Kitobni o'qish: «Ответы»
Ответы
Как в Рай пройти? Идите по воде,
А если неудобно, то воспользуйтесь игольным ушком.
Да не сворачивайте по пути нигде,
Иначе прыгать по чужим макушкам.
Чем определяется или, если угодно, характеризуется бытие человека?
Семьей, статусом, воспитанием, окружающей средой, характером, судьбой, случаем, родовой травмой, наличием расчетного счета и, конечно же, Богом.
Это ваш потенциальный ответ на мой вопрос, и я соглашусь почти со всеми аргументами, особенно с Богом, но верните мне его (вопрос), и я бы ответил – Очередью. Ее Величество Очередь, спокойная и возмущенная, на удивление быстрая и как назло тягучая, сонная, пожирающая драгоценное время, молчаливо вздыхающая и визгливо кричащая, длиннющая, без конца и края, и совсем короткая, из одного человека, а именно Вас, многоликая, многоголосая, разная, но необходимая всегда и везде, ибо только ее наличие фиксирует положение каждого относительно других в висящем без опор и координат Мире.
Чтобы войти в это сложнейшее и запутанное состояние Божественного Видения Самого Себя, а попросту говоря, воплотиться, нужно выстоять… ну конечно, Очередь.
Итак, подбор подходящей семьи произведен, степень вашего участия в этом процессе зависит от эволюционных успехов, коих вы уже достигли, а дальше… ожидание, когда же эти двое решатся стать родителями и от «планирования семьи» перейдут к активным действиям. Думаете, вы один такой симпатичный претендуете на вход через эти врата? Вовсе нет, условия, создаваемые такой парой, подходят (кармически) еще нескольким душам, разница между соискателями только в дате рождения, закрепленной Советом за каждой Искрой Божьей. Вы стоите в Очереди на Вход. Подобное состояние напоминает посещение мастерской сапожника, когда старая, использованная обувь сброшена с ног и вы, босой, в нетерпении ерзаете на скамейке в ожидании прихода мастера, отправившегося на склад поискать подходящий размер, в противном случае нужно будет делать заказ.
Драматизм ситуации заключается в том, что до вас в мастерскую уже зашел клиент. Посетив сапожника с разницей во времени, вы оба сотворили форму Очереди, а интерференция ваших характеров вдохнула в нее жизнь. Дзинь, дверной колокольчик объявляет о приходе нового заказчика, вот ваше «дитя» и подросло, поздравляю, довольно крупная девочка.
– На «выход», между прочим, тоже Очередь из обиженных спутниками, оскорбленных обстоятельствами, уставших от Жизни. В данной процедуре от участников не зависит ничего, кроме крайне странного решения о самостоятельном прекращении проявленного существования, при этом Очередь не похожа на ниточку, бусинка к бусинке, лоб в затылок, скорее она напоминает бесформенную массу ожидающих, из которой невидимая рука выхватывает «счастливчика» самым непредсказуемым образом. Словно некто, расстроенный сбитым каблуком или порванным шнурком, желает поскорее избавиться от надоевшего ботинка, дать отдохнуть ногам и дотянуться до ноющей мозоли, хотя башмак может еще послужить. Сапожник прекрасно видит это и не станет потакать желанию пешехода переобуться не в свой срок.
А что же между Очередями на «вход» и «выход»?
Снова Очередь, очередь событий, и если такое определение оскорбляет вас, назовите ее Последовательностью Обстоятельств.
Встречи, слова, действия и поступки, которые должны свершиться в вашей судьбе, точно так же ожидают своей очереди, но в полной зависимости от вашего Выбора.
Так где же заканчивается Очередь, если сразу после смерти (на физическом плане) мы встаем в нее на «рождение», а воплотившись, простаиваем в ожидании череды событий всю жизнь, занимая в конце оной за «крайним», желающим отправиться в «последний путь»?
Ее нет во сне – вот мой ответ. Предавая тело ласковым объятиям ложа, душа, избавленная от суеты, имеет возможность подумать о… душе. Помните, день седьмой Господу Богу твоему. Трудиться душе (и в теле, и вне его) шесть частей от суток и отдыхать седьмую часть их. В эти три с половиной часа, пребывая во сне, пытаясь подражать Богу, разделившему Себя ради познания на многие части, но, не имея возможности такового расщепления, выделяет душа две ипостаси – душа-Сознание (нижняя) и душа-Искра Божья (верхняя), и знающая, верхняя, отвечает на вопросы познающей, нижней. Этот диалог и составляет суть сновидений.
О чем же спрашивает Сознание Искру Божью?
Не удивляетесь, конечно, об Очереди, о том ожидании, которое стирается из памяти нижней души перед воплощением, но о котором прекрасно знает верхняя – о после-смертном стоянии к Фемиде.
Сознание: – Где Я?
Искра Божья: – Ты в после-смертии.
С: – Я умерло?
ИБ: – Ты бессмертно, как часть бессмертной души.
С: – Скажи, чего жду я среди себе подобных, вытянувшихся в струну долгую к Вратам?
ИБ: – Линейность пространства определяется линейностью времени, здесь оно нелинейно, в этой Очереди нет первых и последних, вход через синхронизацию твоего Осознания Причин и целесообразности восприятия этого голограммой Фемиды.
С: – Зачем мне к ней?
ИБ: – Она – «кассир», образно, конечно.
С: – Фемида продает билеты?
ИБ: – Да.
С: – Куда?
ИБ: – В тонкий план.
С: – Ты серьезно?
ИБ: – Твои сомнения отодвигают все дальше от нее, сомневаясь, можно стоять здесь вечно.
С: – Какова же цена, чем расплачиваться?
ИБ: – Приобретенной энергией, иного нет. Но помни, душа не может использовать энергию, затраченную на ее создание. Эта энергия (любовь) принадлежит Творцу, реализация ее имеет определение – продажа души дьяволу. О последствиях таких поступков ты наслышано, Фемида выдаст золотой билет в один конец, не пребывай она в нейтральности, сердце ее рвалось бы всякий раз при выдаче такого проездного обезумевшей душе.
С: – И все же, мимо нее не пройти?
ИБ: – Нет. За прошедшее воплощение душа приобретает либо любовь, либо ненависть, чаще и то и другое, и может распоряжаться накопленным, как положительной, так и отрицательной массой.
С: – Можно купить билет за Ненависть?
ИБ: – Отрицательную энергию заберет Антимир, это его пища, но не полностью. Ему не нужно «обнулять» душу, следующее воплощение должно начаться с «минуса», новый приход желателен с замаранной репутацией. Остатки «грязной» энергии Фемида может обменять на рождение в обеспеченной семье, например, или в красивом теле.
С: – А на что меняется любовь?
ИБ: – Светлая энергия может скомпенсировать накопленную «темную», или с ее помощью смягчают кармические условия грядущего воплощения. Но если использовать всю наработанную любовь, ничего не оставив Творцу, то душа полностью «обнулится».
С: – Как это?
ИБ: – Эволюционное состояние Адама, впервые открывшего глаза и узревшего Мир.
С: – А зачем Творцу наша приобретенная любовь?
ИБ: – Эта, именно эта энергия идет на самопознание Создателем Самое Себя, ибо та часть любви, которая пошла на сотворение Мира, Им уже познана. Кстати, перед воплощением в Христа, его душа тридцать три раза оставляла Творцу приобретенную энергию любви ПОЛНОСТЬЮ.
С: – Иисус обнулялся тридцать три раза?
ИБ: – И причем осознанно – Великий Дух.
Вот тут-то и помолчать, осознавая всю тщету скудомыслия и порочности мелких расчетов с Богом посредством непробиваемой Фемиды, взвешивающей точным, метрологическим глазом все выпячиваемые подвиги и сокрытые под половицей собственного стыда жалкого вида гадости.
Неожиданно Очередь продвинулась, Врата, за которыми происходил «торг», приблизились настолько, что можно было разглядеть орнамент и плотным слоем уложенные меж завитков и вензелей письмена.
С: – Что-то не разберу.
ИБ: – Адамов язык, вспомнишь после полного развоплощения.
С: – Прочтешь мне?
ИБ: – Слушай. Кайся за несодеянное, ибо уже сотворенное есть след вечный и печать его Миру нести на себе, пока не остановишься, возжелав сделать то же повторно. Ступив же во след дважды, омрачишь чело свое морщиной печали, трижды – заплывут белым мороком очи твои, на четвертый раз стянет петлей горло и слова не вымолвишь, только хрипы. Будешь усердствовать дальше, и пятый шаг поднимет с пути камень, на который встал, и положит его на сердце, шестой шаг все грязи земные принесет в живот твой и всяко, даже вода, попади в рот, начнет рваться обратно, а если мало тебе, неразумному, и этого, сделай седьмой шаг и сокрушишь Мир.
С: – А нельзя было написать просто – не наступай на грабли дважды?
Очередь снова резко рванулась вперед, но не вместе с душой, а мимо нее, Врата Фемиды исчезли из вида.
ИБ: – Потрясающий отскок, как теперь стало ясно из твоего (нашего) положения, упрощение понятий не приводит к Истине.
С: – Да, с граблями я поторопилось. Так что же главное в этой Очереди?
ИБ: – То же, что и в любой Очереди – осознание ее.
С: – Как это?
ИБ: – Принятие приходящих в твое бытие людей, событий, пауз, их последовательность, осознание значимости их для тебя, а тебя для них. Непротивление происходящему есть доверие Высшему.
С: – А как же Свобода Выбора?
ИБ: – Свобода Выбора – это пространство между «отдать все Богу, как Иисус» и «забрать все себе, как Антимир», действуй на свое усмотрение в этих пределах.
С: – Насколько велико это поле самостоятельности?
ИБ: – Размер его известен давно – игольное ушко.
Душа у самых Врат, но створки плотно прикрыты, еще не время встретиться с Фемидой, но время встретиться с собой.
Кто ты, Архимед?
Кто ты, Архимед? Что заставляет тебя не обращать внимания на легионера, стоящего за спиной с обнаженным мечом? Неужто линия, прочерченная на высохшей земле оливковым прутиком, напоминающая склон горы или очертания согнутого лука? Вот она начала свой путь параллельно горизонту, робко, едва заметно отрываясь от невидимого притяжения, но осмелев, осознав свою внутреннюю силу, поднимается выше и к середине пройденного изгибает спину, будто кто-то желает согнуть ту самую ветвь оливы, но она не ломается и уже взмывает ввысь, приближаясь, прижимаясь, но не касаясь вертикали.
– Это гора, старик? – спрашивает солдат, пораженный столь явным безразличием жертвы к своей судьбе, висящей сейчас на волоске и полностью зависящей от его воли.
– Это гипербола, – спокойно отвечает странный старик.
– Скажи мне, чем ты можешь купить свою жизнь, я не намерен торчать здесь и слушать глупости, пока мои товарищи грабят город, – раздраженно говорит легионер.
– У меня нет ничего, кроме оливковой ветви, – старик демонстрирует прут солдату, – и Истины, ценность которой превосходит все сокровища Сиракуз.
– Видимо, это заклинание, превращающее камни в золото? – насмешливо спрашивает римлянин.
– Это Знание, преображающее человека в Бога, – не обращая внимания на смех, отвечает Архимед.
– В какого, их целый Пантеон? – заинтересованно спрашивает легионер.
– А который нравится тебе больше?
– Марс-воитель! – восклицает римлянин и задирает вверх свой короткий меч со следами запекшейся крови.
– Это несложная задача, – произносит старик, – ты им стал в тот момент, когда взял в руки гладиус.
– Неужели речь о Зевсе? – у солдата глаза лезут на лоб.
Архимед внимательно смотрит на римлянина, решая, как выстроить разговор, по всей видимости, свой последний, с солдафоном как с учеником, которого предоставила судьба, а не выбрал он сам.
– Эта линия, – наконец прерывает молчание Архимед, – путь на Олимп.
– Продолжай, – торопит его легионер, присаживаясь рядом на мраморную скамейку.
– Все, что под гиперболой, ну, то есть сама «гора», это Свобода Выбора, – старик обвел поле под линией прутком, – понятно?
Наклонившись к Архимеду получше разглядеть чертеж, римлянин уронил непристегнутый кассис к ногам старика. Солдат оказался молодым человеком, еще юношей, светловолосым галлом с веселыми глазами и обнадеживающей улыбкой.
– Я свободный человек, гражданин, – заявил он, – но мой центурион остер на словцо и у него тяжелая рука, это я насчет свободы выбирать.
– Мальчик мой, – ласково обратился к солдату Архимед, – свобода заключается в бесконечном множестве путей, приводящих тебя к выбранной цели, и не имеет отношения к римскому уставу и личностному восприятию окружающего мира отдельно взятого командира.
– Похоже на муравейник, – задумчиво произнес юноша, – внутри него много ходов, но он ограничен по размеру тем количеством былинок, которые натаскали насекомые.
– О, – воскликнул удивленный Архимед, – приятно узнать, что и среди вояк попадаются неглупые люди.
– Не забывайся, старик, – осадил его легионер, – ты в моей власти. Что над линией?
Архимед с нескрываемым интересом посмотрел на юного «завоевателя», потом перевел взгляд на чертеж: – Ответственность.
– Ответственность за что? – солдат поднял кассис и водрузил его обратно на голову.
– За выбор, – Архимед широко улыбнулся юноше.
– Если вершина «муравейника» – Олимп, то что здесь? – спросил легионер и с размаху вонзил гладиус в самое начало гиперболы.
– Точка Адама, – невозмутимо ответил Архимед.
– Что за Бог? – удивился солдат.
– Не Бог, Первочеловек. – Архимед веткой засыпал песчинками рубец, оставленный мечом, который юноша уже выдернул из многострадальной сиракузской земли. – Его свобода мала, он только что сотворен и почти ничего не знает.
– Как дитя?
Архимед кивнул головой: – И ответственность его, не знающего и облеченного малым выбором, ничтожна. Ребенок, повидавший на своем веку три-четыре холодных сезона, обронив по неосторожности масляный светильник и спалив жилище родителей и соседей, понесет иной ответ, нежели муж разумный, вроде тебя, сожжет по умыслу или во время осады дом врага своего.
– Что же ты скажешь, старик, про жилище Богов, Олимп? – с издевкой поинтересовался римлянин и, не трогая линии, по всей видимости из страха и преклонения, осторожно указал гладиусом на верхний конец гиперболы.
Легкая улыбка тронула уста старика, он прекрасно понимал, куда клонит солдат:
– Бог имеет безграничную Свободу Выбора.– Оливковый прутик прочертил линию вверх, сколько хватало его длины. – И безграничную Ответственность за это, а посему он не ошибается никогда. На этом зиждиться должна Вера в Него, а не на страхе.
– В них, – поправил старика юноша, – в Пантеоне двенадцать Богов.
– Двенадцать ипостасей одного Единого, – возразил Архимед.
– За речи такие предам смерти тебя, старик, немедленно! – вскричал легионер, но глядя на оппонента, не сопротивляющегося и не возражающего ничему, остыл.
– Кто же накажет Бога за содеянное Им, кроме другого Бога, оттого и есть не один Он, а двенадцать.
– Ты мудр не по годам, мальчик мой, ибо только что ответил на весьма важный вопрос сам. Бога может остановить только Он сам, выше нет никого, и только Он может разделить Себя на части, одна из которых будет судией другой. Абсолютная Любовь в основании своем есть Самопожертвование, Самооценка, Самоограничение и Самовоспитание. – Оливковая ветвь начертила на песке четыре точки, друг против друга, и соединила их линиями, получился Крест.
– Вот символ Божий, – уверенно закончил рассуждения Архимед.
– Ты выжил из ума, старик, – усмехнулся римлянин, – на таких перекладинах мы распинаем преступников, скорее это символ Наказания.
– Наказывая другого, наказываешь себя, – философски заметил Архимед. – Чужая боль не сводит мышцу, но губит сердце. Не вешает ли на крест человек Бога в себе, отворачиваясь от него в страхе и неверии?
– Мы отдельно, и Боги отдельно, нет никого их них внутри нас, – отчеканил юноша, «возвращаясь» в настоящего солдата, как только кассис придавил золотые локоны.
– Ты только что совершил распятие, сынок, всего Пантеона, – улыбнулся Архимед.
– Я разговариваю с сумасшедшим, к тому же еще и нищим, в то время когда мои сослуживцы набивают карманы сицилийским золотом, – картинно произнес юноша, – проболтай я с тобой еще немного, и мне не достанется ни монет, ни женщин, ни маленькой толики славы завоевателя Сиракуз, которую я оплатил своей кровью. – При этих словах легионер продемонстрировал старику кровоточащую рану на правом плече.
– Тогда поторопись, – невозмутимо ответил Архимед, – успеть насладиться чужой болью и страданием.
Он ткнул мыском сандалии в песок:
– В этом и состоит Свобода Выбора, но не забывай об Ответственности, которая пока еще давит (Архимед провел веткой по горизонтальной линии), а не является партнером (оливковая указка «запрыгала» через гиперболу на вертикальном участке).
Легионер, как завороженный, следовал взглядом за кончиком прутка, выписывающего разнообразные дуги, штрихи, окружности и «восьмерки» около «муравьиной горы». Что-то внутри головы кричало: «Иди в следующий двор, пока не поздно, пока разграбление города на полпути, пока еще есть время», но мягкий, ласковый голос сердца шептал: «Останься здесь, сделай правильный выбор, у старика есть то, чего не найдешь в сундуках и кошельках, не увидишь за оторванной половицей или сломанной каменной кладкой тайника».
Легионер колебался, что категорически запрещено человеку с оружием в руках. Видел бы меня сейчас центурион, думал он, все слова застряли бы в горле, а глаза точно вылетели бы из раковин. Хотя, возможно, что-нибудь вроде «солдат никогда не гнет спину перед врагом» сотник и выдал бы, а уж после затрещина, сравнимая с ударом стенобитного орудия.
Кстати, а почему линия «муравейника» изгибается так резко, от почти горизонтальной к почти вертикальной?
– Старик, – воскликнул юноша, – отчего твоя черта согнулась, как рыба, выброшенная на песок?
– Это точка излома, момент Пришествия, – ответил Архимед, сидевший с закрытыми глазами.
– И кто должен прийти? – недоуменно спросил солдат.
– Тот, кто принесет в Мир символ Божий, Крест, тот, кто объяснит Свободу и Ответственность всем, а не одному, как я толкую тебе сейчас.
– Как же он сделает это?
– Житием своим и смертию, – из-под опущенных век Архимеда покатились слезы.
– Если у тебя есть еще что-то, говори, время, проведенное в беседе с тобой, слишком дорого обходится мне, – заторопил юноша старика, прислушиваясь к шуму, замешанному на гоготе солдат и женских воплях, перемещающемуся по городу.
– Ты задаешь вопросы, я – ищу ответы, – смиренно промолвил Архимед.
– Тогда вот тебе задача, старик. Кто, даровав возможность делать все, что заблагорассудится, удержит безрассудство вольного в пределах «муравейника»? Скажи рабу – свободен, он и хозяина убьет. Что ж Бог твой, а моих вообще числом двенадцать, не додумался до этого, иль ты в своих речах мне лжешь?
Юный воин во гневе разметал песчаный «холст», затоптав изображенную оливковой веткой схему бытия.
– Додумались, мой друг, тысячелетие уж как в фараоновых землях хранятся письмена, высеченные на камне, кои и заповедовают, что делать, а чего не делать, дабы уравновешивать Свободу и Ответ за нее, – Архимед открыл глаза, – числом двенадцать.
– Странное число, почему не десять, как в моей контубернии, удобно, – возмутился легионер.
– Каждую из заповедей давал Бог, а их, как ты настаиваешь, двенадцать, – снова улыбнулся Архимед.
– Один, ты сказал, – возразил юноша.
– Один, себя двенадцать раз повторивший, – подтвердил Архимед.
– Ты спорщик, каких свет не видывал, старик, – рассмеялся римлянин, – но мне пора, я сыт твоими россказнями и плоть свою удовлетворил той Истиной, что обнажилась для меня. Стал ли я богаче? Верю, что да. Прощай, укройся в доме, он беден так же, как и ты, и вряд ли кто из легионеров позарится на жалкое жилище и старца, что без умолку бормочет о неведомых вещах.
Юноша развернулся к выходу, но вдруг услышал за спиной:
– Постой.
Старик неторопливо поднялся со скамьи и снова прочертил на песке свою гиперболу.
– Войдя в мой дом, ты находился здесь, – и он ткнул прутом в горизонтальную часть линии, недалеко от начала, – речь о твоем сознании, мой друг. Я в этот момент примерно тут, – и старик передвинул свою указку в вертикальную часть линии, чуть выше излома.
– Что же с того? – весело спросил солдат, вытягивая шею в сторону смещающихся к центру города звуков разграбления.
– Теперь ты находишься там, где не должен быть – подле меня. Ты узнал то, чего не прожил, а значит, не осознал.
Архимед провел линию от нижней точки к верхней:
– Я «перетащил» тебя насильно, так же, как Архием Коринфский убедил меня в свое время запроектировать на «Сиракузии» две дополнительные башни, что привело в дальнейшем к гибельным последствиям для судна во время шторма.
Легионер подошел к старику и похлопал его по худому плечу:
– Ничего, мне неплохо здесь, – и он указал гладиусом на верхнюю точку.
– Моя Свобода Выбора выплеснулась через «линию ограничения», я не удержал страстного желания учительствования в рамках предоставленной ответственности. Я сделал то, чего не должен был, гордыня прорвала сети, и я лечу в тартар. – Архимед посмотрел прямо в глаза солдату. – Откровение имеет определенный вес, и для познавшего, и для открывшегося.
Он мягко взял правую кисть юноши и направил гладиус острием себе на грудь:
– Мой выбор – смерть.
У римлянина глаза полезли на лоб:
– Глупости, старик, я не стану убивать тебя.
– Ты делал это много раз бездумно, как машина, сотвори же сейчас осмысленный акт выбора, все знание о коем я передал тебе, – настойчиво проговорил Архимед, нажимая лезвием на себя. На тунике проступило алое пятно.
Солдат отдернул руку:
– Поведай мне причину столь странного желания, и если убедишь, я сделаю то, о чем просишь.
Архимед вздохнул:
– Я вроде бы уж все сказал тебе, но повторю, знать, не дошли слова мои ни до ушей, ни до разума, ни до сердца. Всяк ограничен в могуществе своем согласно багажу, что за плечами он имеет, как видит мир и в нем себя, на что способен боле – впустить или отдать и жертву видит в чем, в ничтожном иль в великом. Его Олимп имеет высоту по силе ног, а захоти он прыгнуть выше, то крыльев не дано и весь полет – паденье в пропасть, то есть смерть.
– Скорей, старик, – раздраженно окликнул Архимеда солдат, – мне не достанется от славных Сиракуз буквально ничего, пока ты водишь хороводы слов вокруг меня.
– Война лишила меня всех учеников, быть может, кровь кого-нибудь из них засохшими пятнами «украсила» твой меч, а коли забрал их «совокупный ты», то и пришел ко мне.
– Да я случайно, – возразил юноша, – мог завалиться и к соседу.
Архимед покачал головой:
– Ты заменил их всех, энергия прерванной не в срок жизни привела тебя, ты полон ею, ты стал этой энергией.
– Старик, я не собираюсь быть твоим учеником! – закричал легионер и угрожающе поднял гладиус.
– Сделай то, что предначертано моим выбором, – Архимед ринулся на солдата. Меч опустился, римлянин у самого выхода из дворика оглянулся – возле мраморной скамейки, широко раскинув руки, лежал старик. От левого плеча вниз до пояса по белой тунике расплылась алая река, немного напоминающая гиперболу Выбора и Ответственности, ценности которой не хватило поверженному для оплаты своей жизни.
Кто ты, Архимед? Что заставило тебя принять смерть от руки того, кому передал увиденное и осознанное тобой в последние минуты пребывания на плотном плане?
Неужто желание сохранить обретенную Истину не только в душе своей, но и в сердце случайного ученика, дабы не растерять ее крупицы в потоке времени, не упустить золотую рыбу одной парой усталых рук и не потеряться, не разбрестись по странам и столетиям, но родиться рядом, ибо связаны кармическим узлом убийца и убиенный и встреча их в мире проявленном гарантирована, даже в качестве учителя и ученика.
Кто ты, Архимед? Может, ты и я?
