Kitobni o'qish: «Крым в стихах русских поэтов»

© А. А. Ахматова (наследники), 2024

© Н. С. Гумилёв (наследники), 2024

© Н. А. Заболоцкий (наследники),2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Стихотворения поэтов XIX века

* * *

Кто видел край, где роскошью природы

Оживлены дубравы и луга,

Где весело шумят и блещут воды

И мирные ласкают берега,

Где на холмы под лавровые своды

Не смеют лечь угрюмые снега?

Скажите мне: кто видел край прелестный,

Где я любил, изгнанник неизвестный?

Златой предел! любимый край Эльвины,

К тебе летят желания мои!

Я помню скал прибрежные стремнины,

Я помню вод веселые струи,

И тень, и шум, и красные долины,

Где в тишине простых татар семьи

Среди забот и с дружбою взаимной

Под кровлею живут гостеприимной.

Всё живо там, всё там очей отрада,

Сады татар, селенья, города;

Отражена волнами скал громада,

В морской дали теряются суда,

Янтарь висит на лозах винограда;

В лугах шумят бродящие стада…

И зрит пловец – могила Митридата

Озарена сиянием заката.

И там, где мирт шумит над падшей урной,

Увижу ль вновь сквозь темные леса

И своды скал, и моря блеск лазурный,

И ясные, как радость, небеса?

Утихнет ли волненье жизни бурной?

Минувших лет воскреснет ли краса?

Приду ли вновь под сладостные тени

Душой уснуть на лоне мирной лени?

Александр Пушкин

Нереида

Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,

На утренней заре я видел нереиду.

Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:

Над ясной влагою полубогиня грудь

Младую, белую как лебедь, воздымала

И пену из власов струею выжимала.

Александр Пушкин

* * *

Погасло дневное светило;

На море синее вечерний пал туман.

Шуми, шуми, послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Я вижу берег отдаленный,

Земли полуденной волшебные края;

С волненьем и тоской туда стремлюся я,

Воспоминаньем упоенный…

И чувствую: в очах родились слезы вновь;

Душа кипит и замирает;

Мечта знакомая вокруг меня летает;

Я вспомнил прежних лет безумную любовь,

И всё, чем я страдал, и всё, что сердцу мило,

Желаний и надежд томительный обман…

Шуми, шуми послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.

Лети, корабль, неси меня

к пределам дальным

По грозной прихоти обманчивых морей,

Но только не к брегам печальным

Туманной родины моей,

Страны, где пламенем страстей

Впервые чувства разгорались,

Где музы нежные мне тайно улыбались,

Где рано в бурях отцвела

Моя потерянная младость,

Где легкокрылая мне изменила радость

И сердце хладное страданью предала.

Искатель новых впечатлений,

Я вас бежал, отечески края;

Я вас бежал, питомцы наслаждений,

Минутной младости минутные друзья;

И вы, наперсницы порочных заблуждений,

Которым без любви я жертвовал собой,

Покоем, славою, свободой и душой,

И вы забыты мной, изменницы младые,

Подруги тайные моей весны златыя,

И вы забыты мной… Но прежних сердца ран,

Глубоких ран любви, ничто не излечило…

Шуми, шуми послушное ветрило,

Волнуйся подо мной, угрюмый океан…

Александр Пушкин

* * *

Редеет облаков летучая гряда.

Звезда печальная, вечерняя звезда!

Твой луч осеребрил увядшие равнины,

И дремлющий залив,

и черных скал вершины.

Люблю твой слабый свет

в небесной вышине;

Он думы разбудил, уснувшие во мне:

Я помню твой восход, знакомое светило,

Над мирною страной,

где всё для сердца мило,

Где стройны тополы в долинах вознеслись,

Где дремлет нежный мирт

и темный кипарис,

И сладостно шумят полуденные волны.

Там некогда в горах,

сердечной думы полный,

Над морем я влачил задумчивую лень,

Когда на хижины сходила ночи тень —

И дева юная во мгле тебя искала

И именем своим подругам называла.

Александр Пушкин

К морю

Прощай, свободная стихия!

В последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой.

Как друга ропот заунывный,

Как зов его в прощальный час,

Твой грустный шум, твой шум призывный

Услышал я в последний раз.

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный,

Заветным умыслом томим!

Как я любил твои отзывы,

Глухие звуки, бездны глас,

И тишину в вечерний час,

И своенравные порывы!

Смиренный парус рыбарей,

Твоею прихотью хранимый,

Скользит отважно средь зыбей:

Но ты взыграл, неодолимый, –

И стая тонет кораблей.

Не удалось навек оставить

Мне скучный, неподвижный брег,

Тебя восторгами поздравить

И по хребтам твоим направить

Мой поэтической побег.

Ты ждал, ты звал… я был окован;

Вотще рвалась душа моя:

Могучей страстью очарован,

У берегов остался я…

О чем жалеть? Куда бы ныне

Я путь беспечный устремил?

Один предмет в твоей пустыне

Мою бы душу поразил.

Одна скала, гробница славы…

Там погружались в хладный сон

Воспоминанья величавы:

Там угасал Наполеон.

Там он почил среди мучений.

И вслед за ним, как бури шум,

Другой от нас умчался гений,

Другой властитель наших дум.

Исчез, оплаканный свободой,

Оставя миру свой венец.

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

Твой образ был на нем означен,

Он духом создан был твоим:

Как ты, могущ, глубок и мрачен,

Как ты, ничем неукротим.

Мир опустел… Теперь куда же

Меня б ты вынес, океан?

Судьба людей повсюду та же:

Где капля блага, там на страже

Уж просвещенье иль тиран.

Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго слышать буду

Твой гул в вечерние часы.

В леса, в пустыни молчаливы

Перенесу, тобою полн,

Твои скалы, твои заливы,

И блеск, и тень, и говор волн.

Александр Пушкин

Фонтану Бахчисарайского дворца

Фонтан любви, фонтан живой!

Принес я в дар тебе две розы.

Люблю немолчный говор твой

И поэтические слезы.

Твоя серебряная пыль

Меня кропит росою хладной:

Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!

Журчи, журчи свою мне быль…

Фонтан любви, фонтан печальный!

И я твой мрамор вопрошал:

Хвалу стране прочел я дальной;

Но о Марии ты молчал…

Светило бледное гарема!

И здесь ужель забвенно ты?

Или Мария и Зарема

Одни счастливые мечты?

Иль только сон воображенья

В пустынной мгле нарисовал

Свои минутные виденья,

Души неясный идеал?

Александр Пушкин

Таврида

Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,

Где волны кроткие Тавриду омывают,

И Фебовы лучи с любовью озаряют

Им древней Греции священные места.

Мы там, отверженные роком,

Равны несчастием, любовию равны,

Под небом сладостным полуденной страны

Забудем слезы лить о жребии жестоком:

Забудем имена фортуны и честей.

В прохладе ясеней, шумящих над лугами,

Где кони дикие стремятся табунами

На шум студеных струй,

кипящих под землей,

Где путник с радостью от зноя отдыхает

Под говором древес,

пустынных птиц и вод, —

Там, там нас хижина простая ожидает,

Домашний ключ, цветы и сельский огород.

Последние дары Фортуны благосклонной,

Вас пламенны сердца приветствуют стократ!

Вы краше для любви и мраморных палат

Пальмиры севера огромной!

Весна ли красная блистает средь полей,

Иль лето знойное палит иссохши злаки,

Иль, урну хладную вращая, Водолей,

Валит шумящий дождь,

седой туман и мраки, —

О, радость! Ты со мной

встречаешь солнца свет

И, ложе счастия с денницей покидая,

Румяна и свежа, как роза полевая,

Со мною делишь труд, заботы и обед.

Со мной в час вечера,

под кровом тихой ночи

Со мной, всегда со мной: твои прелестны очи

Я вижу, голос твой я слышу, и рука

В твоей покоится всечасно.

Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно

Румяных уст, и если хоть слегка

Летающий Зефир власы твои развеет

И взору обнажит снегам подобну грудь,

Твой друг не смеет и вздохнуть:

Потупя взор, дивится и немеет.

Константин Батюшков

Крымские фотографии

I. Аю-Даг

(дорогой)

Там, где извилины дороги

Снуют свою вкруг моря сеть,

Вот страшно выполз из берлоги

Громадной тучности медведь.

Глядит налево и направо,

И вдаль он смотрит свысока,

И подпирает величаво

Хребтом косматым облака.

В своем спокойствии медвежьем

Улегся плотно исполин,

Любуясь и родным прибрежьем,

И роскошью его картин.

Порой – угрюмый он и мрачный,

Порой его прелестен вид,

Когда, с закатом дня, прозрачной

Вечерней дымкой он обвит.

Порой на солнце в неге дремлет

И греет жирные бока;

Он и не чует, и не внемлет,

Как носятся над ним века.

Вотще кругом ревёт и рдеет

Гроза иль смертоносный бой,

Всё неподвижно, – не стареет

Он допотопной красотой.

Наш зверь оброс зеленой шерстью!..

Когда же зной его печет,

Спустившись к свежему отверстью,

Он голубое море пьет.

Сын солнца южного! На взморье

Тебе живётся здесь легко,

Не то что в нашем зимогорье,

Там, в снежной ночи, далеко,

Где мишка, брат твой, терпит холод,

Весь день во весь зевает рот,

И, чтоб развлечь тоску и голод,

Он лапу медленно сосет.

И я, сын северных метелей,

Сын непогод и бурных вьюг,

Пришлец, не ведавший доселе,

Как чуден твой роскошный юг,

Любуясь, где мы ни проедем,

Тем, что дарит нам каждый шаг,

Я сам бы рад зажить медведем,

Как ты, счастливец Аю-Даг!

II. Бахчисарай

(ночью при иллюминации)

Из тысячи и одной ночи

На часть одна пришлась и мне,

И на яву прозрели очи,

Что только видится во сне.

Здесь ярко блещет баснословный

И поэтический восток;

Свой рай прекрасный, хоть греховный,

Себе устроил здесь пророк.

Сады, сквозь сумрак, разноцветно

Пестреют в лентах огневых,

И прихотливо, и приветно

Облита блеском зелень их.

Красуясь стройностию чудной,

И тополь здесь, и кипарис,

И крупной кистью изумрудной

Роскошно виноград повис.

Обвитый огненной чалмою,

Встает стрельчатый минарет,

И слышится ночною тьмою

С него молитвенный привет.

И негой, полной упоенья,

Ночного воздуха струи

Нам навевают обольщенья,

Мечты и марева свои.

Вот одалиски легким роем

Воздушно по саду скользят;

Глаза их пышут страстным зноем

И в душу вкрадчиво глядят.

Чуть слышится их тайный шепот

В кустах благоуханных роз;

Фонтаны льют свой свежий ропот

И зыбкий жемчуг звонких слез.

Здесь, как из недр волшебной сказки,

Мгновенно выдаются вновь

Давно отжившей жизни краски,

Власть, роскошь, слава и любовь.

Волшебства мир разнообразный,

Снов фантастических игра,

И утонченные соблазны,

И пышность ханского двора.

Здесь многих таинств, многих былей

Во мраке летопись слышна,

Здесь диким прихотям и силе

Служили молча племена;

Здесь, в царстве неги, бушевало

Немало смут, домашних гроз;

Здесь счастье блага расточало,

Но много пролито и слез.

Вот стены темного гарема!

От страстных дум не отрешась,

Еще здесь носится Зарема,

Загробной ревностью томясь.

Она еще простить не может

Младой сопернице своей,

И тень ее еще тревожит

Живая скорбь минувших дней.

Невольной роковою страстью

Несется тень ее к местам,

Где жадно предавалась счастью

И сердца ненадежным снам.

Где так любила, так страдала,

Где на любовь ее в ответ

Любви измена и опала

Ее скосили в цвете лет.

Во дни счастливых вдохновений

Тревожно посетил дворец

Страстей сердечных и волнений

Сам и страдалец, и певец.

Он слушал с трепетным вниманьем

Рыданьем прерванный не раз

И дышащий еще страданьем

Печальной повести рассказ.

Он понял раздраженной тени

Любовь, познавшую обман,

Ее и жалобы, и пени,

И боль неисцелимых ран.

Пред ним Зарема и Мария —

Сковала их судьбы рука —

Грозы две жертвы роковые,

Два опаленные цветка.

Он плакал над Марией бедной:

И образ узницы младой,

Тоской измученный и бледный,

Но светлый чистой красотой.

И непорочность, и стыдливость

На девственном ее челе,

И безутешная тоскливость

По милой и родной земле.

Ее молитва пред иконой,

Чтобы от гибели и зла

Небес царица обороной

И огражденьем ей была, —

Всё понял он! Ему не ново

И вчуже сознавать печаль,

И пояснять нам слово в слово

Сердечной повести скрижаль.

Марии девственные слезы

Как чистый жемчуг он собрал

И свежий кипарис, и розы

В венок посмертный он связал.

Но вместе и Заремы гневной

Любил он ревность, страстный пыл

И отголосок задушевный

В себе их воплям находил.

И в нем борьба страстей кипела,

Душа и в нем от юных лет

Страдала, плакала и пела,

И под грозой созрел поэт.

Он передал нам вещим словом

Все впечатления свои,

Всё, что прозрел он за покровом,

Который скрыл былые дни.

Тень и его здесь грустно бродит,

И он, наш Данте молодой,

И нас по царству теней водит,

Даруя образ им живой.

Под плеск фонтана сладкозвучный

Здесь плачется его напев.

И он – сопутник неразлучный

Младых бахчисарайских дев.

III. Чуфут-Кале

Грустна еврейская Помпея;

В обломках город тих и пуст,

Здесь ветхий голос Моисея

Переходил из чистых уст

В уста преданьем непрерывным,

И, верный праотцам своим,

Хранил завет их с рвеньем дивным

Благочестивый караим.

Сюда, изгнанник добровольной,

Он свой Израил перенес:

В обрядах жизни богомольной

С годов младенческих он рос,

И совершив свой путь смиренный,

Достигнув мирно поздних дней,

Он возвращал свой пепел бренный

Земле – кормилице своей.

Крутизн и голых скал вершины,

Природы дикой красота

Напоминали Палестины

Ему священные места.

Здесь он оплаканного края

Подобье милое искал

И чуялось ему: с Синая

Еще Господь благовещал.

Теперь здесь жизнь уже остыла,

Людей житейский гул утих,

И словно буря сокрушила

И разметала домы их.

Не тронуты одни гробницы

Почивших в вечности колен,

Сии нетленные страницы

Из повести былых времен.

Народ, разрозненный грозою,

Скитальцы по лицу земли!

Здесь, наконец, вы под землею

Оседлость верную нашли.

В Иосафатовой долине

Вас ждал желаемый покой:

И уж не выживут вас ныне

Из лона матери родной.

IV. Возвращаясь из Кореиза

Усеяно небо звездами,

И чудно те звезды горят,

И в море златыми очами

Красавицы с неба глядят.

И зеркало пропасти зыбкой

Купает их в лоне своем

И, вспыхнув их яркой улыбкой,

Струится и брызжет огнем.

Вдоль моря громады утесов

Сплотились в единый утес:

Над ними колосс из колоссов

Ай-Петри их всех перерос.

Деревья, как сборище теней,

Воздушно толпясь по скалам,

Под сумраком с горных ступеней

Кивают задумчиво нам,

Тревожное есть обаянье

В сей теплой и призрачной мгле;

И самое ночи молчанье

Несется, как песнь по земле.

То негой, то чувством испуга

В нас сердце трепещет сильней:

О ночь благодатного юга!

Как много волшебного в ней!..

V

Вдоль горы, поросшей лесом,

Есть уютный уголок:

Он под ветряным навесом

Тих и свеж, и одинок,

Приютившися в ущелью,

Миловидный Кореиз,

Здесь над морем, колыбелью

Под крутой скалой, повис.

И с любовью, с нежной лаской,

Ночь, как матерь, в тихий час

Сладкой песнью, чудной сказкой

Убаюкивает нас.

Сквозь глубокое молчанье,

Под деревьями в тени

Слышны ропот и журчанье:

С плеском падают струи.

Этот говор, этот лепет

В вечно-льющихся струях

Возбуждает в сердце трепет

И тоску о прошлых днях.

Улыбалась здесь красиво

Ненаглядная звезда,

С нам слетевшая на диво

Из лазурного гнезда.

Гостья в блеске скоротечном

Ныне скрылася от нас,

Но в святилище сердечном

Милый образ не угас.

VI. Месячная ночь

Там, высоко, в звездном море,

Словно лебедь золотой,

На безоблачном просторе

Ходит месяц молодой,

Наш красавец ненаглядной,

Южной ночи гость и друг;

Всё при нем, в тени прохладной,

Всё затеплилось вокруг:

Горы, скаты их, вершины,

Тополь, лавр и кипарис

И во глубь морской пучины

Выдвигающийся мыс.

Всё мгновенно просветлело —

Путь и темные углы,

Всё прияло жизнь и тело,

Всё воспрянуло из мглы.

С негой юга сны востока

Поэтические сны,

Вести, гости издалека,

Из волшебной стороны, —

Всё для северного сына

Говорит про мир иной;

За картиною картина,

Красота за красотой:

Тишь и сладость неги южной,

В небе звездный караван,

Здесь струей среброжемчужной

Тихо плачущий фонтан.

И при месячном сияньи,

С моря, с долу, с высоты

Вьются в сребряном мерцаньи

Тени, образы, мечты.

Новых чувств и впечатлений

Мы не в силах превозмочь:

Льешься чашей упоений,

О, таврическая ночь.

VIII. Горы ночью

(дорогою)

Морского берега стена сторожевая,

Дающая отбой бушующим волнам,

В лазурной глубине подошву омывая,

Ты гордую главу возносишь к облакам.

Рукой неведомой иссеченные горы,

С их своенравною и выпуклой резьбой!

Нельзя от них отвлечь вперившиеся взоры,

И мысль запугана их дикой красотой.

Здесь в грозной прелести

могуществом и славой

Природа царствует с первоначальных дней;

Здесь стелется она твердыней величавой,

И кто помериться осмелился бы с ней?

Уж внятно, кажется, природа человеку

Сказала: здесь твоим наездам места нет,

Здесь бурям и орлам одним испокон веку

Раздолье и простор! А ты будь домосед.

Но смертный на земле

есть гость неугомонный,

Природы-матери он непослушный сын;

Он с нею борется, и волей непреклонной

Он хочет матери быть полный властелин.

Крамольный сын, ее он вызывает к бою;

Смельчак, пробил ее он каменную грудь,

Утесам он сказал: раздвиньтесь предо мною

И прихотям моим свободный дайте путь!

И с русской удалью, татарски-беззаботно,

По страшным крутизнам

во всю несемся прыть,

И смелый лозунг наш

в сей скачке поворотной:

То be or not to be – иль быть, или не быть.

Здесь пропасть, там обрыв:

всё трынь-трава, всё сказки!

Валяй, ямщик, пока не разрешен вопрос:

Иль в море выскочим из скачущей коляски,

Иль лбом на всем скаку ударимся в утес!

IX. Ливадия

(27 июля)

Отчего красою новой

Улыбается нам день,

Свеяв с тверди бирюзовой

И последней тучки тень?

Отчего он так светлеет?

Отчего еще нежней

Нас лобзает, нас лелеет

Теплой ласкою своей?

Отчего так благосклонно

И так празднично глядят

Море, берег благовонной

И его роскошный сад?

Отчего так солнце блещет,

Златом даль озарена

И так радостно трепещет

Моря синяя волна?

В этот день, всех дней прекрасней,

И земля и небеса,

Отчего еще согласней

В песнь сливают голоса?

Отчего везде так мило,

Чье-то имя слышно нам

И молитва, как кадило,

Свой возносит фимиам?

В уголок сей безмятежный

Отчего наш тайный враг —

Пресыщенье – неизбежный

Спутник всех житейских благ,

Не помыслит, не посмеет

Заглянуть за наш порог,

И, затихнув, здесь немеет

Шум заботливых тревог?

Древний мир очарованья

Ныне вновь помолодел,

Словно в первый день созданья

Юной жизнью он расцвел,

Непочатый самовластьем

Разрушительных веков,

Юным блеском, юным счастьем,

Свежей зеленью цветов —

Он увенчан, опоясан

Он жемчужною волной,

Свод небес над ним так ясен,

Да и сам он – рай земной.

Отчего, с природой дружно,

На кого ни погляди,

Все сердца горят так южно

В нашей северной груди?..

Оттого здесь всё так живо

Блещет праздничной красой,

Что встречаем день счастливой

Годовщины дорогой.

В этот день у колыбели