волнующегося, как небрежно наброшенная простыня, простора можно отметить беседующих мужчин, группками, по двое-трое. На милой родине такие картины можно наблюдать за окнами гастронома в конце трудового дня. По крайней мере, такое приходит в голову. А что здесь? Новичку вникнуть непросто. Марик объясняет так.

– Америка – симметричная страна. Без сюрпризов. Если слева от дороги церковь, значит, справа будет поле для гольфа.

Или бензоколонка. Может быть наоборот. Исключения маловероятны. Американцы живут по правилам и стараются избегать исключений. Поэтому, если справа автозаправка, слева – сам понимаешь что.

Это – поле для гольфа. Едва проехали, объявилась церковь, с той же стороны. Если мячик после удара неопытного игрока попадет на местное кладбище – оно рядом с церковью – не беда. Просто там лунки другого формата. Поэтому главное не спешить, хорошо прицелиться, и рано или поздно обязательно попадешь, куда нужно. Люди, прижившиеся в Америке, теряют охоту к перемене мест. Внутри страны – сколько угодно, а наружу нет смысла. И главное, не тянет. Время идет быстро. Отсюда и отношение к жизни, и ее оправдание задним числом, ближе к закрытию занавеса. Расклад такой, что становится немного не по себе. Новые иммигранты еще мечутся, булькают, стараются наверстать упущенное. А большинство уже давно здесь. Так зачем еще куда-то?..

Церквей много, скромных, не кичливых, заметных по белой иголке шпиля над подобием портика. Собственно, других гражданских зданий не видно, а на церкви есть спрос. Все это равномерно распределено по сельской местности, придавая неожиданное толкование известной формуле: Ты – мне, Я – Тебе. Адресат, если вы правильно понимаете, с большой буквы. Господь берет молитвой и богоугодными делами.

Мелькнул неожиданный дом с колоннами. Колониальный, вроде бы, стиль. Далее, в тень деревьев можно вписать по вкусу: детей в панамках, джентльменов в белых полотняных костюмах, обсуждающих цены на табак и хлопок, леди под выписанными из Парижа зонтиками. Блестящие черные спины на плантации. Поют хором. Весело им, наверно… А в целом, сельская идиллия…

Это прежде, а сейчас особняк стоял сам по себе, на обочине, печальный, как отбившийся от своих слон. Надпись Sale ему шла. Выхожу один я на дорогу… Вот, и он вышел. И она вышла. Гендерное равенство. Почему нет?

– Ничего удивительного. – Просвещает Ира. – Приспособили для Бэд – энд – брэкфэст (Вed and breakfast). Ночлег и завтрак. Распространенный тип гостиниц. Сейчас продают.

Ира верит в здравый смысл. В Америке иначе нельзя. Но Ира дерзко заглядывает за пределы разумной аргументации и неизменно оказывается права. Идеализм здесь практикуют в универсальных магазинах. Здесь вы убеждаетесь в ущербности собственной фантазии. Человек (особенно женщина), который любит мечтать, должен долго бродить в таких местах, упиваясь моментом и пренебрегая реальностью, как заблудившийся наркоман. Добирать кайф – не совсем, но все же… вдыхать весь этот воздух. От ряда к ряду, от отдела к отделу, с этажа на этаж, взмывать на эскалаторе, наслаждаться прохладой, вниманием и заботой. От вас не ждут многого, довольно, если вы просто бросите взгляд. А если купите… Но это – крайность, можно просто грезить, ловя себя в зеркалах. А потом задумчиво покачать головой, и спросить еще. Точно такое же, но другое. Можете не объяснять, вас поймут правильно.

– С тобой скучно на шопинге. – Говорит Ира. Это серьезно. И это правда. Я знаю за собой этот недостаток. Экологически чистое приключение – магазинный туризм. Просто ходишь, смотришь, щупаешь, загоняешь ногу в кроссовку, снимаешь, вертишь, поправляешь носок, зовешь близкого человека, рассматриваешь подошву пристальней, чем себя после бритья, принимаешь задумчивый вид, укладываешь в коробку, сидишь, устало встаешь, запоминаешь это место и идешь дальше. Я могу продержаться на шопинге (ничего не купив!) около получаса или даже больше, если с примеркой.

Но сдают нервы, и вот результат – я купил кроссовки на размер больше. И широким пролетарским жестом чек выбросил. Обменяли бы и без чека, но сильна туземная натура. Я затолкал внутрь обновки кусок поролона и убедил себя, носить можно. Женские комментарии я забыл, иначе жить было бы трудно…

Конечно, возможны варианты. Здесь их много, и все хорошие. Около Вали открылся большой магазин натуральных продуктов Холфуд. (whole food). Валя любит там бывать. Мы пользуемся ее советами. С ее помощью Ира нашла особенный норвежский рыбий жир, чтобы добавлять в тертую морковь. Обычный тоже хорош, но норвежский еще лучше. Потому что норвежская сельдь толще в талии, если сравнить, например, с русалкой. Допустим, на кастинге. Странное сравнение, если поспешить с выводами, но вообразить не мешает. Неизвестно, что и где пригодится, если эволюция (а то и сам Господь) спохватится, глядя на результаты нашей бурной деятельности, и вздумает отыграть назад.

В общем, мы берем Валю с собой, когда ездим к оптовикам в COSTCO – торжище с другой стороны хайвея, Валя не любит скоростные дороги. Она подъезжает к нам и пересаживается в нашу машину…

– Нам должны платить комиссионные за доставку перспективного клиента. – Говорю я, ни к кому не обращаясь…

Ира кипит. У людей совестливых, – а Ира именно такова, – врастание в здешнюю среду вызывает этическую дезориентацию. Система требует опыта и навыков, у Иры этот процесс проходит через комплекс вины. Не совсем, но все же… Не знаю, как лучше объяснить, но это так.

– Как ты можешь, Валя обидится.

– Валя прекрасно понимает шутки.

– Это возмутительно. – Говорит Ира с надрывом. Тут лучше не спорить. Раскаяние (между осознанием и искуплением) – это я сейчас чувствую. Но промолчать трудно. Я это уже говорил, но объяснить за раз непросто…

Ира позвонила из машины хозяину, предупредила о нашем вселении, но он встречаться с нами не стал. Зачем? Куда? Номер домика, шифр на дверях мы знали. Что еще требуется?

Зато стоило нам появиться на веранде, с соседнего домика пришла Карен – симпатичная толстушка. У нас с ними общий дoк, то есть причал, и место для купания. Мы как раз вытащили на веранду удочки и стали готовить снаряжение. Пока Ира выспрашивала дорогу, Марина купила леску, и несла покупку над головой, чтобы побыстрее меня обрадовать. Червей мы не купили. Это был просчет. Вот тут и появилась Карен, принесла сосиску для будущей путины.

Мы сидели с озабоченным видом и мотали леску. Леска наматывалась подозрительно хорошо, но разматываться не хотела, делала бороду. Марина не отрывала трубку от уха. Далекий Юрий Иванович давал советы. Ира взялась помогать, и утверждала, что у нее все получилось. Валя объявила, чтобы на нее не рассчитывали. Незнакомый Юрий Иванович (я тоже с ним переговорил) обещал, что будет на связи.

Трагедия назревала, слишком хорошо все началось. Ира с Валей обменялись средствами от комаров. В магазине здоровой пищи Валя купила индийские свечи с отпугивающим дымом. Свечу зажгли у Ириного изголовья, и столб огненного пепла не меньше, чем от извержения Везувия, обрушился Ире на руку. Кстати, ни одного комара за все время я так и не видел. А тогда Ира не растерялась и обмазала руку куриным желтком. Во сне Ира держала руку над головой, будто провожала моряка. На утро мы вздохнули с облегчением. Боль стихла. Поразительно, если бы в Помпеях знали подобный способ, люди не метались бы, в чем мать родила (смотри картину Карла Брюллова), натерлись куриным желтком, а на пепелище стоял бы сейчас цветущий город с современными лупанариями…

Наш сосед Майкл ловит рыбу современным способом. Марина выяснила досконально. С каяка этот хитрец спускает в воду трубу с линзой и обследует рыбье царство, расчетливо, вверх-вниз, продвигаясь на нужную глубину. Когда цель поймана, Майкл вводит в пучину крючок с наживкой – помахивающей хвостиком пластмассовой рыбкой. Проплыть мимо равнодушно нельзя…

– Исключительное коварство. – Говорю я. – Еще и хвостом крутит. Ясное дело.

– Четыре, пять вот таких, – Марина разводит руки на ширину плеч… Не меньше…

У Вали свой опыт. За двадцать лет работы в международной лаборатории она навидалась детей разных народов.

– Япона-сан, – спрашивает Валя, – ты почему такой грустный? Не ешь ничего. Сделай ням-ням, япона-сан, и тебе станет веселее. – Разговор происходит во время застолья. В лаборатории принято отмечать научные достижения.

– Валя-сан, – отвечает сосед по столу, Валя трогательно опекает новичков, – как я могу, когда не поймал никакой рыба?

– Что ты, Япона-сан, – говорит добрая Валя. – Съешь вместо рыбы барбекю и тебе станет весело.

– Нет, Валя-сан. Япона-сан не станет делать ням-ням, пока не поймает свой рыба. Вместе суббота ехал, потом опять ехал, они поймал много рыба, моя ни один не поймал. Удочка берег стоял, они далеко ехал, труба вода пускал, видел, как рыба живет. Я честный ловил, никого не поймал, они нечестный ловил, много поймал.

– Ты еще поймаешь, Япона-сан. – Уговаривает Валя. – А пока съешь барашка, Япона-сан.

– Нет, Валя-сан. Япона-сан не станет есть барашка, пока не поймает свой рыба…

– Так ничего и не съел. – Рассказывает Валя.

– Как бы он харакири не сделал. Острые предметы нужно убрать. – Волнуюсь я.

А каяк то стоял, то исчезал. Отплывал Майкл на рассвете, устраивался с другой другой стороны озера, и запускал в воду зловещую трубу.

Карина и Майкл – люди на редкость приветливые. Улыбчивость для Америки – не показатель. Здесь все улыбчивые. Я это понимаю. В COSTCO от входа и вглубь катит и валит толпа. Металлический лязг, разнообразный шум и галдеж – рядом, вокруг и дальше. Уши закладывает. Люди приятно возбуждены. Товар громоздится гималаями. За японской лапшой небольшая очередь. И еще за чем-то. И еще… Дают пробовать. Обычно тележку толкаю я, но с некоторых пор Ира стала ее отбирать. Я требую объяснений.

– Ты плохо видишь и постоянно наезжаешь женщинам на пятки. Погляди, как они тебе улыбаются.

– Может, у них другой повод.

– Не выдумывай. Я повезу, пока ты кого-нибудь не переехал. Только этого не хватает…

Что тут возразишь… Озеро наше искусственное. Перегородили реку плотиной, построили электростанцию, образовалось огромное водохранилище. На местной карте мы находим себя с большим трудом, в самом углу. Неудивительно, что наши дамы решили все разведать. И мы отправились на марину. Марина – это пристань и центр местной тусовки, поменьше харбора – пристани настоящей, транспортного назначения.

Погода невероятно жаркая. Никто никуда не спешит. Мужички уселись в тележку под тентом и куда-то завеялись, тараторя на всю округу. С воды треск моторов. Фургон какой-то. В ресторанчике безлюдно и тихо. Не знаешь, куда себя деть. Стоишь, сидишь, находишь себя на какой-то тумбе… Голова плавится, не угрожающе, а как-то празднично, готовясь к солнечному удару. Звук отключается, но зрение пока работает. Иру я увидел около машины. Тип с рюкзачком. Странник.

– Дурак какой-то, – удивляется Ира. – Спрашивает: – Это Хонда? А какой багажник? А сколько бензина? А что? А куда? Вот он, сидит, как ни в чем не бывало.

Я глянул, и никого не увидел.

– Где?

– Ты совсем слепой. На скамейке…

Я не стал спорить, я сделал снимок.

Полюбуйтесь видом. И главное, если вы кого-то здесь заметили, обязательно позвоните. Можно даже ночью. Меня это волнует…

Нам дают моторную лодку. На четыре часа. Объедем озеро, насколько хватит времени. Но нужно ждать. А пока мы вернулись к себе, поели. Дамы объявили, что с них достаточно. Жарко. Лучше провести время у воды.

Пока мы болтались у пристани, Марина отлучилась и вернулась с небольшой коробкой. – Зря не открывай, – предупредила Марина. Поставь пока в холодильник.

К этому дню мой рыбацкий стаж возрос, обогатившись приобретениями и потерями. Удачей была поимка рыбы, потерей – выход Марины из артели. Марина разочаровалась в рыбалке. Энтузиазм без результата следует назвать упрямством, а Марина была человеком здравомыслящим. Лишних усилий она не совершала, но считала нужным поддерживать меня морально.

Начиналось все замечательно. Сосиска сработала. Поплавок дернулся, едва коснувшись воды. Рыба забилась на доке. С ладонь величиной. Врать не буду. Марина ахнула. Готовилось невероятное. И тут, как отрезало. Рыба слизывала сосиску с крючка, как мороженое с палочки. Марины хватило на час, а я не сдавался, менял приманку, но рыба не шла. Я рассуждал здраво. Наживка слабо держится, рыба насмехается. Одну я видел сквозь воду, ненадолго задержалась у крючка, позавтракала и поплыла дальше. Мне было обидно. Что делать? Заменить колбасу на более твердую. Не скажу, что это удалось сразу. Колбасу брали для еды. Я встретил молчаливое сопротивление. Но победил… Результат – ноль, хоть колбаса на крючке сидела прочно. С горя я съел наживку, взбодрился и решил сворачивать.

А тут черви. На следующее утро я открыл холодильник и увидел коробку. Судьба меня позвала. Марина спала (или притворялась), отвернувшись, лицом к стене. Дело было в общей большой комнате. Ира уже встала и изводила на руку очередную порцию куриного желтка. – Дай нож. – Попросил я.

Ошибка неопытного рыболова! Снаряжение нужно готовить самому. А пока, вооруженный удочкой, ножом и коробкой, я отправился на док. Было начало седьмого. Каяк отсутствовал, Майкл ловил где-то далеко. Я пристроил удочку к торчащей из воды свае, освободил крючок, уселся удобнее и открыл коробку. Лучше бы я этого не делал. Клубок распался, и огромные черви, торопясь, поспешили кто куда. Во сне такое зовется кошмаром. Метались, разбрасывая во все стороны комья черной жирной земли. И это на чистеньком доке. Самые бодрые пытались забраться под настил. Их приходилось тянуть за хвост, пока остальные улепетывали, кто как мог. Адское занятие, нужно признаться. Кое-как я восстановил порядок. Черви возвращаться в коробку не хотели, но их никто не спрашивал. Я ожесточился. Наконец, я остался один на один с самым большим и понял, что мне предстоит нарезать его на куски. По крайней мере, так получалось. Я уложил червя и достал нож. Нож не резал, червь извивался. Ира вместо ножа дала пилку с мелкими зазубринами. Пилить червя – это слишком. Наконец я насадил истерзанную плоть на крючок и забросил… Потом я следил за поплавком, дергал, снова забрасывал, кромсал несчастного червя. Без результата. На душе появилось неприятное чувство, не процеженное сквозь жизненный опыт. Конечно, я хорошо соображал, но психика давала сбой, картины беззаботного ужения не получилось.

– Что ты сделал с доком? – Капризно спросила Ира, она вышла, беззаботная, смыть желток. – Тут можно картошку сажать…

Я сдержался и горжусь этим. Я забрал коробку, помыл док и поднялся в дом.

А Марина, закончив путину, не теряла времени зря. Она высмотрела соседний док. Он пустовал и имел явное преимущество по сравнению с нашим. Комфорт. Навес (не нужно забывать, жара стояла невероятная), столик. Постоянная тень. Лодка на берегу. Никто всем этим не пользовался. И в домике над доком было пусто. Женщины немедленно перебрались. Ира с Валей читали, а Марина достала дощечку с бортиками, высыпала на нее разнообразные бусины и принялась нанизывать их одну за другой, заглядывая в книжку с готовым узором.

– В детстве я с родителями и младшей сестрой жила в Одессе. – Рассказывала Марина, расправляясь с бусинами. – Как раз за спиной у Дюка. Наши окна на него выходили. Мама была учительницей, а папа – морским начальником. Он очень любил море. И мне это, видно, передалось. Потому что я все время сбегала в порт. Не так, как другие дети, нагулялся и обратно, а сразу на весь день, до вечера. И дни я не пропускала. В школе я не задерживалась. Учителя говорили маме, что у них, кроме меня, есть и другие дети. Короче, отвечать они за меня отказались. В порту у меня было много друзей: моряки, грузчики, контрабандисты, с интересными рисунками на груди и спине, и все мы весело проводили время. Папа за меня совершенно не волновался, а мама совсем наоборот, если в семь лет со мной такое, что же будет в пятнадцать? Или в тринадцать. Голос у мамы дрожал. Я быстро развивалась. Слова новые легко запоминала. И меня отвели к психологу, пока еще не поздно. Психолог стала со мной работать, я оказалась очень трудным ребенком. В отличие от моей младшей сестры, единственное мамино утешение. Психолог вызвала маму и сказала, что в Одессу привезли энцефалограф. Это такой прибор. И мне нужно сделать энцефалограмму, пока еще не поздно. Вокруг только и повторяли, пока еще не поздно, шептались и оглядывались, слышу я или нет. Мама требовала, чтобы папа, наконец, вмешался. Может быть, уже поздно. В общем, меня отвели на этот энцефалограф. Я оказалась самая здоровая из всех, кого там обследовали. Маму поздравляли, она была счастлива. Доктор сказал, что хочет сделать энцефалограмму моему психологу. Но психолог (это была женщина) энцефалограммы испугалась. Я ей рассказала, что теперь у меня в голове ползают страшные змеи, как на электрическом щите с надписью: Не влезай, убьет! Только хуже. И психолог влезать отказалась. К ней как раз поступила новая методика, на таких, как я, хорошо действует музыка. Меня отвели в музыкальную школу, и у меня оказался очень музыкальный слух. Абсолютный, самый лучший – так маме сказали. Ее снова поздравляли. Мне выбирали музыкальный инструмент, а пока стали учить пению. Вы видели Одесскую оперу? Правда, красивая? Одесское бельканто. Мама была счастлива, она считала, что я уже там. Но я была еще здесь, я качалась на качелях, ударилась головой и случайно откусила язык. Самый кончик, но петь без него я не могла. Мы как раз сидели тогда за столом, я – рядом с папой, а сестра возле мамы, напротив. Мама поглядела на нас с папой, достала платок, вытерла глаза и сказала: – Боже мой, какая генетика страшная наука, неужели ничего нельзя сделать?..

Мы уехали из Одессы, и я, представьте себе, стала паинькой. Видно, это море и порт на меня влияли.

– А что сестра?

– Она была очень спокойная. Потом, уже в институте познакомилась с мальчиком, и они вместе стали ходить по дну Москва-реки.

– Почему именно по дну?

– Нужно же где-то гулять…

С этим нельзя не согласиться. Когда задаешь много вопросов, начинаешь испытывать неловкость. Чрезмерное любопытство – свойство предосудительное. Но здесь уговаривать было не нужно…

– Когда я была маленькой, – откликается Валя, – мы жили в удобном микрорайоне. Не военная часть, но похоже. Дома стояли друг против друга. А посреди – удачное место для детей. Выпускали нас туда на целый день, и зазывали в дом, только, чтобы поесть. О всяких педофилах никто понятия не имел, хотя мы – юные пионеры их не боялись. Совсем наоборот, они прятались, когда нас видели. Мы бы такого сразу схватили и доставили в милицию. Тогда много фильмов про разных шпионов шло. Посреди этого огромного двора стояла эстрада. Такая себе площадка, как на средневековой площади. Как раз тогда новое кино показывали про английскую королеву Елизавету и Марию Стюарт. Мы – девочки в них играли. Как-то я зимой простудилась и долго сидела дома. Скучала, как вы понимаете. Мама мне говорит. Дочь, погляди в окно. Я влезла на подоконник, а все мои друзья и подружки выстроились на этом помосте и смотрят в мою сторону. Заметили меня, взялись за руки и мне поклонились. И потом еще долго подавали мне всякие знаки. Чтобы я быстрее поправлялась и выходила. Целый спектакль. Я сидела на подоконнике, смотрела и была очень счастлива.

– Ты, наверно, была Елизаветой?

– Нет, у нас по очереди. Одна из мам была театральным режиссером, и все это придумала.

– А меня, – вспоминает Ира, – помогала воспитывать мамина сестра Ленка. Она по возрасту приходилась как раз между мамой и мной. Когда Ленка учила меня играть в шахматы, это считалось хорошее воспитание, а когда в карты – плохое. Чистить щеточкой бижу и водить гулять Жужу… Может быть наоборот, это мы с Ленкой хором пели. Однажды Ленка обернулась ко мне и говорит: – Погляди на свою маму, она белая, как милиционер на первомайском празднике…

– Действительно, мама стояла с белым лицом. Рот у нее открывался, но из-за шума ничего не было слышно, а ноги, видно, плохо слушались, и она держалась за электрический столб. Это мы с Ленкой катались на велосипедах поперек Ленинского проспекта в конце рабочего дня. Было мне пять лет.

– Как раз характер формируется. – Это я сказал, не очень подумав.

…Без естественной истории в таких местах не обойтись. Кое-что сохранилось в краеведческом центре. Из старых фото выглядывали местные земледельцы с плоскими натруженными лицами в разнообразных морщинах, напоминающих детскую игру в крестика-нолика. Не хватало нашего графа Льва Николаевича, но он был сейчас по другую сторону глобуса. А вообще, все труженики похожи. Сам не знаю, почему я так люблю краеведение с пыльными чучелами медведя, лесной кошки (их пылесосят по праздникам) и живыми змеями откровенно неприятного вида. Я где-то читал, что Джордж Вашингтон встретил в этих местах (то есть, в Вирджинии) гремучую змею. Что там случилось, осталось неясным, но старина Джордж не позволил Гаду (именно так, с большой буквы) встать на пути американской истории. Не иначе, как хорошо поговорили. Почему нет? И все прочие англичане были теперь нипочем…

Перед отъездом мы взялись наводить порядок. В холодильнике нашлась пойманная мной рыбка. Я расщедрился: – Давайте подарим Юрию Ивановичу.

– Дети устроили бы рыбке похороны. – Сказала Валя.

Как трогательно! Подсознание – особенная часть души. Никогда не знаешь, что отзовется в одном из ее уголков, где скрипнет дверца, дрогнет неподвижный воздух, где прозвенит звоночек. Где-то там золотым лепестком обнаруживает себя несчастная рыбка, ее светлые похороны (на манер песенок Александра Вертинского), под взволнованное перешептывание подружек… Правда, правда…

На следующее утро мы выехали. Пошел обратный отсчет. Проехали особняк у дороги, выставленный на продажу (если есть желающие, поспешите), миновали поля для гольфа, церкви, дома и домики, разбросанные в пространстве виргинских гор. Несколько раз преодолевали полосы дождя. Машина буквально выплывала из них, будто рожденная заново. Греки ничуть не преувеличили, увязав рождение с игрой стихий. Греки все уже знали. Ходили в стоптанных сандалиях, без носков, не переодевались к обеду, а остались передовыми людьми. Философ и должен жить так, на босу ногу. Только тогда и может придти в голову что-то стоящее…

Потом мы увидели гору. Большую гору, покрытую всякой растительностью. Наверно, вечнозеленой, отчего гора выглядела торжественно. Пожалуй, даже, мрачновато, если бы не лучи света. Солнца не было, был большой летний свет. У самой вершины сияло облако, под ним клубился прозрачный туман. Вирджиния давала бал. Внизу все блестело и переливалось, расцвеченное мириадами капель. В каждой и во всех сразу стояла радуга.

Bepul matn qismi tugad.