Kitobni o'qish: «Последний грех»

Shrift:

Предисловие

Я люблю мой маленький городок с таким сказочным названием – Медвежий. Как будто водят тут хороводы милые мишки и совсем не встречаются жестокие голодные шатуны, которые выходят из тайги и задирают человека или корову.

А зря. Ой зря!

Не видят глупые люди сверкающие из кустов голодные безжалостные глаза. Люди, которые посеяли грех, а взамен ждут радость.

Не радость пожнете вы, а смерть.

Наш город обречен на смерть, он погряз во грехе. Не спасти его лаской. Не спасти уговорами. Господь уже послал сюда Иону-пророка, и есть только один шанс спастись: покаяние и полный отказ от блуда, разбоя и убийств. Иначе исцелять этот город будут огонь и нож.

Если взлететь над нашим городом, как птица небесная, и оглядеть его через облака, станет видно, что город этот суть крест. Две большие дороги – две федеральные трассы рассекли его, и рана эта наполнилась гноем. Как вышло, что здесь, в центре Сибири, среди чистоты, тишины и благости, созрел такой мерзкий чирей? Люди здесь стали слабы, они теперь лишь тени великих старцев, святых иноков, которые скрывались в этих лесах от ересей и, умерщвляя плоть свою, возрождали дух на борьбу с пороком.

А сейчас в этих лесах скрываются бандиты и душегубы, контрабандисты, браконьеры и грабители. Совершив свое нечистое дело, они смеют разгуливать по улицам среди бела дня, сорить кровавыми деньгами, смотреть алчными глазами вокруг, на то, что еще не успели осквернить, сожрать, отобрать, изнасиловать.

За закрытыми дверями дорогих квартир предаются они мерзейшему блуду с детьми, а потом хвастливо вываливают заразу в интернет, заражая блудливым ядом слабые души. Не боятся они выходить на свет, без боязни проходят мимо куполов церкви, ослепленные, думают, что останутся без наказания. Напрасно.

Уже занесена длань Его. Уже осудил Господь всякую нечистую и греховную плоть на огонь и меч. Уже приготовлены му́ка и лютая смерть для тех, кто отравляет воздух нечистым дыханием мерзости. Но чья рука свершит эту кару? Кто прижжет раскаленным клинком гноящиеся раны нашего города?

Господь говорил с пророком Илией. Господь дал ему знак всесожжения и вложил в его руки меч, чтобы покарать четыреста пятьдесят нечестивых пророков Вааловых. И рука Илии не дрогнула. Не дрогнет и моя рука.

Наш мэр дал городу последний шанс: он вызвал сюда свежую кровь – начальника уголовного розыска, начальника новостной службы управления информации и настоятеля монастыря взамен почившего отца Ионы.

Но нельзя вливать новое вино в старые мехи. Сначала надо заменить их.

Прежде надо пролить старую кровь, чтобы прижилась новая.

Глава 1

За две недели до описываемых событий

Уральский город окрасился в цвета осени. Но были они не радостно-спокойные вроде золотых или алых, а серо-грязные, покрытые пылью и смогом из труб, дымивших с утра до вечера.

Утро было стылым, по окнам застекленной лоджии дробно стучал мелкий дождик. Майор милиции Святослав Соколов, старший оперуполномоченный уголовного розыска, курил, крепко зажав сигарету зубами, и смотрел на остановившуюся стройку серой высотки, закрытую голыми ветвями высоких тополей.

Неважно чувствовал себя майор. Последние полгода охотился он за организованным преступным сообществом «Шишкинские». С каждым днем становилось очевиднее, что слишком крепко и далеко распустило оно свои щупальца, и стали ему сначала делать намеки и товарищи, и начальство, а потом уже ставить препоны и просить, и требовать закрыть дело. Пугали и грозили, а он все упрямо сопротивлялся, арестовывая преступников одного за другим. А на прошлой неделе парни с отдела передали по дружбе агентурную информацию, что-де нанят профессиональный киллер, чтобы прострелить его излишне холодные мозги и чрезмерно горячее сердце.

А горячее сердце майора жало и томило, словно кто-то сжимал его крепкой рукой, и в холодные мозги все чаще закрадывалась мысль, недостойная офицера: зачем все это? Да еще ко всему прочему, звонил бывший шеф, который теперь поднялся до начальника криминальной милиции Восточно-Сибирского автономного округа, приглашал бросить к чертовой матери все эти интриги и поехать в небольшой городок на подполковничью должность замначальника милиции со скорым повышением, когда прежний начальник уйдет на пенсию.

«Ничего, – думал Соколов, – так просто не сдамся. Вот закрою этого Шишкина, Петра Алоева и Вову Карабина, тогда и поглядим. Может, и правда в Сибирь? Может, и правда лучше быть первым в деревне, чем сотым в Риме? Хотя и так ясно, что задумали ребята перевод этот, чтобы уберечь меня от пули киллера. А я не поеду. Пока всех бандитов не пересажаю. Да и не хочу я. Вырос уже из детского возраста, чтобы от бандитов по тайге прятаться».

Усталое осеннее солнце слепило майора, он жмурился, с хрустом расправляя плечи. Сердце и правда ныло, и голова стала болеть чаще, чем раньше. Это от сидячего образа жизни – остеохондроз и все прочее. Надо поплавать в динамовском бассейне или железо потягать, и пройдет спина, а за ней и сердце.

А потом звонил Вадим, решивший стать писателем, зачем-то взявший псевдоним Нелюбимов, вспоминал про молодость, школу милиции, командировку в Чечню. И тоже приглашал в Сибирь, в тайгу, в монастырь – привести в порядок мысли.

Жаль, что Соколов не видел, что на самом деле пускало блики на верхних этажах строящейся высотки. Среди груд кирпича, расстелив пустые бумажные мешки из-под цемента, лежал строитель в грязной темно-зеленой униформе с невыразительным лицом. В руках у него была снайперская винтовка, обмотанная для маскировки серой тряпкой, на шее – легкий цифровой бинокль, на руках – одноразовые перчатки. К стене прислонена совковая лопата. У киллера – сальные черные волосы, щетина с проседью. Он шевелил губами, припав к оптическому прицелу, – молился.

Соколов вытащил изо рта изжеванную сигарету и выщелкнул ее на дворик, покрытый строительным мусором.

Киллер закусил губу и, медленно вытягивая ее из-под желтых зубов, плавно нажал на спусковой крючок. Звук выстрела, негромкий, как от осторожно открываемого шампанского, никто не услышал, только с соседнего кирпича вспорхнул потревоженный воробей. Еще один выстрел. Напряженное лицо расслабилось.

Киллер встал, пинком столкнул вниз, в кучу керамзита, винтовку, сунул в карманы перчатки. Закинул на плечо лопату и неторопливо поплелся прочь, сутулясь и глядя под ноги.

Святослав Соколов лежал на полу квартиры, залитый кровью и засыпанный осколками стекла – падая, он выбил спиной стекло балконной двери.

Из трубки все еще слышался голос собеседника:

– Святослав? Что молчишь-то, а? Что там у тебя? Але!..

Глава 2

За неделю до описываемых событий

Горы вздымались над каменной оградой монастыря сизыми великанами. Солнце еще не взошло, но уже щедро обрызгало золотом снежные вершины и черный, утоптанный ногами монахов двор. Шумели неподалеку деревья, птицы заходились сладкими трелями. И казалось, вот он – рай земной. Прямо здесь. Доступный любому смертному.

Дышалось легко и привольно. Холодный, чистый, как слеза, воздух вливался в легкие свежестью и бодростью. В таком святом месте только жить и жить. Красота. Чистота. Свобода. От всякого греха и скверны.

Светло-серые глаза окинули взглядом бескрайний небосвод и сверкнули льдистым алмазом. «Эх, остаться бы здесь на веки вечные», – подумал про себя отец Роман. Он шел через двор, впечатывая в твердую землю свои огромные, обутые в грубые сапоги ноги. Широченная спина, в плечах – косая сажень, силушки богатырской – невпроворот. Многие, встречая его впервые, вздрагивали от испуга. А потом дивились, что такой гигант выбрал путь монашества и видит применение своей недюжинной силы исключительно в служении Господу. Только что они понимают? Служение – это совсем не «молитвы бубнить да свечки жечь», как говаривал один старый знакомец Романа из маленького монастыря с Кавказских гор.

Монах шумно втянул утренний воздух и снова глянул за ограду – на сверкающие шапки снега, на темно-зеленое море листьев, на золото солнечных лучей, текущее по лазоревому небу. Так вот посмотришь на все это великолепие, раскинувшееся покуда взгляда хватает, да и подумаешь невзначай: а что, если жить по заветам, то и Сам Господь снизойдет в пределы сии. А почему нет? Примерно таким и представляется Царство Божие рабам Его.

Отец Роман насмешливо крякнул и перехватил поудобнее зажатые под мышками бревна. Мышцы взбугрились так, что стали заметны даже под свободно скроенной рясой. Сейчас не до умилительных картин и возвышенных размышлений. Работы по горло, а время поджимает.

Тяжело ступая, великан направился к сложенному под навесом объемистому штабелю таких же, как у него, бревен. Однако на половине пути его перехватил настоятель монастыря. Отец Димитрий был высокий, но худой и узкоплечий и смотрелся рядом с Романом щуплым стариком. Настоятель держал в руке папку с документами, а глаза смотрели с каким-то извиняющимся выражением.

– Доброго здоровья, отец Роман, – начал настоятель деловито (за этой деловитостью угадывалась какая-то нервозность). – Мне тут звонили насчет тебя. Из Патриархии.

– Да я знаю уже.

Роман кивнул и пошел дальше – до штабеля оставалось всего шагов десять.

Между тем настоятеля будто током ударило. Услышав ответ, он вздрогнул и выронил папку. Быстро поднял ее и, хлопая глазами, поспешил вслед за великаном.

– Отец Роман! – в полнейшей растерянности воскликнул отец Димитрий. – Так ты говорить можешь? Выходит дело, ты не немой? А обет молчания принял!

– Выходит, так.

Настоятель помолчал, глядя, как монах укладывает бревна. Видно, что ему надо было привести в порядок сбившиеся от внезапного открытия мысли. Потом кивнул и снова заговорил, но теперь уже спокойнее:

– Знаешь, что отец Иона преставился? И что тебя приглашают настоятелем монастыря в Сибирь?

– Знаю.

– Угу… Так ты собрался? Скоро уж, обещали, приедут за тобой.

Роман отряхнул руки от налипших щепок и кусочков коры, кивнул:

– Успею еще бревна натаскать. Да у меня и нет ничего. Бушлат возьму, и все.

Отец Димитрий покивал, что-то обдумывая, потом спросил:

– Не жалко? Уезжать-то вот так? Людей бросаешь. Они ведь тебя любят.

Широкие плечи Романа чуть дернулись вверх-вниз. Он глянул в сторону гор, над которыми уже поднялся пылающий диск солнца, сощурился и негромко ответил:

– Там я нужнее.

Глава 3

В кафе царил полумрак. Из колонок, развешанных под потолком, доносилась легкая танцевальная музыка. За несколькими столиками возле окон обедали менеджеры – труженики близлежащих контор. У барной стойки, листая помятый «Космополитен», скучала официантка. Бармен усердно тер кофе-машину, стаканы и пивные краны.

«Видимо, ему так в кино показали», – подумал с раздражением Иван и отхлебнул кофе из миниатюрной чашки. Тот оказался на удивление крепким и ароматным, однако дурного предчувствия яркий кофейный вкус притупить не смог.

Иван Миронов был в журналистике далеко не новичок. За все годы бурной профессиональной деятельности чутье его не подводило ни разу. Лажу натренированный нюх улавливал эффективнее, чем электронный градусник температуру. Вот и сегодня после звонка главного редактора чуйка подавала тревожные сигналы по полной.

И снова в точку!

Встреча назначена не в редакции, а в кофейне у черта на куличках. Разговор начался из такого далека и с такими реверансами, что тут и бревно бы забеспокоилось. А уж когда в ход пошли оправдания и завуалированные извинения…

Иван поправил свои длинные русые волосы, стараясь скрыть нервозность, и сделал еще один глоток. Да, кофе отменный. И на том спасибо.

Редактор между тем продолжал, доверительно перегнувшись через стол:

– Старик, пойми, ты бы сам на моем месте поступил так же. И вообще, скажи спасибо, что ты жив, что тебе тупо чердак не продырявили. Ты… вообще полез не туда, куда надо.

Подобную ерунду Ивану рассказывали уже не в первый раз. И всегда создавалось впечатление, что у всех «доброжелателей» одна и та же шпаргалка, на которой написано, как именно нужно отмазываться. Не, ну серьезно! Хоть бы кто-нибудь что-нибудь новенькое придумал. Но на нет, как говорится, и суда нет. Мы тоже включим старую шарманку.

Миронов, копируя собеседника, наклонился над столиком и зашипел:

– Но я же журналист! Я… ну, ты же сам понимаешь, что это – отличный материал. Это вообще на премию тянет. Да и не в премии дело. Это же все знают. Кто-то должен был сказать!

– Понимаю, конечно. Но не в то время и не в том месте… И не в той стране.

Редактор поджал губы и полез шуршать распечатками. Он пробежал глазами несколько абзацев, выделенных ярко-розовым маркером, и замотал головой, будто китайский болванчик:

– Нет, Вань. Ты вообще. Ну, смело, очень смело, но… зря.

Снова зашуршали листы распечатки, однако Миронов уже понял, что ничего не выгорит. Материал зарубят.

Редактор попытался доказать, что не просто так носит свой дорогущий костюм, и сделал максимальное количество реверансов:

– Ваня, ты реально хороший специалист, и круто вы с Володей все отсняли. Текст. Все хорошо…

– Но…

– Но не на нашем канале. Я вообще должен был пожертвовать тобой ради канала.

– Но мы же договаривались!

– Да, но ситуация поменялась. Канал – это же люди. Нас много: семьи, дети. А ты один. Пойми правильно.

Иван не удивился бы, если бы после этого проникновенного придыхания, с которым главред произнес последнюю фразу, он бы еще и «накрыл своей теплой ладонью ладонь отвергнутого им творца»…

Миронов проглотил остатки кофе, чтобы скрыть бешенство, мысленно сосчитал до пяти и кивнул:

– Понимаю.

Но разговор, как ни странно, был еще не закончен. Главный окинул взглядом кафе, поправил галстук и наклонился к собеседнику еще ближе:

– И… Вань, я тебе как другу скажу: тебе вообще лучше из города уехать. Только никому, ладно, что это я тебе сказал? Родителей не тронут, а вот тебе хулиганы в подъезде могут арматурой голову проломить. Ну, ты понимаешь… Ты просто для нас много сделал, и… так все некстати, Ваня…

– И что же мне делать? Куда ехать? Я ж ничего другого не умею. Я журналист.

– Это да, ты со своим репортажем по всей стране прогремел… Не знаю, Вань, правда.

Из пиджака главного зазвучала бодренькая музычка.

– Сорри, – сделал он извиняющееся лицо и достал из кармана мобильник. – Да. Ага.

Долгую минуту из трубки доносился неразборчивый бубнеж, а человек с этой стороны телефона только кивал. Постепенно его лицо просветлялось, Миронову даже досталась пара обнадеживающих взглядов.

– Руководителем новостной службы? – Палец с аккуратным маникюром указал в сторону журналиста, а на лице главреда расплылась довольная улыбка. – Куда? В Сибирь? Медвежий? Есть такой. Хе-хе. Щас.

Глава 4

Стук колес поезда баюкал, укачивал своим мерным «тудух-тудух». В окно лениво вливался сероватый свет пасмурного утра, смешивался со все еще зажженными лампочками над нижними полками и превращал тесное купе в эскиз картины художника-сюрреалиста. Пахло едой, алкоголем и мужским потом.

На одной из верхних полок спал, укрывшись одеялом, отец Роман. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Кряжистый, с длинными поседевшими волосами, своими габаритами он больше походил на медведя. Впрочем, может, он горожанином-то и не был никогда. Роман даже на полке своей умещался с трудом – спал с согнутыми ногами, временами по-ребячьи посапывая и чему-то усмехаясь во сне.

Когда одна из здоровенных лап с загрубевшими от тяжелой работы ладонью вывалилась из-под одеяла и повисла над столиком, майор Соколов, сидевший прямо под полкой, непроизвольно вздрогнул. Оно и неудивительно – будто внезапно над головой бревно зависло. Всякий бы вздрогнул.

Соколов тихо кашлянул, бросил неодобрительный взгляд на руку и выпирающие с полки колени попутчика, но ничего не сказал. Только обменялся понимающим взглядом с Иваном Мироновым, который расположился с другой стороны столика.

Журналист выглядел еще немного сонным, с легкой рассеянностью наблюдал за попутчиками сквозь изящные очки в золотой оправе и периодически поглаживал затылок. Длинные волосы а-ля хиппи сменила куда более консервативная стрижка, к которой Иван еще не привык.

Святослав Соколов проснулся некоторое время назад и уже в такую рань выглядел собранным и подтянутым. Спортивный костюм сидел на нем как китель (правда, было заметно, что его хозяин сильно похудел за последнее время), короткий, начинающий седеть ежик волос, чисто выбритый подбородок. Впечатление портил только косой шрам на щеке. Эта бугристая воспаленно-красная черта помимо воли притягивала любопытные взгляды, но майор предпочитал делать вид, что не замечает этого.

Четвертым пассажиром купе был мужчина лет шестидесяти, седой и немного потрепанный. При встрече он представился Петром Сергеевичем. Образ эдакого местечкового интеллигента дополняли плохо прикрытая остатками волос лысина и кривые роговые очки из семидесятых.

– А я, товарищ майор, вам сразу говорил: сразу ко мне! Сразу ко мне! – наставительно вещал он, с хрустом кусая соленый огурец.

Рассол закапал Петру Сергеевичу на впалую грудь и дешевые спортивные штаны с яркими цветными полосами, потек по совершенно неуместной красной майке, над которой на белой засаленной веревочке болтался алюминиевый крестик. Чертыхнувшись, мужчина стал тереть мокрые пятна, и седоватая поросль на его голых худых руках заходила ходуном.

– Я в Медвежьем все знаю, – между тем продолжал он. – Я даже кандидатскую после Новосибирского института хотел именно по Медвежьему защищать. У меня все данные есть!

Не нужно было приглядываться, чтобы понять, что Петр Сергеевич выглядел подвыпившим. Миронов же с Соколовым были абсолютно трезвые. Тем не менее они внимательно слушали собеседника.

– А что же не защитили, Петр Сергеич? – участливо поинтересовался журналист и пододвинул собеседнику пластиковую мисочку из-под пресервов, в которой лежали огурцы. Но тот отрицательно покачал головой и потянулся к одноразовой тарелке, на которой были сложены вареные яйца и порезанное кусочками сало.

– Да женился, Иван Иванович.

Петр Сергеевич положил себе еще пару кусков ветчины, сыра и внимательно посмотрел на дорогой коньяк и полуторалитровую бутылку вина, однако от очередного возлияния пока воздержался.

– Да не надо меня по имени-отчеству! – неожиданно смутился Миронов. – Я ж молодой пока.

– Э, нет! – возразил пожилой интеллигент, качая головой. – Вы хоть и молодой, но все-таки специалист, а у нас в Медвежьем будете начальником. СМИ – это ведь четвертая власть! Тем более телевидение. Это – сила!

– Ну а про работу-то вашу что?

– А, это самое. Женился, дети пошли. Плюнул на все и вернулся к себе в Медвежий. Пошел в лестех по специальности преподавать. Так и проработал там двадцать… двадцать три года, во как! Но все равно выбираюсь вот иногда, на семинары, по родственникам…

Рука Петра Сергеевича все-таки потянулась к бутылке коньяка.

– У них такие же проблемы в городке, оказывается. Удивляются! Мол, вы же сибиряки, у вас же винтовки у всех! А я им – ну а что ж вы-то себе винтовки не купите? Смешно, право слово! Можно подумать, винтовки только у нас продаются.

Майор Соколов с сомнением глянул на рассказчика, но все же плеснул ему в пластиковый стаканчик немного янтарной жидкости:

– Петр Сергеич, вы про городок лучше расскажите. Мы с Иваном будем у вас людьми новыми…

– Ну, и нам обоим про Медвежий надо все знать, – дополнил просьбу Иван.

Преподаватель лестеха энергично закивал:

– С удовольствием, с удовольствием. – Он проглотил коньяк, шумно выдохнул. – В нашем городке все перемешалось. Тут раньше улины жили – свирепые язычники. Потом казаки пришли. Здесь один из самых известных храмов был…

Журналист встрепенулся:

– Святого Георгия Победоносца, конечно. Но почему «был»?

– Ну, он и сейчас есть, да, – согласился Петр Сергеевич с сожалением в голосе. – Но уже не такой известный. Как бы это сказать-то… Изменилось что-то у нас в Медвежьем. Сломалось.

– Как так? – этот вопрос задал уже майор, скручивая кусочек сыра в тонкую трубочку.

– Видно, потому вас к нам и приглашают. Свежую кровь, так сказать. Мэр наш выступил, заявление сделал…

Святослав откусил сыр. В беседу снова вступил Миронов:

– А что мы починить-то должны?

Петр Сергеевич пожевал губами, будто подбирая слова, и снова отхлебнул из стаканчика.

– Видите ли, у нас хоть народец-то, может, и не очень честный: и улины эти безумные, и казаки, и ссыльные, и каторжане беглые, и з/к на поселении… Но хороший народ был. Искренний. Вы… понимаете, о чем я говорю?

– Э-э…

– Души зачернились.

– Да, я понимаю.

– Все искренне делали. Не без греха, конечно: и грабили, и бар жгли, и каялись. Но чистые были души, как у детей. А потом все какие-то черствые стали. Как будто сердце вытащили.

– У всей страны сердце вытащили, Петр Сергеич. Не только у Медвежьего.

– Ну, мы-то за всю страну не знаем – в лесу живем. – Голос пожилого интеллигента дрогнул. – Хуже и хуже становилось, впору до того, что и грешно сказать! И приезжие еще эти самые…

– Ну, и это тоже не одна ваша беда, – вклинился майор, понимающе кивая, мол, «я прекрасно знаю, о чем вы толкуете». – Этническая преступность – она…

Петр Сергеевич энергично замахал рукой, будто открещиваясь от невысказанного предположения собеседника:

– Да я… не подумайте чего! Не националист! У меня и друзей очень много с армии осталось – и дагестанцев, и осетин… Я понимаю – в каждом народе и плохие, и хорошие есть… Но к нам почему-то только плохие едут.

На последней фразе он тяжело вздохнул, одним махом допил коньяк и, крякнув, быстро сунул в рот кусочек сала. Разговор, похоже, был для него не слишком приятный, но пожилой преподаватель переживал его стоически, как прием горького лекарства.

Соколов между тем продолжал:

– А вместе с ними – этнические группировки, наркотики, взятки…

– Да-да-да, – подтвердил медвеженец. – Я понимаю, вы милиционер, для вас это суровые будни, а для нас это все так страшно… и ребята наши маленькие стали колоться… Ужас просто! Вот, а потом выбрали мэра нового – Андрея Вадимовича Меженина. Хороший, добрый очень. Набожный, кстати. И вот он постепенно кое-кого уволил, а на их места пригласил людей достойных.

– Погодите, – попытался остановить Петра Сергеевича журналист, но тот продолжал, будто следуя за собственными набегающими мыслями: – Да-да. Епископа Медвежского, Феликса, сняли, говорят. С его подачи.

– Хм, а по моим данным, епископа на покой проводили по состоянию здоровья. Он вроде бы немолодой уже был…

– Ну, был он действительно немолодой. Но со здоровьем у него еще о-го-го как было. Мог, извините, бутылку самогона за раз выпить.

– Выходит, не очень-то его любили?

– Не очень… Конечно, не очень. Было бы за что любить! Пил он крепко да народ обирал, вот и все его, извините, подвиги. Домик себе отстроил двухэтажный с черепичной крышей, иномарку прикупил. А к сиротам и вдовам не ходил – денег у них не было! Правильно Андрей Вадимович патриарху написал – народ из-за Феликса от веры отвернулся.

– Молодежь, наверное, особенно, – задумчиво предположил Иван.

– Да, молодежь нашу мы, можно сказать, потеряли. Почти совсем. Вон, стыдно сказать, даже проститутки появились! Девчонки молоденькие! А наркоманов сколько! А шпаны!

Лицо пожилого интеллигента сделалось совсем печальным. Он качал головой, глядя в серое утреннее окно, и видно было, как тяжело у него на душе. Затем Петр Сергеевич вздохнул, словно решившись на что-то, и добавил:

– Ну, шпана-то и раньше была, я и сам, бывало, ходил: фуфайка, тельняшка и финка в валенке.

– У вас же Сибирь тем более, – понимающе кивнул майор Соколов.

Медвеженец глянул на него с горячей благодарностью:

– Да! Но раньше все равно не было грязи такой! Даже если и поножовщина была – всегда мирились потом. Своих резали, чужих кололи. А сейчас? Лежачих бьют, калечат… Вон парнишке одному, соседу, ухо недавно отрезали… Это мыслимо разве? Да и ворье тоже – у нас же каторги рядом, и беглые бывают, и все такое. Только вот сейчас вообще такой сброд пошел… наркоманы одни…

В сетования и жалобы опять вклинился журналист:

– Свежая кровь, значит…

Однако преподаватель лестеха этого даже не заметил, полностью погрузившись в невеселые думы о проблемах родного края.

– Да, но это еще не все! У нас при монастыре жил старец. Все его очень любили, очень мудрый был.

– Отец Иона Никишин? Ну, так он игуменом был.

Вот это замечание Петр Сергеевич уже услышал:

– Да-да. Рад, что вы его тоже знаете. Так вот, отошел он недавно, преставился, значит. Андрей Вадимович и предложил пригласить в этот монастырь отца Романа, с Кавказа откуда-то.

– О-о-о! – Брови Ивана Миронова взлетели над очками. Похоже, он был в курсе, о ком речь, но совершенно не ожидал услышать об этом человеке от жителя Медвежьего. – Того самого? Отца Романа?

Сибиряк самодовольно крякнул:

– Ну, раз вижу вашу реакцию, значит, того самого.

– А что за Роман? – спросил Соколов.

– Очень интересная личность, – пояснил журналист, все еще удивляясь услышанному. – Да, про него говорят, что он людей исцеляет. Я сам человек неверующий, но как журналист пообщался бы…

В купе наступила тишина. Каждый из собеседников задумался о чем-то своем.

Через минуту майор встрепенулся, глянул на часы и нарушил молчание самым бытовым образом:

– Ну что, сколько там? Скоро приезжаем. Я, наверное, переоденусь.