Kitobni o'qish: «Обороти меня. Часть 3. Назорей»
Глава 1
Вечером на старой мельнице было холодно. Вениамин приезжал сюда время от времени, чтобы «поговорить с Папой», – так он сам называл свое время, проведенное пред Творцом. Когда он приезжал сюда, он не брал с собой гаджеты и какие-либо другие устройства. С одной стороны, чтобы его никто не отвлекал, когда он сосредоточен на разговоре с Богом, а с другой, чтобы это его место никто не мог запеленговать, зная, что каждый мобильный телефон, это прекрасное подслушивающее устройство, даже, когда он не в сети. Даже с дешифратором голоса, его нахождение в лесу на старой мельнице могло вызвать подозрение и желание проверить, кто там находится, поскольку этот объект был слишком близко к Краевке.
Когда ему нужно было поговорить с Петром или Брумелем, он выезжал в ближайший город и использовал дешифратор. Ситуация была несколько подвисшей, и требующей ожидания, и какой-то определенной развязки, и поэтому ему приходилось полагаться только на свою интуицию и духовное видение.
Последнее сообщение от Петра было тревожным, поскольку особисту во сне было показано, что чудовище-оборотень где-то близко с Холмским и скоро будет атаковать. Не совсем понимая, что нужно делать в такой ситуации, Вениамин решил поехать на мельницу и уединиться для молитвы и поста. Здесь находясь в верхней комнате и сосредотачиваясь на своем внутреннем чувствовании, старый охотник получал ясные и понятные картины-инструкции от Всевышнего, которые, как он верил и видел по своей жизни, были на порядок выше всех планов злоумышленников, несмотря на все их высочайшие технологии, прекрасную организацию и тончайшее оборудование.
Вениамина радовало, что Петр, хотя еще и не доверил до конца свою жизнь в руки Божьи, все же получает предупреждения свыше. Радовало и то, что рядом с особистом находится Данилин, и целиком его во всем поддерживает.
Думая о Петре, охотник улыбался. С ним было связано множество светлых воспоминаний из его детства и юности, и Вениамину всегда нравился этот смышленый и открытый паренек. Они часто ходили вместе на охоту или рыбалку и проводили время в общении и, хотя он не совсем одобрял его выбор, когда тот пошел учиться в учебное заведение МВД, сейчас он понимал, что и в этом был потрясающий и удивительный план Творца, и что именно эта его позиция позволяет ему сейчас бороться за обнаружение и, возможно, будущее возвращение своего брата и сестры и, может быть даже, разрушение темных планов, связанных с их похищением, которые касаются и жизни других подобных им подростков.
«Открой мне, Господи, что Ты будешь делать, и как мне помочь Петру в этой непростой ситуации? – тихо молился охотник, преклонив колени рядом с открытым окном. – Какой мне дать ему совет, какой следующий шаг, и что можно сделать, чтобы разрушить злые козни врага? Ты все знаешь. Все в Твоей власти. Да не восторжествует враг. Покажи мне Твои пути. Ты всегда удивительным образом хранил меня и тех, о ком Ты доверял мне позаботиться. Знаю, что сохранишь и на этот раз. Только открой мне, что мне нужно делать…»
В какой-то момент молитвы, когда старый охотник остановился и прислушался, чтобы понять свои ощущения, он вдруг услышал внутри себя тихий голос:
«Поезжай в большой город. Встретишь там Татьяну. Она уже в России».
«Татьяну? – удивился Вениамин. – Уже в России?»
Он подождал еще какое-то время, прислушиваясь к своему сердцу, после чего накинул на плечи свою меховую куртку и спустился вниз к своему мотоциклу. Ему нужно было доехать до ближайшей станции электрички, и там оставить свой трехколесный транспорт у своего друга, который жил в соседней деревне. Затем уже на электричке добраться до железнодорожного вокзала и пересесть на поезд, чтобы доехать до Сыктывкара. Что ж, ему было не в первой, но сначала нужно было незаметно показаться в Краевке и по уже отработанной схеме через Федора сообщить супруге и, наверное, Людмиле, где он и что он, чтобы они не волновались.
* * *
Солнце палило нещадно. Уже несколько дней над поверхностью океана был почти штиль, и их небольшое спасательное суденышко почти не продвигалось. Навес, который был предусмотрен, чтобы хоть как-то защищать их от солнечных лучей, конечно, давал тень, но этого было недостаточно. Жара была просто невыносимой.
После долгих дней путешествия их запасы продовольствия подошли к концу, но еда в виде рыбы у них была, поскольку Джонни и Андрей успешно рыбачили. Сколько они протянут на одной рыбе, было непонятно, но голодными они не были, и благодаря солнечному опреснителю, который на жаре прекрасно работал, у них была пресная вода. Конечно, они пытались ее экономить, но из-за жары есть не хотелось, а пить наоборот хотелось очень сильно, и поэтому, как только опреснитель набирал очередной стаканчик воды, он тут же с жаждой осушался кем-нибудь из них, в зависимости от того, чья в этот момент подходила очередь.
Лера, изнемогающая от зноя, уныло смотрела на безбрежный и спокойный океан, уставшая от многих дней путешествия. Ночью она мерзла и не могла нормально спать, днем наоборот мучилась от жары. Её тело зудело от морской воды, в которую ей время от времени приходилось себя окунать, чтобы хоть как-то освежиться и охладиться от постоянной жары, а от однообразной пищи, и от многих других неприятных факторов их вынужденного плавания у нее было состояние близкое к тошнотворному. Сейчас она не была уверена, чего ей больше хотелось, быть здесь и оставаться свободной в этой неопределенности, или же все-таки вернуться на корабль и быть рабыней, но иметь при этом хоть какую-то стабильность и конкретность во всем остальном, то есть, нормальную постель, понятную пусть и тяжелую работу и разнообразную еду, с любовью приготовленную Долли. Она с тоской вспоминала свои общения с этой добродушной поварихой, и мечтала о том, чтобы вымыться в корабельном душе, который сейчас был таким желанным.
Единственной отрадой их пребывания в лодке были те моменты, когда они могли пообщаться, что как правило происходило по вечерам или по утрам, потому что днем из-за этой ужасной жары разговаривать совершенно не хотелось.
За это время они рассказали друг другу почти всю свою жизнь, и их с Андреем английский язык стал намного более отточенным и уверенным. Лера стала замечать, что она очень часто даже думает по-английски, а не по-русски и, мысленно разговаривая сама с собой, говорит тоже на английском.
Вот и сейчас, глядя на неясно очерченную линию горизонта, она думала о доме и о маме, и вдруг заметила, что думает на английском языке. Однако, поймав себя на этом, она лишь слегка пожала плечами и пожалела о том, что, вот она теперь знает английский язык, но при этом находится в открытом океане, и неизвестно, будет ли спасена, и тогда, понадобится ли ей когда-нибудь этот язык, и что толку, что она теперь им владеет, если завтра может быть утонет в этой морской пучине? Ее мысли на неродном ей языке текли медленно и лениво, и она думала, что, наверное, могла бы все отдать, только бы оказаться сейчас дома рядом с мамой. Ей бы она с радостью продемонстрировала сейчас все свои знания, но только, вот незадача, мамы рядом не было, и неизвестно, увидит ли она ее когда-нибудь еще в своей жизни или нет?
У Леры выступили на глазах скупые слезы и, скатившись на щеки, моментально высохли из-за жары. Она грустно вздохнула и в этот момент увидела на поверхности океана какое-то движение.
– Что это? – спросила она, ни к кому не обращаясь.
Ее вопрос услышали и Андрей, и Джонни, и посмотрев в том направлении, куда она показывала, Джонни ответил:
– О! Круто! Это дельфины. Ух-ты! Смотри как их много!
Огромная стая дельфинов грациозно передвигалась, вздымая каскады брызг и создавая шум похожий на шум проливного дождя. Афалины выпрыгивали из пучины и, пролетев над поверхностью воды чуть больше метра, снова погружались в нее с характерным всплеском.
– Мне кажется, или они приближаются? – спросил Андрей.
– Похоже, что да, приближаются к нам, – ответил Джонни.
Зрелище было поистине необыкновенным. Ничего подобного ребята никогда не видели в своей жизни. Они завороженно наблюдали за движением стаи афалин, забыв про жару. Чем больше приближались к лодке эти удивительные существа, тем сильнее становился шум, и тем яснее можно было разглядеть отдельных животных.
– Они нас не заденут? – забеспокоилась Лера.
– Не должны, – отрицательно мотнул головой Джонни. – Дельфины обычно не нападают на человека. А вот на акул нападают, поэтому, если ты видишь дельфинов, можешь быть уверена, что акул рядом нет.
– А что они с ними делают? – полюбопытствовала Лера.
– Кто? Дельфины с акулами? Точно не знаю. Я слышал, что они просто пробивают им брюхо своими твердыми носами, и те погибают.
В это время стая приблизилась к лодке и стала проплывать мимо нее настолько близко, что до лодки долетали брызги. Это было очень приятно и освежающе. Лера с удовольствием подставила под брызги лицо и руки, наблюдая за афалинами, и попутно с блаженной улыбкой ловя ощущение столь неожиданной и желанной прохлады. Андрей и Джонни присоединились к ней, и они, радостно смеясь и шутя, комментировали столь удивительное явление природы.
Какое-то время эта фантасмагория продолжалась, затем стая стала постепенно редеть, мимо лодки проскакали последние особи бело-серых водоплавающих млекопитающих, и наконец вся эта резвая братия стала удаляться по направлению к востоку.
– Ух, прелесть какая! – выразила свое восхищение Лера, и в этот момент лодка пошатнулась, дернулась и поплыла в том же направлении, в котором удалялась стая.
– Что это? Что случилось? – почти одновременно воскликнули Андрей и Джонни и поспешили перебраться к носу лодки, чтобы понять, что происходит.
– Не может быть! – удивленно воскликнула Лера, которая вместе с ними решила посмотреть.
Как оказалось, к носу спасательной шлюпки была привязана крепкая веревка длиной более десяти метров. Все это время она находилась в воде, и никому из них даже в голову не пришло, чтобы втянуть ее внутрь суденышка. Сейчас же за эту веревку ухватился один из дельфинов и теперь тянул лодку за собой, периодически выныривая из воды, чтобы набрать воздух. При этом три других дельфина плыли рядом с ним, создавая весьма потешный эскорт своему собрату труженику.
– Гляди-ка! Они что, решили с нами поиграться? – удивленно спросил Андрей.
– Вполне возможно, – предположил Джонни. – Я слышал, что подобные вещи время от времени происходят.
– И как долго они нас будут тянуть? – задорно спросила Лера, воспринимая происходящее как весьма забавное приключение.
– Пока не надоест, – предположил мулат, смеясь. – Немного не то направление, в котором я хотел продолжать плыть, но это хоть какое-то основательное движение вперед за последнюю неделю.
Тем временем первый дельфин, видимо, устал и отплыл в сторону, а веревку тут же подхватил другой дельфин из эскорта, и лодка, не останавливаясь, продолжила движение.
– А мы быстро плывем, – радостно отметила Лера.
– Да, очень даже, – подхвати Андрей. – Они сильные. Интересно, зачем им это?
– Может быть, это для них просто игра? – предположил Джонни.
Все трое заметно повеселели.
В течение какого-то времени они наслаждались движением вперед и незатейливой беседой о том о сем, когда вдруг почувствовали, что лодка перестала плыть, и взглянув, увидели, что четверка дельфинов, дружно выныривая из воды, умчалась далеко вперед, догонять свою стаю, которая к этому моменту были уже едва различимы на горизонте.
– Эх! А мы так хорошо плыли! – с сожалением сказал Джонни, достал бинокль и посмотрел им вслед.
Он довольно долго стоял так, в застывшем состоянии, внимательно вглядываясь вдаль, а затем вдруг тихо сказал:
– А ведь они были правы.
– Кто были правы? – спросил его Андрей.
– Дельфины.
– В каком смысле?
– В смысле направления.
– Что ты хочешь сказать? – спросила Лера, почувствовав в голосе мулата что-то особенное. – Давай, не темни уже.
Он молча протянул ей бинокль.
Лера встала, поднесла бинокль к глазам и какое-то время смотрела туда же куда и Джонни. Затем она таким же тоном, как и мулат, тихо нараспев сказала:
– Андре-ей…
– Что такое? – подскочил он.
– Мы спасены! – восторженно произнесла она, отдавая ему бинокль.
* * *
Стало смеркаться. В детском парке было тихо и нехарактерно тепло для этого времени года. Погода была превосходной для гуляния, и днем здесь было полно народа, но в вечернее время мамочки с малышами уже, как правило, расходились по домам, а молодежь начинала рассредоточиваться по ночным клубам и кафе. Лишь в дальнем краю парка все еще были слышны голоса какой-то засидевшейся подростковой компании.
К скамейке подошел старенький дедушка, с довольно длинными седыми волосами незаметно переходящими в еще более длинную седую бороду. Одет он был типично для своего возраста, в какое-то серое клетчатое пальто, опускающееся ниже колен, потертые джинсы, и черные теплые ботинки. Он с кряхтением оперся на свою старческую палочку и опустился на скамейку.
Мимо проходил другой похожий представитель этого поколения. Он был чуть моложе, что было видно по его стилю одежды, более пестрой, чем у сидящего на скамейке старика. И волосы, и борода у него были не такими длинными и седыми, и он пока не опирался на палочку. Вместо нее у него была трость с приделанным гвоздем на конце, которым он протыкал бумажки, разбросанные вдоль дорожек, поднимал их с земли и складывал в большой плотный целлофановый пакет.
– Не проходи мимо Петрович. Присядь, погуторим, – обратился старик к своему сверстнику.
– Отчего же не погуторить то, – с охотой отозвался Петрович, и присел рядом на скамейку.
– В уборщики заделался, или как? – спросил старик.
– Что? А это, – Петрович смущенно покрутил в руке пакет с мусором. – Это я на добровольческих началах. Молодежь-то нынче пошла никудышная. Где мороженое едят, там бумажку-то и кидают, а убрать за собой, ни-ни. А мне, это, как его, пенсионеру, не трудно, глядишь. Я на прогулку вышел, свежим воздухом подышал, а заодно на своем пути и бумажки пособирал. И чище, и приятнее, и дышать легче. Да и, может, кто и пример с меня возьмет. Как ты считаешь, Геннадьевич?
– И то правильно, – одобрительно кивнул Геннадьевич, и погладил ладонью свою длинную бороду.
Они еще какое-то время поговорили на разные общие темы, о том, какая сейчас у стариков пенсия, и что старость не в радость, и что молодежь нынче пошла, и что вот раньше были времена, и все такое. Особое время в их разговоре заняло обсуждение о том, нужно ли Петровичу поехать к престарелой, но еще, слава Богу, здоровой и крепкой, глядишь, до ста лет проживет, родной сестре, и какие нужны на это деньги, и какие могут быть по пути проблемы, и на чем ехать, ведь путь-то, того, не близкий, и т.д. После чего Петрович встал и продолжил идти вдоль аллеи, подбирая по пути бумажки, а Геннадьевич с кряхтеньем поднялся со скамейки и прихрамывая отправился в противоположную сторону, опираясь на свою палочку.
Когда Петрович дошел до конца аллеи, он свернул в узкий переулок частный сектор сразу за парком и пройдя между домами, вышел к старенькому жигуленку светло-зеленого цвета, припаркованному у одного из домов. Он сел в жигули, отъехал от дома и, выехав на проезжую часть, смешался с потоком машин, в то время, как Геннадьевич вышел из парка, прошел два квартала и, зайдя за один из домов, сел на мотоцикл с коляской и поехал в другом направлении.
Примерно через час жигуленок припарковался в соседнем городе у частного дома, и Петрович выйдя из машины, нырнул в перелесок между двумя соседними кварталами, и вышел с другой его стороны. С ним незаметно поравнялся еще один такой же Петрович, или Васильевич, или Емельяныч, что, в общем-то, не важно, но пусть будет Емельяныч, и какое-то время шел за ним. Заметив его, Петрович уронил бумажку и свернул на другую сторону, а Емельяныч остановился, присел на корточки, чтобы завязать шнурок на своем ботинке, незаметно поднял бумажку, свернул в противоположную сторону, и через пару минут вышел из парка, уже как Валерий Брумель, без всякого старческого маскарада.
Придя домой, он поужинал с семьей, поговорил о повседневных делах, сидя перед телевизором, предупредил жену, что у него будет недельная командировка по работе, попросил ему все приготовить на утро, и отправился к себе в кабинет. Там он достал свой ежедневник и написал в нем:
«Вениамин мою поездку к Петру не одобрил, и серьезно меня предупредил, что исход может быть очень неблагополучным. Пока непонятно, что он имел в виду. Однако я все равно еду. Интересно, что он тоже едет в том же направлении, но не в сам Холмский, и встречается с некоей особой, которая может, как он сказал, пролить свет на всю эту ситуацию. Есть ощущение, что скоро должна быть какая-то развязка. Нужно оставить деньги на велосипед для ребенка и жене на какую-то косметику, которую она просила. Ох-уж эти женщины!»
После этого он снова вернулся к своей супруге и ребенку, решив, что перед такой опасной поездкой лучше больше времени провести с семьей. В этот вечер дочь была такой умницей, а жена такой кроткой и нежной, что ему, как никогда, не хотелось уезжать из дома. Но… решение было уже принято, он так долго его вынашивал, так долго к этому готовился, все предусмотрел. Его отсутствие никто не заметит. Он отлично замаскируется, и никто даже не заподозрит, что это может быть он. Вениамин не одобрил! Ну, и что? Да, у него необыкновенная интуиция. Да, он еще пока ни разу не ошибся. Но, не у него же одного интуиция! А у Валерия есть два справедливо заработанных отгула. Почему он не может провести их по своему усмотрению?
Рассуждая таким образом, Валерий сам себя уговаривал быть твердым своему решению, поэтому наутро, чуть свет, он встал, поцеловал спящих жену и дочь перед выходом, взял собранные супругой вещи и отправился в путь.
Что касается Вениамина, то он, придя на условленное место, обнаружил оставленное Федором письмо от Людмилы с подробным описанием всего того, что с ней произошло. Прочитав письмо, старый охотник тяжело вздохнул и по своему обыкновению опустился на колени и склонил голову в молитве. На этот раз он не произнес не слова вслух, а разговаривал с Богом внутренне, в своих мыслях, видимо, не желая, чтобы кто-то кроме Господа мог услышать о тех глубоких чувствах и переживаниях, которые хранило его сердце.
* * *
Самолет плавно оторвался от земли, и пилот почти сразу, лишь слегка подняв аэробус в воздух, стал разворачивать его в противоположную посадочной полосе сторону, круто положив на крыло так, что казалось, его конец вот-вот заденет крыши домов.
Сюзи вспомнила, какое на нее это произвело впечатление, когда она села в самолет впервые в жизни.
Этот эпизод снова увлек ее в долину воспоминаний своей юности и всего, что хоть как-то было связано с тем, кем она была сейчас.
* * *
Семья Аркадия ей очень понравилась. Двое старших детей уже выросли, женились и теперь жили самостоятельной жизнью, лишь изредка навещая родителей. А младшая дочь Катя, которой, когда Таиру приняли в их семью, было всего десять лет, восприняла ее появление с большой радостью. Играть с Катей было интересно и комфортно. Она тут же окрестила Таиру своей лучшей старшей сестрой, и стала делиться с ней всеми своими девичьими секретами, воспринимая ее значительно старше себя и считая, что сестра гораздо больше и опытнее ее, и наверняка все знает. Таира же, наоборот, чувствовала себя на таком же уровне, как и этот ребенок, и с удовольствием играла с ней в ее детские забавные игры, учась через это всему, что касалось семейной жизни и, что было для нее недоступно в лечебнице-тюрьме.
Вспоминая Катю, Сюзи не могла не улыбаться. У нее сохранились только самые лучшие воспоминания об этом периоде ее жизни, если не считать одного очень неприятного инцидента.
Они остались дома одни, и поставили чайник на газовую плиту, чтобы подогреть его и попить чай. Когда чайник вскипел, они вместе зашли на кухню, и Катя случайно уронила чашку на пол. Чашка упала и разбилась в дребезги, а Катя, нагнувшись неловким движением локтя задела носик чайника.
Дальше все произошло очень быстро. Таира, видя как в замедленной съемке, что раскаленный чайник сейчас упадет на младшую сестру и ошпарит ее кипятком, мгновенно подскочила к ней и оттолкнула ее в сторону. Катя с криком отлетела, ударившись головой о стол, а Таня, поскользнувшись, упала рядом с газовой плитой, и чайник, открывшись, вылил свое содержимое ей на лицо.
Сюзи плохо помнила, что было дальше. Возможно, она потеряла сознание от болевого шока, потому что дальнейшее ее более-менее ясное воспоминание было уже на больничной койке. У нее перебинтована голова и руки, она на постели в кабинете, к ней подключена капельница, а перед ней стоит Аркадий, его супруга Анжела и маленькая Катя.
– Я ведь знаю, это ты меня спасала, – обиженно поджав губы, говорила младшая сестренка. – Это я такая неуклюжая свинья, чайник уронила.
– Катенька, дочка, что ты такое говоришь? – удивилась таким ее словам Анжела. – Разве можно себя так называть?
– Конечно, можно. Если бы Таня меня не оттолкнула, этот чайник бы вылился весь на меня, – упрямо заявила Катя.
– Все равно, так говорить нельзя, – не унималась Анжела.
Катя подошла к Таире поближе и, осторожно погладив ее забинтованную руку, сказала:
– Спасибо тебе, сестра. Ввек не забуду.
Таира попробовала ей улыбнуться, но поняла, что ее лицо ей непослушно, и поэтому смогла ответить Кате только, моргнув глазами и чуть заметным кивком головы.
Затем они все вышли за дверь, и Таня услышала, как отец разговаривает с врачом. Говорили они очень тихо, но ее невероятно острый слух позволял ей слышать каждое слово.
– Что я могу вам сказать, Аркадий Евгеньевич, – сокрушенно говорил врач, – без пластической операции не обойтись.
– Но, можно ли восстановить ее лицо? – обеспокоенным тоном спросил отец.
– Будем стараться, конечно, но ожог все равно будет виден. Полностью устранить последствия такого обширного поражения мы, увы, не в силах.
– Я очень прошу вас, сделайте лучшее, что в ваших силах.
– Конечно-конечно, Аркадий Евгеньевич. Все лучшее, что только сможем. Можете не сомневаться. Но, мы не боги, к сожалению, и чудес совершать не умеем.
– Бог умеет, – горячо сказал Аркадий. – Я буду молиться, чтобы произошло чудо.
– Вот и хорошо. Вы молитесь, а мы будем стараться.
Сюзанна не помнила операции, но она помнила свое первое впечатление, когда с нее сняли бинты и она впервые подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Она была такой безобразной с этими шрамами от ожогов, что закрыла лицо ладонями и разрыдавшись, побежала в свою палату.
Молоденькая медсестра пришла к ней, утешать ее, говоря, что швы пока еще свежие, что все еще заживет, но Таира знала, что это все просто слова, потому что она слышала разговор отца с врачом. Она сидела на кровати и тихо плакала, поджав колени к груди, обхватив их руками и уткнувшись в них красным исковерканным лицом. Когда медсестра наконец ушла, она осторожно потрогала свои шрамы. Лицо горело и чесалось, но врач ее строго настрого предупредил, чтобы она его не расчесывала. Проплакав пару часов, Таира наконец устала от своих собственных слез и, поднявшись с кровати, подошла к окну. Прильнув горячим лицом к холодному стеклу так, чтобы вся ее истерзанная кожа ощутила стеклянную прохладу, она грустно стала смотреть на улицу, туда, где за забором больницы стояли большие деревья с раскидистыми кронами, покрытыми снегом.
Снаружи было очень красиво. Там царствовала зима, и бесшумно падал снег, искрясь в свете яркого уличного фонаря гранями прекрасных больших снежинок. Неожиданно ее так сильно потянуло туда, в этот лес, за пределы высокого бетонного забора. Она так сильно захотела побыть там одна, что эта мысль захватила ее. Она так ясно представила себе, как она окажется на той стороне забора посреди этого леса или парка, не важно, но в этой снежной сказке посреди огромных деревьев и волшебно белого грациозно и плавно падающего с небес снега.
Не желая создавать паники по поводу своего исчезновения, Таира все-таки заставила себя дождаться отбоя, легла на постель и закрылась с головой одеялом. У нее уже созрел ясный план, как ей сделать все так, чтобы никто и ничего не заметил. Она тихо лежала под одеялом и ровно дышала, ожидая, пока дежурная медсестра зайдет в палату. Когда та зашла и подошла к ней, Таира так отчетливо слышала каждый ее шаг и шелест голубого халата, что могла ясно представить себе каждое ее движение, хотя молодая девушка старалась вести себя как можно тише. Медсестра подошла к ее постели, какое-то время постояла, молча наблюдая за пациенткой, затем наклонилась к ее голове и послушала ее дыхание и, убедившись, что та спит, так же тихо вышла из палаты. После этого, судя по звукам, она пошла проверить остальных детей. Так случилось, что Таира находилась в своей палате одна, поскольку двух девчонок, которые были с ней, уже выписали; одну за день до этого, а другую сегодня утром. Вскочив с кровати, она схватила три одеяла, заранее вынутые из-под покрывал с трех соседних кроватей и приготовленные ею для этой цели. Сформировав из одеял подобие себя, она укрыла получившуюся фигуру так же, как до этого была укрыта сама, тихо и быстро выскочила в коридор и прошмыгнула к двери, ведущей на лестницу, соединяющую этажи. Ей даже не нужно было оглядываться по сторонам, чтобы убедиться, что в коридоре никого нет. Она итак это знала благодаря своему острейшему слуху.
Теперь ей нужно было спуститься на второй этаж, поскольку там с лестничного проема был выход на балкон, который никогда не закрывался, так как некоторые из медсестер и медбратьев периодически выходили туда, чтобы покурить.
Оказавшись на балконе, Таира быстро скинула с себя одежду, засунула ее за небольшую урну, стоящую здесь же, и мгновенно обратилась рысью. Это было больно, но в тоже время, почему-то, приятно. Ее тело как будто соскучилось по превращениям, и с удовольствием восприняло боль трансформации. Она спрыгнула вниз и, преодолев расстояние до забора в три мощных прыжка, запрыгнула на забор, а с него соскочила вниз, оказавшись среди заснеженных деревьев.
Вдохнув всей своей рысьей грудью свежий морозный воздух, она издала сдержанный, но торжествующий рык и помчалась в глубь лесопарка.
В этом своем обличье она гуляла почти всю ночь, наслаждаясь скоростью, силой, гибкостью и свободой. Примерно за три часа до подъема, она вернулась в больницу под прикрытием темноты и проделала все то же самое, что и до этого, но уже в обратном порядке и, оказавшись у выхода в коридор остановилась и прислушалась.
За дверями было тихо. Она слышала дыхание всех детей в своих палатах и особенно, что было важно, мирное сонное посапывание медсестры. Осторожно открыв дверь, она выглянула и посмотрела на дежурную, которая сидела за своим рабочим столом и, положив голову на сложенные перед собой руки, крепко спала. До двери в палату было гораздо ближе, чем до медсестры. Двигаясь мягко и бесшумно, Таира быстро прошла на цыпочках к себе, остановилась, прислушалась и, убедившись, что сонное посапывание дежурной продолжается, стала аккуратно разбирать сделанную ею фигуру из одеял и заново заправлять все постели. Когда все было сделано, она залезла под одеяло и укрывшись с головой, закрыла глаза. Теперь ей хотелось спать.
«Что ж, если я не смогу с таким ужасным лицом жить среди людей, я, по крайней мере, смогу жить среди зверей», – полушутя полувсерьез подумала она и крепко заснула.
Ей приснилось, что она превратилась в белую кошку, и в таком виде бегала по снежной поляне и, радостно смеясь, гонялась за белыми, как снег, бабочками, которые летали между растущими прямо на снегу белоснежными маками.
* * *
Наутро ее разбудил вошедший в палату главврач. Видимо ее по какой-то причине не стали будить на завтрак, может быть, потому, что она вчера была сильно расстроенной. Но в таких и в похожих на этот случаях, завтрак все равно ожидал ее и других подобных ей пациентов в течение, как минимум, двух часов.
– Та-ак! Как дела у нашей принцессы? – радостным голосом спросил врач, не переживая по поводу того, нравится такое обращение его пациентке или нет.
Чувствуя себя вполне выспавшейся, Таира нехотя вылезла из-под одеяла и, поджав ноги, села на кровати.
Не поднимая на нее глаз, врач сел на стул напротив и открыл свой журнал, чтобы сделать там свои пометки.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, записывая что-то на нужной странице.
– Нормально, – сонным несколько недовольным голосом ответила Таира.
– Лицо не тянет?
Таира потрогала лицо ладонью. Наощупь оно было как будто бы слегка мятым, но болезненных ощущений не было, поэтому она ответила таким же тоном:
– Не-а, не тянет.
– Ага, – сделав свои пометки, врач снял очки, которые он использовал для чтения, поднял на нее глаза и вдруг, отпрянув назад, как ошпаренный, громко воскликнул: – О, Боже, что это?!
Таира даже вздрогнула от такого его поведения и, нахмурив брови, подозрительно спросила:
– Что, что это?
– Господи, этого не может быть! – ошарашенно глядя на нее, сказал врач. – Я вижу такое впервые в жизни!
– Что вы видите впервые в жизни? – недоумевала Таира.
– Танечка, Господи! Это же самое настоящее чудо! Что с тобой произошло?
«Надеюсь, у меня нет шерсти на морде? – подумала она, снова ощупав свое лицо ладонью».
– А что произошло? – спросила она.
Он вскочил со стула и выбежал из комнаты, не удостоив ее ответом.
Пожав плечами, Таира встала с постели, подошла к зеркалу и застыла от удивления. С отраженья на нее смотрела очень красивая молодая девушка со свежим, без единой морщинки, шрама, прыщей или еще какого-либо изъяна лицом, но это было не совсем ее лицо. Это была немного другая, очень красивая девушка, с правильными утонченными непривычными чертами, в которой угадывалась она, Таира, но при этом преображенная и доведенная до совершенства. Несомненно, это была она, но как же сильно она изменилась! Как будто над ней несколько часов подряд трудился косметолог, и нанес ей профессиональный и очень качественный макияж. Таира со страхом подняла руку и поднесла пальцы к своим губам. В отражении незнакомка тоже подняла руку поднесла пальцы к полураскрытым губам, которые стали чуть более припухлыми, ровными и красивыми. Овал лица стал менее округлым, подбородок стал более утонченным, и на нем появилась маленькая аккуратная ямочка, щеки стали чуть впалыми, но совсем не сильно, придавая лицу более нежное выражение, нос тоже стал тоньше. Раньше он был несколько толстым и похожим на картошку, а теперь был ровной идеальной формы. Только глаза, пожалуй, остались такими же, как и были, но даже они теперь выглядели по-другому из-за того, что поменялось все остальное.
