Kitobni o'qish: «Паноптикум», sahifa 4

6

Новый год отметили у Викиных родителей. Все, как она и хотела, сделали. Елка была и все такое. Пили шампанское, ели оливье, пюре и свиные отбивные. Обсуждали политику, работу, соседей и поездку Викиных родителей в Китай. Было очень даже неплохо. Дети много играли во всякие там прятки-догонялки, так как частный дом их дедули был весьма большим. Подарки блестели под елкой прямо до самых курантов. Когда Дима открыл предназначенный ему коробок, то увидел там черные очки с маркировкой одного очень дорогого бренда на дужке.

Дима почти полностью забыл тот сон, но споры паранойи поселились в его душе и стали прорастать в нем. Работа раздражала его все больше, и Диме порой хотелось расположить свою голову в веревочной петле. Глаза его, постоянно пропускающие через себя все это световое излучение, стали болеть и сохнуть, поэтому Дима стал прибегать к помощи специальных офтальмологических капель, а еще все чаще передвигался по городу в черных очках, отгораживаясь таким образом от вспышек электрических вывесок, рекламных баннеров, чужих гаджетов и прочего дерьма.

Лекции про квантовую физику ему надоели, но не потому, что он устал от этой дисциплины, а по причине того, что были они научно-популярными, записанными для скучающих обывателей. Поэтому Дима перешел на книги. Он читал весьма сложную специализированную литературу. Вика удивлялась, мельком просматривая содержание этих трудов. «Совсем рехнулся, видимо», – думала она, готовя очередной обед или ужин. А дети играли: то в приставку свою, то в динозавров, то ходили в гости к семье Гарповых. У Гарповых глава семьи был влиятельным в определенных кругах человеком. Он бизнесом занимался, а жена его делала маникюр на дому. И у мужа, и у жены было по машине. И дача у них была. И каждый год они летали то в Таиланд, то в Сингапур. Вика думала о том, что Виталий Гарпов очень даже привлекательный, несмотря на небольшой животик, что слегка свешивался над ремнем его брюк, как высунутый язычок у того стикера в «ВКонтакте»…

Дима стал курить все больше, а еще принялся глотать какие-то таблетки, что якобы положительно сказывались на работе мозга. Ноотропы, кажется. С детьми он общался меньше, чем прежде, зато если и говорил с ними, то принимался рассказывать им какие-то лекции, что-то про элементарные частицы, темную материю, экспоненциальный рост вселенной, корпускулярно-волновой дуализм и черные дыры, что пожирали своим пространственно-временным ртом все то, что попадалось им на пути.

– В основном черные дыры являются ядрами галактик или центрами притяжения скоплений солнечных систем, – вещал Дима, расхаживая по детской комнате, – но есть и блуждающие черные дыры: они рыщут по космосу в поисках еды и когда находят ее, то тут же поглощают, съедая целые планеты и звезды.

После этих его историй детям начали сниться кошмары, поэтому Вика запретила Диме лезть к детям со всей этой дребеденью.

Зима завершилась, прошла и весна, протекла быстрым и грязным ручейком, теперь близилось лето, а с ним и поездка на море.

– Сто лет не была в Анапе, – говорила Вика, а сама думала, что если б у них было чуть больше денег, то они могли бы и слетать куда-нибудь за границу. Однако они с Димой столько не зарабатывали, а у отца она просить о финансовой помощи не хотела, так как у того начались серьезные проблемы в бизнесе, а все из-за этой ситуации, о которой нельзя было говорить вслух.

Ну ничего, Анапа – это тоже неплохо, успокаивала она себя, распивая очередной бокал вина за готовкой драников и просмотром одним глазом ящика, что вырисовывал калейдоскопом цветов картины в стиле старых добрых французских комедий. Время плыло тупыми облаками табачного дыма, а дети были в школе, скоро нужно идти их забирать, а тут драники жарятся, а в бутылке еще где-то граммов двести вина. Дима же на работе. Хочется внезапно секса. А может быть, йогой заняться? Как Ксюша. У Ксюши вон какая талия! У Вики такой отродясь не было. Ну и пошла она, эта Ксюша.

– Пошли вы все! – кричит она экранным образам. Ящик отвечает ей поганым гоготом закадрового смеха. Тут же начинается какой-то концерт. Пьяная обезьяна с микрофоном поет что-то про Дубай. – Ах ты сука! – кричит Вика, ее аж трясет, но вскоре все это проходит.

Драники готовы, теперь нужно пойти и забрать детей из школы. Она накрывает сковородку с едой крышкой, чтобы там сохранилось тепло. Горячий пар застывает под стеклянной заслонкой, обиженно шипя. «Мне ж надо в воздух, к небу», – жалуется он, а горячее масло потрескивает, как белый шум в телевизоре. Вика выпивает еще немного вина и идет собираться. Ящик тем временем работает, и она из спальни, натягивая на себя все эти тряпки, слушает то, что он ей говорит. Кодировка сигналов стройными рядами нулей и единичек выпрыгивает из динамиков телевизора и принимается маршировать по полу квартиры. Ну и зрелище! Только Вика этого не видит. Она вообще мало что понимает во всех этих шифрах. Вику еще со школьных времен учеба не интересовала, от слова совсем, но на «вышку» она все равно поступила, о чем ни разу не пожалела, ибо студенческие годы были вполне себе веселыми, уж явно лучше, чем сейчас. Да уж! Вспоминается ей тот самый парень Степа, который ухаживал за ней, пусть и очень неуклюже, но весьма романтично, она же отшивала его, считая, что он немного недотягивает до нужного ей уровня, хотя потом, когда Вика узнала, кем Степа стал, то поняла, что нужно было быть чуть снисходительнее к щуплому блондинчику с лицом опоссума. Однако прошлого не вернешь. Жаль, что линейку событий нельзя как-то перенастроить. В пространстве же мы можем перемещаться, а чем время хуже? Надо у Димы спросить, может быть, эти его физики уже находятся на пороге изобретения какого-нибудь специального аппарата типа машины времени…

7

Лето, море, солнце, пляж, песок, морская пенная вода со спиралями солнечного света в своей полупрозрачной синей субстанции; хвосты диковинных рыб, щупальца и головы глубоководных осьминогов, кальмаров; упругие и плоские тела скатов; красноречивость красных медуз и много чаек, чаек, чаек.

Дима лежит на соломенной подстилке. Солнце печет его тело, и это приятно. Дети плещутся на мели, брызгая друг на друга водой. Вика сидит рядом с ним и приглядывает за малышами. Все почти что хорошо. Рядом с Димой, на песке, стакан прохладного лимонада. В голове больше нет триллиона мыслей или проблем. Теперь все спокойно, тихо, гладко. Есть некая пустота внутри головы, и она ему нравится. Он свободен в этом вакуумном отсеке. Псевдонаучные физические вопросы оставлены в стороне. Сколько можно уже упиваться этими сказками про всякие там нейтрино, пора бы уже и к жизни вернуться, приободриться, как-то подняться, не расстилаясь по хмурой траве трансцендентных лесов, не ища трансформаторные будки инопланетян на всяких захолустных планетках типа той самой, черт…

– Я хочу кукурузы, – говорит Вика, Дима смотрит на нее и замечает почти что ту самую улыбку, что была у нее когда-то, сколько-то лет тому назад.

– Возьми деньги из кармана моих бриджей, – отвечает ей Дима и тоже улыбается.

Она целует его коротко в губы, затем достает пару купюр из смятых бриджей кирпичного цвета и идет в сторону торговой точки. Тело ее полноватое, но по-своему грациозное. У него же живот постройнел – Дима последние пару месяцев стал заходить в один спортзал вместе с коллегой, а еще перестал курить сигареты и чувствовал себя теперь готовым к съемке в рекламе никотиновых пластырей.

Дима видит, как Вика доходит до точки и общается с продавцом турецкого пошиба. Солнце плавит песок, превращает его в стекло. Чайки кружатся, а люди лежат на пляже, похожие на мутантов. Что-то меняется в Диме. Страх и отчужденность вдруг пронизывают его. Он больше не узнает людей. Он видит деформированные грубые наросты чего-то дьявольского, больного, отрицательного. Огромное Божественное лекало внезапно превращается в циркуль с острой иглой, и эта игла ударяет сверху вниз прямо по голове Вики, проходит через ее позвоночник, разрубая ее молнией чьей-то злой воли.

Вика падает на песок перед продавцом. Наваждение исчезает как не бывало. И вот все уже как прежде, только Вика лежит на боку. Дима вскакивает с места и бежит к ней. В голове у него все плывет и кружится.

– Что произошло? – кричит он продавцу, опускаясь на колени возле жены.

– Я не знаю, – трепещет мужичок, – она делала заказ, а потом вдруг упала. Я ничего не знаю, может быть, это солнечный удар?

«Удар. Солнечный удар», – думает Дима и понимает, что это скорее ламповый удар, а вовсе не солнечный. Викино лицо такое бледное, точно и не было у нее этого классного полумулаточного загара. Он трогает ее, хлопает по щекам, пытается разбудить, но все тщетно. Неужели она все? Кончился завод? Дима кричит. Его кто-то оттаскивает от тела жены. Люди сгибаются над женщиной. Кто-то звонит в скорую. А где же дети, дети? – крутится в его голове. Может, и их уже нет, может, огромный глубоководный кальмар утащил их своим хваталками на дно моря, пока они тут все столпились вокруг бездыханного тела? Это была уже не его жена, а чучело. А где же тогда была Вика? Ведь есть закон сохранения энергии и информации, разве не так?

– Песчинок на этом пляже в триллионы раз меньше, чем миров, – вдруг слышит он голос над своей головой. Дима смотрит наверх и видит мужчину в солнцезащитных очках. Волосы у него короткие и седые, а лицо как у актера. Что за черт?

– А? – сипит Дима, не в силах произнести что-то более вразумительное.

– Помнишь, я говорил тебе, что выполню свою часть сделки? – мужчина улыбается.

– Часть сделки, – тупо повторяет за ним Дима, едва шевеля губами. Глаза у него расфокусированы, он не понимает, где находится.

– Да. Я выполнил ее. – Мужчина улыбается, да так широко! – Освежись, парень, – он дает ему стакан с лимонадом, с тем самым, что Дима пил, лежа на соломенной подстилке, но откуда этот лимонад у мужчины? И где дети, дети?!

– Кто ты? – хрипит Дмитрий, а в груди его разрастается дыра размером с квазар.

– Я – Билл, – отвечает мужчина и смеется. Он наклоняется к Диме и хлопает себя по коленям. Ноги его в брюках, отутюженных, да со стрелками, а торс обернут гавайской рубашкой.

– Билл? – переспрашивает дрожащим голосом Дима.

– Да, Билл! – гаркает седой мужчина и заливается таким хохотом, что этот звук перекрывает собой даже стук крови в ушах у Димы.

– Что тебе нужно? Это ты сделал… сделал… – Дима с трудом встает с песка, ему очень трудно держать себя на ногах, словно он выпил очень много снотворного.

– Мы ждем тебя в Полигоне, – отвечает Билл, отсмеявшись. – Твой дядюшка уже тоже с нами. Надоело старику у себя в огороде возиться, сорняки там полоть и прочей фигней заниматься, да и от этих детских игр с газовыми плитами и всякими сушилками он тоже устал, захотел чего-то по-настоящему серьезного, взрослого, так что он теперь тоже с нами. И ты приезжай. Ты знаешь адрес. Полигон работает день и ночь. И не только тут. Он есть и в параллельных вселенных. Мы знаем кое-что о мирах, парень. И тебе это нужно, поверь. Я же помню тебя еще ребенком. Тебя всегда тянуло к звездам, и ты не боялся об них обжечься.

– О чем ты? – бормочет Дима, но Билл уже разворачивается и уходит. Он идет так быстро, что нет совершенно никакой возможности его окликнуть. А Дима остается в одиночестве с пластиковым стаканом желтоватой пузырящейся жидкости в руках. Он не знает, где его жена, не знает, где его дети, не знает, где он сам и… А что он вообще знает?

Солнце ослепляет Диму и на мгновение переводит картинку происходящего в негатив. Тогда-то он и замечает это, ползущее по земле синими подергивающимися змеями, электричество. Э-лек-три-чест-во, – думает он и кое-что припоминает.

«Полученные данные свидетельствуют о том, что в человеческой жизни одну из важнейших ролей играет аксиальный ток, являющийся преобразователем частиц на уровне четырех измерений, создавая, таким образом, экспоненциально большое количество параллельных вселенных за счет постоянных состояний суперпозиций, которые задают свои вопросы, что требуют незамедлительного ответа, каждую долю миллиардной части мгновения, тем самым разветвляя Вселенское древо таким огромным количеством самых разных вариантов, что самому Богу становится как-то не по себе… А на этом у меня все, жду вас на следующей лекции через неделю», – завершает свое выступление седовласый диктор. После чего все потухает. Но не навсегда. А жаль.

Ловец снов

Ловец снов висел над кроватью мальчика и покачивался в лунном свете, отбрасывая причудливую, напоминающую водоросли тень на красный, с абстрактным орнаментом, ковер. Сонный паук в углу под потолком медленно потягивал лапками паутину, а за окном слышался тихий шелест листьев, похожий на речь человека, у которого нет ни единого зуба. Таинственный темный экстракт ночи, разлитый по воздуху, наполнял его запахом свежести и какой-то причудливой диковинной травы. Запах этот был полон ноток грустной ностальгии по чему-то такому же далекому, как белые точки звезд в небе.

За окном показалось лицо, оно заслонило собою кусочек луны, словно бы съело его своими большими зубами. Лицо это было похоже на смесь кроличьей морды, человеческого лица и маску плетеного чучела. Улыбка на нем была прорезана длинным и острым ножом, глаза поблескивали в темноте, как два уголька, а ноздри носа чуть трепыхались, точно крылышки бабочки, которую поймали пальцами за ее узкое тельце. Какое-то время существо смотрело в окно, а затем замахнулось рукой и ударило ею по стеклу, после чего лицо скользнуло вниз, стекло по стеклу и затаилось где-то там, под окном.

Ловец снов покачнулся, и мальчик проснулся. Глаза его широко раскрылись, а пальцы сильно сжали простыню, холодную и похожую на материю космоса. Он повернул голову к окну, и луна осветила его бледное испуганное лицо. Мальчику было двенадцать, и по-детски милое лицо уже начинало меняться, подвластное законам взросления. Глаза парня сощурились, он внимательно всмотрелся в росший за окном куст сирени и в застывшую луну, едва сдерживавшую приступ зловещего смеха.

Мальчик хотел было повернуться на другой бок, лицом к стене, чтобы свет луны его не тревожил, но заметил странную тень, что вывалилась из приоткрытых дверец шкафа, точно труп. Тень напоминала застывшего перед броском крокодила, что принял форму коряги для маскировки.

Мальчик теперь просто не мог отвернуться, он лежал и смотрел на эту тень, а мысли его напоминали бег белки по кругу. Он осторожно, стараясь не шуметь, отодвинул в сторону одеяло. Кожа тут же покрылась тысячью мурашек. Мальчик сел на кровати, а та не издала привычного скрипа. Умерла она, что ли? Босые ноги коснулись напольного ковра: обычно мягкий ворс теперь был каким-то жестким и неуютным. Мальчик пошел – тихо и очень осторожно, к тому месту, где крокодилом распласталась тень по полу. Он подкрался к шкафу. Луна светила, но окружающий сумрак был густым, как свернувшаяся кровь. Мальчик заглянул за шкаф и увидел там ЕГО – человека, собранного из соломы, – у него была кроличья морда, и зубы его тянулись из десен длинными металлическими шипами, что блестели кинжалами в лунном свете.

Невероятной силы крик разорвал парню рот и глотку, и тогда он проснулся по-настоящему. Ловец снов подрагивал над его головой. Кошмар. Очередной кошмар. По полу почти сразу же застучали ноги – это была его бабушка. Кошмар. Просто кошмар. Не надо придавать ему слишком большого значения…

Очередной сон: страшный и тягучий; ты сидишь ночью на железной дороге, окруженный лесом, а по рельсам кто-то стучит, и стук приближается к тебе, выискивает тебя среди холодных шпал. Ну а ты бы хотел превратиться в маленький камушек или песчинку, стать предметом, которому неведом страх. Вот бы научиться летать, преодолевать закон тяготения и иметь возможность покинуть эту страшную планету, однако это нереально. Может, сам дьявол и придумал эту силу, эту ужасающую гравитацию, что держит людей цепями невидимых кандалов?

Время года – ночь. Мысли мечутся в черепной коробке, покусанные бешеными псами паранойи. А стук приближается – рельсы аж подрагивают. Холодный ветер покачивает кроны деревьев: те выглядят полуживыми. Мальчик поднимается на ноги, но его тут же пошатывает, точно он и сам одно из деревьев. Кое-как устояв, он принимается, неловко переступая ногами, брести прочь от настигающего его звука. Сзади раздается голос, мальчик оборачивается и видит черный силуэт Соломенного Человека. Тот идет по шпалам, постукивая по рельсам длинным молотком. Ручка молотка сделана как будто из резины: она извивается змеей и бьет молотом по длинным металлическим линиям. Мальчик кричит и принимается бежать. А Соломенный Человек продолжает его преследовать.

– Это началось с ним лет с пяти-шести, – говорит его мама женщине в белом халате, у которой кудрявые волосы и оттягивающие рот вниз, словно прорезанные ножом, две глубокие морщины, выходящие из уголков ее губ.

– Расскажите мне все поподробнее, пожалуйста, – просит врач, а морщины на ее лице извиваются, смеются.

– Артем начал бояться насекомых, но, знаете ли, не простых насекомых.

– Не простых?

– Да. Ему казалось, что за ним охотятся какие-то большие пауки или тараканы.

– Охотятся? Что вы имеете в виду?

– Ну, знаете… – Мама смотрит на Артема, тот раскрашивает детскую раскраску за столиком, диван под ним черный и приятный на ощупь. А раскрашивает он эскиз деревенского домика. Возле домика на лужайке сидит собачка. А за окном кабинета врача идет снег, и такой он пушистый и мягкий, что может укрыть собой весь город, словно огромным теплым одеялом… – Артем начал беспокоиться, – продолжает говорить мама, – он, как бы… я хочу сказать, что у него не было галлюцинаций, вы не подумайте, но он думал, что вот-вот их увидит.

– Увидит насекомых? – переспрашивает врач.

– Да, – мама вздыхает, – он боялся, что в какой-то момент обернется, например, и увидит за своей спиной огромного паука. Или боялся того, что стоит ему закрыть глаза в ванной, пока он моет голову, как в ванной появится гигантский жук, и как только он откроет глаза, то увидит его. Понимаете?

– Почему ты боялся этого? – спрашивает врач у Артема. – Ты не любишь насекомых?

Артем раскрашивает собачку. Он не хочет слушать про насекомых. За окном идет снег. Он хотел бы закричать, потому что тишина, возникшая после вопроса от врача, начинает его душить, давить, бить по перепонкам своими невидимыми, но такими плотными лапами. Лапками.

Человек сделан из соломы. Соткан из стеблей, а лицо как у кролика. Артем много лиц видел, и большинство из них ему не нравились. Все они были какими-то скользкими, переменчивыми. В детском садике было страшно, особенно когда приходилось играть с другими детьми, потому что он не хотел играть, не хотел слышать их смех, крики, голоса, видеть лица, руки, пальцы. Когда был тихий час, Артем лежал на своей кровати и представлял, что рядом с ним лежит большой добрый пес, которого он про себя называл Мартином. Мартин рассказывал Артему всякие веселые истории, а еще они обсуждали всех этих людей. Мартину они тоже не нравились, он говорил, что ему даже кошки милее, чем люди.

На обед в садике давали что-то не очень вкусное, Артем всегда старался не есть эту пищу, но тогда его ругали и заставляли глотать тефтели, баклажаны, огурцы, супы, макароны. А время тянулось всегда долго, порой и вовсе замирало. На уроках чтения, когда все дети принимались читать вслух по очереди сказку, Артем мог прочесть такие слова, которых не было в тексте. Это и стало причиной его первого визита к психологу. Это была молодая женщина, и волосы у нее были прямые, длинные и ярко-рыжие, точно обожженные июльским солнцем.

– Я думаю, что у вашего ребенка есть симптомы аутизма, – кричала мама в телефонную трубку. – Представляешь, она мне прямо так и сказала. Говорит, ваш ребенок не может адекватно воспринимать социум, он уходит в себя, сбегает от реальности.

А потом его стал пугать Соломенный Человек. Он появился как-то у зеленого забора детского садика, стоял и смотрел на то, как Артем возится в песочнице вместе с несколькими другими детьми. Тогда Соломенный Человек выглядел нормально – он умел принимать человеческое обличье, если ему это было необходимо. Однако Артем сразу понял, как его увидел, что это не человек. Это был монстр. Когда прогулка была окончена и воспитательница принялась собирать детей и уводить их обратно в садик, Артем увидел, как Соломенный Человек просунул свою голову между зеленых металлических прутьев и показал ему свои зубы. Они были длинные и белые, как узкие скальпели, холодные кинжалы смерти.

Артем еще не раз видел этого человека, но тот никогда не подходил к Артему близко. Мальчик обычно замечал Соломенного Человека где-то вдали. Тот наблюдал за ним, кривил рожи, смеялся, плевался, а порой принимался гавкать или страшно кричать. Но никто его не слышал, только Артем.

Соломенный Человек был и на линейке, когда Артем, будучи первоклашкой, стоял с букетом цветов, под палящими лучами солнца на площадке перед украшенной лентами школой. Директор школы, мужчина лет сорока в пиджаке светло-голубого цвета, говорил в микрофон напутственную речь, полную пафосных ноток, а Соломенный Человек в это время смотрел на Артема из школьного окна второго этажа и смеялся.

Единственным, кто понимал мальчика, был пес Мартин. Это был его союзник и добрый друг. Однако Мартин появлялся все реже, потому что Соломенный Человек обладал особенной силой, дьявольской силой, что мешала Мартину приходить к Артему.

– Он вылез из самой страшной ночи, из кошмара Бога, – говорил Мартин своим низким голосом. – Это дьявольское отродье, он прячется в страшных снах, канализационных люках и мерзких улыбках всех этих низких людей. Ты же понимаешь, о ком я говорю?

– Кажется, что да.

– Ты не должен его бояться. Вообще старайся не замечать его, не смотри на него, не обращай своего внимания. Это будет злить его, он станет тебя пугать еще сильнее, но потом отстанет.

С девяти лет Артем начал пить таблетки, которые назначила ему доктор.

У маминой сестры была знакомая врач, та, что с кудрявыми волосами, и она прописала таблетки, не создавая медицинской карточки, потому что это могло плохо сказаться на будущей карьере Артема, он не сумел бы найти работу и стать достойным человеком. Такие дела.

А сны тянулись и пугали, сводя его с ума. Когда Артем ложился спать, то в его мозгу начинали шуметь голоса, словно кто-то радио включал. Они почти никогда не обращались к нему напрямую, зачастую это была просто смесь из чьих-то разговоров, каких-то странных реплик, отрывков песен. Лекарства постепенно стали помогать, и состояние Артема улучшилось, правда, его начала одолевать вялость и лень. А еще очень трудно было думать, потому что мысли стали очень тяжелыми.

Отец отдал Артема на борьбу, когда мальчику было девять, однако спорт Артему не очень нравился. Но он занимался, чтобы не расстраивать отца, к тому же из-за таблеток у него не было желания спорить. На борьбе он был медленным и заторможенным: те приемы, которые его сверстники схватывали и запоминали за десять минут, он осваивал на протяжении целой тренировки, а к следующему занятию уже почти все забывал. За год занятий он лишь один раз выступил на соревнованиях и с треском там проиграл. Тогда родители забрали его из этой секции и отдали в художественную школу, так как у мальчика была способность к рисованию. Артему это пришлось по душе. Правда, ему не нравилось рисовать красками, только карандашами. А еще он до ужаса не любил все эти пейзажи и скучные натюрморты. Артем любил рисовать собак, также у него был целый ряд картин, где он изображал флору и фауну некой планеты. На этой планете все было очень странным и причудливым, но он точно знал, что она существует в реальности. Когда-то он, возможно, и сам жил на этой планете. Бродил среди экзотических садов, где пальмы напоминали закрученные по спирали улыбки.

К десяти годам Артем обзавелся несколькими друзьями: одного звали Димой, а другого Женей. Они были соседями из дома напротив. Артем познакомился с ними на детской площадке. Ребята подошли к нему, когда он в одиночестве возил машинку по песку. Ну как в одиночестве, его мама в этот момент подсматривала за ним в окно, так как была суббота и ей не надо было идти на работу. Когда мальчики подошли к Артему и начали с ним общаться, он больше всего боялся того, что мама что-нибудь крикнет ему из окна: поинтересуется, как у него дела, или спросит, все ли у него в порядке. Но мама этого не сделала – и на том спасибо. Дима и Женя захотели поиграть вместе с Артемом, у них была одна машинка на двоих – большой желто-красный самосвал. В него можно было грузить песок и перевозить его на другой конец песочницы. Дима был в футболке с нарисованным на ней Черным Плащом, в очках, со светлыми коротко стриженными волосами, а Женя в рубашке с короткими рукавами, смешных шортах, и волосы у него были такие черные, словно нарисованные гуашью. Артем сразу понял, что эти ребята нормальные. Лица их были живыми, а разговоры не отдавали тем безумием, что сочилось из ртов большинства людей. В общем, он быстро нашел с ними общий язык, что вообще-то было ему несвойственно. Диме было одиннадцать лет, он родился летом, а Артем зимой, так что разница в возрасте была полгода. А Жене было десять, как и Артему. Дима любил читать, особенно ему нравилась фантастика. Артему тоже нравилось чтение, поэтому они договорились обменяться в скором времени книгами. Дима был большим фанатом Стивена Кинга, мама его была против подобной литературы, но отец относился к этому нормально и периодически покупал сыну романы или сборники рассказов «короля ужасов». Дима принялся рассказывать Артему о страшных монстрах из историй Кинга, и эти рассказы увлекли Артема, он даже решил, что когда-нибудь, если Дима станет ему настоящим другом, он расскажет ему о том монстре, с которым он сам сталкивался, о том, кто не был выдумкой, расскажет о Соломенном Человеке, о его кроличьей морде и плетеных соломенных руках. Поведает другу о длинном молотке с резиновой извивающейся ручкой, которым Соломенный Человек порой стучит в дверь Артеминого дома.

С Женей тоже нашлось много общего – он не любил читать, зато ему тоже нравились страшные истории, и он принялся рассказывать Артему о таинственном пустыре на окраине города, где была заброшенная больница, в которой жили призраки умерших там людей. Ребята договорились когда-нибудь сходить в это место. Этот поход должен был стать их общей тайной.

Женя мечтал стать водителем поезда, когда вырастет, потому что мама его работала проводницей. Папа же ушел из семьи, когда ему было пять лет, и теперь жил в другом городе с новой семьей. Женя воспитывался мамой и бабушкой. Бабушка его любила вышивать картины, и их у нее было ну очень много, поэтому у Артема вскоре, так как он был Жениным другом, дома появились ее картины: вышитые бисером котики, птички, маковые поля.

Мама Артема очень обрадовалась тому, что он наконец-таки нашел себе друзей. Она сказала ему, что нужно обязательно позвать их в гости, она бы испекла по такому случаю пирог. Пес Мартин тоже был рад, он сказал, что Артем взрослеет и он уже не такой запуганный, как прежде. Артему хотелось бы, чтобы Мартин был виден не только ему, потому что тогда Мартин смог бы ему помочь в разных ситуациях и доказал бы, что Артем не больной.

Он проснулся оттого, что бабушка несколько раз потрясла его за плечо. В темноте над Артемом раздался голос:

– Ты снова во сне кричишь, что случилось?

– Ничего, просто кошмар. – Артему было неприятно смотреть на сморщенное и расплывшееся бабушкино лицо. На лице была мука, ведь ей было неприятно то, что он ее разбудил, ей было неприятно, что ее внук «с особенностями», как про него говорила бабушкина сестра.

– Опять, наверное, своих книжек перед сном начитался? – грозно спросила бабушка. Артем испугался, что ее вставная челюсть может сейчас выпасть из ее рта ему прямо на лицо.

– Ничего я не читал, – ответил он, делая вид, что засыпает.

– Ладно, спи. – Бабушка выключила ночник и вышла из комнаты. Она закрыла за собой дверь, когда уходила. Артем подумал о том, что она сделала это для того, чтобы не слышать больше его криков. Может, она и права.

«Зачем меня сюда привезли родители?» – думал Артем. Я же не хотел сюда ехать, и они знали об этом. Здесь у меня совсем нет друзей, и бабушке я не нужен, а дед все время пропадает на огороде, чего-то там копает постоянно, точно ищет оставленный пиратами клад.

Глаза Артема стали сами собой закрываться, веки потяжелели, словно кто-то насыпал на них песка. «Надеюсь, что я смогу сегодня нормально поспать», – подумал Артем, прежде чем провалиться в зыбучие пески сна.

Однако его надеждам не суждено было сбыться. Артем проснулся спустя всего лишь несколько минут, которые, правда, показались ему двумя длинными часами. Однако проснулся он не до конца. Он проснулся лишь наполовину, а может быть, на треть. В полубредовом состоянии он принялся общаться с кем-то невидимым, глядя при этом в окно.

– Уходи, уходи, – шептал Артем, глаза его бегали при этом по испуганному и усталому лицу.

Соломенный Человек не отвечал ему. Он просто стоял и смотрел на мальчика. Рядом с Соломенным Человеком покачивался куст сирени. Этот куст был похож на пальму. На страшную пальму. Луна стала тускнеть, точно кто-то выключил ее, так же как бабушка выключила его ночник. Может, бабушка и луну выключила? Может, она была заодно с этим чудовищем?

Дедушка Артема, несмотря на то что уже была ночь, копался в своем огороде. Он тщательно просеивал землю между пальцами. На руках его были рабочие перчатки. Им уже никогда не суждено было стать белыми. Перчатки пропитались землей, наполнились ею. Дедушка искал золото. Ему казалось, что он обязательно найдет его, как он находил его тогда, работая на золотых приисках на Колыме. Возраст его перевалил за восемьдесят, и разум его был уже не тем, что прежде. С ним произошли некие метаморфозы.

Его жена думала, что у него просто бессонница, из-за чего он возится ночами во дворе да на огороде, занимается, так сказать, хозяйством. Она особо не вдавалась в подробности его ночной деятельности. Это было и к лучшему, ведь она могла не так его понять. Могла счесть его сумасшедшим и тогда, вместе со своей дочкой и сестрой, отвезти его в клинику или в дом престарелых. Ее можно было бы понять, ведь тут, в Воронеже, никогда не было золотых месторождений. Однако дедушка знал, что золото есть тут, прямо в его огороде, на его земле. Ему рассказал об этом человек в соломенной шляпе, которого он повстречал на автобусной остановке, когда ездил в город на рынок продавать яблоки из своего сада. Человек в соломенной шляпе много чего знал, поэтому старик поверил ему. Человек в соломенной шляпе знал, где спрятано золото. Он знал и о тех страданиях и ужасах, что пережил дедушка в далеком тридцать восьмом году. Сейчас уже был две тысячи первый год, двадцать первый век набирал обороты, мчался в будущее на своих металлических колесницах, но для старика время навсегда замерло там, в тридцать восьмом. Он считал, что прогресс невозможен после того, что тогда произошло. И уж тем более нельзя говорить о прогрессе после тех ужасов, того ада, что обрушился на человечество в тридцать девятом, когда началась Вторая мировая война.