Kitobni o'qish: «Хранительница его сокровищ»
Пролог
В маленькой комнатке горела свеча. Двое сидели за столом, и на обоих были одежды высокопоставленных членов Ордена Сияния, золотое шитьё тускло поблёскивало в неверном трепещущем свете. Лиц видно не было – их скрывали капюшоны.
Между ними на столе стоял кувшин с вином, бокалы и тарелка, на которой ещё оставались листики салата и кусочки сыра. В крошечное, пробитое в толстой каменной стене окошко заглядывала луна.
– Прошлая попытка была более пятнадцати лет назад, – сказал один. – С каждым разом Фиалы восстанавливаются всё дольше и дольше. Мы можем просто не дожить до следующей возможности.
– Всё верно. Поэтому нужно приложить все силы, чтобы нынешний кандидат отыскался быстро и победил, – поддержал второй.
– Я запустил заклинание поиска, – первый плеснул себе в бокал вина из кувшина. – Оно пока ещё не сработало.
– Сколько времени уже продолжается поиск?
– Третий день. Я не верю, что во Вселенной не осталось настроенных артефактов. В Великой Книге говорится, что их было несколько тысяч. Поиск может проводиться долгие сотни лет.
– А могли они испортиться? Перестать работать? Или их нужно как-нибудь активировать?
– Мы должны верить, Амброджо. Я был рядом с Магнусом Лео, когда тот проводил предыдущий поиск. И видел процедуру своими глазами. Мы с тобой читали Великую Книгу – оба, и не раз, – говоривший усмехнулся. – Если мы не верим тому, что в ней написано, то зачем тогда всё это?
– Как – не верим? – встрепенулся названный Амброджо. – Я верю! Я верю всему, чему меня учили, во славу Великого Солнца! Если не верить – тогда всё, что мы делаем – бред, самоуправство и государственная измена!
– Спокойнее, старый друг, спокойнее. Я не донесу, я сам во всём этом по уши. И никто из посвящённых не донесёт – ибо они тоже верят. Наша вера сильна, и она поможет нам преодолеть самые трудные испытания.
– Ты говоришь не как орденский маг, а как епископ, Астальдо!
– А то я не слышал епископов и не знаю, как они говорят, – рассмеялся Астальдо. – Я не собираюсь становиться епископом, но готов быть первым магом государства. Мне не нравится тот старый мешок костей, который сейчас занимает эту должность.
– И тебя не остановит то, что старик Рецци был твоим учителем? – глаза Амброджо сверкнули из-под капюшона.
– Я ж не смерти его желаю, – Астальдо с усмешкой откинулся на спинку грубо сколоченной лавки. – Он же столько лет верховный маг, что можно и подвинуться. Я, можно сказать, именно из-за этой возможности и стал орденским магом, а не придворным. Там бы я был одним из многих, а здесь я делаю реальные дела. Как и ты, впрочем. Твой дядюшка вряд ли приблизил бы тебя, у него есть свой собственный сын, как две капли воды похожий на него и лицом, и нравом. А здесь у тебя в руках реальная власть.
– Верно говоришь, – вздохнул Амброджо. – Ладно, нужно расходиться, поздно уже. Кто дежурит в твоей лаборатории?
– Их трое, они сменяют друг друга через четыре часа. Если будет отклик, мне дадут знать немедленно.
И в этот момент перстень на правой руке Астальдо замерцал синим светом.
– Неужели? – благоговейно прошептал Амброджо.
– Слава Солнцу, кого-то нашли, – с улыбкой сказал Астальдо, допил вино и поднялся. – Идём смотреть!
Часть первая. Город на островах
1. Лизавета идёт на работу
Не принимайте в музей непонятную ржавую копанину! – говорила Лизавета начальству и коллегам. Но всегда находился кто-то особо умный, кто доказывал, что именно эта бесформенная железка должна стать новым экспонатом необыкновенной важности. Так и теперь – коробку с очередной хренью принесли сотрудники, а разбираться с ней кому? Конечно же, Лизавете.
Начальница Наташа так и сказала – давай, Лизавета, разбери эту коробку, посмотри, есть ли там в ней такой смысл, как нам расписывали, и зарегистрируй всё на временное хранение. И в базу данных нужно занести, соответственно. А для этого ещё и сфотографировать каждую мелкую фигнюшку отдельно, и описать – какой она формы да что там у неё есть. И состояние сохранности, как без этого – коррозия, нарушение красочного слоя, деформация и вот это всё. Ну да ладно, не впервой, прорвёмся.
Пусть сначала автобус приедет ну хоть какой, чтоб на ту работу доехать. Лизавета уж и не надеялась на пятьдесят восьмой, который прямо до музея идёт, даже остановку переназвали, правда местные Гаражом как звали, так и зовут. И с неё реально пять минут – и ты на месте. Но этот пятьдесят восьмой автобус такая же редкость, как музейный предмет, на который нормально оформлена вся документация, и встречается далеко не каждый день, даром, что маршрут муниципальный. Обычно приезжали другие автобусы, с которых топать пешком полтора километра в гору. Сейчас ещё ничего, октябрь, сухо и тепло, и снега пока ещё толком не было. А вот зимой – крутенько.
Да ладно, нечего печалиться. Ровно неделю осталось уезжать с этой остановки, потом Лизавета переедет на другой берег, к родителям, и будет добираться на работу с совершенно другими проблемами.
Большая новая трёшка была продана, и даже полученные деньги уже вложены. И только благодаря иногда просыпавшимся в Лизавете дипломатическим способностям она прожила последние полтора месяца здесь – одна, в самой лучшей за всю её жизнь и самой любимой квартире. Эту квартиру она выбирала сама, и она была домом, настоящим домом для их семьи – для неё, Лизаветы, для Вадима и для их дочки Насти. И Лизавета думала, что счастье будет вечным. Как и бессчётное количество таких же дурочек до неё.
Вадим ушёл к секретарше. Настасья летом отлично сдала ЕГЭ и поступила в Питер. Квартиру продали и поделили – часть забрал Вадим, его секретарша уже ходила беременная, и им нужно было где-то гнездоваться, а на две другие части Лизавета купила для Настасьи квартиру в Питере. Маленькую однушку, но зато – свою, никаких общаг и никакого съемного жилья. Всё равно шанс, что дочь выучится и вернётся обратно, равен нулю. Лизавета съездила в Питер, утрясла все дела с документами и обустройством дочери, потом вернулась домой и, как ни в чём не бывало, вышла на работу.
На вопросы отвечала бойко. Вадим? Не знаю и знать не хочу. Настя? Учится в университете, на бюджете, как и хотела, очень нравится. Мама? В порядке, вот как раз на даче урожай убирает. Папа? Ничего, скрипит. Дела? Нормально.
А по правде – ничего нормального не было, Лизавета приходила домой и ревела белугой целый вечер и полночи, и так каждый день. Не спасали ни книги, ни фильмы, ни подружки. Ничего, мама не даст рассиживаться.
Мама искренне считала, что Вадим ушёл от Лизаветы ровно потому, что та была плохой женой – от хороших-то не уходят. И очень возмущалась, что Лизавета разрешила Насте уехать – плохая мать, как там ребенок без тебя? Слова о том, что Вадим – отдельная самостоятельная личность со своими собственными желаниями и интересами, и о том, что Настя хочет больше возможностей, чем даёт родной город, и она, Лизавета, не намерена её тормозить, успеха не имели. Мама всю жизнь обихаживала сначала детей – Лизавету и брата Васю, а потом, когда дети выросли – папу. Папа пил, сколько Лизавета его помнила, к настоящему моменту он схлопотал пару инсультов и инфаркт, так что заботиться там было о чём. Координация движений и речь так и не восстановились, но пить потихоньку папе не помешает даже могила, думала Лизавета.
На дворе вторник, в субботу назначен переезд. А в пятницу Лизавете исполнится сорок пять. Хотелось верить, что жизнь не кончилась, но все факты кричали об обратном.
Праздновать не хотелось. Но нужно будет проставиться на работе. И хотя бы с подружками посидеть. Хорошо бы дали зарплату не в пятницу, а хотя бы в четверг, и не по голому минимуму, а чуток побольше.
…На удивление, повезло – пятьдесят восьмой пришёл, в нём даже место нашлось, и пробок по дороге не было, полчаса – и Лизавета на работе. Здравствуйте, смотрители, здравствуйте, сотрудники приютившегося в здании филиала, здравствуй, родной отдел фондов.
Без кофе вообще какой день? Правильно, никакой. Лизавета уже выпила чашку дома, теперь нужно и здесь, и слава всем высшим силам, что добрые коллеги, пришедшие на работу раньше, уже и кофе сварили, и даже за молоком в соседний дом сбегали. А мармеладки да печеньки ещё со вчера остались. Угу, кому-то худеть надо. Угу, завтра начнём.
Работонька ждала, никуда за ночь не делась. Коробка, наполовину заполненная какими-то ржавыми кусочками. Ладно, хоть бумагу написали – что есть что, а то ведь ломай потом голову, где фрагмент днища самолёта, а где кусок 45-миллиметровой гильзы. Сотрудники военного филиала то и дело ездили куда-нибудь копать, и привозили такую вот добычу.
Ну ладно, за дело. Лизавета быстренько разложила на полу все двадцать пять предметов, записала в книгу поступлений общее количество и название – «Фрагменты оружия и боеприпасов». Далее она завела для каждого карточку в базе данных и занесла туда те минимальные сведения, которые были в сопроводительной записке. Измерила металлической линейкой, стряхнула грязь – где смогла. Осталось сфотографировать ржавые железки, придумать, как зафиксировать на них номера, чтобы от коррозии не отвалились вместе с верхним слоем, потом сложить обратно в коробку, и можно, наконец, помыть руки и уже обедать.
Так-так, а это тут что ещё такое? Лизавета вообще-то привыкла к тому, что подсчёт количества предметов из одной коллекции никогда не давал одинаковых результатов – нормальная фондовская магия. При устном подсчёте и при последующей нумерации маркером общее количество обычно получалось разным, плюс-минус один предмет. Вот и теперь – из-под проржавевшей до дырьев каски выкатилась ещё одна невнятная штука. Вида она была, как и всё остальное в этой кучке, то есть нечто металлическое и ржавое. Лизавета взяла тряпку и попробовала смахнуть то, что поддавалось отчистке – пока ещё это не музейный предмет, можно и посвоевольничать. Вроде бы на шарообразной части предмета были какие-то буквы, их надо рассмотреть и переписать. И, кстати, в списке его не значилось, опять Серёга забыл. Ладно, сейчас она отчистит лишнее и сходит к нему с этой хренью, пусть раскалывается, как это называется и для чего нужно.
Предмет легко отчистился и почти что заблестел. Ну ничего же себе! Более того, он стал нагреваться. И шевелиться, в самом деле шевелиться!
Лизавета взвизгнула и бросила непонятный шарик с висюлькой на пол, то есть попыталась, потому как он всё равно что прилип к её ладоням. Потеряла равновесие и грохнулась на пол.
2. Лизавета приходит в себя
Она разом ощутила свет и услышала звук. И никак не могла сообразить – где она есть и что с ней происходит. Вроде она упала на работе, в кабинете? Неужели так упала, что разбила голову, и её отправили в больницу? По ощущениям было похоже на пробуждение в операционной после наркоза – всё тело разбито, голова болит, мысли путаются. И яркий свет, такие лампы как раз над операционным столом.
Ничего так упала! Вот мама-то с ума сойдёт, как узнает!
Невнятный гул вокруг вдруг сконцентрировался в речь, да только на каком-то явно иностранном языке. Не хватало ещё, что за глюк-то такой? Во всех больницах, где Лизавете довелось побывать, а у неё был богатый опыт, говорили на нормальном русском языке. Местами на русском матерном, но с кем не бывает? И ещё обсуждали её внутренние органы, а они давали столько поводов для обсуждения, что ой.
Резкий вибрирующий звук проник в голову аж до зубов, усилив и без того нехилую головную боль, и вдруг всё стихло.
Лизавету похлопали по щекам.
– Как вас зовут? – услышала она.
Ну, блин, точно больница. После наркоза её спрашивали именно так, когда она плохо из него выходила, и всё время в беспамятство проваливалась.
– Лизавета, – прохрипела она. – Шерстянникова Елизавета Сергеевна.
Язык натурально не ворочался, но эти ж не отстанут, пока не начнёшь разумно говорить.
Шаги, кто-то подошёл. Дотронулся до неё.
– Это женщина? В самом деле, женщина? Великое Солнце, зачем нам женщина? – говорил, несомненно, мужчина, и голос показался ей каким-то писклявым.
Тут уж Лизавета не стерпела и открыла глаза.
И то, что она увидела, ни разу не было похоже ни на какую операционную. Это вообще не было похоже ни на что!
Она лежала на столе, но стол был из какого-то зелёного камня. Свет, который сквозь ресницы был похож на лампу над таким столом, исходил из двенадцати белых прозрачных столбов. Ну как будто такие огромные вертикальные светодиодные лампы. Холодного света, ага. Они окружали стол.
Вокруг стояли. Лизавета уже не взялась бы утверждать, кто именно. Фигуры. В каких-то одёжках с капюшонами. Двое – в белых с золотом, шитьё так и сверкало, а ещё у троих – как будто из небелёного льна.
Границы помещения терялись в темноте.
Лизавета попыталась приподняться и оглянуться, но сил не хватало. Тогда она зажмурилась и пронзительно завизжала.
Прохладные ладони опустились на плечи, возвращая её на стол.
– Тихо, госпожа моя, тихо. Вам никто не причинит вреда, – сказал ещё один мужской голос, бархатный и глубокий.
Силы кончились, звук иссяк. Зато в лоб справа будто кто штырь воткнул. И тошнота усилилась. Правильно, нечего напрягаться.
– Госпожа Агнесса, подойдите, – произнёс тот же бархатный голос. – Осмотрите нашу гостью.
Шаги на грани слышимости отзываются в голове набатом, Лизавета слышит дыхание каждого, стоящего у стола. Её легко касаются пальцы. Или не пальцы. Но вроде не инструменты, от тех холодит и они металлические. Впрочем, у неё местами с ощущениями беда, может и обознаться.
– Да она же старая и больная! – изумлённо произносит женский голос. – И в ней нет никакой магии!
Вот именно, дорогие друзья. Старая – ну да, через три дня сорок пять, и это вовсе не молодость, а совсем наоборот. Ещё забыли – толстая. Вадим под занавес говорил именно так – старая и толстая. И совершенно верно, больная. И вы ещё не знаете, насколько.
Лизавета приподняла голову над краем стола, и её вывернуло прямо на чьё-то одеяние.
Возмущённых возгласов она уже не слышала, потому что снова потеряла сознание.
3. Тем временем
Епископ Амброджо и маг Астальдо снова сидели за тем же столом. Перед ними стояли тарелки и кубки, но оба мало интересовались едой и вином.
– Что делать-то теперь? – Амброджо был растерян. – В прошлый раз к нам попал мужчина, и он был магом. И он всё равно не справился. Нам нужен другой кандидат. Поиск прошёл быстро, пока не погасли священные огни, нужно искать другого!
– Не хватит силы, – покачал головой Астальдо. – Там меньше половины осталось.
– А что бывает, если кандидат умирает в процессе поиска или доставки? Она же там у нас чуть концы не отдала! Может быть, мы её просто убьём и поищем ещё? Что тогда будет?
– Ничего не будет, – усмехнулся Астальдо. – Попытка считается неудачной. Ждать следующей.
– Ты хочешь сказать, что у нас нет выбора? Только эта непонятная чужеземка?
– Мы вместе читали Большую Книгу. Я не верю, что ты внезапно всё забыл. Агнесса проверила эту женщину – действительно, не слишком здорова, но почти всё можно поправить. И представила мне предварительный отчёт – с чем она справится сама, а для чего потребуется целитель из Ордена Света.
– А её кровь? Она проверила кровь?
– Проверила. Магии не обнаружено. Но во всём остальном – та самая реакция, которая нам нужна. Эта женщина сможет увидеть Скипетр и взять его в руки.
– Не удержит, – невесело хмыкнул Амброджо.
– А вдруг мы чего-нибудь о ней не знаем? – устало рассмеялся Астальдо. – Но ты прав, её не отпустишь в одиночку. Ей потребуется телохранитель.
– Снова здорово! Где мы найдём телохранителя? Нужен воин, да хорошо бы такой, чтобы ещё и маг, мало ли что. И чтобы посреди дороги не передумал нам служить!
– А вот тут у меня есть одна чудная идейка. Помнишь то чучело, что сидит в нашем подвале? – Астальдо продолжал улыбаться.
– Какое… Что? Его? С ума сошёл? Кто нам даст-то его выпустить?
– А мы ни у кого не спросим. Пообещаем ему свободу в обмен на помощь нам, он за два месяца уже так истомился, что согласится на всё, только бы дали глотнуть свежего воздуха.
– А потом герцог нам покажет Пришествие Тьмы, – кисло кивнул Амброджо.
– Кто же расскажет герцогу? Никак не я. И не ты, если хочешь успеха экспедиции. А когда мы добудем Скипетр, то знаешь, куда мы засунем герцога с его мнением?
– Ты так уверенно говоришь, как будто что-то знаешь! – Амброджо с подозрением уставился на собеседника.
– То же, что и ты, – пожал плечами Астальдо.
– Вот что, я ему не доверяю, понятно? Хорошо, он будет охранять женщину, но с ними должен отправиться кто-нибудь, кому я доверять смогу. И кто сможет держать со мной связь.
– А раз связь с тобой сможет держать только маг, то ты намекаешь на меня? – вновь рассмеялся Астальдо.
– Ты за эту женщину, и ты предложил выпустить своего дружка. Вот и следи за ними!
– Фалько мне не друг, мы просто знакомы с детства, а это когда было, вспомнил тоже, – проворчал Астальдо. – Я бы и отправился прогуляться, а то засиделся, непорядок. Но кто будет заниматься здесь всем вместо меня? Неужели курносый пройдоха Джиакомо?
– Ну, он, – кивнул Амброджо. – Он не так хорош, как ты, но я ему тоже доверяю.
– Доверяй, кто же тебя неволит? Только лабораторию я опечатаю, в своей будет работать.
Амброджо вздохнул – снять печати Астальдо был способен только главный придворный маг господин Карло Реццо или кто-нибудь такой же силы, но о таком маге Амброджо ничего не знал.
4. Лизавета снова приходит в себя
В таком на смерть похожем состоянье
Останешься ты сорок два часа (с)
В следующий раз Лизавета очнулась белым днём. То есть, там, где она очнулась, было окно, и в него совершенно недвусмысленно светило солнце. Лизавета встала с кровати, выглянула и убедилась – да, солнце.
Обычные деревянные створки, застекленные затейливым цветным стеклом, оказались приоткрыты, и на улице стояла прямо жара. В октябре, ага. Небо синее, на нём ни облачка. Но воздух как будто влажный. Да где ж она оказалась?
Окно выходило в занятный внутренний двор. Большой и квадратный, образованный белыми двухэтажными постройками. Посреди торчал каменный круг – колодец, наверное? – а по периметру росли олеандры. Цветущие.
В родном городе Лизаветы олеандры росли только в помещении. И далеко не каждый из них цвел хоть раз в жизни.
В тени одной из построек стояли мраморные лавки, на двух сидели люди. Все они были одеты в балахоны с капюшонами, скрывающие лица и подпоясанные верёвкой. Такие балахоны из небелёного льна Лизавета уже видела в своё предыдущее пробуждение.
Комната же оказалась простой и белой, в ней, кроме деревянной кровати, стояла только лавка. Пол был покрыт какой-то плиткой.
Итак, она где-то. Неизвестно где.
В прошлое пробуждение ещё зверски болела голова, сейчас всё было спокойно. И она даже не ощущала той страшной слабости, которая всегда разбивала после приступа. Вообще Лизавета чувствовала себя выспавшейся, отдохнувшей и полной сил – ну, года два-то с ней точно подобного не случалось. А то и поболее. Экзамены Настасьи, сначала за девять классов, потом вот за одиннадцать. Вадим и его измена – он же им всем нервов-то помотал изрядно, и ей, и Насте, и своим родителям. Мама и папин инфаркт. Только брат Вася был благополучен – потому, что характер такой. Он ко всему и сам относился спокойно, и его жена Натка была такой же, и дети у них тоже нормальные.
Ладно, ей же сейчас расскажут, что это и где она вообще. То есть, хотелось бы в это верить.
На Лизавету кто-то надел широкую белую льняную рубаху до пят. При беглом осмотре рубаха показала ручные швы, все срезы ткани были аккуратно в эти швы упакованы, а горловина и рукава собирались и завязывались плетёными шнурками. Очень мило, конечно, рубаха выглядела чистой и вообще как бы не новой, но где её родная одежда?
Оказалось – на лавке рядом. Всё было чистым и сухим – трусы, лифчик, колготки, носки, джинсы, блузка, на полу кроссовки. Аккуратной кучкой сложены часы (стояли), телефон (выключен и не включается), серебряные серьги в виде крупных листьев с прожилками и такая же подвеска на цепочке. Браслет с шармами и кольцо в виде змея, кусающего свой хвост. Всё, что на ней было, до самой последней бусинки, ничего не пропало.
Лизавета переоделась в своё. Потом подумала, сняла колготки и затолкала в карман джинсов – жарко. Попыталась открыть дверь, оказавшуюся тяжёлой и толстой. Едва хватило сил пихнуть её и выглянуть наружу. Там был длинный коридор, в него выходили такие же двери.
Девочка на вид моложе Насти сидела на подоконнике неподалёку, она закрыла какую-то увесистого вида книгу и бросилась к ней.
– Госпожа, вы проснулись? С вами всё в порядке?
– Здравствуйте, – Лизавета оглядела девочку.
Девочка как девочка. В черном льняном платье до пят, зашнурованном спереди. Совсем юное круглое лицо, искрящиеся любопытством тёмные глаза и длинная коса, перевязанная верёвочкой.
– Скажите, что вам угодно? Омовение? Трапеза?
Лизавета задумалась. Какая, к чёрту, трапеза!
– Туалет у вас где?
– Извольте, сейчас покажу. Следуйте за мной. Меня зовут Аттилия, я буду служить вам здесь.
Девочка Аттилия привела её в помещение в самом конце коридора, там стояли тазы – несколько, две прикрытых крышками бочки и большая жестяная бадья – одна. Никаких кранов или труб видно не было.
Вместо туалета было предложено расписное керамическое ведро – вот здрасьте, приехали. Но других вариантов не наблюдалось, да и девочка вела себя совершенно естественно. Что делать, пришлось прилюдно распаковывать джинсы и прочее, а как иначе-то?
Впрочем, потом Лизавета сняла блузку, потому что не умела умыться так, чтобы не облиться.
Для умывания девочка налила воду из бочки в красивый керамический же кувшин, и поставила на лавку у окна, и вытащила керамический тазик – видимо, лить туда. Так и оказалось. Вода была холодной. Зубы чистили порошком из перламутровой коробочки, и щёточкой с перламутровой ручкой. Также Лизавете был предложен кусок приятно пахнущего чем-то цветочным полупрозрачного розового мыла.
– А если голову мыть, то что, тоже холодной водой? – спросила Лизавета после того, как вытерлась льняным полотенцем.
– Нет, зачем же холодной? – рассмеялась Аттилия. – Маги нагреют, сколько нужно, служки принесут всё необходимое. Вы скажите, если надо, я передам, всё сделают!
– Мне надо поговорить с кем-нибудь, кто здесь главный.
– Обязательно. Господин Астальдо велел сообщить, как вы проснётесь и будете готовы.
На стене нашлось и зеркало, большое, в рост, необыкновенно прозрачное. В нём Лизавета увидела обычную себя – разве что без мешков под глазами, лицо ощутимо посвежело – видимо, после хорошего долгого сна. Все её восемьдесят килограммов на месте – на животе, на спине, на щеках, никуда не делись. Это она, сомнений нет. Сомнения были в окружающей её реальности.
И тут Лизавету как громом поразило – линзы же! Где её линзы?
Близорукость была особенностью, которую приходилось учитывать всю жизнь, Лизавета уже и не помнила, как это – смотреть и всё видеть. Очки она носила с начальной школы, годам к шестнадцати – с толстенными стёклами в палец толщиной, от которых на щеках оставались продавленные полосы. Как только она заработала достаточно денег, так сразу же купила свои первые контактные линзы. Привыкание шло долго, полгода у неё то и дело текли слёзы, коллеги на работе посмеивались – нужно ли так над собой издеваться, но Лизавета упорно шла к своей цели – ходить без очков. И победила. Теперь очки оставались для дома, а наружу она выходила только в линзах. Правда, в последние годы стал подкрадываться страшный зверь дальнозоркость, и это было смешно – дальнозоркой Лизавета была в линзах, а без ничего и в очках по-прежнему близорукой. Нет в жизни счастья, в общем.
А теперь она смотрела на себя в зеркало – без линз и очков! – и отлично всё видела. Что с ней, в конце-то концов?
Волосы как вчера замотала твистером в дульку, так они оттуда и лохматились. Голову бы помыть, конечно. Девочка Аттилия заметила, что Лизавета взялась за причёску, и подала ей костяной гребень с металлическими инкрустациями. Вообще все предметы для ухода за собой были очень качественными и красивыми, и музейный работник Лизавета с ходу не смогла определить, к какому периоду они принадлежали. Не современные ей, это точно, но и не старинные тоже, слишком уж хорошая у них сохранность. Ладно, вопросы потом.
– Вы готовы? – спросила девочка. Дождалась кивка и продолжила: – Тогда идёмте. Господин Астальдо ждёт вас.
Лизавета вдохнула и выдохнула. Спокойно. Как в школе, когда она ещё работала учителем и шла вести урок в какой-нибудь отвратный класс, полный детей, не умеющих и не желающих спокойно высидеть сорок минут. Там только покажи слабость – набросятся и сожрут, поэтому она научилась держать лицо в пучине самого что ни на есть бушующего моря. Кто б знал, где это пригодится!
