Kitobni o'qish: «Дом на Манго-стрит»

Посвящаю Женщинам

Дом на Манго-стрит

На Манго-стрит мы жили не всегда. До нее был третий этаж дома на Люмис-стрит, а перед ней – Келер-стрит. Еще раньше мы обитали на Паулина-стрит, а что было до нее – я уже не помню. Но помню, что мы много переезжали. Каждый новый переезд означал лишь одно – нас снова стало больше. Когда мы, наконец, добрались до Манго-стрит, наша семья уже состояла из шести человек – Мамы, Папы, Карлоса, Кики, моей сестры Нэнни и меня.

Дом на Манго-стрит принадлежит только нам. Не нужно платить за аренду, или делить сад с соседями, или вести себя слишком тихо, только чтобы домовладелец рассерженно не заколотил метлой по потолку. Несмотря на это, дом не оправдал наших ожиданий.

С квартиры на Люмис-стрит мы съезжали в большой спешке. Прорвало трубы, и домовладелец не стал их чинить – дом все равно был слишком старым. Мы пользовались соседской уборной и таскали воду в пустых баллонах из-под молока. Пришлось делать ноги. Вот почему Мама и Папа искали новое жилье, и вот почему мы переехали в дом на Манго-стрит – далеко-далеко, на другой конец города.

Родители всегда говорили, что однажды мы заживем в своем доме. Настоящем доме, нашем навсегда, из которого не нужно уезжать. И что в нашем доме будут большие работающие трубы со свежей водой, настоящие лестницы, только наши, как в домах, что показывают по телевизору, а не те, что приходилось постоянно делить с соседями по коридору. Подвал и минимум три ванные комнаты, чтобы мыться в любое время, не предупреждая остальных. Мы мечтали о белом доме, окруженном деревьями и садом с травой, которая не пряталась бы за забором. Таким дом описывал Папа, держа в руках лотерейный билет, и именно таким был дом, о котором Мама рассказывала нам перед сном.

Но дом на Манго-стрит оказался совершенно другим. Он маленький, красный, с низкими ступеньками у входа и окнами, узкими настолько, что кажется, будто они задерживают дыхание. Кирпичи разваливаются на кусочки, а дверь распухла так, что приходится толкать ее изо всех сил, чтобы войти внутрь. Сада нет и в помине – только четыре тощих вяза, посаженных вдоль тротуара. За домом есть небольшой гараж для несуществующей у нас пока машины и скромный клочок земли, который кажется совсем крошечным из-за зданий, находящихся рядом. Внутри дома имеется лестница, точь-в-точь такая же, какой мы пользовались с соседями, и лишь одна ванная. Каждому из нас нужно делить комнату с кем-то: Маме с Папой, Карлосу с Кики, а мне – с Нэнни.

Однажды, когда мы еще жили на Люмис-стрит, мимо нашего дома проходила одна из монахинь, работавших в моей школе. Я играла на переднем дворе. Прачечная наверху была наглухо заколочена – ее ограбили два дня назад, и хозяин написал поверх досок жирное ДА МЫ ОТКРЫТЫ, чтобы не растерять клиентов.

– Где ты живешь? – спросила монахиня.

– Там, – ответила я, указав на третий этаж.

– Ты живешь там?

Там. Мне пришлось посмотреть туда, куда смотрела она: третий этаж, облезлые стены, старательно закрытые деревянными брусьями окна – лишь бы не вывалились. Ты живешь там? Тон, с которым она это сказала, заставил меня почувствовать себя никем. Там. Я жила там. Я кивнула.

Тогда я поняла, что мне нужен свой дом. Настоящий дом. Дом, на который я могу указать. Но это не то. Дом на Манго-стрит – не то. Это временно, говорит Мама. Временно, поддакивает Папа. Но я-то знаю, как обычно решаются такие дела.

Волосы

У всех в нашей семье разные волосы. Папины похожи на старую метелку – так и торчат по сторонам. Мои – непослушные. Их не приструнишь ни заколкой, ни лентой. Волосы Карлоса густые и длинные, ему даже не надо их расчесывать. Волосы Нэнни жидкие – так и норовят ускользнуть из рук. А волосы Кики, самого младшего из нас, мягкие, как пух.

Но волосы моей матери похожи на бантики, на крошечные крендельки – кудрявые и красивые, потому что она использует маленькие бигуди; в ее волосы приятно уткнуться носом, когда она обнимает тебя, и ты чувствуешь себя в безопасности; их запах напоминает аромат свежего хлеба – он такой же теплый; запах, который сливается с ее кожей, когда она чуть двигается, чтобы уступить тебе место в кровати, и ты спишь рядом с ней, слушая, как о подоконник стучит дождь и как громко храпит Папа. Его храп, дождь и волосы Мамы – все пахнет хлебом.

Мальчики и девочки

Мальчики и девочки живут в разных мирах. У каждого своя вселенная. Например, мои братья. Они могут сколько угодно разговаривать со мной и с Нэнни. Но стоит им выйти из дома, как беседовать с девочками становится нельзя. Карлос и Кики – лучшие друзья. Но не наши друзья.

Нэнни еще слишком мала, чтобы с ней дружить. Она всего лишь моя сестра, и в этом никто не виноват. Сестер не выбирают, ты просто получаешь их, и иногда они похожи на Нэнни.

Она не может играть с детьми из семейства Варгас, не то нахватается от них плохого. И поскольку она младше, я отвечаю за нее.

Однажды у меня появится лучшая подруга. Подруга, которой я смогу рассказать все секреты. Подруга, которая без пояснений поймет любую мою шутку. Но до этого дня я – болтающийся красный шарик, который привязали к столбу.

Мое имя

На английском мое имя означает «надежда». На испанском – просто слишком много букв. Оно означает и печаль, и ожидание. Оно чем-то напоминает цифру девять – такое же изогнутое и подозрительное. Или мексиканскую музыку – песни, больше похожие на плач. Отец слушает их воскресными утрами, когда бреется.

Это имя когда-то принадлежало моей прабабушке, а теперь принадлежит мне. Как и я, прабабушка родилась в год лошади по китайскому календарю – считается, что такие женщины приносят несчастье. Но я думаю, эту ложь придумали китайцы, потому что они, как и мексиканцы, не любят сильных женщин.

Моя прабабушка. Мне бы хотелось узнать ее, эту сильную женщину, родившуюся в год лошади. Настолько сильную, что она отказывалась выходить замуж. Ровно до тех пор, пока мой прадедушка не накинул ей на голову мешок и не увез ее. Вот так просто, как если бы она была не человеком, а какой-нибудь красивой люстрой.

Говорят, она никогда не простила его. Как и многие женщины, она всю жизнь просиживала свою грусть у окна. Иногда я думаю – довольствовалась ли она тем, что имела, или сожалела о том, как многого не сделала? Эсперанса. Я унаследовала ее имя, но я не хочу унаследовать ее место у окна.

В школе говорят, что мое имя смешное, будто бы его слоги сделаны из жестяной стружки и царапают небо. Но на испанском оно звучит мягче, как серебро, и не так жестко, как имя моей сестры – Магдалена. Оно уродливей моего. Но дома Магдалена превращается в Нэнни. А я – всегда Эсперанса.

Мне бы хотелось креститься под новым именем. Именем, которое больше похоже на меня – ту меня, которую никто не видит. Лисандра, или Мартиза, или Зезе Икс вместо Эсперансы. Да. Что-нибудь похожее на Зезе Икс вполне сойдет.

Кэти – Королева кошек

Она говорит, что приходится дальней кузиной королеве Франции. Она живет этажом выше, по соседству с Пугающим Джо. Держитесь от него подальше, советует она. Он полон опасностей. Бэнни и Бланка держат бакалейную лавку за углом. Они хорошие, только запрещают облокачиваться о витрину со сладостями. Две девочки, худые и ободранные, словно крысы, живут напротив. Лучше вам их не знать. Эдна – владелица соседнего здания. Когда-то ей принадлежало другое, большое, как кит, но ее брат продал его. Мать умоляла не делать этого. И Эдна согласилась. Но, стоило сестре потерять бдительность, как брат в мгновение ока избавился от него. Алисия, стоило ей поступить в колледж, стала очень высокомерной. Раньше я ей нравилась, но теперь уже нет.

У Кэти – Королевы кошек – много кошек, котов и котят. Совсем крошечных котят, больших котов, худых котов, больных котов. Кошек, сворачивающихся калачиком, когда спят. Кошек, сидящих на холодильнике. Котят, шастающих по обеденному столу. Ее дом похож на кошачий рай.

Ты хочешь найти подругу, говорит она. Хорошо, я буду твоей подругой. Но только до следующего вторника. В следующий вторник мы переезжаем. Должны переехать. Затем, словно позабыв о том, что я сама только что переехала, она сообщает, что наш район – очень неблагополучный.

Однажды отец Кэти полетит во Францию, отыщет далекую кузину и унаследует ее богатый дом. Откуда я это знаю? Кэти мне рассказала. А пока они попросту перебираются на север от Манго-стрит, чуть подальше от места, где живут такие люди, как мы.

Наш хороший день

– Если ты дашь пять долларов, я стану твоей подругой насовсем, – сообщает та, что помладше.

Пять долларов – небольшая цена для дружбы, но раз уж у меня нет других подруг, кроме Кэти, которая переезжает во вторник, то я соглашусь.

Пять долларов, пять долларов.

Она пытается найти кого-нибудь, чтобы вместе купить велосипед у мальчишки по имени Тито. У них с сестрой уже есть десятка, и теперь они пытаются раздобыть оставшиеся пять.

– Только пять долларов, – повторяет она.

– Не разговаривай с ними, – говорит Кэти. – Неужели ты не чувствуешь – от них воняет, как от старой метлы!

Но они мне нравятся. Их одежда старая и поношенная. Они надели свои лучшие блестящие туфли, но у них не было носков. Поэтому их голые колени красные-красные, но сестры все равно мне нравятся. Особенно старшая, улыбающаяся во весь рот. Она нравится даже больше, несмотря на то, что переговоры ведет младшая.

– Пять долларов, – снова произносит она. – Всего пять.

Кэти дергает меня за локоть, и я понимаю: то, что я собираюсь сделать, сильно ее разозлит.

– Подождите минутку! – кричу я и бегу домой за деньгами. У меня есть три доллара сбережений, а остальные два я позаимствую у Нэнни. Ее пока нет дома, но я уверена – она будет очень рада, когда узнает, что у нас теперь есть велосипед. Вернувшись, я увидела, что Кэти ушла. Так я и думала, но мне все равно! Теперь у меня есть две новые подруги и велосипед.

– Меня зовут Люси, – представляется старшая. – А это Рейчел, моя сестра.

– Я ее сестра, – поддакивает Рейчел. – А ты кто?

О, как бы мне хотелось, чтобы меня звали Кассандра, или Алексис, или Мартиза – как угодно, только не Эсперанса, – но когда я называю свое имя, никто из них не смеется.

– Мы из Техаса, – ухмыльнувшись, говорит Люси. – Она родилась здесь, но я – в Техасе.

– Ты имеешь в виду она? – спрашиваю я.

– Нет, – непонимающе отвечает та. – Я из Техаса.

– Велосипед принадлежит нам троим, – говорит Рейчел, которая уже успела все обдумать. – Сегодня он мой, завтра – Люси, а послезавтра – твой.

Но каждая хочет покататься уже сегодня, ведь он такой блестящий и новый. Поэтому мы решаем начать очередь с завтра. А сегодня он принадлежит всем нам.

Я пока не говорю им о Нэнни. Это слишком сложно. Особенно после того, как Рейчел чуть не выколола глаз Люси, пока они спорили, кто поедет первым. Но в конце концов мы решаем поехать вместе. Почему бы и нет?

У Люси длинные ноги – она крутит педали. Я сижу позади нее, а Рейчел достаточно худая, чтобы вскарабкаться на руль. Велосипед становится шатким, будто спицы сделаны из лапши, но вскоре мы привыкаем.

Мы едем быстрее и быстрее. Мимо моего дома из красного кирпича, грустного и обветшалого, мимо бакалейной лавки мистера Бэнни на углу улицы и вдоль по проспекту, кататься по которому опасно. Прачечная, лавка старьевщика, аптека, окна и машины, и еще больше машин, и, сделав круг, назад на Манго-стрит.

Люди машут нам из автобуса. Очень толстая леди, переходящая дорогу, кричит вслед:

– Ну вы и загрузились!

Рейчел орет ей в ответ:

– Ну вы тоже загрузились!

Она очень дерзкая.

Мы едем по Манго-стрит. Рейчел, Люси и я. На нашем новом велосипеде. Пошатываясь и смеясь, мы разъезжаемся по домам.

Смех

Мы с Нэнни не похожи на сестер… не совсем. Не так, как Рейчел и Люси – губы обеих напоминают толстые леденцы, как и у всех остальных в их семье. Но я и Нэнни похожи гораздо больше, чем вы можете подумать. Например, наш смех. Он не похож на тонкое хихиканье, подобное колокольчику мороженщика, как у Рейчел, Люси и всех остальных в их семье. Он скорее громкий и внезапный, как звон разбившихся тарелок. У нас еще много общего, чего я не могу объяснить.

Однажды мы проходили мимо дома, который, как мне казалось, напоминал дома в Мексике. Я не знаю почему. Он не был похож на дома, которые я помнила. Я даже не уверена, почему об этом подумала, но тогда мне казалось, что я права.

– Поглядите на этот дом, – сказала я. – Он похож на дома в Мексике.

Люси и Рейчел посмотрели на меня так, будто я была сумасшедшей. Но прежде чем они разразились смехом, Нэнни подтвердила:

– Да, точь-в-точь как в Мексике. Именно об этом я и думала.

«У Гила»: покупка и продажа мебели

Лавка старьевщика. Она принадлежит одному старику. Однажды мы купили там подержанный холодильник, а Карлос продал ящик журналов за целый доллар. Лавка маленькая, в ней только одно маленькое окошко, которое едва пропускает свет. Хозяин не включает лампы до тех пор, пока не убедится, что у вас есть деньги, поэтому мы с Нэнни бродим в темноте и разглядываем вещи. Перевернутые столы и подержанные холодильники с округлыми углами, старые кресла, испускающие облака пыли, если к ним прикоснуться, и сотни еле работающих телевизоров. Все навалено друг на друга, и передвигаться можно только по узким проходам. Здесь легко потеряться.

Владелец, чернокожий, не сильно разговорчив, и иногда можно заметить, как в темноте за вами наблюдает пара глаз, блестящих за линзами очков в золотой оправе. Нэнни, считающая себя умной и болтающая со всеми, задает ему много вопросов. Я, в свою очередь, никогда с ним не говорила. За исключением того момента, когда купила маленькую статую Свободы за двадцать пять центов.

Но Нэнни другая. Однажды я услышала, как она интересуется:

– А что это такое?

Он отвечает:

– Это музыкальная шкатулка.

И я быстро обернулась, надеясь увидеть красивую шкатулку, украшенную цветами, с танцующей балериной внутри. Но старик указывал на старую деревянную коробку с дырявой медной пластинкой внутри. Затем он попытался ее включить, и началось нечто странное. Он словно выпустил миллионы мохнатых мотыльков, которые, отбросив причудливые изогнутые тени, осели на пыльной мебели и на нашей коже. Звуки, которые они издавали, были похожи на капли воды. Или на мелодию маримбы¹, только обрывистее и смешнее, словно бы ты пробежал пальцами по зубьям металлической расчески.

А затем я не знаю почему, но мне пришлось отвернуться и сделать вид, будто шкатулка меня совсем не интересует, чтобы Нэнни не заметила, насколько я глупа. Но Нэнни глупее меня, и поэтому ее пальцы уже лихорадочно шарили по карманам в надежде отыскать там монеты в пятнадцать центов.

– Это, – говорит старик, захлопывая крышку шкатулки, – не для продажи.

Меме Ортис

Меме Ортис поселился в доме, пустовавшем после отъезда Кэти. На самом деле его зовут не Меме. Его зовут Хуан. Но когда я поинтересовалась, он представился Меме – так называют его все, кроме матери.

У Меме есть сероглазый пес, пастушья овчарка с двумя именами – английским и испанским. Пес большой, словно человек, одевшийся в собачью шкуру, и он бегает так же, как его хозяин, – неуклюже и резво, размахивая конечностями, словно развязавшимися шнурками.

Отец Кэти построил дом, в котором теперь жил Меме. Дом деревянный. Полы косые. В некоторых комнатах поднимаются кверху. В некоторых уходят вниз. И нет ни одного чулана. Ко входной двери ведет двадцать одна ступенька, каждая – изогнутая и торчащая, как сгнившие зубы (Кэти говорила, что они сделаны так специально, чтобы отводить дождевую воду), и когда Меме навещает его мать, он, пошатываясь, спускается, а следом за ним спускается пес с двумя именами.

За домом есть грязный сад и сваленные в кучу грязные доски, когда-то бывшие гаражом. Но больше всего запоминается огромное дерево с раскидистыми ветвями и семейством воинственных белок, обитающих на самой верхушке. Вокруг него кучей собрались треугольные соседские крыши, покрытые черной смолой, с желобами, которые никогда не возвращали попавшие в них мячи. У основания дерева пес с двумя именами лает в пустоту, а дальше, за кварталом, наш дом, кажущийся меньше, как поджавший под себя ноги кот.

Именно это дерево мы выбрали для нашего Первого Ежегодного Соревнования по Прыжкам с Тарзанки. Победил Меме. И сломал обе руки.