Kitobni o'qish: «Школа. Никому не говори. Том 3»
Глава 1.
Понедельник. До звонка на первый урок оставалось десять минут. Лыткина, пританцовывая от нетерпения, торчала у кабинета физики да ждала, когда подружки приготовятся к уроку и выйдут для разговора.
По пути в школу Близнюк, первая услышав про увиденное у старого кладбища, строго наказала, что стоит посовещаться сугубо в своей компании – с глазу на глаз.
– Ну, Катя, слушаем!.. Что там у тебя?! – недовольно кусала губы Тарасова.
– У меня бомба!!! – заговорщицки прошептала Лыткина, широко округлив густо накрашенные зелёные глаза.
– Давай шустрее! Скоро урок начнётся!
– Судя по тому, что мы выперлись из кабинета, это какая-то гадкая сплетня? – заподозрила Селиверстова.
– О, Викуль, поверь: это кое-что покруче! – хищно оскалилась Близнюк. – Давай, Катя! Порадуй нас!
– Короче, я в субботу ездила к бабуле и случайно увидела, как Поспелова гуляет у кладбища с Ибрагимовыми и их тусовкой!
– Врёшь!!! – охнули девицы разом. – Да ну нафиг!!!
– Тихо, блин, заткнитесь! – шикнула Близнюк, осмотревшись. – Дайте Катюше рассказать!
Дослушав сбивчивый монолог захлёбывавшейся от возбуждения Лыткиной, одноклассницы не могли скрыть изумления.
– Катя, а ты, случаем, не обгляделась?! – недоверчиво нахмурилась Света. – Мне слабо верится, что Поспелова общается с Ибрагимовыми…
– Я не слепая! Конечно, уверена! Знаешь, сколько я торчала и пялилась, а потом тихонько позади рулила, чтобы не спалили?!
– Да вкурила, блин! Просто это как кирпичом по башке: такое услышать! – отмахнулась Тарасова и резко заглохла из-за короткого тычка в бок от Юли.
Мимо четвёрки прошла быстрым шагом молчаливая Люба, даже не взглянув на сплетниц. Тихая, неулыбчивая и неприветливая.
– Ну вы, мля, позырьте – муха натуральная! Её Тим чморит, пацаны гноят, девки ржут! Кому сдалось с ней общаться?! Только какому-то ненормальному! – продолжила ворчать Тарасова, едва тихоня скрылась за дверью. – Кто такие Ибрагимовы – их знают не то что в школе, а в городе, мать вашу! И кто такая Поспелова?!
– Ну, Свет, ты утрируешь! – заметила Вика. – Поспелова симпатичная, даже красивая, просто тихая и безответная… Ой, Света, не закатывай глаза: это факт! Может, Степанченко и не любит её, но других-то это не касается. Остальные тупо не вмешиваются, предпочитая держаться подальше.
– Хочешь сказать, с ней общаться у нас хотят?!
– Я этого не говорила. Она и сама на контакт не идёт.
– Ай, Вика, поверь, и начинать не стоит! – состроила гримасу Лыткина. – Поспелова занудная. То ей нельзя, это нельзя! То мама не разрешает, а она боится. С ней общаться – лишить себя нормальных людей, слушать про хозяйство и книжки, натянуть мешок на голову и не выходить из хаты!
– Вот видишь, Катя! Ты-то знаешь, что она мымра серая! – опять включилась Тарасова. – О чём с ней тогда будут говорить близнецы, куда ходить? Ну реально как представляешь? Кто-нибудь видел хоть раз в их круге что-то похожее на нашу задротку? К Сэро девки тянутся, как наркоманы к конопле, а второй…
– Имир, – подсказала Юлиана. – Круглый отличник, спортсмен, комсомолец, примерный пай-мальчик, звезда школы, влажная мечта всех девочек, ах-ха-хах!.. Знаете что, зайки? Это всё понятно, но Катя увидела то, что увидела. И это шок-новость! Думаю, мы просто чего-то не знаем, не понимаем. Недооценили Поспелову – в тёмном омуте черти водятся. Фиг знает, зачем они возле кладбища лазили, будто мест больше нет… Говоришь, Катюш, там и другие из компашки были?
– Да. Вместе постоянно на дискаче. Не из нашей школы.
– Знаю Коробкина Дениса, – припомнила Близнюк. – Он из четвёртой. Смазливый такой пацан, высокий, светлый! Лучший друг Сэро. Мудак этот Денис редкий! Девочки плачут. Даже не знаю, от кого больше слёз: от Ибрагимова или от Коробкина.
– Говоришь, оба брата были, Кать?
– Да, да, да! Сколько повторять?!.. Имир ей помог перейти канаву, даже обнял, а Сэро потрогал её лицо! Они прямо общались, понимаешь?! Ржали, дурачились, как очень близкие друзья! И остальные с Поспеловой вели себя так же! Светик, поверь, я сама охренела!!!.. Чего морщишься?
– Просто я в школе ни разу не видела, чтобы Ибрагимовы и мыша болтали… Они вообще не пересекаются. Как-то недавно шла по коридору позади Сэро, а навстречу – Поспелова. Ничего не было: ни здрасьте, ни кивка или взгляда. Как чужие… Странно!
– Вот и я о том же думаю, девочки, – согласилась Юлиана. – Страннее некуда!
– А Виноградова знает? – поинтересовалась Селиверстова. – Чего уставились?!
– Зачем ей знать? – нахмурилась Близнюк. – Тем более от нас! Её парень – пусть сама и разбирается!
– Юль, мне кажется, так нельзя! Это не по-человечески. Надо сказать.
Раздалась трель звонка.
– Не дёргайтесь! Училки ещё нет. Объясню, Катя, почему стоит помалкивать. Мы не знаем, что конкретно у Ибрагимовых и Поспеловой за отношения. Она встречается с Имиром? Или – с Сэро? Или это дружба? Может, они шли могилы раскапывать да покойников грабить и не хотят, чтобы кто узнал! В школе ни фига не видно, правильно говорю? Значит, что-то здесь не так.
– Тем более Камилле надо знать! – встряла опять Лыткина, не желавшая прятать сенсацию.
– Хорошо, Катя, давай! Иди расскажи! Последствия тебе разгребать!
– Какие последствия?! – испугалась она.
– Такие, моя хорошая! Виноградова изо всех щелей свистит, что у неё с Сэро любовь-морковь! Жмётся с ним, сосётся, трётся возле 10 «Д», а он её даже не посвятил, что общается с Поспеловой! Где Виноградова была в субботу, а?!.. Почему не с близнецами и их тусой? Почему в тусе была Поспелова? А, Катюш?.. Думать за тебя кто должен?!
Лыткина, не понимая, моргала.
В замечательной четвёрке подруг была своя иерархия. И рыжая Катерина занимала в ней самое низкое место, непроизвольно служа собирателем сплетен, личной шестёркой Юлианы и её же цепной охранной собачкой – такой являлась негласная цена за право находиться среди трёх красивых статных ярких девчат, постоянных завсегдатаев дискотек и баров.
Близнюк, конечно же, была главной, ядром компании. Эффектная Юля, перейдя в № 7 из-за травли в № 1, лоск и манеры, приобретённые за прошлые годы учёбы в элитном богатом классе, не утратила, чем и отличалась от остальных из 10 «А». Девочка держала себя спокойно, гордо, степенно, как-то даже по-королевски. Это и привлекало Игната Картавцева: парнишка нутром чуял в Юльке того, кто побывал на дне, и одновременно видел недосягаемую красавицу, получив которую сразу можно стать уважаемым пацаном.
Юлиана всё своё нищее детство протаскалась по квартирам постоянно менявшихся маминых сожителей да по съёмным, самым дешёвым, хаткам – за что сполна хлебнула презрения и гадких насмешек от богатеньких одноклассников, росших в благополучных полных семьях. Потом мать нашла силы помириться с бывшей свекровью, родной Юлиной бабушкой, проживавшей в просторном доме, и у девочки наконец появилась собственная комната. Бабка – хоть и пустила их к себе, помогала деньгами и едой – была ещё той стервой и сполна выедала мозг чайной ложечкой и невестке, и внучке самыми разнообразными попрёками.
Близнюк мечтала уехать от бабушки как можно дальше, поэтому цеплялась к парням побогаче и изо всех сил старалась понравиться, угодить, стать ближе. Виноградова умудрилась ей перейти дорогу: сначала осудила, а потом дала затрещину. Да и где? При всём честном народе, на потеху всей старшей школе! Те парни-девятиклассники, что лицезрели Камилкину пощёчину, каждый раз, когда видели Юльку, не забывали нагло поскалить зубы.
«Я глотала хамство в первой школе, но унижать себя здесь никому не позволю! – размышляла Юля, слушая доклад Лыткиной на пути в школу. – Звезду Виноградову променяли на монашку Поспелову, ха! Отщепенка трётся со всеми дружбанами Сэро да контачится с братом, а Камилла пыль глотает! Надо приберечь новость для моего звёздного часа! Уж чтобы был взрыв так взрыв, помощнее атомного! Чтобы Виноградова кровавыми слезами сполна умылась!»
– Уверена, что правильно поняла увиденное? А если нет? А если всё же перепутала Ибрагимовых с похожими на них людьми?.. Кто Ибрагимовы в нашей школе, Катя, напомнить? У них орава кентов, крыша да поддержка зубастая! Оба наглые как со школотой, так и с преподами! Помнишь, как Имир грымзу Борисовну под себя подмял на раз-два? Знаешь хоть кого-то, кто умеет так же? Вот видишь! А Сэро, по-моему, вообще без тормозов и скорый на язык! Представляешь, что будет, если братья узнают, что это ты, Катенька, приписала им отношения с нашей чудачкой?
– С чего вдруг они узнают, что это я?! – усомнилась Лыткина, с испугом покосившись на Свету да Вику, что закатили глаза от её недалёкости.
– А ты думаешь, когда Камилла побежит разбираться насчёт Поспеловой, Сэро не поинтересуется, откуда она это взяла? Надеешься, что Виноградова не выдаст? Выберет твою шкуру вместо того, чтобы угодить лишний раз красавчику?.. Ага, жди, дурочка!
– Ибрагимовы воспримут новость минимум как оскорбление, и могут устроить тебе приятную жизнь и в школе, и в городе, – просветила Катю Света, заносчиво скривившись.
– Или пришьют тебе репутацию безмозглой курицы, – согласно кивнула Юлиана. – Короче, Катя, про увиденное в субботу никому не говори. Поняла?.. Или всё же хочешь променять нас на Виноградову?
– Ты что, Юля?! – выпучила зенки Лыткина. – Не хочу!
– Это нас всех касается, девочки! Во избежание проблем с близнецами, Поспелову, смотрите, не трогайте! Даже с чужих шуток не смейтесь! Мали ли, как может прилететь от Ибрагимовых и их впряги! Договорились?
– Конечно, Юльчик! Что за вопрос?! Катя, тебе-то дошло?
– Физичка идёт! – предупредила Вика, увидев степенно шагавшего педагога.
– Если хочешь действительно во всём разобраться, – прошептала Близнюк Лыткиной, входя в кабинет с бесновавшимся 10 «А», – лучше подкати к Поспеловой и выведай детали, прощупай почву. А потом мне расскажешь. Поняла?.. Вот и молодец! Тогда займись делом: наладь отношения с молчуньей, не теряй времени.
***
Весь урок физики Поспелова сидела и дёргалась: то хотелось почесаться, то плечом повести, то пригладить волосы – девочке казалось, что у её вида сзади что-то не так и это надо исправить. Люба интуитивно несколько раз оборачивалась и сталкивалась с наглыми, сверлившими её насквозь серо-синими глазами Тимофея, усевшегося аккурат позади.
«Глянь-ка! Зенки не отводит! Не прячет под пол, как раньше! – усмехался Степанченко, мстительно поедая взглядом обернувшуюся тихоню. – Ещё и пялится! Смелая стала!»
Неделю злившийся Тимон наблюдал за объектом своих преследований и близнецами. Никаких следов взаимоотношений! Поспелова вела себя в школе так же, как и раньше. Либо ходила одна, либо с Федотовой да Лаврентьевой, от остального коллектива держалась особняком, пряталась в тени, молчала и толком по сторонам не смотрела.
Имир то тусил с такими же звёздами просвещения, как и он сам, то торчал в компании дружного и весёлого 10 «Д», то балагурил среди школьных приятелей вместе с братом. Сэро оказывался на виду везде, сразу и всюду: в толпе верных ребят, насмешливо-обаятельный, перешучиваясь с кокетками, что крутились возле него юлой.
Как пересеклись пути молчаливой одиночки и двоих сливок школьного общества, Степанченко никак сообразить не мог. Сначала решил, что тихая Люба привлекла внимание бабника Сэро, оценившего высоко её хорошенькую внешность.
«Почему они в школе притворяются чужими? Поспелова, по идее, должна козырять знакомством с Сэро, как прыщавый поц – дорогой иномаркой, а не отмораживаться! Может, цыган парится и не хочет разглашать? Нафига он при мне тогда её тискал и на ушко сопел?!.. Всё не вяжется!»
Окончательно поставила Тимофея в тупик недавно случившаяся ситуация. Степанченко вечером шёл по обочине, когда путь перерезал резко остановившийся мотоцикл. С Коробкиным разговор был краткий, но ёмкий. Денис в жёсткой, сдержанной форме попросил Тима держаться от Поспеловой подальше и выразил надежду, что Любино настроение впредь из-за одноклассника портиться не будет. Тимон заверил серьёзно настроенного шатена, что прекрасно всё понял и недоразумений с его стороны более не последует.
«Переходить дорогу Коробкину себе дороже: ему челюсть сломать, руку или ногу ничего не стоит. Не зря «Бешеным» прозвали! Да и под ним половина ребят четвёртой школы, если не больше. С братвой той лучше не ссориться. Но почему он вступился за Поспелову, а не цыгане? Она пожаловалась ему? Почему не Ибрагимовым? Значит, курва встречается с Коробкиным, иначе зачем ему впрягаться? А что же в субботу на тротуаре тогда было? Сэро же дал понять, что Поспелова – его. Наигрался и кинул в лапы дружбану? Тёлками эти двое гавнюков любят меняться. Мля, хрень какая-то!.. Я что-то упускаю. Но что?»
Тимон размышлял, сверля взглядом впереди сидевшую Любу. Ему хотелось засунуть палец под защёлку её лифа, контуры которого проступали через трикотажную водолазку, и сильно сильно натянуть. Лиф бы расстегнулся, Поспелова вскочила бы, покраснела, попросилась на выход, а Степанченко с рядом сидевшим Матвеем Сысоевым от души громко бы поржал. Лучше теперь так не делать – вольное весёлое время злых шуток над ровесницей безвозвратно утекло.
«Раньше вообще не жаловалась, сахарная! Почему сейчас начала? Ежу понятно, что тебя бы рано или поздно какой-нибудь хрен заприметил. Но Ибрагимовы с Коробкиным, мать твою?!»
Женьке Пасечнику после выходки с Розой братва Ибрагимовых хорошо намяла бока, и побитый обиженный пацан через знакомых передал слившему его Тимону, чтобы тот на территории шестой школы свою рожу не показывал.
Тим покосился на соседа и друга Матвея, потом обернулся к позади сидевшему Илье Жванику и задорно подмигнул. Поставить в известность друзей о взаимоотношениях тихони с опасными парнями шатен не спешил. «Коробкин вёл речь только обо мне. Об Илюхе и Моте слова не было. Зачем лишать их возможности поглумиться над Любкой и порадовать меня? Если их набуцкают потом – я не при чём. Сделаю вид, что не в курсе был. Хватит и того, что еле отвертелся от вопросов после стычки в сортире! Чуть авторитет не уронил!.. Виноградова, курица, как поломойка последняя к этому козлу липнет, пока он с Поспеловой гуляет! Хотя плевать на неё – пусть стерва сама разбирается. Проблемы Камиллы не мои трудности. Можно лишь чуток перца подсыпать, чтобы нежная королева снежная Любонька не расслаблялась».
Урок закончился. Класс зашумел. Поспелова вскочила и начала собираться под пристальным липким взглядом Тимофея. По лицу её было видно, что она чувствует внимание ровесника, но отвечать взаимностью не собирается.
Степанченко от злости скривился, нахмурился: «Легко не отделаешься, дорогуша! Чёрт, может попробовать поговорить, домой проводить? Что знаешь обо мне и Сэро в прошлом? Что цыган знает про моё отношение к тебе? Сколько козырей у него на руках, а у тебя? Но ты же разговаривать не будешь – впрочем, как всегда. Я же нищеброд в твоих глазах, да? Будешь красивую моську при общении воротить и базарить сквозь зубы? Коза заевшаяся! Но то ли ещё будет, сучка?»
Тихоня поспешно выскочила за дверь. Тимофей встал, потянулся, забросил скромные принадлежности в ранец и вышел следом.
Глава 2.
Новый год подкрался незаметно. После окончания четверти Люба успела сбегать к Паше в гости, попрощаться с ним и Денисом (Коробкин повёз Овчинникова на зимние каникулы к отцу в Ейск и собирался остаться там вместе с другом), поесть с приятелями свежепожаренных гренок с чаем и посмотреть комедию с Джимом Керри. Близнецы уехали с матерью в Турцию и вернуться должны были только перед учёбой.
Девочка заранее набрала книг в библиотеке, чтобы не скучать. Немало чтива подкинули для разнообразия Паша и Имир. Будет чем на выходных заняться помимо домашней работы.
За три дня до первого января на Солнечном 27 началась подготовка к празднику. Люба вымыла дом, подмела ковры, постирала занавески, налепила несколько тазов пельменей впрок, разложила по трёхлитровым банкам из чана квашеную капусту, напекла пирожков с капустой, картошкой, вареньем и сухофруктами – в семье Поспеловых готовили большими объёмами про запас.
В последний день декабря Василий Михайлович с утра растопил баню, и к вечеру, хорошенько прогревшись и набравшись жару с паром, место для купания должно было быть готово. Баня была единственным местом, в котором Поспеловы приводили себя в порядок ровно раз в неделю.
Для Любы купание раз в семь дней доставляло неимоверные проблемы. С чистой головой она козыряла только два дня, а потом приходилось собирать волосы в прилизанный хвост, чтобы прикрыть неопрятность причёски. От ехидных одноклассниц это не укрывалось. Вертлявая Надя Лёвочкина с язвительно-показной заботливостью интересовалась при всех, почему тихоня не моется. Вика Селиверстова повелительно-учительским тоном спрашивала, зачем носить хвост, который совсем не идёт, и требовала снять резинку. Люба жутко стыдилась грязных волос и готова была от бесцеремонных комментариев провалиться.
Перед Сэро и его приятелями Поспелова ходить неопрятной не собиралась и повадилась втихую мыться в тазике в котельной, чтобы мать не унюхала подвоха и не устраивала раздражённо-назидательные лекции о менингите, о пользе грязных волос для здоровья, о защите от порчи, о совращении чистой причёской парней. На мамины постулаты после знакомства с Ибрагимовыми девочке стало совершенно наплевать – появление перед компанией неряхой было смерти подобно.
У Поспеловых в котельной была бесхозная и ненужная ванна. Без горячей-холодной воды и канализации.
– Мам, когда мы её подключим и будем купаться? – спросила дочь, мешая на небольшом колченогом столике, покрытом истёртой от времени клеёнкой, в десятилитровой кастрюле оливье.
– Когда-когда?.. Никогда, – отмахнулась сердито женщина. – Рядом с газовым котлом ванну подключать нельзя по технике безопасности!
– А нафига она тогда там стоит?.. Давайте в другое место перенесём и сделаем нормальную ванную комнату. Как у приличных людей! Как у Виноградовой и Лыткиной, как у Чумаков!
«Как у Дениса с Пашей. Почему-то в их малюсеньких домах место для ванны и унитаза нашли, а в нашей огромной фазенде – нет».
– Как-как?! – передразнила её мать. – Чего на других оглядываешься, как голодающая? Хочешь, чтоб из-за ванны весь дом в плесени был? Чтобы стены от сырости прогнили насквозь и разрушились? Ванна стоит впрок, дочка. Вырастешь, замуж выйдешь, деток нарожаешь и будешь пользоваться!
– Когда я вырасту, её либо тараканы съедят, либо она потрескается от пыли и времени! – парировала Люба словами Сэро. – От бани летняя кухня в плесени и копоти. Посмотри, мама, на потолок и стены! Здесь находиться страшно, не то что еду готовить и есть! Все испарения оседают на стенах. Пол мыть бесполезно – он вечно в земле, потому что между домом и пристройкой навеса нет, вся грязь прётся! Вот толку от мытья? Вчера час корячилась, землю с досок соскребала, а вы с отцом снова в калошах заперлись! Как будто половик не для вас постелили!
– Только о себе и думаешь, эгоистка! – попрекнула мать. – А о моих ногах кто будет думать?
Женщина задрала юбку и продемонстрировала ноги ниже колен в жутких чёрно-синих пятнах и уродливо вздувшихся узлах вен. Икры плотно обмотали кусками шерстяной материи.
– После стольких лет неподъёмного труда мёрзнут и болят! Обувь сниму, по холодному полу похожу, а потом выть от боли и лезть на стенку буду!
– Мам, мне жаль, но давай, чтобы кухню в свинарник не превращать, постелем половики…
– Не поможет, Люба! Сколько мучаюсь! Отопления-то нет. Кухонная печь избушку греет.
– Можешь тапочки купить. У всех, где я бывала в гостях, летние кухни опрятные и уютные – поселиться хочется, не то что готовить! Почему у нас копоть, плесень и грязь?
– Тапочки – не выход. Ноги-страдалицы ныть всё равно будут. У других кухни чистые, потому что за жизнь бездельники не трудились столько, сколько я на своём горбу вынесла! – разозлилась Григорьевна, обиженно вертясь на низкой скамейке. – У них есть время строить из себя чистюль. Что у модницы-мамашки Камиллы (сидит в конторе, бумажки перебирает), что у мерзкой мамки Лыткиной (школьный секретарь – ха, трудяга нашлась!) от безделья руки развязаны, вот и прихорашиваются, красоту наводят!
– Так я не говорю, что ты это будешь делать, мам! Могу сама следить за кухней, как и раньше, но мне хочется, чтобы ты и папа поддерживали порядок. Вам ведь не сложно?
– Поддерживать?!.. Дочь, я полумёртвая с работы прихожу! Сижу до глубокой ночи, всё перепроверяю за сволочами-станционниками, чтобы из-за их козней с ж/д не вылететь или, ещё хуже, в тюрьму не сесть да на твоём будущем крест не поставить! Кто зарабатывать будет?!.. Меня правдами-неправдами выжить стараются, в нос тыкают возрастом и пенсией! А как я уйду? Ты на шее камнем висишь! Школу не окончила, специальности нет, замуж не вышла! Что с дурёхой делать?! Ну хорошо, брошу работу и начну красоту поддерживать, как чёртова Нюра…
Люба поджала губы – сейчас начнётся! Тётя Нюра – пенсионерка – жила за чистоплюями Петуховыми одна в большом доме, доставшемся ей после смерти состоятельного мужа.
– Ишь, королевна! Волосы на старости лет накрутит, губы красной помадой обведёт, шёлковый платочек повяжет и цокает на каблучках с утра на рынок от безделья, когда порядочные люди на работу идут! И чего прошмандовке не цокать да юбкой по колено добрым людям не светить?! Икры-то красивые, не убитые! Я боюсь обувь тоньше или туже надеть, чтобы ноженьки, мученицы, не замёрзли и не опухли, юбкой до пяток варикоз прикрываю!
– Ты же сама по молодости ноги под удар подставляла и несерьёзно к ушибам относилась, когда врачи предупреждали… И тяжести вечно таскала…
– Мать виновата, конечно! Я могла бы, Люба, и по врачам таскаться, а работать за меня кто должен был?! Кто дом строил?! Я строила, чтоб тебе где жить было! А Нюра воспитателем в садике задницу грела! Не надсадилась за муженьком, большим начальником, потому что, хитрая лиса, замуж удачно вышла! Полдня посидела с детьми – и домой, чистоту блюсти, цветочки садить! Всё розами затыкала на клумбах от безделья! А пахала б, как я, за твоим размазней-отцом, то гавна б крепко хлебнула и нос напомаженный не задирала! Посмотри-ка: маникюр, каблучки, бигуди, одёжка модная! Пенсионерка, а хорохорится! Хорошо строить царицу-чистюлю за хозяином-мужем! А будь бы мамашки-модницы за твоим ленивым батькой, весь бы лоск давно слетел! И не до чистоты с розами – волосы бы рвали, чтоб семью прокормить да заработать!
Александра кипела от гнева и обиды. Женщины ухоженные, красивые, удачно вышедшие замуж вызывали у неё лютую ненависть, смешанную с презрением. Сколько себя девочка помнила, мать категорически осуждала в соратницах умение хорошо выглядеть и нравиться успешным состоятельным мужчинам, за которыми дамы оказывались как за каменной стеной и жили в удовольствие. «Это проституция, дочь! Ты должна уметь себя обеспечить и ни на чьей шее не висеть! Ничтожества, а не жёны! Домработницы убогие! Только волосы крутить и умеют!»
– Могла и ты не трудиться, мам. Построили бы средний домик и зажили припеваючи. Ты бы губы красила, ноги красивые показывала и розами бы всё усадила…
– Ишь как у зелёной легко! А как бы ты, моя хорошая, без видного дома в школе себя чувствовала, а? Гордиться-то нечем было! Пришлось бы учиться в шестой или четвертой, в кущерях, среди всяких там… Тьфу, господи! Сколько проживёшь – благодарить меня будешь!
– Я, мама, тебя строить не просила. И знаешь, может, мне в четвёртой и лучше бы было!
– Что несёшь, сумасшедшая?! Люба, ты ли это?! Или подменили? Моя дочь не может такое городить! Окстись! От Василия глупости набралась?!
Григорьевна пристально стала вглядываться в лицо школьнице. Люба отвернулась, приняла отстранённый вид. Спорить не было смысла.
– Батька всю жизнь на одном месте проработал. Образование бросил. Пил как проклятый. Слабый, хилый, здоровьем не вышел, только газетки да книжки читает! Ни зарплаты хорошей, ни шабашки – ничего в дом не притащил, как нормальные мужья. Хоть бы спёр где, как Петухов, так нет же – и на это не способен. Живу с чудом в перьях только ради детей и мучаюсь с бездельником, мучаюсь!
Дверь в кухню резко открылась. Вошёл Василий со стопкой дров. Отец брёвна для растопки банной печи припасал с лета с поразительной рачительностью: хватало на всё холодное время года.
Мама замолчала. Отец присел на старенькую крошечную скамейку у печной заслонки и принялся ворошить прогоревшие угли. Люба в тишине с тоской оглядела помещение.
Заслонка банной печи выходила в кухню. Печь грела баню и огромные чаны с водой для купания. В чаны Александра добавляла засушенные травы для лечения и очищения. Купалась семья либо стоя, либо сидя на табуретке, в огромных железных тазах (в тех самых, в которых Люба стирала): в одном мылились, в другом ополаскивались. Огрызок сливной трубы в стене у самого пола выходил на улицу и накрывался половой тряпкой, чтобы из отверстия не дуло холодом по распаренным ногам. Когда расплескавшаяся вода превращалась в озеро, тряпку убирали. Всё вытекало вон и стояло огромной мыльной лужей снаружи, потому что деваться воде было особо некуда.
Находиться подолгу в бане из-за влажного тяжёлого пара и удушающего жара было невозможно. Поспеловы купались, кутались в полотенца и одежду на летней кухне, а затем, красные и разомлевшие, бежали по открытому холодному двору (нередко под дождём и порывами злого ледяного ветра) в дом, чтобы очухаться после парилки да попить свежего чая с мёдом.
Копоть и сырость украшали летнюю кухню разводами черной плесени. Летом Люба стены белила, только без толку. Низенькие, вечно запотевшие окна, покрытые облупившейся синей краской, были заставлены хламом: ржавыми банками, битыми тарелками, обрывками газет, мотками растрёпанных веревок и прочей рухлядью. Мать запрещала выкидывать – авось пригодится.
Мыши подъели подгнивший пол по углам и прожрали лазы в изгаженной, проржавевшей насквозь газовой плите. Люба, каждый раз зажигая духовку, боялась, что ненароком поджарит нескольких замешкавшихся тварей.
Тараканы стали особым злом из-за неряшливости хозяев и содержавшейся в сараях животины. Ночью, если зайти в пристройку и включить свет, столкновение с черно-рыжим шевелящимся ковром было неизбежно. Не было ни раковины для мытья посуды, ни шкафов (чистые тарелки и чашки Люба складывала на столе). Вместо них – лишь полка для кастрюль да кран на ржавой трубе, торчавшей из пола. Под краном тусило ведро на табуретке. В ведре мыли посуду, еду, тряпку, руки. Вода расплёскивалась и стояла вонючей лужей у основания трубы, из-за чего та ржавела и протекала (отец течи латал резиной и проволочным жгутом).
Кухонный интерьер вызывал у Поспеловой тошноту и неприятие. «Что у Коробкина домик-малютка, что у Овчинникова. Там нашли место как для уборной с ванной, так и для опрятной уютной кухни. У Камиллы не кухня, а загляденье! У Кати Лыткиной из-за стола выползать не хочется: ни запаха прогорклого масла, ни жирных пятен, ни копоти на стенах. Нафиг нужен дворец, если в нём ничего для удобства и комфорта нет? Почему другие ребята живут иначе?» – сокрушалась тихоня.
– Люба, занеси тазы в баню, чтоб согрелись. Мать не любит холодное железо. – Василий Михайлович, вырвав дочь из раздумий, подкинул пару дровишек в печь. Отец любил топить; он сидел в одиночестве у огня на скамейке весь день и всё думал, думал.
Девочка огляделась. Она не заметила, что мать устала молчать и ушла.
– Ещё тряпкой трубу сливную заткни, чтоб жар не выходил. Да, забыл! Я доел последнюю краюху. Тётка в армянском ларьке говорит, что привоз навряд ли будет. Завод бастует, зарплаты людям не платят. Так что собирайся и иди в центр. Вдруг где в магазине булочка старенькая завалялась. А то Новый год без хлеба – как-то нехорошо! И быстрее давай. Пять вечера уже.
***
Тридцать первое декабря выдалось хмурым, мрачным и промозглым. Люба топала от магазина к магазину, отошла довольно далеко от центра, вглубь, в кварталы совершенно незнакомые. Всё тщетно – пустые полки.
Стемнело. Надеясь найти хоть полбуханки, тихоня всё брела и брела. «Ещё два магазина – и домой. И так полгорода обыскала. Вины моей нет – я сделала всё, что могла».
Впереди забрезжила вывеска небольшого семейного магазина. Люба в надежде ускорила шаг. Две пожилые женщины, шедшие позади, тоже. Подойдя к входной двери, бабушки резво и бесцеремонно отпихнули уставшую от долгой бесплотной ходьбы девочку и влетели вовнутрь. На полке тосковали три последних буханки.
– Давай одну – тебе, а две – мне! – крикнула одна из женщин.
– А может, мне одну отдадите?.. Всё-таки Новый год на дворе, – культурно попросила Люба.
– Нет, не отдам! Молодая ещё! Меньше будешь есть, стройнее останешься! – ехидно ответила матрона и резво забрала из рук продавца товар.
Поспелова от удивления не нашлась что ответить. «Правильно Сэро сказал: чёрт бы побрал этих бабок!» – с обидой подумала тихоня и вышла не солоно хлебавши вон.
Ночная пасмурная темнота покрыла городские улицы. Усталая Люба из-за редких фонарей брела в полутьме и разглядывала станицу.
Из открытых форточек несло запахами праздничной еды, алкоголя, выпечки, раздавался смех счастливых, довольных людей, готовых встречать Новый год и новую жизнь. Окна светились гирляндами, блестели мишурой, где-то на стёклах были наклеены вырезанные из бумаги снежинки, снеговики. Слабый порыв ветра приносил со дворов дымок от мангала с ароматом свежего сочного шашлыка, динамичную музыку, песни Верки Сердючки, гомон подвыпивших компаний.
На улицах царила пустота. Все, кто хотел, видимо, уже пришли-приехали к друзьям-родственникам и от души наслаждались вечером. Люба, представляя заставленные едой столы и радостные компании в чужих домах, чувствовала себя одинокой. Она не хотела возвращаться на Солнечный 27 – в пустой тоскливый безрадостный большой дом без гостей и без любви. В родном жилище тихоне было неуютно, плохо, и этот вечер исключением не являлся.
«Что сейчас делают близнецы в Турции? – Люба представила улыбающееся лукавое лицо Сэро и спокойно-строгое, с прищуром – Имира: – Конечно, веселятся! Они вообще грустить умеют?.. А Денис и Паша чем заняты? Гуляют по Ейску? Там в центре, наверно, красивый салют в полночь пустят! Город-то большой!» Школьница тепло улыбнулась и посерьёзнела. Не хочется домой, да ещё и без булки! Зря время потратила. Но надо возвращаться.
– Что, не нашла? – недовольно поморщившись, спросила Григорьевна едва вошедшую дочь.
– Нет нигде. Весь центр обошла, незнакомые районы облазила. Пусто. Многие магазины и ларьки вообще закрыты.
