Kitobni o'qish: «Русская Армия в изгнании. Том 13»

Shrift:

Белое движение

Том 13

Предисловие

Тринадцатый том серии «Белое движение в России» посвящен пребыванию чинов русских белых армий в эмиграции после окончания Гражданской войны.

После того как стала очевидна беспочвенность надежд на возобновление военных действий, армию было невозможно сохранять в неизменном виде, и, по мысли П.Н. Врангеля, она должна была существовать в «полускрытом виде». Было принято решение о перебазировании армии в Болгарию и Югославию.

Переезд войск (сохранивших часть оружия) закончился в середине декабря 1921 года. На севере и северо-востоке Болгарии разместился 1-й армейский корпус со штабом в Велико Тырново, а в южной части страны – Донской корпус со штабом в Стара Загоре. Части армии размещались на работы по строительству дорог, на шахты и т. д., по возможности сохраняя свою организацию. Отношение болгарского социалистического правительства, находившегося под сильным советским влиянием, к армии было крайне неприязненным. Среди командного состава проводились обыски и аресты, и более 100 представителей ее комсостава были высланы в Югославию. Переворот 9 июня 1923 года, приведший к власти правительство Цанкова, резко изменил положение армии, тем более что русские отряды, под руководством генералов Туркула и Витковского, сыграли важнейшую роль в подавлении осеннего коммунистического восстания.

Постепенно чины армии стали рассеиваться по всей Европе, причем основной поток устремился в Чехословакию (где были созданы условия для завершения и получения высшего образования), Бельгию и Францию, куда переезжали в организованном порядке в отдельные города (иногда имея контракты на работу на местных предприятиях) целые группы офицеров определенных воинских частей. Офицеры, имеющие ранее осевших в Европе родственников, стремились воссоединиться с семьями. Но большинство чинов армии в начале 20-х годов было сосредоточено на Балканах.

К середине 1920-х годов армия не могла более существовать как армия. Ввиду недостатка средств, все трудоспособные военнослужащие перешли на собственное содержание, а поиски работы делали невозможным сохранение частей в прежнем виде. Выход был найден бароном П.Н. Врангелем в сохранении армии в виде Русского общевоинского союза (РОВС), состоящего из различных воинских объединений и союзов, а также штабов и кадра отдельных частей и соединений. Центром продолжала пока оставаться Югославия и частично Болгария. Некоторое количество русских офицеров осело в Африке. В Бизерту, куда эвакуировалась Русская эскадра, прибыло 5200 человек, в том числе около 1 тысячи морских офицеров и гардемарин Морского корпуса. Оттуда, не считая 0,5 тысячи раненых, еще ранее помещенных во французские госпиталя, свыше 3 тысяч человек выехало во Францию, а до 1,5 тысячи остались в Тунисе. Наиболее известная русская колония в Южной Америке до Второй мировой войны сложилась под руководством генерала И.Т. Беляева в Парагвае, куда организованно переезжали эмигранты из Европы. Русские офицеры сыграли там выдающуюся роль в ходе войны с Боливией в 1932–1935 годах.

Вторая мировая война послужила важным рубежом в судьбах русской военной эмиграции, и судьбы эти сложились в зависимости от стран проживания: жившие на Балканах, в Восточной Европе в основном служили в созданном 12 сентября 1941 года Русском корпусе (через его ряды в общей сложности прошло свыше 17 тысяч человек) и других русских антисоветских объединениях, и после войны многие из них были схвачены большевиками и частью расстреляны, частью сгинули в лагерях. Жившие в Западной Европе (прежде всего во Франции) избегли этой участи. Но после 1945 года начался массовый исход и тех, и других в США и Южную Америку (прежде всего в Аргентину).

После войны основными центрами проживания уцелевших русских офицеров, помимо Нью-Йорка, Сан-Франциско и Лос-Анджелеса, в США стали Лейквуд, Патерсон, Наяк, Вайнленд, Ричмонд, Сиэттл, в Аргентине – Буэнос-Айрес, в Бразилии – Сан-Паулу, в Австралии – Сидней и Мельбурн, в Англии – Лондон и Манчестер, в Бельгии – Брюссель, во Франции, помимо Парижа, Ниццы и Канн, – места расположения старческих домов: Монморанси, Кормей-ан-Паризи, Сент-Женевьев-де-Буа, Ментон, Ганьи и Шелль. Именно там после 1945 года умерло абсолютное большинство русских офицеров (последние из них умерли в 1990-х годах).

В настоящем издании собраны воспоминания русских белых офицеров о жизни в эмиграции. В разное время они были опубликованы в русской эмигрантской печати. Эти воспоминания никогда в России не публиковались.

Содержание тома разбито на три раздела. В 1-м разделе публикуются воспоминания о расселении армии по Балканским странам и жизни в рассеянии. В двух других собраны воспоминания о службе русских в Персидской казачьей дивизии (2-й раздел) и о жизни в Парагвае (3-й раздел).

Как правило, все публикации приводятся полностью. Авторские примечания помещены в скобках в основной текст. Везде сохранялся стиль оригиналов, исправлялись только очевидные ошибки и опечатки. Возможны разночтения в фамилиях участников событий, географических названиях и названиях организаций и воинских частей (использовании прописных и строчных букв); их правильное написание – в комментариях.

Книга иллюстрирована большим количеством фотографий из архива личного секретаря генерала Врангеля Николая Михайловича Котляревского. Фотографии предоставлены его дочерью и внучкой графинями М.Н. и Е.В. Апраксиными, за что автор-составитель и издатели выражают им глубокую благодарность.

Раздел 1

В. Даватц¹
Годы. Очерки пятилетней борьбы²

Девятый вал

Едва ли часто создавалось в мировой истории такое сложное положение, которое испытывала Русская Армия, очутившись на кораблях у Золотого Рога. Та буря, которая выбросила на эти берега Русскую Армию, обрушивалась на нее своим девятым валом.

Те затруднения внутреннего характера, которые описаны в предыдущем томе, с большим напряжением сил преодолевались в течение целых пяти лет. У ворот Стамбула армия встретилась с более сложными, внешними затруднениями; причем с такими затруднениями, которые должны были разрешиться во что бы то ни стало, и разрешиться в самый кратчайший срок. Положение неимоверно усложнялось полной непримиримостью взглядов союзных правительств и Главного командования армии.

С падением Крыма союзные правительства усвоили взгляд на окончательную ликвидацию «вооруженной борьбы с большевиками». Англия восприняла его уже ранее, после Новороссийска; Франция делала последнюю ставку на Польшу и ради Польши помогала крымскому правительству, теперь необходимости в этом не было. В сознании европейских правительств не возникало мысли, что во многом происшедшие неудачи объясняются их собственной политикой полумер, а иногда – как это было с армией Юденича и с эвакуацией Одессы – было связано с прямым предательством общего дела. Причину искали то в «стихийности» большевизма, то в недостаточности «демократичности» антибольшевистской коалиции. До сознания европейских правительств не доходила мысль, что, отступив раз перед «стихийностью», они должны будут рано или поздно столкнуться с этой «стихийностью» у себя дома. О будущем не хотелось думать. Каждое правительство было озабочено своим долголетием и не думало о том тяжелом наследии, которое могло передаться последующим кабинетам. Момент настоящего заслонял собой перспективы будущего, и каждый из государственных деятелей мог сказать про себя: «Apres nous – le deluge» («После нас – хоть потоп»)…

Конечно, из такого мировоззрения вытекало желание как можно скорее развязаться с воспоминаниями о противобольшевистской борьбе. А те, которые немного думали о грядущем «deluge»(«потопе»), стали строить уже новые перспективы приобщения этой «стихийной» силы к семье европейских наций и обуздания ее обычными методами европейской культуры: прежняя непримиримость психологически отпадала.

Русская Армия оказывалась ненужной – не только для настоящего, но даже для отдаленного будущего. И не только ненужной, но, пожалуй, вредной. Из различных предпосылок руководители иностранной политики приходили к одному и тому же выводу, что и наши русские социалисты в компании с г. Милюковым: Русскую Армию надо распылить.

Главное командование считало своей обязанностью не только сохранение в полной неприкосновенности Крымских частей, но объединение всего зарубежного русского воинства для одной ясной и определенной цели – борьбы с большевиками. Но для этого в первую очередь надо было не только сохранить, но еще больше спаять основное ядро, размещенное в лагерях Константинополя, Галлиполи и Лемноса. В шифрованной телеграмме генерала Врангеля, посланной 10 декабря 1920 года в Париж на имя П.Б. Струве³, Главнокомандующий дает инструкцию о направлении переговоров о судьбе армии. В этой телеграмме настаивается: 1) чтобы было улучшено ее крайне тяжелое материальное положение; 2) чтобы был сохранен фактический строй армии и воинская дисциплина и 3) чтобы армия и ее Командование не были поставлены в зависимость от какой бы то ни было политической или общественной организации. «Между Новороссийском и Севастополем та разница, – заканчивалась телеграмма, – что нам удалось вместо бесславного конца спасти честь армии и того дела, за которое она дралась. Мы не можем и не должны допустить, чтобы нас теперь не только лишили надежды на будущее, но и развенчали наше дело и понесенные армией кровавые жертвы».

Эта разница между Новороссийском и Севастополем чувствовалась всеми. Но тем не менее потрясения, перенесенные во время эвакуации, были так сильны, неизвестность – так ужасна, лишения – так непереносимы, что перед командованием ставилась задача не только сохранить физическую жизнь людей, не только спасти воинскую организацию, но в этих труднейших обстоятельствах – в условиях изгнания, противодействия великих держав, попустительства и предательства русских людей – возродить ядро Русской Армии.

Тотчас же по прибытии транспортов в Константинополь, 18 ноября 1920 года, начальник штаба французского Оккупационного корпуса, полковник Депре, издал приказ, коим предписывалось отправить 10 000 человек на остров Лемнос и 20 000 человек в Галлиполи. Исполнение приказа, минуя Главнокомандующего, возлагалось на нашего военного представителя, генерала Черткова, которому предлагалось организовать в лагерях «русское командование» с подчинением его французским комендантам.

В тот же день генерал Врангель сообщил командиру французского Оккупационного корпуса, генералу Шарпи, что вся организация Русской Армии уже проведена. «Ввиду изложенного прошу Вас приказ в части, касающейся организации Русской Армии, отменить и предписать вашим представителям в вопросах организации Русской Армии руководствоваться моим приказом, обращаясь за выяснением всех вопросов к назначенным мною начальникам, коим предоставить все полномочия по организации и внутренней жизни войск. В противном случае я и назначенные мною генералы не можем нести ответственности за могущие произойти нежелательные явления в русских войсках». Письмо заканчивалось лаконично и твердо: «Из указанных в моем приказе корпусов – 1-й направляется в Галлиполи, а Кубанский – на остров Лемнос».

Первая попытка самостоятельно распоряжаться «русскими беженцами» потерпела неудачу – и распределение между Галлиполи и Лемносом было совершено согласно приказу Главнокомандующего.

Вторая попытка такого же рода была сделана вскоре после этого, 23 декабря 1920 года, новым приказом полковника Депре. В приказе этом указывалось, что «в согласии с русским командованием» (?!) в каждом лагере учреждается должность «командующего лагерем», каковая обязанность возлагается на французского офицера. При этом офицере будет состоять русский комендант лагеря, который будет ему во всех случаях подчинен, каковы бы ни были их чины». Далее излагался план организации «русских лагерей». Русскому коменданту вменялось в обязанность организовать отделы: 1) личного состава; 2) артиллерийский (собирание и содержание оружия всякого рода); 3) инженерный (постройки в лагере); 4) интендантский и 5) санитарный.

Таким образом, не только в вопросе подчинения, но в вопросе всей организации была сделана новая попытка французов взять инициативу в свои руки.

При личном свидании Главнокомандующего с генералом Шарпи последний назвал приказ своего начальника штаба «недоразумением» и обещал, что он не будет проведен в жизнь.

Между тем в декабре 1920 года командир французского отряда в Галлиполи, подполковник Томассен, обратился с требованием к генералу Витковскому⁴, временно командующему 1-м корпусом за болезнью генерала Кутепова⁵, сдать оружие и мотивировал это приказом Депре о «подчинении русского коменданта во всех отношениях». Генерал Витковский, конечно, отказался выполнить это требование и рапортом Главнокомандующему просил разъяснить: 1) действительно ли 1-й корпус подчинен французскому коменданту и в каких именно отношениях и 2) надлежит ли сдать французам оружие согласно их требованию.

О характере разъяснения видно из дальнейшей переписки между начальником штаба Русской Армии генералом Шатиловым и полковником Депре. Указав, что новый комендант Галлиполи, подполковник Томассен, предъявил требование безусловного ему подчинения командира 1-го корпуса, генерал Шатилов писал: «Главнокомандующий приказал мне поставить Вас в известность, что им вместе с сим посылается разъяснение вр. командующему 1-м армейским корпусом генералу Витковскому, а также и прочим командирам корпусов, что в решении принципиальных вопросов распоряжение должно исходить исключительно от Главнокомандующего, почему требование подполковника То-массена о сдаче оружия в исполнение приводиться не должно». (Два описанных эпизода, насколько мне известно, не отмечены в галлиполийской литературе. Между тем они имеют большое значение для понимания событий.)

Перечитывая эти документы недавнего прошлого, трудно поверить, как при всей совокупности тяжелых обстоятельств уцелела Русская Армия. Один неправильный тон, одно чуть заметное колебание могли испортить все дело и закончить эпопею славной борьбы позором нового разложения и дезорганизации.

Но тон был дан сверху – и этот тон оказался правильным. Он был понятен – и он единственный был приемлем, потому что все действительно ощущали, что между «Новороссийском и Севастополем» – громадная разница.

Вместо развала и упадка корпуса Галлиполи и Лемноса не только не разлагались, но духовно росли и укреплялись.

Я не буду говорить здесь о тех страданиях, которые испытывали лемносцы, и о тех духовных достижениях, которыми по праву гордятся галлиполийцы; эта эпоха имеет свою, уже достаточно обширную литературу. Осторожный и скрытный генерал Абрамов⁶ и железный, волевой «творец Галлиполи» генерал Кутепов войдут в историю этих лет, со своей яркой индивидуальностью, а порой – и с красивыми легендами, окружающими эти имена.

Моя задача – дать в этой книге только некоторые штрихи, может быть доселе неизвестные, и, потушив в себе невольное пристрастие к дорогим воспоминаниям и дорогим именам, посмотреть на Галлиполи и Лемнос с того птичьего полета, когда даже высокие храмы кажутся небольшими хижинами. Но с этой высоты теряется лабиринт улиц, вырисовывается общий план, видны дороги, которые загораживались строениями, видны строения, которые загораживались деревьями. С этой высоты – каждое здание получает свое место, свой смысл, свою роль в общем плане.

В Галлиполи и Лемнос попал голос Главнокомандующего не напрасно. Как в хорошем резонаторе, отразился он в тысячах людей, возбудил их дух, их самодеятельность, заставил поверить в себя, осознать свои силы, обрести великую радость человеческого единения.

И это новое, что зарождалось на дарданелльских берегах, шло обратно, в Константинополь, к сердцу Русской Армии, и давало Главнокомандующему новые силы для борьбы. А борьба была каждый день и каждый час.

Сохраняя всеми способами Русскую Армию от распыления, протестуя против перевозки отдельных людей, без плана и подготовки, на неизвестные условия жизни в Бразилии, оберегая против агитации «возвращенцев», Главнокомандующий уже в декабре 1920 года ясно видел необходимость расселения армии по различным странам и начал соответственные переговоры.

В первую очередь стояли, конечно, славянские страны: Королевство С.Х.С. и Царство Болгарское. Но было совершенно несомненно, что расселение по этим странам встретит очень большие препятствия. И в Болгарии и, главным образом, в Сербии было расселено уже достаточное число гражданских беженцев, предшествовавших эвакуаций. Поэтому переговоры о размещении частей велись также с Чехословакией, Грецией, Венгрией – и даже самые незначительные возможности не были упущены из виду. С японским военным представителем, майором Такахаси-сан, велись переговоры об отправке уроженцев Сибири на Дальний Восток в распоряжение дальневосточного правительства. С согласия старшин кумыков, кабардинцев и осетин (которых насчитывалось в наших лагерях до 500 человек) было возбуждено в декабре 1920 года ходатайство перед правительством Грузии о возвращении их на родину. Были попытки устроить некоторое количество инвалидов в Афонских монастырях. Но все эти переговоры не противоречили главной цели – сохранению армии.

Переговоры с Грецией и Чехословакией не дали должных результатов. Российский посланник в Афинах г. Демидов телеграфировал, что, несмотря на сочувствие Короля Эллинов, едва ли можно рассчитывать на удовлетворительные результаты вследствие начавшейся войны с кемалистами. В Чехословакии, несмотря на благоприятное общественное мнение и горячую поддержку верного друга русских К.П. Крамаржа, вопрос – как, впрочем, и повсюду – встретил большие осложнения вследствие отсутствия соответствующих кредитов. Отправка на Дальний Восток отпадала, так как Япония, в принципе отнесясь благоприятно, дала понять, что это может быть осуществлено только общими усилиями великих держав, а 17 июня 1921 года верховный комиссар Японии Ушида уже официально, в любезных дипломатических выражениях, сообщал об отказе от транспортирования намеченной партии в 4000 человек. Оставалась одна надежда – на Сербию, Болгарию и Венгрию. Между тем положение русских частей становилось трагическим.

В начале 1921 года премьер-министр Франции заявил о прекращении финансовой и материальной помощи армии с 1 февраля 1921 года. После целого ряда принятых мер со стороны Главного командования, командующий Оккупационным корпусом генерал Шарпи уведомил официально, что «французское правительство не намерено оставлять на произвол судьбы русских беженцев».

Но в середине марта верховный комиссар Франции генерал Пелле сообщил Главнокомандующему, что, согласно полученным из Парижа распоряжениям, довольствие армии прекращается с 1 апреля; поэтому чинам армии необходимо прийти к одному из трех решений: 1) выехать в Советскую Россию; 2) эмигрировать в Бразилию; 3) искать себе частного заработка.

Главнокомандующий ответил, что он не может рекомендовать ехать в Советскую Россию – на верную смерть или в Бразилию – на полную неизвестность.

Тогда началась та постыдная страница франко-русских отношений, когда – из желания снять лишних людей с отпускаемого пайка – местные агенты французской власти повели открытую агитацию против русского командования и уговорами и угрозами пробовали привести приказ в исполнение.

В Галлиполи, переживавшем в это время расцвет своих духовных сил, приказ этот не отразился совсем – его просто игнорировали. На Лемносе это привело к целому ряду трагических сцен, вплоть до насильственной отправки группы казаков в Советскую Россию. Среди множества доказательств печальной участи казаков, отправленных в Советскую Россию, приведем надпись, обнаруженную на пароходе «Решид-паша» при перевозке частей из Галлиполи в Болгарию. Надпись эта, вырезанная в нижнем трюме, гласила: «Товарищи! Мы приехали в О дес 3500 казаков, и скоих было 500 растрелено Аснальных по тюрьмам и по военым лагер. И на принудительн. работы. Я козак Мороз ст. 11 Гнутов со мною не знаю что будет».

В негодующем письме по этому поводу на имя генерала Пелле генерал Врангель говорил: «Не только для солдат, но даже для рядового офицерства истинная роль Франции в истекшей великой борьбе не будет столь ясной, как жгучее чувство негодования и обиды при виде жестокой расправы последних дней».

Обращаясь к маршалам Франции, генерал Врангель указывал, что им делается все возможное, чтобы снять с Франции финансовое бремя содержания Русской Армии. «Усилия наши далеко не бесплодны. Из 150 000 ртов, прибывших из Крыма, уже теперь осталось меньше половины – около 60 000 человек». Но мероприятия последних дней оскорбительны для чувства русского солдата; агенты французской власти пренебрегли «узами крови, коими скреплены народные армии двух великих наций, начиная с Марны и Восточной Пруссии, продолжая Соммой и Брусиловским наступлением и кончая самоотверженной гибелью русских офицеров, почти одних отважившихся на «революционное» выступление 1917 года».

Широкая волна негодования, отразившаяся даже во французской печати, спасла на этот раз армию от уничтожения. Российский посол в Париже В.А. Маклаков, в полном согласии с Совещанием Послов, предпринял энергичные шаги в Париже. Г. Перретти, ведающий русскими делами в Министерстве иностранных дел, заявил, что применение мер к распылению не требует немедленного и буквального исполнения. Но каждую минуту острота положения могла вновь усилиться. Упрекая генерала Врангеля в том, что он противодействует расселению войск, генерал Пелле писал 1 апреля 1921 года: «В последний раз, генерал, я обращаюсь к Вашему уму и испытанному характеру, чтобы Вы выяснили для тех, кто последовал за Вами, всю печальную действительность в ее настоящем виде. Без этой помощи, мне кажется, невозможно предотвратить от катастрофы 60 000 солдат, остающихся в Галлиполи и на Лемносе, которая им угрожает со дня на день, и ответственность, за которую они впоследствии могут поставить Вам в вину».

Вслед за угрозой начался новый поход на армию. Французское правительство не остановилось перед дальнейшим ее разложением. Агентство Гаваса опубликовало 17 апреля 1921 года сообщение, в котором обвиняло генерала Врангеля в том, что «он противится всем мерам, которые принимают французские военные власти, чтобы положить предел расходам, взятым на себя Правительством Республики из чувства гуманности», для чего «производит постоянное давление на своих бывших солдат». «Французское правительство твердо решило в согласии с державами, что эти эвакуированные более не представляют армии». «Ввиду образа действий, принятого генералом Врангелем и его штабом, наши международные взаимоотношения заставляют нас вывезти эвакуированных из Крыма из подчинения его власти, не одобряемой, впрочем, всеми серьезными и здравомыслящими русскими кругами». «Необходимо прекратить его общение с солдатами».

Были получены тревожные сведения о решении ареста Главнокомандующего. Опасаясь быть арестованным на яхте «Лукулл», генерал Врангель с дивизионом своего конвоя спешно переехал в здание российского посольства в Константинополе.

Перед риском вызвать кровопролитие, которое сейчас же отразилось бы на выступлении 1-го корпуса в Галлиполи, французы остановились в нерешительности. Создавалось тревожное состояние неустойчивого равновесия.

В то время как французское правительство почти официально обвиняло Главное командование в сопротивлении мерам, чтобы «положить предел расходам», русский военный представитель в Венгрии вел энергичные переговоры с венгерским правительством. После длительной трехмесячной подготовки полковник фон Лампе⁷ обратился 1 апреля 1921 года с официальной просьбой принять часть военных контингентов.

Учитывая значение голоса представителей Антанты, полковник фон Лампе частным образом беседовал с верховными комиссарами в Будапеште. Верховный комиссар Франции, г. Фуше, обещал сохранять в этом деле «нейтралитет». В том же смысле – что это вопрос исключительно венгерского правительства – высказался верховный комиссар Англии, г. Джонсон. Верховный комиссар Италии, князь Кастаньето, ответил, что вопрос этот – сложный, что сам он решить его не может и что донесет своему правительству.

На просьбу о размещении наших контингентов королевский венгерский министр государственной обороны, г. Беличка, запросил 9 апреля Междусоюзническую военную миссию, которая только 19 апреля сообщила, что «дело это касается вопросов общей политики», «не может быть решено компетенцией военных миссий» и должно быть передано Конференции дипломатических представителей союзных держав.

Конференция не торопилась с ответом.

Министр обороны г. Беличка, видимо сам с нетерпением ожидавший ответа, сообщил полковнику Лампе 6 июля 1921 года, что «невзирая на симпатии, с которыми мы, как едва освободившийся от большевистской опасности народ, идем навстречу чинам армии генерала Врангеля», решить этот вопрос, «вследствие Трианонского мирного договора», возможно только после ознакомления со взглядом союзных держав. Министр иностранных дел венгерского правительства, по примеру министра государственной обороны, подтвердил о полной готовности Венгрии принять часть армии. Все зависело теперь от согласия представителей Антанты.

Конференция представителей Антанты вынесла по этому делу решение 21 июня, но постановление это было сообщено венгерскому министру государственной обороны почти через месяц – 19 июля. Постановление это подписано верховным комиссаром Италии, князем Кастаньето, и настолько чудовищно по своему содержанию, что я считаю необходимым привести его текстуально.

Бумага эта гласит:

«Конференция Дипломатических Представителей Главнейших Союзных Держав в Будапеште.

Конференция Дипломатических Представителей получила через Между союзную миссию ноту от 9 апреля 1921 г., в которой Венгерский Министр Государственной Обороны передал ей копию отношения полковника фон Лампе, в котором он испрашивает в Венгрии убежища для 36 000 солдат и 12 000 офицеров – беженцев армии Врангеля. Верховные Комиссары Главнейших Союзных Держав ограничиваются тем, что обращают внимание Венгерского Правительства, что, несмотря на большую желательность, чтобы указанные контингенты были рассредоточены в кратчайшее по возможности время, они считают безусловно необходимым указать Венгерскому Правительству, что внедрение этих элементов на венгерской территории и принятие в полной мере ходатайства фон Лампе могло бы ускорить беспорядки и облегчить антибольшевистские интриги, противные истинным интересам Венгрии и всего цивилизованного мира.

Кастаньето, председатель Будапешт, 21 июня 1921 г.».

Ответ князя Кастаньето, как мы видим, не только почти парализовал ту помощь, которую мы могли получить от Венгрии; в трагических условиях чуть ли не голодной смерти для недавних союзников он не только прозвучал величайшим равнодушием и неблагодарностью; в мотивировке его, препровожденной министру страны, только что пережившей зверства Белы Куна, представитель Антанты счел возможным цинично говорить об «антибольшевистских интригах, противных истинным интересам Венгрии и всего цивилизованного мира»…

Последняя надежда была, конечно, на славянские страны на Балканах. Генерал Шатилов, А.С. Хрипунов⁸ и Н.Н. Львов⁹ спешно выехали в столицы Сербии и Болгарии хлопотать о срочной помощи. Прибыв в Белград, генерал Шатилов представился 13 апреля Н. Пашичу и вручил ему письмо генерала Врангеля для Престолонаследника Александра, Регента Королевства. Королевич Александр принял генерала Шатилова в милостивой аудиенции. Но перед правительством самим стоял вопрос: что реальное оно может оказать?

Момент был чрезвычайно тяжелый. Экономические раны от Великой войны были еще свежи. Финансы были расстроены. Белград еще был в развалинах. Вокзалы стояли обугленными – и подвижного состава, с выбитыми дверями и стеклами, не хватало для самых минимальных потребностей. К тому же Сербия была уже наводнена русскими беженцами – и удвоить их число было почти не под силу.

Внешнее политическое положение было тоже неблагоприятным для постановки вопроса о принятии армии. Правда, Сербия была доблестным членом союза держав-победительниц; но Адриатическое море – это яблоко раздора между Сербией и Италией – заставляло итальянцев чутко прислушиваться ко всем деталям размещения наших контингентов. Возможность размещения их на Далматинском побережье уже вызвала у итальянского посланника некоторое беспокойство.

Внутреннее положение тоже было неблагоприятно. Приезд генерала Шатилова в Белград совпал с окончанием разработки основных законов и началом заседаний Учредительного собрания. Министру внутренних дел предстояло отвечать перед парламентом на запрос коммунистов по поводу принятых правительством энергичных мер, не предусмотренных законом: от результата голосования зависела участь кабинета. Смерть военного министра Иовановича и покушение на жизнь заместителя его, министра внутренних дел Драшковича, отодвигали на второй план вопрос о спешной переброске частей.

К самому вопросу о принятии войск для расселения в Сербии существовало некоторое недоверие. Во-первых, правительство Королевства могло принять их не на свое иждивение, но как рабочую и отчасти военную силу – на постройки дорог и на пограничную стражу. Надо было получить гарантии, что хотя бы на первое время части армии будут обеспечены собственными ресурсами: денежный вопрос встал во всей своей полноте. Во-вторых, способность русских контингентов, в которых прежде всего видели «аристократов» и «белоручек», была для сербских властей под большим сомнением. Министр путей сообщения не доверял искусству наших солдат и казаков и почему-то сомневался в способности даже военно-технических специалистов. Военный министр колебался в решении принять наши части на пограничную стражу: его смущала мысль о возможности проникновения через ее ряды большевистских агентов.

Можно смело сказать, что благоприятному решению вопроса мы обязаны исключительно доброй воле и желанию председателя совета министров Н. Пашича. Но все изложенное выше показывает, с каким трудом разрешался этот жизненный для армии вопрос.

Очень крупную роль в деле переговоров сыграл российский посланник в Белграде В.Н. Штрандтман¹⁰. В самые тяжелые минуты для Сербского Королевства, в момент наступления австро-германской армии, он являлся представителем Российской империи: конечно, он должен был пользоваться большим влиянием. Теперь, когда трагические минуты жизни армии как-то стерли противоречия между Главным командованием и Совещанием Послов, В.Н. Штрандтман мог оказывать действительную помощь, не вступая в коллизию с Парижем.