Kitobni o'qish: «От интернационализма к постколониализму. Литература и кинематограф между вторым и третьим миром»

Shrift:

УДК 930.85(6:4)

ББК 7ж(6):(4)

Д40

Редактор серии А. Куманьков Перевод с английского Т. Пирусской

Росен Джагалов

От интернационализма к постколониализму: литература и кинематограф между вторым и третьим миром / Росен Джагалов. – М.: Новое литературное обозрение, 2025. – (Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»).

Мог бы третий мир возникнуть без второго? Возможно, но он выглядел бы иначе. Книга Росена Джагалова рассказывает о культурных связях, которые существовали между странами социалистического блока и государствами третьего мира во времена холодной войны. В центре внимания автора – два проекта, претендовавших на представительство третьего мира в литературе и кино: Афро-азиатской ассоциации писателей (1958–1991) и Ташкентского фестиваля кино стран Азии, Африки и Латинской Америки (1968–1988). Их заявленная цель – обретение культурной независимости литературы и кино стран третьего мира от Запада – так и не была достигнута, но эти инициативы создали систему связей, по которым до конца холодной войны циркулировали тексты и фильмы, ставшие в итоге постколониальным каноном. Восстанавливая детали этой истории, книга переворачивает традиционные отношения между советскими и постколониальными исследованиями: автор показывает, как сама эта теория и связанная с ней культура были во многом сформированы под влиянием советского интернационализма. Росен Джагалов – доцент Нью-Йоркского университета.

На обложке: Первая конференция афро-азиатских писателей. Ташкент, 1958. Wikimedia Commons / Punjabson.

ISBN 978-5-4448-2890-8

Моей семье

Благодарности

Эта книга родилась пятнадцать лет назад во время работы в архиве Союза писателей СССР, когда я впервые наткнулся на имена ведущих постколониальных писателей и мыслителей, которые посещали СССР, переводились там и взаимодействовали с советской культурой в эпоху холодной войны. На основе этого материала я прочитал доклад о пересечении советской и постколониальной литературы в рабочей группе Йельского университета¹ по глобализации и культуре, чья поддержка позволила мне развить его в главу моей диссертации. Мои научные руководители, Майкл Деннинг и покойная Катерина Кларк, были первыми читателями моей работы: эта книга не появилась бы без их мудрости и щедрости. Мне также повезло, что кафедра сравнительного литературоведения в Йеле, где я в то время учился, отходила от деконструкции и экспериментировала с моделями мировой литературы (и кино), что создало благоприятную интеллектуальную среду для формирования основных идей этой книги. Еще больше мне повезло там с однокурсниками: Яшей Клотцем, Ромой Уткиным, Элис Лавджой, Аннетт Лиенау, Майклом Крамером, Брайс Отес, Раисой Сиденовой, которые остаются моими друзьями до сих пор. Илья Клигер, который вместе с Томом Кэмпбеллом был моим первым организатором в профсоюзе аспирантов Йельского университета, с тех пор остается моим советником и в политическом, и в интеллектуальном и личном плане, несмотря на все перемещения по земному шару. Том однажды сказал мне, что ни у одного человека не может быть правильных ответов на все вопросы, но сам он как будто делает все, чтобы доказать, что это не так.

Диссертация, которую я защитил, содержала лишь полторы главы будущей книги. Ее путь продолжился в ходе постдокторантской стипендии в Университете Пенсильвании и исследовательского визита в Институт гуманитарных историко-теоретических исследований в Москве, в коллегиальной атмосфере программы литературы и истории Гарвардского университета и кафедры сравнительного литературоведения стамбульского университета Коч, где я преподавал. Книга была завершена в наилучшей из возможных обстановке: на кафедре российских и славянских исследований Нью-Йоркского университета, где я преподаю последние десять лет. На этом последнем этапе нам с рукописью повезло встретить ряд блестящих ученых, которые заинтересовались материалом и помогли ей стать книгой: в первую очередь это Маша Салазкина, которая была ее фактическим соавтором; Галин Тиханов и Кевин Платт, которые придали ей значительную часть интеллектуальной формы; Маргарет Литвин, Моника Попеску и Роберт Янг, которые были не только ее читателями, но и ангелами-хранителями; товарищи из Лефтийста помогли мне осмыслить ее значение; а друзья Мариета Божович, Джесси Лабов, Сюзанна Вейгандт, Лоран Дисард, Моника Ким и многие другие поддерживали меня. Затем Ричард Рацлафф, редактор в издательстве McGill-Queen’s University Press, довел рукопись до конца, Анна Егорова взялась за составление алфавитного указателя, а Татьяна Пирусская не только перевела оригинал на русский, но и существенно улучшила его.

Каждый приезд в Москву приносил радость благодаря веселой компании Жени Трефилова и Миши Левитина. Я обязан беседам с Ильей Будрайтскисом и другими товарищами многим из того, что знаю о современной России. Хотя книга полемически настроена по отношению к доминирующему западоцентризму постсоветского гуманитарного знания, благодаря группе «ИнтерЛит» (Елена Земскова, Елена Островская и их коллеги) в Москве у меня появились прекрасные собеседники. За много лет и приездов в Москву архивисты РГАЛИ, РГАНИ, ГАРФа, РГАКФД, РГАСПИ и Всесоюзного государственного института кинематографии (ВГИК) познакомили меня с огромным количеством документов о советском культурном интернационализме. Без них книга была бы невозможной. Кроме того, мне посчастливилось поговорить с участниками совместных проектов СССР со странами третьего мира – исследователями, переводчиками, иностранными режиссерами, учившимися во ВГИКе. Тот живой опыт общения и знание, которое уходит с ними, многократно превосходят любые попытки исторических реконструкций. Они и есть настоящие герои этой книги.

И, наконец, моя семья. Петя, Лилиян, Иван Джагаловы, мои бабушки и дедушки, дяди и тети не только дали мне счастливое детство в травматический период перехода Болгарии к капитализму, но и неустанно заботились обо мне в последующие годы. А Аслы, появившаяся в моей жизни позже, ободряла меня своей любовью во время бесконечных правок. Им я посвящаю эту книгу.

Введение

Третий мир был не местом, а проектом.
Виджай Прашад. The Darker Nations (2008)

Когда я прочел доклад о литературных контактах между странами второго и третьего мира в Московском институте востоковедения, меня прежде всего вежливо, но совершенно искренне спросили: «А кому это нужно?» В конце концов, «это» (контакты) возникло в результате уже прекратившей свое существование политико-культурной конфигурации XX века. Я пробормотал что-то в ответ, но с тех пор этот вопрос не дает мне покоя. В самом деле, кому «это» нужно? Зачем изучать побочные продукты неудавшегося политического альянса, которые, пусть даже некогда и были источником вдохновения и культурного капитала, больше им не являются? Конечно, крушение Советского Союза и его имперских амбиций не помогло «этому» составить карту мира на основании мощного научного аппарата, от которого в постсоветской России остались лишь бледные тени – институты стран Африки, Азии и Латинской Америки. Научные институты в большинстве африканских, азиатских и латиноамериканских стран, за исключением левых кругов, тоже как будто не заинтересованы в том, чтобы восстанавливать историю своих многообразных совместных проектов с интернациональным коммунизмом и странами второго мира. Парадоксальным – и вместе с тем красноречивым – образом «это» оказалось интересно специалистам по постколониальным исследованиям и историкам советского интернационализма в западных университетах. Однако и там, чтобы реконструировать культурные связи между вторым и третьим миром, приходится преодолевать не только сложившееся в науке разделение труда, воздвигшее профессиональные, интеллектуальные и языковые барьеры между двумя мирами, но и неловкость перед сторонниками холодной войны на Западе, как и перед либеральной интеллигенцией на Востоке, готовыми бороться с коммунизмом три десятилетия после его исчезновения и всегда и везде обнаружить и заклеймить «советский след».

Зачем, например, бросать тень на блистательную репутацию писателей – классиков постколониальной эпохи, таких как Нгуги ва Тхионго и Фаиз Ахмад Фаиз, или режиссеров из стран третьего мира, например Усмана Сембена и Мринал Сена, – «порочащей» ассоциацией с Советским государством? Один из главных шагов постколониальных исследований состоял как раз в том, чтобы «спасти» изучение современных культур Африки, Азии и Латинской Америки от узких дихотомий времен холодной войны и утвердить их независимость от коммунизма или СССР. Однако сегодня эта тенденция – держать такие фигуры «от греха подальше» – не столько проясняет, сколько затемняет предмет, отрывая его от контекста, поэтому требует пересмотра. Из-за нее мы не только не можем объяснить действия и предпочтения конкретных культурных деятелей из стран третьего мира, равно как и их аудитории, но и не видим взаимосвязей второго и третьего миров, вплоть до того, что оба прекратили существование практически одновременно – около 1990 года.

В книге «От интернационализма к постколониализму» я пытаюсь заполнить эти пробелы, показывая, насколько литературные и кинематографические площадки и сообщества стран третьего мира были близки советским по своим политическим и культурным установкам. Советская перспектива позволяет под новым углом посмотреть на историю африканской, азиатской и латиноамериканской культуры, почти всегда изучаемых обособленно либо во взаимодействии с современным Западом. Москва и Ташкент, советское общество и культура тоже выглядят менее привычно, если посмотреть на них глазами заезжего писателя из Сенегала; кубинский или сирийский кинематограф открывается с новой стороны в контексте связей с СССР. Кроме того, в книге представлен иной угол зрения на отношения между изучением Советского Союза и постколониальными исследованиями: вместо того чтобы применять постколониальную теорию к российско-советской периферии (странам Восточной Европы, Кавказу и Средней Азии), я показываю, как советский опыт повлиял на эту теорию, а также на сопряженную с ней литературу и кинематограф.

В этой книге я, опираясь на архивные материалы Союза писателей СССР, Союза кинематографистов СССР, Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза (ЦК КПСС) и других советских культурных институций, сосредоточился на ключевых советских площадках постсталинского времени, где происходило взаимодействие с литературой и кино стран третьего мира: Ассоциации писателей стран Азии и Африки (1958–1991, глава 2) и Ташкентском кинофестивале стран Азии, Африки и Латинской Америки (1968–1988, глава 4). Пик совместных проектов приходится на период холодной войны; до нее, в межвоенные годы, африканские, азиатские и латиноамериканские писатели впервые вступили в систему советского просвещения (глава 1), а после нее следует постсоветская эпоха, когда эта система и ее кинематографический аналог распались, оставив после себя, впрочем, значительное наследие (эпилог). Изучение культурных сообществ и контактов задает контекст для структурного анализа десятков постколониальных романов и фильмов, причем особенно интересно, как в них изображена международная солидарность (главы 3 и 5 соответственно). Итоговый текстовый анализ вскрывает как типологическое сходство, так и генетические контакты, стоящие за перекличкой транснациональных образов в советских романах и фильмах и в канонических произведениях, созданных в странах третьего мира².

Действующие лица

Прежде чем двигаться дальше, стоит сказать несколько слов о действующих лицах, занятых в этих проектах: культурных деятелях стран третьего мира и их советских коллегах. Понятие «третий мир», предложенное в 1952 году Альфредом Сови для обозначения стран, не входящих ни в коммунистический, ни в капиталистический (НАТО) блок, впоследствии развивалось в двух разных направлениях³. В современном обиходном употреблении, которого я буду избегать, оно превратилось в уничижительный синоним «неразвитых» стран (что обычно и подразумевает выражение «страна третьего мира»). Другой смысл, в котором часто используется словосочетание «третий мир» и которого я тоже буду избегать, – более нейтральное обозначение культурной и человеческой географии Африки, Азии и Латинской Америки, не обязательно предполагающее какую-либо политическую общность.

Отталкиваясь от первой фразы ключевой работы Виджая Прашада «Темные нации» (Darker Nations, 2007) – «Третий мир был не местом, а проектом», – я буду использовать этот термин в третьем значении: не как синоним отсталости и даже не как более нейтральное географическое обозначение зависимых или колонизированных (в прошлом) стран Африки, Азии и Латинской Америки, а в смысле освободительного наднационального движения в этих регионах, направленного не только на обретение национальной независимости, но и на формирование социально справедливого общества. В этом более узком смысле речь пойдет о литературах и кинематографах третьего мира, относящихся к этому проекту, а не просто о сумме всей литературы и кино трех регионов. Хотя культура третьего мира частично институционализирована такими организациями, как Движение неприсоединения, Организация солидарности народов Азии и Африки (ОСНАА) в Каире, Организация солидарности народов Азии, Африки и Латинской Америки (ОСНААЛ) в Гаване и другие, третий мир отличался чрезвычайным разнообразием. С идеологической точки зрения он охватывал широкий круг явлений – от прогрессивных национальных и региональных движений, таких как неруизм, сукарноизм, перонизм, панарабизм и панафриканизм, до радикальных геваризма и маоизма, – причем каждое из них было связано со своей культурой и противостояло господству в обществе западных тенденций. Иногда организации третьего мира стояли на позициях принципиальной неангажированности и не включали в себя советских представителей, как Движение неприсоединения или многие негосударственные инициативы, например Комитет кинематографистов стран третьего мира, иногда же в них участвовал и СССР (ОСНАА, ОСНААЛ, литературные и кинематографические объединения, рассматриваемые в этой книге). Для отдельных художников и их аудитории, как и для этих более крупных организаций и институций третьего мира, привлекательность Советского Союза объяснялась четырьмя причинами, находившимися между собой в отношениях сложной взаимосвязи: притягательностью идеи коммунизма советского образца и его культуры; интересом к советской модели промышленного развития и культурным достижениям СССР без стремления перенимать коммунистическую идеологию или вступать в геополитический союз; материальными и символическими ресурсами, которыми Советское государство могло помочь в решении конкретных задач; наконец, возможностью объединиться с СССР, чтобы противостоять господству Запада (его культуры). Хотя стремление объединиться против Запада оставалось относительно неизменным фактором заключения подобных союзов, за семьдесят лет существования СССР идеологические симпатии к нему все чаще уступали место прагматической оценке его ресурсов. В контексте всех этих разнообразных мотивов, обеспечивавших культурный обмен между вторым и третьим миром, я постараюсь показать в этой книге тесную взаимосвязь социалистического блока и стран третьего мира, ставящую под вопрос неангажированность последних.

Ни советская власть, ни дружественные Советскому Союзу культурные объединения, рассматриваемые в этой книге, не использовали понятие «третий мир». Борис Пономарев, заведующий Международным отделом ЦК КПСС, в середине 1970‑х годов фактически запретил этот термин (как бывший сотрудник Коминтерна, он отвергал возможность третьего пути между капитализмом и коммунизмом), заменяя его, однако, разнообразными альтернативными формулировками («молодые страны», «бывшие колониальные и капиталистические страны», «развивающиеся страны», «страны социалистической ориентации», «страны некапиталистической ориентации», «страны революционной демократии» и т. д.), которые свидетельствовали как о неопределенности в отношении советской зоны влияния и внешней политики, так и о бурных дискуссиях в этой области⁴. Более нейтральная формулировка «страны Азии и Африки» (позднее к ним добавилась Латинская Америка), использованная на Бандунгской конференции, позволяла сгладить эти противоречия, поэтому ее и переняли рассматриваемые в этой книге культурные объединения, симпатизировавшие Советскому Союзу. Иногда они при этом подчеркивали воинственный, антиколониальный настрой стран третьего мира в трех регионах – в смысле «проекта», о котором говорил Виджай Прашад, – а иногда стремились найти максимально широкую нейтральную формулировку, как в случае с «третьим миром» в чисто географическом смысле этого понятия. Эту намеренную двойственность часто оспаривают, однако она давала организаторам подобных культурных объединений больше свободы в рассылке приглашений и в выражении мнений. Попытки подобрать общее обозначение для всех трех регионов были сопряжены со своими проблемами. Так, Латинская Америка на ранних этапах существования этой формулы стояла несколько особняком в силу как своей особой исторической судьбы, так и политических соображений: не только режимы, находившиеся у власти в большинстве ее стран во время холодной войны, зависели от США и были враждебны коммунизму, но и партизанские движения в регионе долгое время также отвергали идеологический авторитет Москвы⁵. Определение, исходящее из принадлежности к тому или иному региону, влекло за собой некоторые противоречия: из‑за вето арабских стран и Китая на таких собраниях не могли быть представлены Израиль и Тайвань. Японию же, наоборот, следовало приглашать на «афро-азиатские» мероприятия, несмотря на ее недавнее имперское прошлое и признанный статус страны с развитой экономикой, литературой и кинематографом, отличавший ее от большинства других участников. Еще больше раздвигая границы афро-азиатского сообщества, на подобные собрания иногда приглашали и афроамериканцев, пусть и в статусе наблюдателей⁶.

«Второй мир» – менее спорный термин, поскольку его основания и природа объединяющего страны второго мира проекта понятнее. В отличие от третьего мира, это более централизованный блок, несомненным авторитетом для которого являлась Коммунистическая партия Советского Союза⁷. В этом плане диссиденты и изгнанники, даже жившие в этих странах или писавшие на их языках, не могли быть частью второго мира. Более того, условия ограниченной свободы, в которых находились официальные писатели, режиссеры и другие деятели культуры стран второго мира, вели к тому, что их взаимодействие с культурой третьего мира было опосредовано советским бюрократическим аппаратом – в широком смысле: от ЦК партии и правления союзов писателей и кинематографистов до отдельных литераторов и режиссеров, работавших в этих союзах. Однако современные исследования, посвященные второму миру и его внешним культурным контактам, показали, что мы, на свой риск, сводим этот аппарат к Кремлю. Разные советские институции – от Министерства внешней торговли, заинтересованного в иностранной валюте, и Министерства иностранных дел, стремившегося расширять зону советского влияния за рубежом, до Международного отдела ЦК КПСС, преследовавшего идеологические цели, – подходили к совместным культурным проектам СССР со странами третьего мира в зависимости от собственных задач, часто действуя наперекор друг другу. Важно, что именно советские писатели и режиссеры общались и работали со своими коллегами из стран третьего мира, а книги и фильмы последних читали и смотрели реальные советские читатели и зрители. Несмотря на то что все контакты такого рода тщательно планировались, они порождали непредвиденные дружбы, привязанности, а порой и конфликты. Более того, любые обобщения на тему «советского интернационализма» наталкиваются на крайнюю разнородность Советского государства (и в целом стран социалистического блока) и общества: как можно сравнивать 1937 или 1942 годы с 1979‑м или 1986‑м?

Хотя в целом страны соцблока интенсивно взаимодействовали с незападным миром, в этой книге речь не пойдет о странах второго мира за пределами СССР: восточноевропейских странах Варшавского договора и Югославии, Кубе и Китае до советско-китайского раскола. Китай – это, разумеется, отдельная и долгая история, причем на разных этапах он принадлежал и второму, и третьему миру, оспаривая претензии СССР и Движения неприсоединения на главенство в каждом из них. Революционная притягательность маоизма, в период своего расцвета имевшего сторонников от Парижа до Танзании и от «Черных пантер» в Сан-Франциско до наксалитов в Индии, порой делала его в глазах советской власти еще более опасным противником, чем Запад⁸. В 1960‑е годы не только объединение афро-азиатских писателей и кинофестиваль стран Азии и Африки, проводившийся тогда еще в разных городах, но также множество проектов третьего мира и коммунистических партий по всему миру разделились на просоветский и прокитайский лагеря⁹. Куба с ее культурным влиянием в третьем мире (укрепившимся благодаря ОСНААЛ), тоже высоко державшая революционное знамя и подчеркивавшая важность антиимпериализма и всемирной расовой справедливости, которым советский дискурс и внешняя политика не уделяли должного внимания, представляла собой гораздо более дружественную и лояльную соперницу¹⁰. Однако к концу длинных 1960‑х годов «культурная революция» привела внешнюю политику Китая к солипсизму и затормозила подобные инициативы, в то время как Куба вступила в «серые годы» советизации¹¹. В целом, несмотря на постепенную утрату символической привлекательности, советская модель культурного интернационализма оставалась наиболее прочной и лучше обеспеченной ресурсами.

Югославия, входившая в число основателей Движения неприсоединения, стремилась к реализации собственных масштабных проектов в Африке и Азии¹². Албания, тоже рано вышедшая из советского блока, подняла знамя мирового маоизма, брошенное Китаем в середине 1970‑х, и под этим флагом собственного антиревизионистского марксизма и ходжаизма привлекла небольшие группы азиатских и латиноамериканских коммунистов. Другое дело – страны Варшавского договора. Действуя в более широких рамках, диктуемых СССР, и вместе с тем с поразительной мерой свободы, они, следуя советским установкам, принимали незападных студентов, командировали специалистов и осуществляли проекты по строительству и развитию как на коммерческих условиях, так и в качестве проявления социалистической солидарности¹³. В силу сложных причин, связанных с принятой ФРГ доктриной Хальштейна, Восточная Германия поддерживала особенно интенсивные культурные связи с незападными странами, в частности выступила главным издателем Африканского национального конгресса¹⁴. Поэтому благодаря англоязычному издательству Seven Seas Publishers некоторые работы политически ангажированных африканских писателей, таких как Алекс Ла Гума, впервые вышли в Восточном Берлине. На этом фронте активно – активнее, чем Румыния или даже Польша, – действовала и Чехословакия, открывшая в Праге целый университет (Университет имени 17 ноября) для подготовки студентов из стран Азии и Африки. Однако в целом институциональные формы, учрежденные восточноевропейскими странами и Китаем в попытке наладить контакт с незападной аудиторией, предсказуемо следовали советской модели: союзы писателей и кинематографистов, уполномоченные следить за современным литературным и кинематографическим процессом в других странах, посылать за границу своих членов и принимать иностранных делегатов, индивидуально или же на писательских съездах, кинофестивалях или организационных собраниях; литературные журналы и издательства, отвечавшие за перевод литературы стран Азии и Африки на местный язык и наоборот; сеть кружков, способствовавших некоммерческому распространению кино и литературы.

Наконец, ко второму миру, пусть и с некоторой натяжкой, относится еще одна группа – западные культурные деятели левых взглядов, в середине XX века выступавшие главными посредниками между советской и незападными культурами. Хотя в книге я подробно остановлюсь только на одном из них – голландском документалисте Йорисе Ивенсе, – их роль в процессе передачи достижений левой культуры в межвоенный период, включая советский авангард 1920‑х годов, деятелям культуры третьего мира трудно переоценить. Другие, например Луи Арагон, французский поэт-коммунист, помогли советским культурным институциям установить контакты с франкоязычными писателями арабского и африканского происхождения в период, когда у СССР не было с ними прямых связей¹⁵.

Таким образом, доступные ресурсы, структура и внутренняя цельность второго и третьего мира как участников совместных культурных проектов представляются весьма асимметричными. На уровне деятелей культуры советская сторона, где литераторы и режиссеры были объединены в Союз писателей и Союз кинематографистов, подчиняющиеся Отделу культуры ЦК КПСС, столкнулась в странах третьего мира с самыми разными политическими курсами, ситуациями и стратегиями. Однако было бы ошибкой принимать желание советского культурно-бюрократического аппарата (зафиксированное в его архивах) контролировать и направлять последние за действительность. Как мы будем наблюдать снова и снова, эта область контактов позволяла африканским, азиатским и латиноамериканским писателям и режиссерам воспринимать советские тексты и инициативы как ресурсы, из которых можно черпать избирательно, которые можно интерпретировать по-своему и радикально адаптировать к требованиям разнообразных локальных контекстов.

Как показывают примеры советской публики, на которых я буду иногда останавливаться в этой книге, в еще большей степени сказанное относится к потребителям культуры. Взгляд сквозь призму третьего мира существенно усложняет классификацию из двух категорий, на которые исследователи (по умолчанию) поделили советскую публику, – критически настроенной интеллигенции (инакомыслящих) и конформистов, с радостью читающих все, чем их кормит государство; при этом обычно подчеркивается, что первые ориентировались на Запад, а вторые питали интерес к мелодраматическим сюжетам, который советские прокатчики удовлетворяли незападными фильмами. Была еще и третья группа – народы советской Средней Азии и Кавказа, гораздо теснее связанные с (пост)колониальными культурами. Что касается африканской, азиатской и латиноамериканской публики, в этой книге я ограничусь только важнейшими ее представителями – самими писателями и режиссерами, высказывавшимися о советской литературе и кино, – сделав акцент на том, как они творчески адаптировали русскую и советскую культуру, а значит, на их активной роли в создании подобных интерпретаций. Анализ обеих аудиторий, равно как и их интереса (либо его отсутствия) к культуре друг друга, – возможность эмпирически исследовать силу и эволюцию связывавшего их интернационализма.

1.Внесен Генеральной прокуратурой РФ в реестр организаций, деятельность которых признана нежелательной на территории РФ.

2.См. базовую классификацию отношений по типологическому сходству и генетическим контактам, предложенную словацким компаративистом Дионизом Дюришином: Ďurišin D. Theory of Literary Comparatistics. Bratislava: Veda, PubHouse of the Slovak Academy of Sciences, 1984. P. 108.

3.Sauvy A. Trois Mondes, Une Planète // L’Observateur. 14 August 1952. P. 14.

4.Александр Гордон, интервью. О некоторых из этих дискуссий см.: Casula P. Two Soviet Responses to Franz Fanon (1978–1979) by Rostislav Ulianovskii and Aleksandr Gordon // Arab-Russian Worlds, ed. M. Litvin, E. Kane, M. Kirasoriva. Oxford: Oxford University Press, 2023. P. 316–323.

5.Не забудем, что конференция, прошедшая в Бандунге в апреле 1955 года, по-прежнему называлась афро-азиатской, а одной из первых организаций, образовавшихся после нее, стала Организация солидарности народов Азии и Африки со штаб-квартирой в Каире. Только после Кубинской революции 1959 года Движение неприсоединения утвердилось в Латинской Америке.

6.О включении афроамериканских писателей в систему советского просвещения в последние годы выходит все больше работ: Moore D. C. Local Color, Global ‘Color’: Langston Hughes, the Black Atlantic, and Soviet Central Asia, 1932 // Research in African Literatures. 1996. Vol. 27. № 4. P. 49–70; Moore D. C. Colored Dispatches from the Uzbek Border: Langston Hughes’ Relevance, 1933–2002 // Callaloo. 2002. Vol. 25. № 4. P. 1115–1135; Baldwin K. A. Beyond the Color Line and the Iron Curtain: Reading Encounters Between Black and Red, 1922–1963. Durham, NC: Duke University Press, 2002; Lee S. The Ethnic Avant-Garde: Minority Cultures and World Revolution. New York, NY: Columbia University Press, 2015; Clark K. The Representation of the African American as Colonial Oppressed in Texts of the Soviet Interwar Years // The Russian Review. 2016. Vol. 75. № 3. P. 368–385; Mukherji A. ‘Like Another Planet to the Darker Americans’: Black Cultural Work in 1930s Moscow // Africa in Europe: Studies in Transnational Practice in the Long Twentieth Century, ed. E. Rosenhaft, R. J. Macvicar Aitken. Liverpool: Liverpool University Press, 2013. P. 120–141.

7.Babiracki P. Soviet Soft Power in Poland: Culture and the Making of Stalin’s New Empire, 1943–1957. Chapel Hill, NC: The University of North Carolina Press, 2015; Babiracki P., Jersild A. (eds.) Socialist Internationalism in the Cold War: Exploring the Second World. Cham: Springer International Publishing, 2016; Applebaum R. Empire of Friends: Soviet Power and Socialist Internationalism in Cold War Czechoslovakia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2019.

8.О привлекательности маоизма в США см.: Kelley R. D. G., Esche B. Black like Mao // Souls. 1999. Vol. 4. № 1. P. 6–41. Конкретно о литературном маоизме и его роли в движении афро-азиатских писателей см. Yoon D. Cold War Africa and China: The Afro-Asian Writers’ Bureau and the Rise of Postcolonial Literature. PhD thesis, UCLA, 2014.

9.Подробнее об этом процессе см.: Friedman J. S. Shadow Cold War: The Sino-Soviet Competition for the Third World. Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press, 2015.

10.Mahler A. G. From the Tricontinental to the Global South: Race, Radicalism, and Transnational Solidarity. Durham, NC: Duke University Press, 2018.

11.О том, как «культурная революция» давила на граждан Китая, живущих в зонах контакта с другими культурами, и как ее постепенное угасание в 1970‑е годы уменьшило привлекательность маоизма для других стран (что отчасти напоминает произошедшее в конце 1930‑х с Советским Союзом), см.: McGuire E. Red at Heart: How Chinese Communists Fell in Love with the Russian Revolution. New York, NY: Oxford University Press, 2018. P. 342–365. О хронологических вехах советизации Кубы см.: Loss J., Prietto J. M. (eds.) Caviar with Rum: Cuba–USSR and the Post-Soviet Experience. New York, NY: Palgrave Macmillan US, 2012. P. 18–21.

12.Unkovski-Korica V. The Economic Struggle for Power in Tito’s Yugoslavia: From World War II to Non-Alignment. London: I. B. Tauris, 2016.

13.Число работ о культурных аспектах взаимодействия разных европейских стран с пространствами третьего мира неуклонно растет. См.: Lovejoy A. The World Union of Documentary, the Early Cold War, and International Documentary Between East and West [рукопись]; Zubel M. Toward a Second World Third Cinema: Anti-Colonial Internationalism in Tadeusz Jaworski’s 80 Days of Lumumba // Studies in Eastern European Cinema. 2016. Vol. 7. № 3. P. 190–207; Stejskalová T. (ed.) Filmaři všech zemí, spojte se!: zapomenutý internacionalismus, československý film a třetí svět. Praha: Tranzit.cz, 2017; Reilly C. Remains of Red Letters: Mediating World Literature in the Eastern Bloc. Presented at the Remapping European Media Cultures During the Cold War, University of Minnesota, Twin Cities, 31 March 2017.

14.Приняв доктрину Хальштейна (1955–1969), правительство ФРГ отказывалось признавать любую страну (кроме СССР), признавшую Восточную Германию. ГДР, дипломатически отрезанная от многих западных государств, постаралась установить отношения со странами Азии и Африки до Западной Германии. См.: Engerman D. The Second World’s Third World // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2011. Vol. 12. № 1. P. 197.

15.РГАЛИ. Ф. 5. Оп. 36. Д. 92. Л. 76.