Kitobni o'qish: «Ярость Антея»

Есть вещи, которые нам понятны сразу же. Есть вещи, которые мы не понимаем, но можем понять. Кроме того, есть вещи, которых мы не можем понять, как бы мы ни старались.

Юдзан Дайдодзи. Будосесинсю.

– Темный человек звонит не с небес, – сказал Стью. – И если это погребальный звон, то, по-моему, он доносится из мест, расположенных значительно ниже.

Стивен Кинг. Противостояние.

Глава 1

Псих стоит перед запертой дверью моей палаты и, не моргая, пялится на меня через заляпанное кровью смотровое окошко. Рослый, подтянутый, с короткой армейской стрижкой, псих явно принадлежит к бывшим военным. Как и шестеро его приятелей, бесчинствующих сейчас в «зоопарке», – отделении для буйных пациентов нашего психоневрологического диспансера. Эту компанию доставили сюда скопом сутки назад и распределили по отдельным боксам, однако, несмотря на усиленную со вчерашнего дня охрану, сумасшедшие вояки все равно умудрились вырваться и устроили в изолированном крыле клиники кровавую бойню…

На первый взгляд никто из этой семерки не выглядел буйным подобно подавляющему большинству пациентов нашего отделения. Новички – все как на подбор плечистые и крепкие, – проследовали, понурив головы, под конвоем по коридору и были размещены по палатам без каких-либо эксцессов. Для поступающих в «зоопарк» бузотеров новоприбывшие вели себя прямо-таки с монашеской скромностью. Глядя на их угрюмое смирение, можно было подумать, что они очутились здесь по ошибке. Но красные фриз-комбинезоны, надеваемые исключительно на нашего беспокойного брата, свидетельствовали, что семеро громил не ошиблись адресом.

– Черта с два эти мордовороты будут паиньками, – заметил тогда Скептик, как обычно беспардонно вмешавшись в ход моих мыслей. – Не нравятся мне такие соседи, брат. В мозгах этих парней гнездится не болезнь, а что-то странное. По мне, их не только психами, но и людьми уже нельзя назвать. Вот увидишь, огребем мы с ними проблем на нашу с тобой многострадальную голову.

Я промолчал. Спорить со Скептиком в таких вопросах бессмысленно. Уж коли он заверяет, что быть беде, значит, она и впрямь имеет все шансы скоро разразиться. В последний раз, когда мой вечно брюзжащий братец предвещал скорые неприятности, он оказался абсолютно прав. Они действительно нагрянули, вследствие чего меня и перевели из общего стационара в палату для буйнопомешанных.

Всех обитателей «зоопарка» содержат в персональных апартаментах, чьи стены и пол мгновенно ограждаются упругим силовым полем, едва чувствительные сенсоры замечают за пациентом любое резкое движение. Вдобавок при этом мы получаем легкий удар электротоком – не болезненный, но все равно малоприятный. Весьма действенная воспитательная методика, надо сказать. Даже самые невменяемые любители биться головой о стену быстро отвыкают от этой привычки, становятся шелковыми и начинают расхаживать по палате на полусогнутых. И никакого рукоприкладства и смирительных рубашек, что повсеместно использовались в психиатрических клиниках аж до конца двадцать первого века. Ныне чересчур беспокойных психов утихомиривают только такими высокотехнологичными мерами.

Единственное, что нам не возбраняется, это орать. Голосить и ругаться в «зоопарке» можно хоть до посинения – все равно наши вопли не вылетают за звуконепроницаемые стены боксов. Да и как иначе буйному пациенту выпустить пар, если местные правила категорически запрещают дубасить стены и наносить себе увечья? При малейших попытках суицида пол вновь начинает стегать наши босые пятки током, а эластичные волокна фриз-комбинезонов вмиг становятся жесткими, будто пружины тугого эспандера. После чего даже банальное почесывание требует от нарушителя порядка воистину геркулесовых усилий. Поэтому самым неугомонным из нас только и остается, что шататься из угла в угол, блажить и вздрагивать, когда охранная система изолятора нет-нет да и наградит тебя для острастки электрическим щипком. Иные виды активного времяпрепровождения пациентов медперсонал «зоопарка» категорически не одобряет.

Впрочем, несмотря на жесткий режим, семерке чокнутых вояк удается каким-то образом выскочить из палат и разделаться со своей многочисленной охраной. Судя по знакам отличия, ее составляют солдаты местной комендантской дивизии – подразделения федеральных войск, призванного в поддержку милиции до окончания Третьего Кризиса. Группа комендантов усилена тоже отнюдь не хилыми медбратьями и сотрудниками безопасности клиники, но проку от их взаимопомощи нет. Бунтари уступают им числом, зато выигрывают умением. Как выяснится впоследствии, каждый из этих психов еще недавно служил в элитном спецподразделении «Громовой Кулак». Тот самый «Кулак», что три года назад подавил бунт экстремистов из радикального крыла партии Воинствующей Интеллигенции, превративших некогда мирный Академгородок в свою всероссийскую штаб-квартиру.

Понятия не имею, как психи-спецназовцы умудрились покинуть боксы и почему медперсонал не обездвижил их посредством фриз-комбинезонов. В этот момент я лежу на матраце, пялюсь в потолок и внимаю в полудреме бормотанию Скептика. Нескончаемая болтовня братца давно превратилась для меня из раздражающего фактора в отменное медитативное средство наподобие пения буддистских монахов. Засыпать под эти монотонные философствования – одно удовольствие. Разве что когда Скептик не в настроении, он, бывает, обижается, что я его игнорирую и в отместку учиняет мне побудку. Но обычно велеречивый братец проявляет терпимость к моей невнимательности. Как, например, сегодня, за что я ему премного благодарен. Беря в расчет, сколько раз мы препирались после того, как по вине Скептика мое командование упрятало меня в психушку, эти короткие перемирия могли считаться почти что праздниками. Тем паче, что иных поводов для празднования в нашем «санатории» нет и не предвидится.

То, что в коридоре творится переполох, я смекаю по мельтешению теней в смотровом окошке. В «зоопарке» потасовки больных с персоналом не редкость, но, как правило, эти конфликты длятся считаные секунды. То есть до той поры, пока дежурный медбрат не активирует фриз-режим комбинезона агрессивного пациента. На сей раз мелькание красных комбинезонов в окошке подозрительно затягивается, хотя главными действующими лицами в разыгравшемся там спектакле, наоборот, должны быть темно-зеленые силуэты охранников и белые санитаров. Доносящегося снаружи грохота я, само собой, не слышу, но вибрацию пола от множества топочущих по нему ног звукоизоляция палаты поглощает не целиком.

Однако не топот вынуждает меня вскочить с матраца и броситься к двери, а перекошенная физиономия одного из медбратьев, врезавшаяся в смотровое окошко моего бокса. Она припечатывается к противоударному стеклу с такой силой, что оно покрывается трещинами, будто в него шарахнули, как минимум, кувалдой. И прежде чем расквашенное лицо медбрата отлипает от двери, я успеваю заметить взгляд его застывших вытаращенных глаз. В них читается огромное и искреннее изумление. Такое изумление, наверное, было и в глазах Цезаря, когда вероломный Брут вонзил ему в спину кинжал.

Тот, кто поверг санитара в смятение, а затем оглушил его и выдрал бедолаге кадык, нарисовался передо мной мгновение спустя. Дюжий, под два метра ростом, псих отшвыривает мертвеца к стене и, перешагнув через него, подходит вплотную к двери моего бокса. В этот момент я, взбудораженный, подскакиваю к ней с другой стороны, и когда наши с громилой взгляды встречаются, нас с ним разделяет не более полушага. Если бы не растрескавшееся и заляпанное кровью стекло, бунтарь легко ухватил бы меня за горло и разодрал его так же, как глотку своей последней жертвы.

Не ожидавший столь жуткой встречи, я отскакиваю, но тем не менее успеваю увидеть все, что творится за спиной психа, который буравит меня немигающим и – что поразительно – абсолютно невозмутимым взором. Остальные шестеро новичков как раз добивают остатки противника, швыряя его на пол и колошматя о стены. В сравнении с бузотерами коменданты и медперсонал двигаются словно сомнамбулы и больше мешают друг другу, нежели подавляют бунт. Силы деморализованных солдат и медбратьев тают на глазах, а кое-кто из них так и вовсе повернулся спиной к врагу и ломится сейчас в запертые ворота, что ограждают «зоопарк» от общего стационара. Но охрана по ту сторону ворот и не думает открывать их, очевидно, стремясь не допустить, чтобы беспорядки выплеснулись за пределы изолятора. А тем более беспорядки, перешедшие в кровавую баню.

Однако какую бы отличную боевую подготовку ни прошли безумцы, каждый из которых одним махом семерых убивахом, сомнительно, что их обучили выдерживать удары шокера, к тому же множественные. Коменданты и медбратья жалят противника электрическими дубинками и стреляют по нему из шоковых пистолетов, а тому хоть бы хны. Я на месте этих буянов отрубился бы после первого же полученного электроразряда. Они претерпели их не меньше дюжины на брата, но впечатление такое, будто электричество не вредит, а, наоборот, лишь придает им силы. Как говорится, невероятно, но факт.

И второе престранное обстоятельство, которое, кроме неистребимости «великолепной семерки», привлекает мое внимание: бузотеры не издают криков. Психопаты сворачивают противникам шеи, ломают конечности, расшибают головы жертв о стены и при этом остаются совершенно невозмутимыми. Лица орудующих голыми руками убийц напоминают гипсовые маски, сохраняющие бесстрастность, даже когда электрошокеры жалят безумцев в щеки или лбы. Единственное, что отличает их от ходячих мертвецов, это глаза. Пронзительные немигающие взгляды вояк светятся жизнью, и пялящийся на меня через стекло громила явно отдает себе отчет в своих действиях. Полные психи, которые глядят на мир осмысленно и хладнокровно, – ну чем не парадокс? И это пугает еще больше, чем впади они в слепую ярость, как любой другой вступивший в смертельный бой человек.

– Господи боже мой! – восклицаю я при виде разразившейся в «зоопарке» вакханалии. – Да что за бедлам, мать его, здесь творится?

– Дерьмо творится, брат, – отзывается Скептик. – Будь мы на свободе, я бы настоятельно советовал тебе рвать когти. Но раз уж по твоей милости мы сидим тут, значит, готовься помахать кулаками. Сдается мне, твоя рожа сильно не нравится этому ублюдку. По-моему, ему без разницы, кому оторвать голову, – главное, было бы что отрывать.

Хоть Скептик глядит на мир моими глазами, он способен сохранять присутствие духа в любой, даже откровенно проигрышной ситуации. Чего нельзя сказать обо мне. В какую бы переделку мы с братцем ни попали, получать синяки, шишки и прочие травмы – исключительно моя прерогатива. Или, если угодно, оборотная сторона того факта, что тело Тихона Рокотова принадлежит все-таки мне – Тихону Рокотову, а не моему брату-близнецу. Который умер во младенчестве, но удивительным образом воскрес в образе ментального паразита, живущего у меня в голове с тех самых пор, как я себя помню. Разумный мыслящий паразит, обладающий, ко всему прочему, прескверным характером и непоколебимой уверенностью в том, что из нас двоих именно он, а не я, достоин владеть нашим телом. Не самый приятный близкий родственничек, но куда деваться? От родных братьев не отрекаются, а от таких, которые вдобавок повязаны с вами общим разумом, нельзя отречься в принципе. Да и привык я к Скептику за сорок лет нашего с ним ментального симбиоза.

Жаль только, не сумел доказать миру, что в моем случае раздвоение личности – не болезнь, а доброкачественная и во многом полезная аномалия. И чем сильнее я тщился кого-либо в этом убедить, тем больше укреплял свою репутацию сумасшедшего. Трагедия всей моей жизни: постоянно доказывать окружающим, что я не псих, и в лучшем случае получать в ответ лишь наигранное согласие с этим. То же согласие, с каким психиатры, дабы не нервировать пациента, доверительно признаются ему, что он – действительно Наполеон. Пройдет курс лечения – сам поймет, что не прав, а не поймет, так что с того? Значит, останется Наполеоном до конца своих дней. Правда, лишь в собственных больных фантазиях и тесном мирке клиники для душевнобольных…

Впрочем, речь сейчас не о моем прошлом, а о настоящем, которое имеет все шансы напрочь лишить меня будущего. Скептик вновь не ошибся. Моя рожа и впрямь не приглянулась стоящему за дверью громиле, хотя, казалось бы, я не представляю для него никакой угрозы. Продолжая пялиться на меня сквозь замызганное окошко, вояка резко, почти без замаха, лупит по нему кулаком. Запертая дверь содрогается, а на стекле возникают новые трещины. Я, конечно, готов к чему-то подобному, но все равно испуганно шарахаюсь назад. А псих решает не останавливаться на достигнутом и берется долбить по стеклу кулаками, как заведенный. С каждым его ударом паутина трещин на окне разрастается все больше, а само оно начинает понемногу деформироваться и выходить из пазов.

Если невосприимчивость вояк к электричеству и их лютая жестокость еще могут иметь разумное объяснение, то вышибание армированного стекла голыми руками уже не лезет ни в какие ворота. Сколь ни являются твердолобыми бойцы «Громового Кулака», вряд ли их собственные кулаки обладают крепостью пушечного ядра. Рвущийся ко мне в палату громила должен переломать себе руки после первых же ударов. Но он наносит их не меньше двух дюжин, пока, наконец, окно не поддается и не выпадает из проема к моим ногам, поджилки на которых начинают дрожать, едва я понимаю, что вандал на этом явно не остановится.

Он достиг своей цели вообще без потерь – так, по крайней мере, кажется со стороны. Его кулаки размазали и стерли со стекла кровь убиенного медбрата, но не оставили взамен ни капли своей. Как такое возможно, уму непостижимо. Не веря своим глазам, я тупо таращусь на выбитое стекло (будучи армированным, оно не разлетелось на осколки, а выпало из проема целиком), но мигом прихожу в себя, получив предупреждение от бдительного братца.

– Назад, рохля! – Умей Скептик говорить моими устами, он выкрикнул бы этот приказ что есть мочи. Как адекватно назвать наше с братцем мысленное общение, я затрудняюсь сказать. Поэтому для пущего удобства буду описывать его в виде обычного разговора. Тем более, что Скептик отнюдь не чужд эмоциям и способен выражать их не менее бурно, чем любой другой полноценный человек.

Толком не осознав, что случилось, я отскакиваю еще дальше, и не напрасно. Я спотыкаюсь, грохаюсь навзничь и зарабатываю совершенно незаслуженный электроудар, однако при этом успеваю заметить, как там, где мгновение назад маячила моя голова, смыкается цепкая пятерня психа. Сунув руку в окно, он собирается схватить меня за горло, но благодаря окрику Скептика я ухитряюсь не оставить свой кадык в пальцах врага.

– Идиот! – в сердцах восклицает братец. Упрек, разумеется, адресован мне, а не убийце, который, один черт, его бы не услышал. – А ну быстро соберись и думай, что делать! Не знаю, как ты, а я не хочу сегодня подыхать!

В этом плане наши со Скептиком желания полностью совпадают. Вскочив на ноги (пол при этом продолжает стегать мне пятки электричеством), я суматошно оглядываюсь, даже зная, что все мои поиски окажутся тщетными. Гораздо разумнее искать в темной комнате отсутствующую там черную кошку, нежели оружие в палате для буйнопомешанных. Или, на худой конец, то, что может сойти за оружие. Намертво приделанные к полу матрац, столик и стул – последние являют собой два разновеликих пробковых куба со сглаженными углами, – вот и вся скромная меблировка моего бокса. Плюс примитивный санузел в углу и умывальник с сушилкой для рук в узкой – едва пролезают руки, – стенной нише. По меркам «зоопарка» я живу прямо-таки в номере супер-люкс. Но это благодаря тому, что из всего здешнего контингента я – самый спокойный и не склонен к суициду.

Все буйства Тихона Рокотова начались и закончились в первую неделю моего заточения в клинике. И они не должны были повториться, как искренне надеялся я до этой минуты. Но рвущийся ко мне в бокс психопат оставляет все меньше надежд на то, что стычки с ним можно избежать. Не дотянувшись до моего горла, вояка отшагивает от двери, после чего подпрыгивает и что было духу бьет по ней ногой. И, не добившись сиюминутного результата, берется пинать пластиковую перегородку с той же одержимостью, с какой до этого лупил кулаками по стеклу.

– Хрен тебе! – злорадно кричу я, но голос мой все равно предательски дрожит. Разум подсказывает, что я могу быть спокоен насчет крепости двери, но интуиция – лучшая подруга Скептика – советует не обольщаться на сей счет. И пусть дверной запас прочности пока не исчерпан, натиск ломающего ее врага мало-помалу сводит этот потенциал на нет. А терпенье и труд, как гласит народная мудрость, рано или поздно все перетрут.

Отступив от входа, я перестаю видеть то, что творится в коридоре. Судя по звукам, доносящимся из выбитого оконца, битва завершилась полной победой психов. Их банда обретает в «зоопарке» безраздельную власть, едва обрывается вопль последнего охранника, разделившего участь остальных жертв. Возле заблокированного выхода из изолятора моргает красная тревожная лампа (сирены в сумасшедшем доме, ясное дело, нет – все ж таки здесь не тюрьма, а медицинское учреждение), а удары рвущегося ко мне громилы сопровождаются другим грохотом, похожим на далекую барабанную какофонию. Это взбудораженные побоищем, запертые в боксах пациенты, презрев электрические «щипки», неистово молотят кулаками по дверям. Тоже мне, нашли чему радоваться! Ну сумасшедшие, чего с них взять?

Иных звуков во взбунтовавшемся «зоопарке» не слышится, что опять-таки весьма неестественно. Победители не издают восторженных воплей, а побежденные не стонут от боли, поскольку, видимо, все до единого мертвы. Где-то за пределами изолятора наверняка разразился грандиозный переполох, но глухие ворота ограждают нас от всех посторонних шумов. Бессмысленный и беспощадный как любой другой бунт, этот был к тому же практически безмолвным. Что лишь подчеркивает его странный характер. А впрочем, такой ли уж странный, если учесть, где я торчу без малого три месяца?

Штурмующий мой бокс псих наносит очередной удар и останавливается, словно вдруг осознает всю тщетность своего занятия. Но не успеваю я возрадоваться этому, как понимаю, почему враг решил взять тайм-аут.

Громила отходит от двери, позволяя мне снова наблюдать за происходящим в «зоопарке». Видимый мне отсюда участок коридора невелик, но именно на нем и разворачиваются все ключевые события.

Каким образом бунтари общаются между собой, известно лишь им, но не с помощью азбуки глухонемых, это факт. Мой одержимый враг не подзывал приятелей ни словом, ни жестом, но тем не менее все они дружно собираются напротив моего бокса и пялятся на меня уже семью парами немигающих глаз. Ни дать ни взять, консилиум, решающий судьбу больного Рокотова:

«Что вы предлагаете, коллега? Пациента – прямиком в морг? Что ж, согласен, раз остальные коллеги не возражают. Увы и ах – совершенно безнадежный случай!»

Несмотря на то, что взоры участников «консилиума» по-прежнему бесстрастны и никто из них до сих пор не проронил ни слова, я твердо уверен в вердикте, который они вынесут. И потому не удивляюсь, когда мои ожидания оправдываются. И почему из всех пациентов «зоопарка» именно я удостаиваюсь первостепенного внимания этих психопатов? Не попытайся один из них вырвать мне кадык, можно было бы предположить, что они хотят выпустить собрата по несчастью из заточения, дабы он примкнул к ним. Вот только, глядя на рвение, с каким бунтари вновь принимаются громить мою дверь, у меня и в мыслях не возникает желания радоваться грядущей свободе.

– Похоже, брат, хана нам пришла, – горестно молвит Скептик. – Ты и для одного из этих мордоворотов не соперник, а семеро из тебя такую веревку скрутят, что на ней даже бегемот повеситься сможет.

– Спасибо, братец, ты всегда знаешь, чем меня подбодрить! – огрызаюсь я, угрюмо наблюдая за врагами. Психи психами, а быстро смекают, как практичнее подойти к делу. Разбившись на две команды, дабы не толкаться всемером у входа, вояки берутся поочередно, группами, пинать двери бокса так, как морской прибой ударяет в мол – без устали, волна за волной. Пока одна команда, расступившись, возвращается на исходную позицию, члены второй с короткого разбега синхронно набрасываются на преграду. После чего уже сами расступаются, давая дорогу вновь выстроившейся к атаке первой группе. Враги действуют на диво оперативно и слаженно, поэтому дверная перегородка под их напором трещит раз от разу все громче и громче.

Дружные наскоки психов на дверь походят на репетицию плясового ансамбля, оттачивающего групповой танцевальный элемент. Для полноты картины не хватает лишь бодрой музыки наподобие польки или канкана. Впрочем публика – наши с «танцорами» буйнопомешанные собратья, – все равно в восторге и выражает свою признательность, молотя в двери собственных боксов. И впрямь, когда еще в «зоопарке» случится подобное веселье! Ради такого зрелища можно даже стерпеть успокоительные электроразряды. Главное, не проморгать самое интересное, дабы было потом что вспоминать во время унылых изоляторных будней, вся культурная программа которых состоит из кормежек, периодических посещений под конвоем душевой да ежеутренних обходов врачей.

Единственный пациент «зоопарка», кому это шоу не доставляет радости, естественно, я. Но так или иначе, а отдавать себя на растерзание маньякам Тихон Рокотов не собирается. Пусть даже в последние полгода жизнь моя катилась под откос и дорожить ею сегодня было, в общем-то, глупо. Офицерская карьера, репутация, жена, которая сразу подала на развод, едва меня объявили сумасшедшим и отправили в психушку… И все из-за сделанной скрытой камерой видеозаписи, на которой я битый час бранюсь вслух со Скептиком и которая затем легла на стол моего командования в штабе Сибирского военного округа. После чего опытный полевой инженер-кибероператор, капитан Рокотов был немедленно отправлен в досрочную отставку по состоянию душевного здоровья.

Трагедия? Не то слово. Тотальный крах, или, если угодно, локальный Апокалипсис одной отдельно взятой жизни… Однако вот ведь парадокс: находясь в клинике, я не однажды помышлял о самоубийстве и зарекался, что, как только мне выпадет шанс свести счеты с жизнью, я непременно им воспользуюсь. И что в итоге? Шанс мне выпал лучше не пожелаешь, а я вдруг забываю про свою клятву и иду на попятный. Сдрейфил, одним словом. Оказывается, что жалкое существование, какое я ныне влачу, тоже обладает своими прелестями, променять которые на вечный покой в сырой земле не так-то легко.

Драться с семью громилами одновременно я не планирую, ибо в этом случае они живо помогут мне сдержать вышеупомянутую клятву. Все, что нужно, это не дать зажать себя в угол и не подставляться под удары. Иначе говоря, применить тот самый прием самообороны, которым в той или иной степени владеет каждый из нас. То есть старый, как мир, но всегда эффективный метод борьбы с сильным противником – стремительное бегство.

Некогда гадать, поможет ли оно мне в заканчивающемся с обоих концов тупиками коридоре. Перво-наперво туда нужно попасть, а уже потом бегать наперегонки с убийцами. Не прошло и года, как я, уступая дорогу молодым спортсменам, отыграл свой прощальный матч за сборную Округа по футболу, поэтому еще помню технику прорыва обороны противника. Всего-то дел – бегать зигзагами и уворачиваться от тех, кто намеревается мне помешать. Правда, в такой агрессивной игре, что мне вот-вот предстоит, я еще участия не принимал. Ну да разве в данный момент это отговорка?

Через полторы минуты дверь под вражеским натиском поддается и с треском рушится. Тактика крепостного тарана, которую применили громилы, приносит закономерный результат. Пластиковая перегородка лопается поперек и выпадает из косяков, а я теряю свою единственную защиту. Но не успевают обломки двери грохнуться на пол, а я уже мчусь к выходу, пытаясь снова вжиться в шкуру форварда, идущего в атаку на ворота противника. Пусть без мяча и не по правилам, зато с искренним желанием прорваться к цели и завоевать победу. Которая кажется сейчас еще более недостижимой, чем шанс продувающейся с разгромным счетом команды отыграться за пять минут до финального свистка.

Когда я сталкиваюсь с противником, четверо из семи психопатов все еще перегораживают проход, а остальные у них за спинами готовятся к следующему удару. Поэтому, пока вояки не сунулись в бокс, я вырываюсь оттуда, будто выпущенная из клетки дикая птица. Шибанув с разгона плечом торчащего у меня на пути ублюдка, я сбиваю его с ног и прошмыгиваю в брешь, что образуется в неровном строю противника. А затем лихим финтом меняю направление бега, проношусь перед второй вражеской группой и во все лопатки мчусь прочь.

Реакция у парней, надо отдать им должное, отменная. Я проделал свой маневр без единой заминки, но вояки все-таки среагировали на него и чуть было не предотвратили мой прорыв. Прежде чем я убегаю от них, меня так или иначе пытается схватить каждый из психопатов, даже тот, которого я уронил на пол. Я терплю тычки в плечи и спину и чудом успеваю вырвать щиколотку из сомкнувшихся на ней вражеских пальцев. Что ж, пора проверить, каково оно, мое нынешнее счастье – мимолетное или Фортуна раздобрилась и предоставила мне в этой игре фору покрупнее.

Бежать я могу лишь в двух направлениях: к выходу из изолятора и противоположному – дальнему, – концу коридора. Пример несчастных медбратьев показателен: ломиться в запертые ворота и взывать о помощи столь же бессмысленно, как умолять о том же Небеса – все равно не ответят. Альтернативный путь спасения выглядит гораздо привлекательнее. И не только потому что он длиннее, а значит, дает больше пространства для маневров. Прежде всего мое внимание привлекает огромное, во всю стену, окно, находящееся в торце коридора и являющееся заодно пожарным выходом. За окном виднеется узенькая, обнесенная перилами площадка, а с нее, надо полагать, ведет вниз не заметная из здания лестница.

Мне – пациенту – невозможно открыть аварийный выход самостоятельно, равно как и выбить запечатывающую его прозрачную перегородку. Все, кто мог бы помочь сейчас моему горю, мертвы и их растерзанные тела устилают коридор, ставший похожим на поле средневековой сечи. Казалось бы, безнадежная ситуация, но я не отчаиваюсь и, более того, даже слегка воодушевляюсь.

На то имеется достаточно веская причина. Окно-выход сильно изменилось с тех пор, как я видел его в последний раз. Оно сплошь покрыто трещинами и чуть выдавлено наружу, а под ним лежат два окровавленных тела с переломанными конечностями и свернутыми набок шеями. Очевидно, именно эти тела, будучи брошенными с чудовищной силой, врезались в противоударное стекло и ослабили его в проеме. Хватит ли у меня сил разбежаться и протаранить плечом утративший прочность барьер? Выяснить это можно лишь экспериментальным путем. Причем повторить сей головоломный в полном смысле слова эксперимент уже вряд ли повезет.

Наша короткая погоня по изолятору поневоле напомнила мне годы детства, когда я с друзьями вот так же, очертя голову, носился порой на переменах по школьным коридорам. Топот, гогот, азарт, щекочущий нервы страх перед строгими учителями и море незамутненной радости в душе. Прямо утро ностальгических воспоминаний, честное слово! Разве только от беготни босиком по залитому кровью полу мне вовсе не смешно, да и адреналина в крови бурлит на порядок больше.

Даже немой тургеневский Герасим, помнится, умел издавать примитивные мычащие звуки, а несущиеся за мной психопаты продолжают хранить гробовое молчание. Кроме бешеного топота семи пар босых ног, никаких больше звуков позади меня не раздается. Что за массовый душевный недуг поразил моих врагов-спецназовцев? Уж не угодили ли они невзначай под воздействие психотропного оружия? Каждый из этих парней по сути такой же, как я, военный инвалид, выпавший из седла в самый неподходящий момент жизни – когда ты еще физически здоров, полон сил и желаешь дослужиться до более высокого звания. Единственное наше отличие состоит в том, что я до недавнего времени умудрялся скрывать свое раздвоение личности и лишь по досадному недоразумению – читай, собственной безалаберности, – афишировал эту губительную для себя тайну. Можно еще поспорить, на самом ли деле капитан Рокотов – параноик или же он действительно являет собой уникальную личность, носителя двух полноценных независимых разумов. Увы, но умственное помешательство моих сегодняшних врагов и одновременно собратьев по несчастью не вызывает ни малейшего сомнения.

Я понятия не имею, чем завершится мой прыжок в окно и удастся ли мне удрать по пожарной лестнице, если затея выгорит. Мчась по коридору, я уверен, что успею прыгнуть – вояки тоже резво бегают, но в этой атлетической дисциплине я могу тягаться с ними почти на равных. Сосредоточившись на растрескавшемся стекле, я уже представляю, как оно захрустит под моим плечом, и готовлюсь к тому, что это может оказаться весьма болезненно. Как и спуск по крутой стремянке, на которой босиком и в спешке легко свернуть себе шею или сломать ногу. Но я тешусь мыслью, что у меня непременно все получится. Не может не получиться, ведь должна же, черт побери, быть на белом свете справедливость!

Мне остается пробежать до спасительного выхода всего ничего, когда вероломная Фортуна внезапно лишает меня своего покровительства. Причем в до обидного неподходящий момент. Нет, я не поскользнулся в луже крови и не запнулся за валяющийся на полу труп. В постигшей меня неудаче фактически нет ничьей вины. Даже устроивший мне такую подлянку дежурный общего стационара, и тот по-своему прав. Он всего лишь соблюдает инструкции, разве только вспомнил о них малость запоздало и крайне несвоевременно.

То, что фриз-комбинезоны бунтарей почему-то не функционируют, и ежу понятно. Вряд ли коменданты и медбратья кинулись бы врукопашную, не испробовав сначала все дежурные методы подавления беспорядка. Глядя на неукротимых громил, я решил было, что и мы – запертые по палатам пациенты, – тоже можем больше не бояться своих «смирительных рубашек». Однако думать так – большое заблуждение. Когда охрана за воротами «зоопарка» поняла, что северное крыло клиники перешло под власть психопатов, дежурный на главном пульте без раздумий обездвиживает на сей раз всех без исключения обитателей изолятора. И сразу же выясняется, кто по-прежнему подвержен усмирению, а для кого этих мер, к сожалению, недостаточно.