Kitobni o'qish: «Император 2025. Изначальные. Книга первая»

Этот роман появился на свет, только благодаря моей любимой Елене, жене и лучшему другу! И конечно дочечкам Валерии, Юлии, Анастасии и маленькой Арине! Именно им, моим музам, посвящается этот роман!

Уважаемый читатель! Любые совпадения событий, имён и фамилий, схожесть характеров и поступков не более чем художественный вымысел и не имеет отношения к реальным людям.

 
Испытай, завладев ещё тёплым мечом
И доспехи надев, что почём, что почём!
Разбеpись, кто ты – трус иль избpанник судьбы
И попробуй на вкус настоящей борьбы
 
 
И когда pядом pухнет изpаненный дpуг
И над пеpвой потеpей ты взвоешь, скоpбя
И когда ты без кожи останешься вдpуг
Оттого, что убили его – не тебя
 
 
Ты поймёшь, что узнал, отличил, отыскал
По оскалу забpал: это – смеpти оскал!
Ложь и зло – погляди, как их лица гpубы!
И всегда позади – воpоньё и гpобы
 
 
Если мяса с ножа ты не ел ни куска
Если pуки сложа наблюдал свысока
И в боpьбу не вступил с подлецом, с палачом
Значит, в жизни ты был ни пpи чём, ни пpи чём!
 
 
Если путь пpоpубая отцовским мечом
Ты соленые слезы на ус намотал
Если в жаpком бою испытал, что почем
Значит, нужные книги ты в детстве читал…
 

Владимир Высоцкий

Глава 1. Агей Нилович

1.

Собирался я со всей серьезностью, стараясь ничего не забыть. В старом, много раз шитом-перешитом солдатском вещмешке уже лежал стандартный набор моих еженедельных путешествий. Резиновые калоши с самодельными завязками, фуфайка, оставшаяся от Агея Ниловича, запасные брезентовые штаны, вязаные носки, пять свечей, три коробка спичек, и один на самый крайний случай был обмотан красной изолентой. Панама – подарок папы, в очередной раз вернувшегося из Афганистана. Две упаковки сухого спирта по четыре кубика и перочинный нож с запасной бухтой шпагата были уложены в накладной карман сидора. Керосиновая лампа с полным бачком и два заранее заготовленных факела всегда лежали в моем зале пещеры. Они дополняли снаряжение.

Раньше этот зал был общим, моим и Агея Ниловича, но после его смерти, два месяца назад, которую я еще толком и не осознал, стал моим безраздельно. Так же, как и все спелеологическое оборудование, которое принадлежало ему, изучавшему пещеры по всему миру. В свои восемьдесят девять лет Агей Нилович решил успеть изучить еще одну, самую большую, пещеру в Крыму с семью этажами громадных и запутанных лабиринтов, высоченными залами, переходами и сифонами – Красную, или Кизил-Кобу. В привратном зале, как его называл Агей Нилович, было все, что необходимо для спелеолога-исследователя. И я один знал, где этот зал находится!

«Ну вроде все, только нужно еды взять и батарейки», – подумал, надевая тельняшку и свитер. Задумываться о последствиях своих поступков не хотелось. «Ну поругаются немного, конечно. Но про себя будут гордиться, – продолжал размышлять, – кто, кроме меня, сможет найти эту группу? Никто! Папа говорил, что с ними опытный офицер, воевавший в пещерах. Только это в Афганистане, а в Красной все значительно сложнее: она живая, как говорил Агей Нилович, – я даже махнул рукой в сердцах, ведя внутренний монолог, – а доктору наук нужно верить».

Осмотрел комнату в поисках чего-нибудь забытого второпях и, ничего не обнаружив, двинулся дальше, продолжая рассуждать. «Чего их понесло за длинный сифон – да еще и без снаряжения? Учения у них? Вот и пропадут там, если я не смогу до них добраться по обходным галереям, – думал, продолжая соображать, что взять с собой, – да и папа тоже говорит, что смысла разбирать завал, который образовался после вчерашнего землетрясения, нет. Обвалена не просто часть потолка, а целый этаж. Там хоть тротилом рви – еще год разбирать будут, а тридцать человек из разведывательного батальона бригады специального назначения, расквартированной аккурат в трех-четырех километрах от этой самой пещеры, просто умрут без еды».

Все это я обдумывал уже в который раз, а пока нагребал в вещевой мешок консервов, хлеба, взял несколько луковиц и, подумав, все же забрал шоколадку моей сестры Ирки. Она держала ее как неприкосновенный запас и предусмотрительно предупредила меня о количестве казней, которые применит к тому, кто захочет ее съесть. Ирки я не боялся, но обижать ее не хотелось, поэтому шоколадка спокойно лежала в холодильнике. Ну а сегодня она мне понадобилась и для дела, а не для вкусовых изысков. Мне предстояло идти на спасение людей, попавших под завал в пещере. Говорить об этом я никому не собирался. Решил написать записку маме и подсунуть ее в карман домашнего халата, чтобы она узнала обо всем только вечером и не помешала мне совершить задуманный поступок.

Агей Нилович постоянно говорил, что вся жизнь человека разделена на две стадии. Первая – когда он учится, готовится, постигает новое. А вторая – когда он совершает то, к чему готовился. Вот и я, узнав, что после землетрясения завалило людей, решил, что не зря судьба свела меня с Агеем Ниловичем, а потом я два года ходил с ним обследовать и описывать каждый колодец, зал, галерею, сифон этой удивительной громадной пещеры.

Ну и был, конечно, еще один повод, чтобы рискнуть. Ленка! Девочка из моего класса. Она в упор не видела толстого мальчика, который, если и проявлял себя как в школе, так только на концертах, да и то не очень. Три года музыкальной школы по классу гитары что не давали мне умения лихо спеть, подобрав мелодию на слух. Хотелось, но не моглось, а выступления с этюдами на экзаменах в музыкальной школе популярности не приносили. Да и сбивался я на таких мероприятиях чаще, чем в обычной жизни, уж потому просто, что после этого начиналась другая пытка – Леля.

Леля – мой одноклассник, сын прапорщика и признанный лидер среди задир. Почему он выбрал именно меня для оттачивания мастерства (а точнее, на роль груши для битья), я не знал, но практически каждый день испытывал на себе его измывательства, пинки и другие приемы унижения ближнего из обширного перечня Лели Генешвили.

Конечно, моя искренняя любовь к Ленке была главной темой для издевательств. Кстати, именно благодаря этому я и познакомился два года назад с Агеем Ниловичем.

Мне было семь лет. Я учился в первом классе. Шла третья четверть, и к нам в класс пришла Елена Толмаева. Ее родители не были военными, как у большинства одноклассников, да и сама она была далека от гарнизонной жизни.

Я влюбился с первого взгляда. И по своей глупости решил повторить какую-нибудь сцену из рыцарских романов, которыми зачитывался последние два года, как научился читать. Лучше бы продолжал сказки читать, как говорила моя старшая сестра – звезда старших классов, красивая, энергичная, – она всегда преуспевала во всем, за что бралась.

Ну я и повторил. Предложил Лене помочь донести ее портфель. Как только она с улыбкой передала его мне, из-за угла появился Леля с друзьями. Он, недолго думая, вырвал портфель и толкнул меня так, что я плюхнулся в лужу мутной жижи из подтаявшего снега.

Именно в этот момент, когда я, шмыгая носом, пытался не расплакаться от жалости к себе, несчастному, мне и посчастливилось познакомиться с Агеем Ниловичем. Ученый, доктор наук, историк и путешественник, он недавно приехал в наш поселок для завершающих аккордов жизни, как он сам это называл.

– Зачем мне хоромы в Москве, Растислав? – говаривал он мне. – Я привык к палатке и спальному мешку. Привыкать к мягким перинам на девяностом году жизни не намерен, а тебе не советую и вовсе.

Он просто подошел к луже и, хитро прищурившись, спросил:

– У меня к вам два вопроса, молодой человек. – Сделал многозначительную паузу. – Первый: вы не могли бы показать мне, где находится магазин спортивных товаров? Я только вчера приехал и не могу его найти.

Я смотрел на него обалдело и даже обернулся, чтобы убедиться, ко мне ли обращается этот подтянутый высокий человек с цепким и ироничным взглядом серых глаз, глядящих через старомодное пенсне. Голова была лысая, а седая бородка – заботливо ухоженная. На нем было коричневое пальто с меховым воротником, темно-бежевый костюм-тройка и белая сорочка с шейным платком. Для полноты образа не хватало только шляпы, но зато были блестящие ботинки, причем начищенные безупречно. Уж я, будучи сыном строевого офицера, в этом разбирался.

Вокруг никого не было. Я сглотнул слюну и, закивав, подтвердил, что, конечно, могу.

– И второй вопрос: вы не могли бы отвести меня к пещере Кимерийцев или Красной, как ее здесь зовут? Почему мне кажется, что вы точно знаете, где она.

Я знал. Папа часто брал меня с собой на водопад Су-Учхан рядом со входом в пещеру. Несмотря на мой изрядный жировой запас, я, не запыхавшись, бежал вслед за супертренированным бойцом – командиром батальона разведки – на самый карниз над водопадом. И каждый раз мы с папой там купались. Папа говорил, что у воды этого водопада особенная, сильная энергия.

Я снова кивнул пожилому мужчине, который стоял у края лужи, и начал вылезать из мутной жижи. Недолго раздумывая, он подтянул остро отглаженные брюки и вступил в лужу, помогая подняться. Рука была теплой и жесткой, как будто железной или каменной. Мы шли по улице, с меня текла вода, а он как будто и не замечал этого.

– Меня зовут Агей Нилович, – представился он. – Фамилия Скуратов. Я доктор исторических наук, академик и еще много всяких обзывалок. Сюда приехал изучать Красную, как у вас ее называют, пещеру. Давайте, молодой человек, сначала зайдем к вам домой, и вы переоденетесь, а уж потом я буду иметь честь воспользоваться вашими услугами гида.

Дома был папа. Агей Нилович остался разговаривать с ним на кухне, а я пошел переодеть мокрую школьную форму. На удивление папа не стал препятствовать нашему походу, а наоборот, заявил, что позвонит в музыкальную школу и предупредит о моем отсутствии на занятиях. Я был шокирован. Такое событие говорило о начавшемся вселенском потопе, ведь папа всегда так и заявлял, что ни при каких других обстоятельствах я не могу пропустить музыкалку.

Прошли два года. По два-три раза в неделю мы с Агеем Ниловичем проводили исследования в пещере, постепенно создавая в одном из залов рабочий склад, чтобы не таскать с собой множество оборудования – начиная с касок и шахтерских фонарей, заканчивая альпинистским и подводным снаряжением. Я учился.

Агей Нилович был уникальным человеком, и время, проведенное с ним, сказывалось на всем. Он даже праздники проводил в нашей семье и каждый раз дарил подарки, которые никто в гарнизоне позволить себе не мог. А когда папа или мама пытались отказаться, говорил:

– Виктор Александрович, Людмила Федоровна, свет мой, ну помилуйте меня, старика, единственное, что важно в жизни – это положительные эмоции. С собой в сыру-землю ничего ведь утащить не получится. Даже персональную пенсию. Уж разрешите мне считать вас своими близкими, раз судьба нас свела. Своих родных у меня нет. Было много любимых, а жены и детишек Господь не дал. После этих слов и папа, и мама, конечно, перестали сопротивляться и тоже старались, чтобы Агею Ниловичу у нас было комфортно.

Папа почти все время был в командировках. Понять, где он, можно было лишь по скупым сувенирам, которые он привозил. География командировок была обширна. От Афганистана до Африканского континента. Однажды папу сильно ранило, и его привезли в Москву. Мама ходила черная от горя. Агей Нилович, узнав об этом, ушел к себе домой, а вечером зашел на чай, договорился о завтрашнем выходе в пещеру со мной, а потом просто сказал маме:

– Виктора Александровича перевели в Кремлевскую больницу и уже сделали первую операцию. Мне пообещали, что он будет чувствовать себя лучше, чем до ранения. Через три недели поедете в санаторий. Путевки уже заказаны.

Так и случилось, причем, по словам мамы и папы, относились к ним в санатории так, как будто они по меньшей мере члены ЦК КПСС.

2.

– Расть, привет. Ты куда собрался, с таким мешком? – спросила соседка по площадке. – Хочешь пирогов? Только из печки. С луком и яйцами. Твои любимые.

– Спасибо. Здравствуйте. Очень хочу. Можно с собой взять, а то тороплюсь? Решили с ребятами к старой кошаре сходить на плато. Родник почистить. Погода хорошая и суббота.

– Молодцы. Настоящие октябрята. Скоро и пионерами станете.

Она подала мне пять горячих пирожков.

– Ну доброго пути, туристы.

– Спасибо. И вам хорошего дня.

Путь до пещеры занял час. Я не собирался соваться к основному входу – там сейчас было не протолкнуться. Зашел одним из никому не известных входов на скальном карнизе, который вел сразу к галерее второго уровня. Для себя я уже представлял, как можно добраться до отдаленных залов первого уровня за вторым сквозным сифоном. По информации, которую я услышал, когда папа разговаривал по телефону с командиром бригады, последний раз группа выходила на связь по рации, пройдя сифон, а после этого произошло землетрясение, и сифон завалило нависавшей над ним галереей.

Оделся в непромокаемый костюм. Нацепил каску, привычно проверил шахтерский фонарь, сложил еще кое-какое оборудование в вещмешок, съел пирожок и пошел по знакомым галереям. До колодца, по которому я собирался спускаться на первый ярус, сейчас заваленный и не имевший прямых проходов, идти было прилично, а последний отрезок пришлось преодолеть и вообще ползком, привязав к ноге вещмешок, так как галерейка была узкой, и я там еле-еле пролезал.

Нашел я ее уже без Агея Ниловича, с месяц назад. Мы весь последний год пытались каким-нибудь образом пробиться к внутренним залам первого и второго уровней, в которых, по мнению Агея Ниловича, нас ждала разгадка тайн этой пещеры. Он вообще все время говорил о какой высшей цивилизации и множестве доказательств, что все исторические теории ошибочны. Но мне было интересно другое – ощущение первооткрывателя, а вовсе не какие там изначальные теории цивилизаций.

«А вот найти клад было бы очень неплохо, – думал я. И каждый раз, входя в новую аллею или террасу, мечтал: – Вот сейчас!»

До колодца добраться удалось, но на этом везение кончилось. Колодец был разрушен. Я привалился к стене, тяжело дыша. Зажег медную керосиновую лампу – счастливый талисман Агея Ниловича, как он ее называл, и просил при этом меня без нее ни при каких условиях в пещеру не ходить.

Нужно было понять тягу воздуха. Для этого использовалось хитрое приспособление на лампе, которое показывало проекцию отклоняющегося огня при открытии двух окошек на особой стенке. Тяга была, и сильная. Вслед этой тяге я и пополз. Раньше этой галереи здесь не было – я готов был спорить на что угодно. Видимо, землетрясение передвинуло громадный пласт и оголило новый проход. Сначала ход был узкий, и в двух местах мне пришлось расширять его кованым ледорубом, который был очень дорог Агею Ниловичу и достался мне по наследству.

Через час тяжелого продвижения я вывалился в большой зал, метров тридцать в длину и примерно столько же в ширину. Попытался сориентироваться, на каком ярусе нахожусь. По всем признакам это был третий-четвертый, а значит, нужно было идти вниз. Пути было всего два. Или вниз и назад, или вперед и вверх. В таких случаях Агей Нилович говорил: «Сядь и слушай Вселенную в себе, она обязательно подскажет».

Я посмотрел на часы, его же подарок. С тех пор как я начал движение по пещере, прошло пять часов с небольшим. Достал блокнот и карандаш. Нужно было записать все действия вплоть до каждого изменения наклона грунта и градусов поворота по компасу. Это я давно приучился делать и делал крайне внимательно после нескольких уроков, когда приходилось долго блуждать под пытливым взглядом Агея Ниловича, сопровождаемым его саркастичными комментариями: «Ну что же вы, батенька, такой безалаберный, придется целых два километра обратно ползти». Дописал, наскоро перекусил пирогами и решил начать с обследования зала, в котором находился.

Первое, что увидел на стенке, был большой иероглиф с двумя стрелками. Одна указывала на хорошо видный проход, а вторая вверх.

– Вот, видимо, то, что искал Агей Нилович. Эх, жаль, его больше нет рядом! – проговорил я в голос. – Нужно зарисовать, вдруг кому-нибудь будет интересно.

Проход был с ровным полом и стенками. Как будто его выпиливали в толще камня пилой. Через каждые сто метров на стенах были выдавлены – именно выдавлены, как будто прессом, – какие знаки-иероглифы, похожие на китайские или японские. Воздуха было много, и тяга все усиливалась. Ход шел и шел. Я наносил через каждые триста метров метку мелком на стене и рисовал чертежи с данными компаса и транспортира в блокноте. Через два километра пятьсот метров ход вывел меня к большому отверстию в гладкой стене.

– Ничего себе, – подумал я, посветив вверх и вниз. – Луч вообще ни во что не упирается. Сколько же там метров?

Кинул подходящий камень, который пришлось больше минуты отбивать ледорубом от угла. Засек время. Звук удара снизу пришел через 42 секунды. Я распустил репшнур – его у меня было пятьдесят метров. Надел альпинистскую беседку, причем не самодельную, а заводскую, импортную и удобную. Костылей у меня было всего десять, столько же и карабинов.

– Перецепляться придется на весу. Репшнура точно не хватит, – забивая первый костыль и цепляя к репе спусковое устройство, подумал я.

Спуск оказался сложным. Такого у меня еще не было, но два года постоянных тренировок все же сказались. Калоши были чуть великоваты и держали трещины плохо. Ошибся я все-таки с размером.

– Лучше бы свои старые взял, – с запозданием подумал я. – Хоть и порванные, а были лучше.

В первый раз, когда Агей Нилович только начал обучать меня альпинизму, я не мог понять, почему калоши должны быть на размер меньше. Только на втором-третьем подъеме понял: ступня, постоянно находясь в скрюченном состоянии, лучше цепляется за любую выемку, трещину. Ходить в такой обуви было невозможно, а вот лазить по стене в разы удобнее.

Формируя станции, перевешиваясь и метр за метром опускаясь вниз, я спустился только через полтора часа.

Судя по перепаду высот, я был ниже первого известного уровня на тридцать с лишним метров, но такого быть не могло. Я вылез в проход – близнец верхнего. С внешней стороны над слоем пыли был иероглиф и одна ступенька, указывающая на проход с ровными краями, явно рукотворная.

– Уж точно его сделали не киммерийцы, о которых так часто рассказывал мой покойный учитель и единственный настоящий друг, – подумал я. И от щемящего чувства одиночества захотелось взвыть. Как же не вовремя он умер – совсем ведь немного оставалось до главной разгадки!

Я уселся на пол и решил чуть отдохнуть. Ноги и руки дрожали так, что развязать горловину вещмешка удалось лишь с третьей попытки. Часы показывали, что уже наступил вечер. В пещере время движется по – разному. Иногда как курьерский поезд, а иногда – медленнее черепахи. Я пытался отвлечься от проблем с дальнейшим продвижением.

– Если этот этаж изолирован, то совсем скоро мне придется подниматься вверх, а это будет совсем не просто для моей физической подготовки, которой практически и нет, – думал я, жуя кусок хлеба с сыром и закусывая яблоком. – Да и водой здесь что не пахнет, везде мягкая и пушистая пыль. В той части пещеры, которую мы обследовали, ни разу такой не попадалось.

Долго раздумывать не было времени. Руки – ноги постепенно перестали трястись.

– Собрался быть героем – будь, – злясь на свою слабость, подумал я. – Осталось слезки пустить!

Накачав себя таким удачным образом, я зашагал по галерее. Через тысячу пятьсот метров вышел в большой природный зал. В его стенах под сводом виднелось множество ходов. Зал был нерукотворным, видимо, когда при большом землетрясении толщи над галереей продавили своды и образовался зал, который объединил другие ярусы с этим, рукотворным.

– Ночевать придется здесь, – решил я. – Заодно и обследую галерею, идущую дальше.

Вещи оставлять не стал. Еще одно правило, которое мне основательно вбил в голову Агей Нилович. Через триста метров открылся новый зал. Он был просто циклопических размеров и полностью рукотворный. Идеально конусный свод и гладкие, как будто отполированные стены не могли создать даже такие искусные зодчие, как вода и ветер. В центре зала на каменном постаменте с насечками через каждые тридцать сантиметров стоял столб высотой около двух метров. Издали в свете фонаря я принял его за обычный сталагмит, но, подойдя ближе, понял: ну уж нет! Что угодно, но не он. Столб был черно – серого цвета и выглядел как металлический. Трогать его я не стал – увидел еще кое-что, а точнее, кое-кого, но в прошлом. Рядом со странным столбом на коленях сидела полумумия – полускелет. Одежда на ней истлела, и единственное, что сохранилось на удивление хорошо, была сумка с ремнем из непонятного материала, покрытая толстым слоем пыли.

Страшно почему не было, но с каждой минутой, которую я проводил в этом зале, все больше и больше хотелось лечь и заснуть. Я зевнул и только собрался улечься подремать, как фонарь наткнулся на блестящий предмет на полу возле когтистых рук скелета. Едва соображая, я устало нагнулся и взял в руки поблескивающий камень величиной с женские часы – такие, как носила мама. Усталость как будто улетучилась.

– Что это такое? – подумал я со злостью. – Только спать собирался возле этой каменюки, а теперь хоть снова такой же путь по ощущениям пройду. Ну раз уж камень забрал, то и сумку позаимствую. Отмою, очищу, и в школу буду ходить, по размеру подойдет.

Оставаться в зале камня и скелета я ни за что бы не стал. Как только отвернулся, страх все же появился, да такой, что я вылетел в соседний зал за несколько секунд и там тихонько выдохнул воздух. От острых ощущений по спине лил липкий пот, хотя в пещере было совсем не жарко. После пяти – шести минут ожидания неизвестно чего – в одной руке фонарь, в другой ледоруб – я понял, что лучше отсюда поскорее убираться.

– Отдохнуть, а тем более поспать рядом со скелетом вряд ли удастся – думал, надевая беседку, калоши и хорошо закрепляя мешок за спиной. Размотал бухту с репшнуром и полез вверх осматривать проходы к галереям в надежде найти путь к плюсовым этажам – я точно находился ниже отметки земли на добрую сотню метров. Заснул только через два часа, когда достаточно удалился по галерее туда, где тяга становилась сильнее.

В постоянном поиске прошло двое суток, а точнее – сорок девять часов. Отчаяние уже почти накрыло, когда мне крупно повезло. После прохода по очередному узкому коридору я перелез через гору карстового щебня, и тусклый луч почти разрядившегося шахтерского фонаря высветил буквы, написанные мелом, – мою прошлогоднюю надпись со временем и датой прохода, углом поверхности и направлением. Я как бешеный пританцовывал возле стены, поглаживая шероховатую поверхность. Теперь я знал, куда идти, и точно знал, что, если солдаты и офицер моего папы живы, я их найду, и совсем скоро. Так и случилось.

Пройдя две длинных галереи и прошлепав по руслу реки Кизилкобинки, которая где-то на поверхности должна была образовать наш любимый с папой Су-Учхан, я несся как угорелый, стараясь как можно быстрее дойти до людей. От этого всепоглощающего желания я перестал думать даже о еде, которой оставалось мало и даже при жесткой экономии с трудом бы хватило на обратный путь.

3.

На людей я вывалился буквально как снег на голову – сверху: поскользнулся резиновой подошвой сапог на горке с мокрыми голышами и кубарем скатился с семиметровой высоты по покатой траектории. Офицера, который подошел ко мне первым, я узнал. Звание у него было старший лейтенант, фамилия – Харлампиев. Папа как шутил, что у всех великих рукопашников такая фамилия и должна быть, ведь самбо создал тоже Харлампиев – Анатолий Аркадьевич, а этот был Владимиром Петровичем. Когда он меня узнал, его чуть не разбил паралич, а когда понял, что я самостоятельно и без разрешения пришел, заявил, что, если бы он мог, прямо сейчас бы меня высек. Было смешно и обидно одновременно.

– Так я, может, пойду, Владимир Петрович? – проговорил я. – Мама с папой волнуются, а я тут с вами болтаю, да еще и высечь могут.

Ответом было сначала гробовое молчание, а потом громовой хохот. Меня подхватили на руки, кинули в темноту вверх раз пять, а потом еще долго тискали, хлопали по плечам.

– Расти, – уже спокойно и вполне доброжелательно обратился старлей, – ты обратный путь найдешь? Понимаю, что говорю глупость, судя по твоему снаряжению, ты бывалый спелеолог, хоть и не приложу ума, как это случилось, расскажешь потом?

– Расскажу. Но пора идти. Я вас уже трое суток ищу. Продукты заканчиваются. Вы есть хотите?

– Хотим. Но пока не будем. Побережем твои запасы.

– Тогда могу выдать по барбариске каждому. У меня их сорок две штуки. Еще останется. И плитка шоколада есть. Но это крайняя мера. Если съедим, сестра меня с потрохами слопает. Я ее у нее спер.

– Расть. Друг. Да мы тебе этих шоколадок целый ящик купим, если выведешь нас, – сказал Харлампиев, и его весело поддержали все остальные. – А барбариски давай, – добавил он. – Они точно не помешают, глюкоза с фруктозой сил добавят.

При возвращении основной проблемой стали узкие лазы и проходы, по которым я протискивался с трудом, а основная часть взвода старшего лейтенанта Харлампиева не проходили по плечам. В ход шли все возможные средства: от моего ледоруба и ножа до пряжек солдатских ремней. К вечеру мы добрались до рукотворного колодца. Шахтерский фонарь у меня сел. Фонарик на батарейках тоже. Свечи старались палить экономно и пользовались только керосиновой лампой.

– Слушай, Растислав, – обратился ко мне Харлампиев, трогая стены колодца, – это же руками делалось. Ты что же, нашел археологический памятник и даже не заметил?

– Почему не заметил? Заметил и даже зарисовал все, что видел на стенах. За природным залом снова начинается галерея, а дальше конусообразный зал со столбом посередине и мертвец. Пополам мумия, пополам скелет. Правда я оттуда убежал. Страшно стало.

– Эх, времени нет полазить. Но мы с тобой теперь сюда обязательно вернемся. Договорились?

– Вернемся. Чего ж не вернуться? Только боюсь, что меня родители теперь под домашний арест посадят, если чего хуже не сделают, – взгрустнул я. – Не думал, что так долго буду вас искать. Землетрясение сильно нарушило переходы между этажами. И так случай помог. На этот колодец наткнулся.

– Расть, да ты чего? Ты ж нас спас! Мы без тебя умерли бы. Упросим мы комбата, чтобы тебя не наказывал. Точно тебе говорю. Мы тебе теперь по гроб жизни обязаны. Ведь от лютой смерти спасаешь.

– Да? Ну ладно. А то я уже совсем испереживался. Мама с папой там себе, наверное, места не находят. Особенно мама.

– Это да. Но поступок твой – поступок настоящего мужчины и воина! Отец тобой будет гордиться.

Подъем был еще сложней. Даже с учетом того, что репшнура у нас прибавилось на сто пятьдесят метров, которые брали с собой ребята из разведбата. Первым поднимался я. Сколько раз я зависал на станциях, которые сделал еще при спуске, и не счесть, а последние сто метров были как в бреду. Перевалившись через порог и откатившись от края колодца, я почти потерял сознание. Все тело ломило и трясло. Даже зубы стучали, как мне показалось. Но пришлось брать себя в руки. Снял беседку, калоши, закрепил за костыль репшнур, засунул все, что могло помочь подниматься, в освобожденный от вещей вещмешок. Завязал и сбросил вниз. Цепляться ему все равно было не за что. Сгреб все имущество в кучу, улегся. Безумно хотелось пить, а я, облегчив вес, с которым поднимался, сдуру оставил флягу с водой ребятам.

– Хочешь пить, – учил меня Агей Нилович, – найди небольшой голыш и положи его в рот. На некоторое время жажда отступит.

Так я и сделал. Нащупал желто – янтарный камень, который нашел возле столба и мумии в кармане ватника, обтер, как мог, и засунул в рот. И правда. Пить пока расхотелось. Зато спать хотелось так, что даже трясущиеся руки и ноги не мешали. Заснул, подложив под голову сумку, которую утащил из пещеры со столбом.

Если мне что и снилось, то я этого не запомнил. Разбудил меня один из солдат, наступив на ногу в темноте. От неожиданности он чуть не упал обратно в колодец.

– Ох ты ж мать! – чертыхнулся он. – Расти, твою ж дивизию! Я ж чуть от страха по великому не сходил, да еще и почти обратно улетел, а страховку уже отцепил. Вот бы хохма была. Сначала спас, а потом угробил, – хохотнул он нервно. – А вообще, думал, не долезу я, – невпопад добавил он.

– Так смотреть лучше нужно, куда ступаешь. Я же специально огрызок свечи вам оставлял: почувствовал карниз, остановись, засвети, а потом вылазь, – буркнул я, потирая ушибленную ногу.

На удивление – чувствовал я себя замечательно. Сколько шел подъем бойца? Максимум, сорок-пятьдесят минут. От силы час. То есть за час я умудрился выспаться и набраться сил. Поискал камень, который использовал как барбариску. Но его нигде не было. Укатиться он тоже никуда не мог.

– Проглотил я его, что ли? – бормотал я, ища вокруг.

– Расть, ты чего потерял? Кстати, меня Александром зовут. Сашей. Будем знакомы, – подал мне руку солдат.

– Растислав. Расти, – я ответил рукопожатием. – Пойду, начну проход восстанавливать. Нам еще много пройти придется. Как следующий вылезет, ты его здесь оставляй, а сам ко мне иди. Пятьсот семь шагов, держась за правую стену. Там провал в стене. Не промахнешься. Я начну расширять переход.

Следующие двадцать восемь часов мы шли к выходу. Я толком не спал, съел лишь кусочек шоколадки и барбариску, но усталости не чувствовал. Только какое непонятное возбуждение. Харлампиев удивленно посматривал, но молчал. В привратный зал мы вышли, нет, не вышли, а выползли в стоящей колом от толстого слоя пыли и камешков взвеси, смешанных с потом и пещерной влагой, одежде. Глаза непрерывно слезились. Кровавые мозоли давно были сорваны, а намотанные бинты были серыми с бурыми пятнами крови. Вид, отразившийся в небольшом зеркале, был прямо геройский! Через лоб у меня шла кривая царапина с подсохшей кровью. Я посмотрел на солдат и самого Харлампиева и заулыбался. В свете керосинового фонаря «Летучая мышь» все выглядели не лучше меня. Один из бойцов взвода вообще умудрился сломать ногу, оступившись и угодив ею в трещину.

Напившись воды, я упаковал сидор – так в простонародье с 1882 года называли солдатские вещмешки, опять же со слов всезнающего Агея Ниловича – и пошел на выход. На улице было холодно, дул леденящий ветер с гор. Стояла ясная ночь. Безмолвный горный пейзаж освещал холодный свет луны. И лишь со стороны центрального входа в пещеру был слышен гул техники, удары и грохот. По тропе до него было не больше километра с горки. Мы прошли это расстояние минут за двадцать: ребята, несущие парня со сломанной ногой, не могли быстро идти по узкой и каменистой дорожке.