Kitobni o'qish: «Армагеддон»

Пролог

Денек был хорош. Яркий, солнечный, умытый небольшим ночным дождиком, он сверкал, словно начищенный петровский пятак, заставив пенсионеров, составлявших основную массу пассажиров этой утренней электрички, забыть о проблемах, безденежье, старческих болячках, повытаскивать на свет божий заботливо укутанные по осени в старые тряпки лопаты, грабли и тяпки и, подобно леммингам во время их странных кочевок, устремиться толпой на штурм электричек. Вот толпа выплеснулась на перрон и торопливо двинулась к автобусным остановкам, по пути смешавшись с теми, кто по утреннему холодку спешил к привокзальному рынку, вольготно раскинувшемуся на специально огороженной территории, своевольно выплеснувшемуся на ступеньки подземного перехода и даже протянувшему свои щупальца к самым автобусным остановкам.

Высокий подтянутый майор с эмблемами горного стрелка, неторопливо двигавшийся в толпе, вдруг остановился и замер, не отрывая глаз от безногого мужика, сидевшего на грязноватом половичке с полузакрытыми глазами и тихонько, с надрывом, тянувшего: «И на рассвете вперед уходит рота солдат…», неумело подыгрывая себе на гитаре. Несколько мгновений офицер вглядывался в лицо, искривленное страдальческой гримасой, затем шагнул вперед и негромко позвал:

– Григорий? Изгаршин?

Безногий вздрогнул, его лицо мертвенно побледнело, он медленно открыл глаза:

– Командир?..

Майор присел на корточки, снял фуражку и пригладил волосы.

– Вот, значит, как…

Безногий сглотнул. Несколько мгновений они оба молчали, и это молчание да еще разительный контраст между чисто выбритым, лощеным офицером и заросшим щетиной, каким-то замызганным, опустившимся инвалидом – при том, что они тем не менее явно были одно, – как бы обособило их от многолюдного потока, отделило напрочь от весеннего тепла и суеты выходного дня.

– Давно ты так?

Безногий скривил губы в непонятно что обозначавшей тоскливой гримасе.

– У тебя есть квартира? Пенсия?

Безногий хмыкнул. Майор покачал головой и поднялся на ноги.

– Вот что, Григорий, пожалуй, нам стоит пообщаться поближе.

На небритых щеках безногого заиграли желваки.

– Нет, командир, не о чем нам разговаривать. Да и как? Половичка мне одному мало, да и не сядешь ты на него, а туда, где ты сядешь, меня не пустят. Да и ползти долго, мне еще… день отработать надо. – Инвалид скрипнул зубами. – Разошлись наши дорожки, и теперь уж навсегда…

Майор криво усмехнулся, безногий замер. Когда его взводный, на погонах которого тогда еще сверкало по паре маленьких лейтенантских звездочек, усмехался так, очень многое из того, что казалось раньше невозможным, неожиданно переставало быть таковым.

– Ну это мы еще посмотрим… – Майор, гибко наклонившись, с неожиданной легкостью поднял безногое, но довольно массивное тело. – Держись за шею.

Инвалид сдавленно произнес:

– Измажу…

Однако майор лишь насмешливо фыркнул и двинулся вперед легким, неспешным прогулочным шагом…

Когда они вышли из подземного перехода, впереди нарисовались двое качков. Вот они заметили необычное зрелище, на которое смотрели почти все, кто в тот момент шел по переходу или в его сторону, секунды две оторопело пялились на странную парочку, затем один из них поспешно подскочил к майору:

– Эй, ты че, ты куда безногого понес?

Майор остановился, резко развернулся (так, словно у него на руках ничего не было) и, окинув двойку громил небрежно-презрительным взглядом, вполголоса произнес:

– Это мой бывший солдат. Мы решили немного выпить. – Он мгновение помедлил. – А почему это вас так заинтересовало?

Качок, задавший вопрос, наморщил лоб, напряженно переваривая информацию, затем его лицо прояснилось и он уже открыл было рот, чтобы вежливо предложить этому придурку в форме положить вещь на место и не вмешиваться в бизнес, когда его опередил второй:

– Какие проблемы, командир? Все в ажуре, идите к «Любаше». Скажите, Баркас послал – обслужит в лучшем виде.

Офицер небрежно кивнул:

– Спасибо, но мы, пожалуй, поищем что-нибудь получше. – Легко развернувшись на каблуках, он направился к стоянке такси. Первый качок проводил их недоуменным взглядом, затем повернулся к товарищу:

– Ты че, Колян, он же… это ж Гришаня-инвалид… нам же Татарин…

Второй окинул его снисходительным взглядом:

– Дурак ты, Молотила. Ты значок на мундире видал? Это ж терранец. Я в армии на них насмотрелся. Если б ты сейчас начал права качать, то уже через пять минут тут была бы толпа ментов и военных. А потом нас в такой бы оборот взяли, что никакой ментовский крышарь не помог бы. – Он помолчал, усиленно размышляя. – А вообще, Татарину надо сказать… Похоже, с Гришаней придется распрощаться. А жаль – не мужик, а золотая жила был. Орденоносец!

– Да ты че, – скривился Молотила, – этот… военный… он же не наш. Я его никогда здесь не видел. Уедет – и никуда Гришаня не денется.

Второй вздохнул:

– Дурак ты, Молотила, потому тебя и в армию не взяли. Вон даже званий не различаешь. Я ж тебе сказал – это терранец. А если они за какое дело берутся, то самое правильное – не путаться у них под ногами. Если этот майор за Гришаню взялся, можешь быть уверен, на вокзале он больше не появится…

В ресторан «Золотая корона» их пустили не сразу. Метрдотель сначала пораженно уставился на неожиданное явление, возникшее на пороге его фешенебельного ресторана, после чего попытался деликатно намекнуть, что остальные гости будут не в восторге от подобного соседства. А потому он предпочтет лучше потерять двух столь уважаемых клиентов, нежели лишиться всех остальных и своими руками разрушить ауру престижности, окружающую его заведение. Но майор только улыбнулся (правда, так, что у метрдотеля по спине пробежали мурашки) и учтиво сказал:

– Мы никоим образом не хотим создавать вам лишних проблем. И если среди ваших посетителей есть люди, коим созерцание кавалера ордена Андрея Первозванного с мечами может создать проблемы с пищеварением, то мы готовы оплатить отдельный кабинет.

Метрдотель несколько мгновений вглядывался в холодно блестевшие глаза высокого военного, которому дополнительный груз, казалось, нисколько не мешал вести учтивую беседу, и молча кивнул головой…

Спустя час изрядно осоловевший Григорий закончил свой горестный рассказ:

– …и за это меня посадили на пятнадцать суток. Но скажу тебе честно, командир, если бы все случилось еще раз, я бы опять дал ему в морду.

Майор некоторое время сидел молча, задумчиво рассматривая на просвет остатки водки в своей рюмке, затем решительным жестом поставил ее на стол и, взяв бутылку, разлил по рюмкам остатки водки.

– Вот что я тебе скажу, Григорий, либо я чего-то не понимаю, либо… кто-то другой еще не понял, что мы живем в империи! Сдается мне, более вероятно второе. А потому давай-ка на посошок и… поехали.

– Куда? – оторопело спросил инвалид.

– Увидишь. – Майор усмехнулся и лихо опрокинул рюмку.

Когда эта неординарная парочка появилась в приемной губернатора, секретарша, которая и так была не в очень хорошем настроении, еле сдержала раздражение (опять охрана прошляпила каких-то полоумных). Дело в том, что сегодня был вроде бы как выходной и она собиралась пораньше сбежать с работы – смотаться к подружке на смотрины. У той появился новый хахаль, а у него, как выяснилось, есть приятель, немолодой, не особенно богатый, разведенный и с некоторыми проблемами в сексуальной сфере, короче, как раз то, что ей надо, чтобы, с одной стороны, быть «замужем», а с другой – не менять привычного образа жизни. Но шеф еще утром прозрачно намекнул, что вечер сегодня для нее закончится поздно и, скорее всего, в «Медведях» (загородном доме для приема почетных гостей). В принципе она была совершенно не против. Губернатор – мужчина видный и в самом соку, к тому же подобное «неформальное» общение приносило кое-какие дивиденды материального плана, но сегодня… Итак, секретарша с трудом сдержала раздражение и, вымучив улыбку, которая ей самой казалась вполне приветливой, вежливо спросила:

– Вы к кому, господа?

Тот, что стоял на своих ногах, улыбнулся в ответ и без какой-либо натуги в голосе (что было, в общем-то, необычно, поскольку кабинет губернатора располагался на четвертом этаже старого, еще сталинской постройки, здания областной администрации, и ему пришлось волочь на себе эту безногую обузу аж двенадцать лестничных пролетов) ответил:

– Этот человек – кавалер ордена Андрея Первозванного с мечами Григорий Изгаршин. Мы идем к губернатору.

Секретарша, внутренне воздев руки к небу, незаметно надавила кнопку вызова охраны и, повторив (опять безуспешно) свое покушение на приветливую улыбку, терпеливо пояснила:

– К сожалению, губернатор сейчас занят и не может вас принять. У него серьезное совещание.

Майор снова улыбнулся в ответ, но на этот раз с некоторой иронией:

– Ничего, мы подождем.

Секретарша снова надавила кнопку (что они там, заснули, что ли?) и ответила, уже не пытаясь скрыть раздражение:

– Боюсь, сегодня у губернатора слишком плотный график и вряд ли найдется время вас принять.

В этот момент двери приемной распахнулись и на пороге появились два сержанта-милиционера. Секретарша облегченно вздохнула, но военный не обратил на них никакого внимания. Зато на его щеках задвигались желваки, а тон внезапно стал сух и холоден.

– Извините, сударыня, а вы когда-нибудь читали Указ Императора о статусе кавалера ордена Андрея Первозванного?

Секретарша сердито поджала губы:

– Нет и не испытываю никакого желания. – Она повернулась к милиционерам: – Проводите, пожалуйста, наших гостей к выходу.

Но те, вместо того чтобы тут же кинуться на этих придурковатых посетителей, почему-то замялись, а майор вздохнул и небрежным жестом, как будто у него на шее не висело как минимум килограммов шестьдесят живого веса, извлек из кармана мобильный телефон:

– Прошу прощения, я должен сделать один звонок…

То, что произошло в следующие полчаса, не могло присниться секретарше даже в самом кошмарном сне. Через десять минут из кабинета выскочил как ошпаренный губернатор. Затормозив на пороге, он окинул приемную затравленным взглядом, а затем, точно мартовский заяц, скакнул к странным посетителям, скромно устроившимся на дальнем диванчике под охраной двух милицейских сержантов, которые вели себя с этими гостями словно заторможенные. (Секретарша даже собиралась сразу по уходе этой парочки позвонить начальнику отделения и высказать ему все, что она думает о подобном вопиюще пренебрежительном отношении его подчиненных к своим обязанностям.) Подскочив к гостям, губернатор всплеснул руками и плаксиво запричитал:

– Ну что ж вы так?! Ну зачем же сразу… Разве мы не могли…

Майор неторопливо поднялся. В неторопливости этой было, однако, некое странное величие. Вот так же неторопливо выходит из своей защищенной шахты стартующая межконтинентальная баллистическая ракета.

– Извините, уважаемый, но мы попытались действовать в соответствии со статусом кавалера ордена Андрея Первозванного. Однако, как оказалось, ваш персонал совершенно не осведомлен о том, что, согласно пункту «Г» статьи шестой статуса, кавалер ордена Андрея Первозванного имеет право внеочередного обращения к губернатору, прокурору, начальникам управлений Внутренних дел и Службы безопасности и председателю суда территории. – Майор перевел дыхание. – Я не говорю уж о том, что вы либо ваши некомпетентные (он выделил это слово голосом) подчиненные нарушили еще несколько статей статуса. Так что во всем, что произошло, вы должны винить только себя.

Секретарша не верила своим глазам. Губернатор, всегда такой важный, преисполненный уверенности в себе мужчина (даже занимаясь с ней сексом, он не терял своей барственной вальяжности), стоял сейчас, переминаясь с ноги на ногу, перед каким-то общевойсковым майором, и на лице его было испуганное выражение проштрафившегося школьника. Однако этот майор, похоже, не видел в этом ничего необычного.

– Вы до сих пор не поняли, что вот уже три года живете в Империи, а не в том бардаке, что был до нее. И что каждый гражданин Империи вправе ожидать, что гарантированные ему Императором права будут соблюдаться полностью и неукоснительно. – Майор сделал короткую паузу, не спуская с губернатора несколько брезгливого взгляда, затем заговорил снова: – Подумайте вот о чем, уважаемый (это слово майор произносил с интонацией, не очень-то соответствовавшей его смыслу): Император царствует уже третий год, и за все это время на свет появилось дай бог три десятка документов, на которых стоит его личная подпись. Даже под Конституцией стоят подписи выборных Земского собора. Неужели вы не задумывались, почему это так? – Он покачал головой. – А все дело в том, что Император, ставя свою подпись, дает таким образом личную гарантию того, что этот документ будет выполняться неукоснительно. – Под суровым взглядом майора стоявший перед ним хозяин огромного региона, на территории которого уместилась бы добрая треть, а то и побольше, европейских государств, нервно дернулся. – Я – офицер Его Величества, – продолжал между тем майор. – Я – один из тех, кто принес ему присягу. И он, – тут майор повернулся в сторону безногого инвалида, которого принес в эту приемную на своих собственных руках и который смотрел сейчас на все происходящее круглыми ошалевшими глазами, – тоже. И мы готовы и Будем делать все, чтобы слово Императора осталось истинным словом императора.

Майор замолчал, еще раз окинул всех присутствующих взглядом (у секретарши, несмотря на бог весть какие неприятности, которые обрушатся на ее голову из-за этого человека, как-то сладко заныло внизу живота) и повернулся к инвалиду:

– Ну, до свидания, Гриша. Через месяц приеду на новоселье. – Он усмехнулся и развел руками. – Раньше никак не смогу, ты уж извини. – После чего повернулся и твердым шагом направился к выходу.

Когда за его спиной захлопнулась створка высокой, в полтора человеческих роста, двухстворчатой двери приемной и секретарша смогла наконец оторвать взгляд от стройной фигуры, затянутой в столь неотразимо сидящую на ней военную форму нового, только что принятого образца, она поразилась перемене, произошедшей с губернатором. Его дородная фигура напоминала надувную резиновую куклу, из которой выпустили воздух. Он посмотрел потухшими глазами на инвалида, неловко притулившегося на диванчике, потом повернулся к ней и убитым голосом произнес:

– Пригласите ко мне Мищева (это был вице-губернатор по капитальному строительству) и Бултакова (руководитель областного отделения пенсионного фонда)… немедленно! – после чего повернулся и, сгорбившись, прошаркал в свой кабинет, предоставив находившимся в приемной гадать, что могло столь разительно изменить поведение этого человека, властного и не терпевшего ничьих возражений. А еще все впервые почувствовали, что в этой стране действительно что-то переменилось и что на одной восьмой части суши наконец-то появился кто-то, у кого нашлось время для тех, кого еще со времен Гоголя и Достоевского принято называть «маленьким человеком». А то, что, как оказалось, этот «кто-то» не одинок, только укрепляло это ощущение.

Часть I
Начало

1

Сегодня Данилкин опять был навеселе. Впрочем, это никого не удивляло. Данилкин вообще это дело любил. И мог себе позволить. Данилкин вообще всегда умел устраиваться. Не так чтобы очень, но получше многих. Во всяком случае, и семье хватало, и на это дело всегда оставалось. Когда завод лег и большинство рабочего люда перешло на подножный корм, перебиваясь кто скудной торговлишкой на рынке у местной станции, а кто и просто рыбалкой, Данилкин покрутился-покрутился, раздобыл денег и пристроился торговать на самом большом рынке, расположенном на бывшем центральном стадионе областного центра. Через пару лет его оттуда выжили (кто говорил – проторговался и наделал долгов, а кто – что не на ту бабу запрыгнул), но кое-какие связи к тому моменту у него уже завязались. Так что когда до их богом забытого городка добрался обшарпанный грузовичок с литовскими номерами, то дверь квартиры, в которую постучался ее водитель, была как раз Данилкиной. Литовцев интересовали грибы, а именно лисички. Оказалось, что в богатенькой Германии наши родные посконные лисички – незнамо какой дорогущий экзотический деликатес, ну типа как у нас французские лягушачьи лапки. Так что Данилкин, как ему казалось, напал на золотую жилу. Он посолиднел, завел себе серую подержанную «тойоту», джинсовую жилетку с кучей карманов и щегольскую сумочку-визитку из натуральной кожи. Но, видно, не суждено ему было выбиться в совсем уж обеспеченные люди. Бизнес с грибами как-то потихоньку заглох: партнеры то ли проторговались, то ли нашли поставщиков где-то поближе, торговля на рынке, за которую он, по старой памяти, решил вновь приняться, тоже как-то не пошла, так что до того самого момента, когда в пыльных корпусах когда-то жутко секретного, а затем на протяжении многих лет абсолютно мертвого завода вновь зажглись многосотваттные светильники-люстры, Данилкин крутился как мог, подрабатывая то экспедитором в фирмах-однодневках, то частным извозом на замученной русскими дорогами и утомленной национальным сервисом «тойоте», то еще кое-чем.

Впрочем, это все как раз выходило у него в общем-то неплохо. Наверное, это и был его уровень, его жизнь, в которой он чувствовал себя как рыба в воде. Ну заточен был Данилкин, которого некоторые из его еще менее удачливых приятелей-собутыльников уже начали величать Сергеем Семенычем, под такую жизнь – крутиться по-мелкому, сшибать нехитрую деньгу, подешевле купив, подороже продав, квасить с мужиками в гараже и по выходным цедить пиво с шурином у телевизора, по которому идет финал Кубка УЕФА или чемпионат России по хоккею. Уж на гаражные посиделки да на пивко деньжат ему всегда удавалось срубить, а что до остального… Ну не всем же по Канарам ездить, некоторым и пары недель на Байкале или в Анапе (тут уж кому куда ближе) вполне достаточно. Однако Данилкин всегда хотел большего и в душе страшно обижался, почему это у него ничего не получается. На людях он, конечно, хорохорился и представлял дело так, что либо ему надоело этим заниматься, либо все загубили какие-нибудь «уроды» (персональный состав постоянно менялся, но как класс эти самые «уроды» присутствовали в жизни Данилкина постоянно), а он не захотел их в тюрьму сажать. Просто пожалел. Другой на его месте уж давно бы сообразил, что не след ему пыжиться, мало ли бывших военных, инженеров или учителей, вышвырнутых в пучину примитивного рынка-базара, покрутились там и, пару раз обжегшись, вернулись обратно, на уже однажды выбранную стезю, поняв, что это – не их, что всех денег все равно не заработаешь и что лучше за гроши делать то, что у тебя получается хорошо, чем, пытаясь заработать поболе, заниматься тем, что как раз не получается, с риском потерять все. Но Данилкин был не из таких. Обжегшись на очередной своей авантюре, он некоторое время «отлеживался» в экспедиторах или таксерах, а затем с горящими глазами бросался в следующую.

В цех Данилкин попал как раз после своего очередного пролета. Завод, который раньше кормил весь город, а последние семь лет стоял как памятник великому советскому прошлому, внезапно ожил. Произошло это практически молниеносно. Сначала в город прилетела стая молодых ребят, за один месяц сделавшая едва ли не годовую выручку полуразвалившейся городской гостинице. Сергевна, дежурная администраторша, как и все в этой стране уже изрядно просвещенная американскими боевиками и мексиканскими сериалами, потом рассказывала, что больше всего это ей напомнило налет. Ранним весенним утром за дверями гостиницы, в последний раз помытыми дай бог памяти лет пять назад и успевшими с той поры затянуться паутиной, послышался нарастающий гул, потом визг тормозов, чуть погодя громкий стук захлопываемых дверец, а затем двери гостиницы распахнулись и внутрь ввалилось почти три десятка человек. Примерно треть составляли благообразные старички в заношенных костюмах, которых Сергевна помнила еще по тем временам, когда завод был на промышленной карте страны величиной, и немалой (тогда они приезжали как представителя министерства, главков и КБ), но первую скрипку в этой многочисленной команде играли не они. Главенствовали молодые парни и девушки в строгих деловых костюмах, явно недешевых, с самоуверенно вздернутыми подбородками и хищным блеском в глазах. Ввалившаяся толпа тут же разобрала ключи от номеров, заказала ужин, и не успела Сергевна подробно рассказать о происшествии по телефону всего лишь второй товарке из своего длинного списка, как они вновь попрыгали в свои машины и куда-то укатили. Как оказалось, укатили они на завод. Когда в заводоуправление ввалился ошарашенный неожиданным налетом директор, на заводе уже вовсю кипела жизнь. Эти ребята оказались довольно простого нрава. Узнав у сторожа при воротах, у кого находятся ключи от тех или иных помещений, они быстренько мотанулись к указанными личностями на своих машинах (некоторых пришлось отлавливать на огороде или на рыбалке), где данным товарищам был тут же предъявлен оформленный по всем правилам и заверенный в областном управлении ФСБ допуск (как-никак завод когда-то был все ж таки секретным), а затем предложено заключить «Договор об оказании консультативной помощи». А так как к договору полагался аванс в размере десяти тысяч рублей (большинство из тех, с кем они разговаривали, таких денег и в руках-то никогда не держали), вопрос с оказанием этой самой консультативной помощи решился практически мгновенно. Так что спустя час все необходимые личности были на заводе, и к приезду директора часть «налетчиков» уже копались в документации, а остальные разбежались по заводу, выясняя состояние инженерных сетей, внутризаводских железнодорожных магистралей и основных производственных мощностей. Директор попытался было поднять бучу под маркой того, что это страшно секретное предприятие, так что «посторонним» находиться здесь совершенно невозможно, но один из вновь прибывших оказался как раз офицером ФСБ, курирующим его предприятие, и буча утихла, так толком и не начавшись.

«Налетчики», как их с легкой руки Сергевны стал называть весь город, пробыли на заводе всего неделю, но старожилы, с которыми был заключен «Договор об оказании консультативной помощи», позже рассказывали, что за эту неделю умотались так, как не уматывались даже во время ударных трудовых вахт навстречу очередному партсъезду. Возвращения аванса, как опасались некоторые (отработали-то всего неделю), никто не потребовал, но все сошлись на том, что за эти деньги они отгорбатились честно. Рабочий день начинался в шесть утра, а из цехов и конторских помещений уходили едва ли не за полночь. Да и после того как завод пустел, в ночи еще долго светились гостиничные окна. Как видно, «налетчики» ночами стучали там что-то на своих щегольских ноутбуках, но с утра все они снова появлялись на своих рабочих местах как с иголочки – чисто выбритыми, хорошо пахнущими, с острыми как бритва стрелками на брюках и в безукоризненной обуви. Когда стало ясно, что дело идет к отъезду, местные начали осторожненько выяснять, чего «налетчики» накопали и чем это грозит. «Налетчики» особо не откровенничали, но к исходу недели уже весь город знал, что у завода есть шанс возродиться. Правда, как считали практически все из «налетчиков», с кем удалось пообщаться местным, это будет последний шанс. Если тот заказ, который собираются разместить на заводе, по тем или иным причинам будет сорван, то на этом славном предприятии можно будет окончательно поставить крест. И город пусть выживает как сумеет. Вот почему, когда директор, вернувшийся в тот же день, как его «попросили», к своему привычному занятию – заливанию неприятностей водкой, – однажды утром, слегка протрезвев, вдруг вспомнил, как в первой половине девяностых выводил многотысячные толпы рабочих на улицы областного центра и перекрывал боевыми рабочими отрядами Транссибирскую магистраль, и попытался вновь обратиться с пламенным воззванием к своему славному пролетариату, ответом ему было глухое раздражение. Город замер в тревожном ожидании.

Следующий «налет» случился почти через два месяца, когда город уже почти потерял надежду. В полдень на дороге появилась длинная вереница, состоявшая из двух десятков легковых машин, трех автобусов и целой колонны груженых грузовиков. Один автобус и несколько легковушек притормозили у гостиницы, а остальные проследовали прямо к заводским воротам. Двухминутные препирательства со сторожем (директор сделал выводы из прошлого налета и изрядно перетряхнул команду сторожей, оставив только старых передовиков производства, ударников и активистов местной компартячейки) закончились смятой пятисоткой, перекочевавшей в руки ошалевшего от таких денег деда и клятвенным обещанием оставить того на столь почетной службе и при новом руководстве, после чего машины въехали на заводской двор и развернулись. Из первого автобуса выскочило два десятка крепких парней в строгой черно-синей униформе и с бляхами на груди, сообщавшими всем окружающим, что они представляют частное охранное агентство «Беркут», из второго посыпались работяги, которые тут же принялись разгружать грузовики.

Спустя двадцать минут к воротам подкатила старенькая директорская «волга», но по бокам и сзади ошарашенного дедка-сторожа грозно возвышалось трое охранников в униформе, поэтому из машины никто не вышел и «волга», постояв минут десять, развернулась и укатила обратно. А еще через час на улицах городка, уже гудевшего как растревоженный улей, появились объявления, которые гласили:

«ЗАО „Восточный машиностроительный завод“ требуются:

Сварщики.

Крановщики.

Станочники широкого профиля.

Слесари по ремонту металлорежущих станков.

Слесари-инструментальщики.

Слесари КИП.

Столяры.

Плотники…

(Всего было перечислено около двадцати рабочих и пятнадцать инженерных и конторских специальностей.)

Подробности желающие могут уточнить с 10 до 21 часа в здании заводоуправления, комнаты 11–39. Запись на собеседование и тестирование будет производиться там же. Все квалификационные разряды должны быть подтверждены документами и результатами специальных экзаменов, которые будут организованы.

Необязательных, недобросовестных, недостаточно подготовленных, пьющих и приворовывающих просим не беспокоиться».

Последняя фраза привлекла наибольшее внимание. Народ, толпившийся у объявления, читал и перечитывал ее по десятку раз, то похохатывая, то негромко матерясь, но в общем и целом все пришли к выводу, что «пришлые» – народ серьезный и правильный и к их предупреждению стоит отнестись со всей ответственностью. Так что тем же вечером во многих семьях серьезно изменились жизненные планы. Мужики рылись в комодах и ящиках, извлекая из бумажных завалов, казалось, навечно погребенные там дипломы и квалификационные книжки, и усаживались за столы с потрепанными учебниками и пожелтевшими конспектами, оставшимися с тех далеких дней, когда они только-только осваивали свои рабочие специальности, а женщины торопливо извлекали из гардеробов старенький, но старательно вычищенный единственный мужнин парадный костюм и принимались гладить и отпаривать ветхую от времени материю. Мужчины всегда составляли на заводе большую часть работников, а их жены устраивались в детских садах, столовых, заводской поликлинике, профилактории и иных учреждениях, прилепившихся к гиганту индустрии, как щенята к матке, так что возрождение завода сулило шанс всем.

Назавтра, еще не было и восьми утра, а у проходной уже собралась огромная толпа, тысяч в пять-шесть. И люди все подходили и подходили. Без четверти девять, когда в заводские ворота въехали автобусы, доставившие из гостиницы новых хозяев завода, на площади перед входом колыхалось людское море.

Ровно в девять двери проходной распахнулись, и народ ломанулся по когда-то привычному, но к нынешнему дню уже изрядно подзабытому маршруту, мимо кабин, в которых вместо бабок-вохровок маячили мускулистые молодцы в униформе, по родимому двору и налево, к заводоуправлению. Запустив человек триста, молодцы в униформе сноровисто развернули кабины, перекрыв проход. Народ заволновался, но старший среди охранников поднес ко рту мегафон и прокричал:

– Господа, прошу не беспокоиться. Чтобы не было давки во дворе, запускать будем партиями. Следующая пойдет через полчаса.

Первые счастливчики вышли через пять минут. Их тут же плотно обступили:

– Ну как? Что? Приняли? Сколько зарплаты-то обещают? Что спрашивали? Какой разряд дали? Когда экзамены-то?

Вопросы сыпались градом, но те лишь смущались и озабоченно морщились.

– Да не знаю я… Там только спросили, кто где работал, имя-фамилию и телефон. А еще – с кем бы я хотел работать. Дескать, моя зарплата будет напрямую зависеть от того, как аккуратно будут делать свое дело те, кто будет работать рядом со мной. И еще сказали, сообщат, когда приходить на собеседование.

Народ заволновался. Это как же это: нас спрашивают, с кем мы хотим работать? Что творится-то? У многих было опасение, что понаехавшие богатеи, купившие завод на наворованные деньги, будут обращаться с народом как с быдлом. Не то чтобы этого так уж сильно боялись – народ у нас терпеливый, перетерпели бы, притерлись, лишь бы вырваться из этой беспросветной нищеты… но первая неожиданность оказалась приятной.

До вечера пропустили едва ли пятую часть желающих. После того как первые счастливчики вернулись в город, оттуда набежала еще уйма народу. На следующий день на местных рынках и базарчиках, раскинувшихся у остановок и крупных магазинов, работал от силы каждый пятый лоток. Утренние электрички и автобусы на областной центр, которые обычно брали штурмом, ушли полупустыми. Народ почуял, что дело серьезно. О том, как работают и сколько платят «налетчики», после того, первого, «налета» по городу ходили легенды. И большинство было готово пахать. Выживать всем уже опостылело. Хотелось просто жить. Как в старые времена, или пусть не так, пусть хуже, но жить, черт возьми! А не думать, что купить – носки ребенку или два кило картошки на пожрать назавтра.

Через две недели первым счастливчикам сообщили, что их ждут для собеседования, а на следующий день большинство из них уже двигалось в сторону проходной с новенькими пропусками в руках. И их число начало расти с каждым днем. А когда через вновь отремонтированное железнодорожное КПП, охраняемое все теми же ребятами в униформе, прошел первый эшелон с металлом, город понял, что завод ожил…

Через месяц после того, как на завод прибыл первый товарняк, народ собрали на митинг. Все пришли нарядные, с цветами, с детьми, по привычке ожидая долгих речей и громогласных заявлений, но «налетчики», которых уже все постепенно привыкли считать своими, и тут не отказались от своих принципов. На трибуну взошла только одна невысокая, хрупкая дама, о которой никто ничего не знал, кроме того, что она у «налетчиков» главная и сразу по приезде заняла директорский кабинет. Ни с кем из местных, включая мэра и прокурора, она до сих пор лично не встречалась. Зато когда мэр в разговоре с одним из ее то ли помощников, то ли замов посетовал, что у города на ходу всего пятнадцать автобусов, да и те больше напоминают стянутый проволокой набор донельзя износившихся деталей, чем средство передвижения, тот мило улыбнулся и сказал: