Kitobni o'qish: «Грань бездны»

Люди и до ада доберутся. И освоят там богатейшие залежи серы.

Станислав Ежи Лец

Часть первая
Сундуки мертвеца

Глава 1

Увидеть на горизонте черный всполох – откровенно плохая примета. А когда это вдобавок происходит в самом начале долгого и опасного путешествия, можно запросто разувериться в его благополучном исходе. Некоторые перевозчики после такого знамения Вседержителей либо сразу повернули бы вспять, либо вовсе отказались бы от работы, наплевав на все контрактные обязательства. Шкиперы атлантических бронекатов – сухогрузов, буксиров, водоналивных танкеров и прочих, – народ суеверный, и я в этом плане не исключение. Но сегодня – не тот случай, когда вера в приметы могла бы заставить меня нарушить контракт. Впервые за последние пару лет трейлер моего «Гольфстрима» был загружен доверху, а наниматель выплатил мне не торгуясь ту сумму, какую я с него затребовал. Редчайшая по нынешним временам удача.

Как, впрочем, и природное явление, замеченное нами в это погожее утро, также было довольно редким. Первое утро нашего очередного рейса через Атлантику омрачилось зловещим знамением, что изрядно подпортило мне настроение, приподнятое после заключения удачной сделки.

Этот черный всполох, или, как их обозначают в документах и на картах – «би-джи» («black glow»), – был самым грозным из всех, какие я наблюдал с моим нынешним экипажем, чей состав не менялся вот уже четыре года – тоже своеобразный рекорд в моей шкиперской практике. Солнце еще не показалось над возвышающимся на юго-востоке Гаитянским плато, когда раскинувшийся пред нами алеющий горизонт вдруг померк. Молниеносно – так, будто кто-то из Вседержителей выплеснул на багряную полосу восхода ведро черной краски. А вместимостью то ведро могло сравниться, пожалуй, с самой пуэрториканской Бездной…

Огромные шипастые колеса «Гольфстрима» издавали при езде много шума. Но донесшийся до нас со стороны всполоха характерный раскатистый треск перекрыл даже громыхание движущегося по камням буксира с прицепом. Я в этот момент стоял у штурвала и смотрел прямо по курсу, оттого и не проморгал сей уникальный по размаху и мощи атмосферный катаклизм.

– Стоп колеса! – вздрогнув от испуга, крикнул я через плечо копошащемуся в моторном отсеке Гуго де Бодье. Толстяк-механик, он же – бывший сенатор одного из северо-восточных атлантических городов – Аркис-Капетинга, – кинулся к рычагу экстренной остановки. А затем навалился на него всем своим упитанным телом и застопорил трансмиссию, отсоединив ее от маховика Неутомимого Трудяги. «Гольфстрим» как раз штурмовал пологий подъем, и Гуго пришлось вдобавок опустить тормозные башмаки, что также приводились в действие соответствующей автоматикой. И лишь когда колеса бронеката и трейлера были надежно застопорены, де Бодье оставил в покое рычаги и, пыхтя, грузно вскарабкался ко мне на мостик, дабы уточнить, что стряслось. Сенатор – все мы его так и называли – был единственный из нас четверых, кто не успел заметить черный всполох, хотя вызванный им шум механик наверняка расслышал.

Объяснять ему ничего не потребовалось. Гуго хватило одного взгляда на горизонт, чтобы все понять без слов. Оставшееся после всполоха скопление метафламма – гигантского облака из миллиардов тонких, и острых как бритва волокон – исчезало, быстро растворяясь в воздухе. Через несколько минут на том месте, где только что бушевала смертоносная буря, не останется и следа. Стало быть, мощный выброс огня, который переродился в «би-джи», был кратковременным. А иначе беспросветно-черная туча все еще продолжала бы висеть над землей или того хуже – разрасталась бы вширь, если бы пламя усилилось.

– Святой Фидель Гаванский! Вот это шарахнуло! Да еще так близко от Аркис-Сантьяго! – воскликнула в воцарившейся тишине Долорес Малабонита – наш бортстрелок, впередсмотрящий и по совместительству моя последняя – пятая по счету – жена. Она, сенатор-изгнанник де Бодье плюс наш четвероногий друг – говорящий варан-броненосец Физз – вот и весь нынешний экипаж «Гольфстрима»…

В этом рейсе нас также сопровождал мой наниматель и хозяин груза, некий Томас Макферсон: сутулый, сухощавый, все время кашляющий старикан с дрожащими руками и морщинистым, покрытым пигментными пятнами лицом. «Дохлый, но щедрый» – так лаконично, не в бровь, а в глаз охарактеризовала его Малабонита. Точнее не скажешь: кем-кем, но скупердяем Томас и впрямь не был.

Только из-за его невероятной щедрости я раздобрился настолько, что разрешил ему взять с нами в рейс второго сопровождающего, хотя пассажирское место на «Гольфстриме» было оборудовано всего одно. Ладно, потеснимся, чего уж там. Приятель клиента должен был присоединиться к нам не сразу, а спустя три дня, на равнине Нэрса, у тамошнего Столпа. Макферсон не раскрыл нам личность этого человека, но заверил, что он – столь же добропорядочный джентльмен, как и сам Томас, и что его участие в нашем походе будет отнюдь не лишним.

Я пожал плечами: что ж, кто платит, тот и барин. А кто платит вперед, тот для меня – шкипера трансатлантического буксира Еремея Проныры Третьего – фактически святой. Причем гораздо более уважаемый святой, нежели для Малабониты – ее Фидель Гаванский. И подобным клиентам я готов во многом потакать – а вдруг судьба снова сведет нас на просторах подлунного мира? Работать с надежными, проверенными и платящими вперед клиентами для меня всегда сродни празднику.

Половину нашего гонорара Томас оплатил монетами, а половину – отборными иностальными листами, самый маленький из которых был размером с раскрытый шкиперский Атлас! При помощи этой иностали клепальщики Аркис-Сантьяго – города, где правит алькальд Сесар Железная Рука отец моей Долорес, и где старик Макферсон хранил доселе свои богатства, – могли бы провести капитальный ремонт корпуса «Гольфстрима». Но я планировал озадачить этой работой умельцев из другого города – далекой и загадочной крепости Гексатурм. Именно туда – в находящийся по ту сторону Срединного хребта Гексатурм – мы и направлялись. И щедро оплативший нашу поездку наниматель умолял меня поторопиться.

Какая нужда гнала его к склонам Великого Восточного плато, за шесть тысяч километров от Аркис-Сантьяго, я не спрашивал. Раз приспичило человеку перебраться на другой конец света вместе со всем своим богатством, значит, есть на то веская причина. Которая меня – перевозчика-наймита – касается постольку-поскольку. Равно как постольку поскольку волнует меня и то, что хранится в громоздких герметичных контейнерах, коими забит наш трейлер.

Знатные, надо отметить, коробочки. Три десятка иностальных кубов, каждый – емкостью более восьми кубометров и весом от двух с половиной до трех тонн. Восемьдесят с лишним тонн непонятно чего, но там явно не черепашьи панцири, не оружие и не иносталь. При погрузке я лично взвесил и обстучал все ящики: набиты очень плотно, до самого верха. А заперты так, что из них песчинка не просыплется. Похоже на сыпучий груз. Хорошо просушенная и упакованная для дальней транспортировки мука? Маловероятно. Во-первых, ее белый налет непременно остался бы на стенках контейнеров. А во-вторых, для перевозки какой муки наниматель будет сооружать столь дорогостоящую тару и отваливать не торгуясь гору превосходной листовой иностали?

И самое главное: на всех тридцати контейнерах я не обнаружил ни заклепки, ни болтика.

О чем это говорит? Правильно: ящички Макферсона собрали не люди, а Вседержители. Собрали по той же технологии, по какой был создан мой и прочие Неутомимые Трудяги – несколько тысяч существующих сегодня на Земле ДБВ – двигателей безостановочного вращения. Только тот, кто в силах повелевать огнем, может скреплять между собой железные детали без клепки и предшествующего ей муторного сверления. Человек давно так не может, ибо сегодня огонь – наш заклятый враг. Любой возникающий на планете источник горения мгновенно перерождается в метафламм и убивает окрест себя все живое на большом расстоянии. Как тот далекий черный всполох, что напугал нас при выезде из Аркис-Сантьяго. Как миллиарды других «би-джи», которые произошли до него и которые уродуют наш мир с тех самых пор, как Вседержители утыкали его своими гигантскими Столпами…

Соблюдение конфиденциальности клиента для нас – вопрос чести. Но выведать о нем кое-какую информацию у него за спиной не противоречит принципам Еремея Проныры Третьего. И тем паче грех не сделать это, когда алькальд, под чьей защитой Макферсон прожил долгое время, приходится мне родней. Точнее, тестем. Разумеется, я имею в виду алькальда Аркис-Сантьяго Сесара Железная Рука.

– Запутанная на самом деле эта история, мой друг, – отмахнулся он, когда я, выслушав деловое предложение Томаса, пришел к своему влиятельному тестю за мудрым советом. – Сеньор Макферсон появился у нас в городе три года назад вместе с таким же перевозчиком, как ты. Пьяница Хань – так вроде бы звали того шкипера…

– Как же, знаю его, – подтвердил я. – Правда, лично знаком не был. Старый китаец всегда причислялся к самым рисковым шкиперам Атлантики. И недаром. Поговаривают, ему доводилось проезжать по таким диким местам, где единственные ориентиры – это следы, оставленные змеями-колоссами и змеежорами. Жаль Ханя – гуляют слухи, что полтора года назад он пропал без вести, когда искал северный объездной путь вокруг Великого Западного плато.

– Воистину жаль, – согласился Сесар Железная Рука. – Хань, как и ты, тоже состоял у меня на особом счету. Однако не о Хане сейчас речь. В общем, привез он к нам Макферсона на своем буксире с севера, из долины Гаттераса. Ты бывал когда-нибудь у Столпа, что стоит на ее северной оконечности, сразу за Бермудскими горами?

– Проезжал пару раз неподалеку, и только, – признался я. – Поэтому с куратором тамошних Стервятников не знаком. Но слышал, что он – из молодых.

– Все верно, – кивнул алькальд. – Его зовут Пино Навахо, и он верховодит артелью совсем недавно. А до Пино там держал банк как раз Томас Макферсон. И, вполне вероятно, по сей день держал бы, кабы не юкатанская чахотка, что однажды серьезно его подкосила. Сеньор Томас начал терять силы и осознал, что вскоре так или иначе его власти придет конец. Но он не стал дожидаться, когда это произойдет, и сам передал бразды правления в руки молодого и горячего Навахо, пока тот не учинил в артели переворот. А Макферсон выбрал для себя добровольное изгнание и покинул долину Гаттераса. Пино это благородство так растрогало, что он одарил старика иносталью, дабы он ни в чем не нуждался до конца своих дней. Томас был премного наслышан обо мне как о справедливом правителе и решил осесть в Аркис-Сантьяго. В чем я, естественно, не мог ему отказать. Богатый и мудрый горожанин – честь для любого города. И потому обидно, что сеньор Томас все-таки надумал нас покинуть. Я очень огорчился, когда узнал об этом. Ну да гладкой ему дороги. Как, впрочем, и вам тоже.

– Так, значит, контейнеры, которые он хочет переправить в Гексатурм, – это часть той пенсии, какую назначил бывшему куратору Стервятников его преемник?

– Да, Макферсон так мне и сказал. Хотя я сразу заподозрил: он явно что-то недоговаривает. А спустя год при нашей последней встрече с Пьяницей Ханем тот проболтался, что прежде, чем взять курс на юг, им с сеньором Томасом пришлось заехать на Великое Западное плато. И проторчали они в Брошенном мире якобы аж целые сутки. «Надо было забрать попутно кое-какой груз», – сказал тогда Хань. Но потом, очевидно, спохватился, что выдает чужую тайну, и сразу же примолк. Впрочем, для меня и этих слов было достаточно, чтобы догадаться, о каком грузе толкует Пьяница.

– Прошу прощения, сеньор. – Я недоуменно вскинул брови. – Вы случаем не оговорились? Макферсон и Хань, они что, действительно поднимались на Великое плато? Или вы имели в виду лишь его склон?

– Да, Пьяница сказал именно так: они взобрались на само Великое Западное, а не на склон, – уточнил Сесар Железная Рука. – И произошло это не так уж далеко отсюда: на Флоридском Клине.

– Любопытно. И чем же они там дышали? Ведь на тех высотах нет воздуха!

– Как я понял, эти двое не удалялись в глубь Брошенного мира. А на самом краю плато, по словам Ханя, атмосфера не так разрежена. Долго находиться там, безусловно, нельзя, но вытерпеть сутки лично ему было вполне по силам. Однако больному сеньору Томасу после того восхождения стало совсем худо. Правда, в Аркис-Сантьяго он, к счастью, оклемался и пошел на поправку. А теперь вот даже намерен дерзнуть пересечь Атлантику. Хочу, говорит, успеть на склоне лет повидать мир по ту сторону Срединного хребта, а то, дескать, за всю свою жизнь восточнее Столпа Пико и не выбирался…

Эх, лучше бы Макферсон и дальше сидел на своих сокровищах под защитой алькальда Сесара и его армии! Нет, понесла же нелегкая старого хрыча на другой конец света, и это в его-то возрасте и при его отвратительном здоровье!

Понесла, понесла, да не донесла… Не прошло и суток, как Томас оставил нашу компанию и отправился другой дорогой в совершенно другом направлении. Туда, куда суждено рано или поздно уйти всем нам и откуда уже нет и не будет возврата: в подземный рай Чистого Пламени. Туда, где горят миллионы костров, а на них духи великих поваров древности жарят, варят и коптят все те вкусности, о которых гласят легенды! Приготовленная на настоящем огне, а не в лучах полуденного солнца, восхитительная горячая пища Брошенного мира! Вся, какая только существовала во времена наших предков и о какой мы – их потомки – знаем лишь понаслышке. И каждый, кому из нас повезет попасть туда после смерти, будет ходить от костра к костру и вкушать старинные яства, пока не перепробует их все. То есть лет эдак через тысячу-другую. А потом отправится наслаждаться пищей Богов по второму кругу – райская жизнь, она ведь бесконечна.

А может, на совести Макферсона висели неведомые нам тяжкие грехи, и он не провалится в рай, а вознесется в небесный ад Иностали и Мрака. Там бедняге Томасу предстоит вечно блуждать по заросшему дебрями метафламма иностальному лабиринту, ища выход и не находя его. Тонкие волокна перерожденного огня изрежут тело страдальца до костей и несметное число раз пронзят его насквозь. А он, мучимый дикой болью, будет каяться и проклинать свою многогрешную жизнь, но так и не получит прощения от грозных Вседержителей…

Первый тревожный звонок, сигнализирующий о грядущей беде, прозвенел у меня в голове, когда мы остановились, потревоженные «би-джи», и уставились на восход. Зрелище было грандиозным, однако сидящий в пассажирском кресле Томас даже не приподнялся, чтобы взглянуть вместе с нами на далекий катаклизм. Нет, бывший куратор Стервятников не спал и смотрел сейчас туда же, куда мы. Вот только вид у него был при этом совершенно равнодушный, словно он наблюдал подобные явления ежедневно. Или же все его мысли были поглощены чем-то другим. Например, собственным плохим самочувствием. Такая догадка казалась ближе к истине, пусть даже лицо старика не выглядело страдальческим.

Мы отдалились от Аркис-Сантьяго всего на десяток километров, и мне не хотелось бы возвращаться назад из-за внезапно ухудшившегося здоровья нанимателя. Спустившись с мостика на палубу, я подошел к Томасу и обеспокоенно поинтересовался:

– Как себя чувствуете, мистер Макферсон? Что-то вы неважно выглядите.

– Со мной все в порядке, шкипер, – заверил меня старик, изобразив вялую и явно наигранную улыбку. – Просто давненько не путешествовал на бронекатах, вот и укачало с непривычки. Ничего, скоро освоюсь, и все пройдет.

– Может, хлебнете немного кактусидра? – предложил я. – Уверен, он поможет вам взбодриться.

– Нет, благодарю вас, – отказался Томас. – Но если вас не затруднит, дайте лучше обычной воды.

Я не стал перепоручать его просьбу Гуго и Малабоните и предпочел обслужить клиента собственнолично. Будь Еремей Проныра Третий богатым хозяином водоналивного танкера, он давно завел бы себе прислугу на все случаи жизни. Но пока мне приходится бороздить пустоши Атлантики на стареньком, отцовско-дедовском буксире, я не могу позволить себе подобную роскошь. Вот и приходится порой взваливать на себя не подходящие для шкипера обязанности. Ничего не попишешь – издержки мелкого бизнеса. К тому же из всей моей команды я был единственный, кто не страдал избытком гордости. Даже говорящий варан-броненосец Физз, доставшийся мне в наследство от отца вместе с «Гольфстримом», и тот в компании бывшего сенатора де Бодье и дочери алькальда Сесара стал поглядывать на меня с заносчивостью. Чего при прежних наших экипажах за Физзом точно не наблюдалось.

Пока я ходил к баку за водой для Макферсона, облако метафламма на горизонте окончательно рассеялось, а солнце наконец-то высунулось из-за Гаитянского плато.

– Как думаете, что это все-таки было? – спросил меня Томас, отхлебнув из поднесенной ему фляжки и указав рукой на восток.

– Херьмо по хурсу, шхипер! Поперекись! «Пи-тши»! «Пи-тши»! Хрус не састрахофан! – прошипел ему в ответ разлегшийся на крыше рубки Физз. Взъерошив все свои фосфоресцирующие по ночам чешуи, он грелся в первых солнечных лучах и походил сейчас на большой обломок кактуса-бритвенника. Болтал ящер, как и всякая мало-мальски разумная говорящая живность, обо всем, что слышал и запоминал. Но сейчас замечание Физза пришлось весьма кстати, и Макферсон улыбнулся ему уже не вымученно, а вполне искренне.

– Очевидно, где-то между нами и Нэрским Столпом случилось извержение раскаленного газа, – предположил я. – И судя по количеству метафламма – довольно крупное извержение. Даже от грозовых молний черные всполохи мельче и слабее. Но, думаю, выброс не затронул поселение Стервятников Сенегальца Фаруха и ждущего нас там вашего друга.

– Будем на это надеяться, – прокашлявшись в очередной раз, молвил старик. – И на то, что мы непременно доберемся дотуда за обещанные вами два дня.

– Осмелюсь спросить: мсье Макферсон чего-то опасается? – полюбопытствовал из рубки слышавший наш разговор механик. Подобно Томасу, он тоже пребывал с утра в скверном настроении, правда, по другой причине.

Услыхав позавчера, как быстро наш наниматель согласился на заломленную мной цену, Гуго впал в ужас. Он, как и я, понял, что мы здорово продешевили и старик наверняка мог бы отстегнуть нам куда большую сумму. Редко, очень редко нам доводилось так оплошать. Но сказанного назад не воротишь. И если я уже успел смириться со своей промашкой, то де Бодье до сих пор мне ее не простил.

Чтобы восстановить свое честное имя, ему – пойманному некогда с поличным сенатору-взяточнику – требовалось выкупить у властей Аркис-Капетинга свое имущество. Все, какое он отдал в залог, дабы не угодить в тюрьму. Найти же иной, более благородный и доходный способ заработка, лишенный всего, кроме свободы и жизни, пятидесятилетний Сенатор не сумел. Он всегда был политиком, а не воином, но о политической карьере ему с подмоченной репутацией пришлось забыть. Второй страстью Гуго – неразрывной страстью – являлись вино и женщины, а третьей, как ни странно, – изобретательство. Когда он не пропадал в кабаках и борделях, то непременно разгадывал какую-нибудь техническую головоломку или собирал очередной механизм, пусть даже заведомо бесполезный. Пытливый ум де Бодье регулярно нуждался в подобной стимуляции, вот почему судьба и привела его в итоге на борт «Гольфстрима».

Изгнанник-сенатор мог бы переквалифицироваться в инженера и путешествовать по свету в качестве наемного работника. Но такой метод возврата арестованного имущества выглядел для него слишком уж ненадежным и хлопотным. Чего нельзя сказать о службе у трансатлантических перевозчиков. Она тоже была рискованной, зато приносила стабильный доход и позволяла откладывать сбережения на будущее. К тому же хорошие механики у нас всегда были востребованы, и здесь у Гуго имелось куда больше шансов сколотить нужный ему капитал. Оттого и страдал несчастный де Бодье, когда позавчера я по глупости не позволил ему сделать еще один шаг к его заветной цели. И, вероятно, весьма существенный шаг, если прибросить, насколько мы продешевили…

– Всю свою жизнь я чего-нибудь да опасаюсь, мсье де Бодье, – уклончиво ответил Макферсон на вопрос механика. – Как наверняка и все вы – при вашей-то опасной работе? Так что одним опасением больше, одним меньше…

И с кряхтеньем привстал из кресла, после чего в который раз за утро обернулся на далекие стены Аркис-Сантьяго, которые еще не скрылись из виду за скалами и дырчатыми «монументами» камнеила; из-за постоянного выветривания каждый из них обладал уникальной, причудливой формой, а вместе они образовывали целые окаменелые леса.

– Раз уж мы говорим об опасности, мистер Макферсон, то сейчас она, скорее, будет поджидать нас впереди, а не сзади. Разве только достопочтенный алькальд Сесар отправит за нами погоню, чтобы еще раз попробовать уговорить вас не покидать эти чудесные края, – заметил я. Суровая озабоченность, с какой Томас глядел на оставленный им город, выдавала, что пассажира снедает не только тоска по брошенному дому, но и некая тревога.

– Сеньор наниматель волнуется по иной причине, – заключила вдруг Долорес. Уверенность в ее голосе дала понять, что она догадывается о чем-то таком, о чем пока не догадываюсь я. Так и оказалось. – Возможно, сеньора беспокоит дон Балтазар Риего-и-Ордас, который должен со дня на день явиться в Аркис-Сантьяго со своей Кавалькадой? И не поэтому ли сеньор Томас так торопится убраться подальше отсюда?

– Неужто и впрямь сам дон Риего-и-Ордас? – Гуго от неожиданности выпрямился, как будто упомянутый Долорес человек вдруг материализовался собственной персоной прямо на шкиперском мостике.

– О чем это ты толкуешь, Моя Радость? – полюбопытствовал я у Малабониты, тоже впервые услыхав эту прелюбопытную новость. – Алькальд Сесар ожидает посланника самой Владычицы Льдов, а я только сейчас об этом узнаю?!

– Потому что тебе и не положено было об этом знать! – отрезала Долорес, но до разъяснений все же снизошла: – В депеше от дона Риего-и-Ордаса, которую отец получил на прошлой неделе, имелась настоятельная просьба, чтобы известие о приезде Кавалькады оставалось в тайне и было доведено лишь до ближайшего окружения алькальда. А ты, Mio Sol, есть всего-навсего муж его седьмой и отнюдь не самой любимой дочери!

Истинная и в чем-то даже горькая правда…

Три самые старшие сестры Долорес были выданы замуж за вожаков ближайших к Аркис-Сантьяго артелей Стервятников. Четвертая и пятая дочурки Железной Руки ублажали шкиперов водоналивных танкеров. Шестая умудрилась выскочить за градоначальника Аркис-Патагонии. И лишь предпоследняя – самая строптивая и неугомонная – изъявила желание стать супругой однажды игриво подмигнувшего ей мелкого частного перевозчика, то бишь меня. Чему, однако, измученный ее бунтарским нравом папаша вовсе не огорчился, а, напротив, был несказанно рад. Одним махом он разрешил сразу три задачи: дал непоседливой Малабоните шанс посмотреть мир, сплавил хулиганку из своего города и «прикормил» к нему известного шкипера.

Самой младшей – восьмой по счету – дочке алькальда было пока лишь пятнадцать. Как сложится ее судьба, неведомо, но вряд ли эта скромница пойдет по стопам вольнолюбивой Долорес. Не удивлюсь, если через пару-тройку лет в ряды многочисленной родни Железной Руки войдет старший сын Сенегальца Фаруха, который в будущем наверняка станет преемником отца – нынешнего вожака Стервятников Нэрского Столпа.

Брак с Долорес здорово подорвал… да что там – практически свел на нет мои отношения с остальными четырьмя женами, живущими в разных городах Атлантики и, к счастью для меня, не питающими тяги к дальним странствиям. Что поделать, таковы они – горячие женщины этого края света. Они на дух не переносят соперниц и готовы перегрызть глотку даже древней старухе, если та вдруг одарит их избранника слишком недвусмысленной улыбкой. Впрочем, женившись на Малабоните, я больше выиграл, чем потерял, – все-таки достоинств у нее было больше, чем недостатков. Да и не молод я уже, честно признаться. В мои годы начинаешь иначе смотреть на мир и все больше проникаешься смыслом такого понятия, как постоянство…

– Но тебе-то отец про посланника Владычицы Льдов все же рассказал! – возмутился я, после чего гораздо миролюбивее добавил: – И о чем таком важном дон Балтазар собирается говорить с алькальдом?

– Об этом в послании умалчивается, – ответила Малабонита и, прищурившись, пристально уставилась на Томаса. – Однако вся эта секретность явно неспроста. И мне она не нравится. Очень! Вот я и подозреваю, а нет ли случайно связи между спешным отъездом нашего сеньора нанимателя и загадочным появлением здесь дона Риего-и-Ордаса.

– Не понимаю, о чем вы, сеньора. Это просто совпадение, и только, – устало вымолвил наниматель и закашлялся, а затем отвел взгляд.

Губы моей милашки скривились в недоверчивой ухмылке. Малабонита была на полжизни моложе Макферсона, но вряд ли тому удалось бы ее обмануть. Даже мне – Проныре в третьем поколении – это не всегда удавалось, что же тогда говорить о больном, усталом и не склонном к лицемерию старике.

– Припафьте схорость, лопотрясы! – вновь напомнил о себе млеющий на солнце Физз. – Полный фперет!

– Мсье Шипучка чертовски прав, – поддакнул де Бодье, брезгливо покосившись на варана. – Надо торопиться, если хотим нагнать тень от плато. Не знаю, как вы, а я был бы не прочь ехать в холодке.

– Едем! – поддержал я Гуго. – Все по местам и запаситесь терпением – до вечера остановок больше не предвидится.

Через полминуты «Гольфстрим» вновь загрохотал колесами по камням, а я, сверившись с Атласом, подкорректировал курс в сторону Гаитянского плато. Будет разумнее объехать место, где сверкал черный всполох, как можно дальше. Мало ли, а вдруг там разразится повторный катаклизм, да к тому же мощнее первого? Нет, уж лучше сделать крюк и потерять три-четыре часа, чем угодить сдуру под выброс метафламма и лишиться жизни.

В Атлантике есть много способов расстаться с ней, но этот – далеко не самый удачный, даром что моментальный. Уж поверьте на слово, если вам вдруг еще не доводилось видеть мертвецов, коих прикончил хренов «би-джи». Впрочем, смотреть там уже практически не на что. Во всех смыслах…

Наша погоня за убегающей на восток тенью от плато увенчалась успехом. Почти до самого заката мы двигались вдоль высоченных крутых склонов этой возвышенности, на вершине которой находилась малая толика ныне мертвого Брошенного мира. Равно как и на вершинах Кубинского плато – соседнего с Гаитянским, более крупного и имеющего форму гарпунного наконечника. У его восточного края – почти на самом острие этого «гарпуна» – и располагался Аркис-Сантьяго.

Выбранная мной дорога была проторена, естественно, не нами и существовала еще в эпоху моего героического деда – Еремея Проныры Первого. Вела она прямиком к берегам Пуэрто-Риканской бездны – самому зловещему и одновременно самому притягательному месту во всей Западной Атлантике. Гигантский желоб протянулся вдоль Антильского хребта более чем на тысячу километров и обладал почти стокилометровой шириной. Истинная же его глубина была неведома никому. Старинные карты утверждали, что она – порядка девяти километров. Только кто бы верил сегодня тем картам, на которых вся Атлантика закрашена голубым цветом, а недосягаемые вершины современных плато и гор обозначены как острова и архипелаги. И чего в древних географических атласах нет в помине, так это Столпов. Оно и понятно: люди Брошенного мира слыхом не слыхивали о Вседержителях. А те, кого тогда называли этим именем, были всего-навсего богами – мифическими персонажами, в которых наши глупые предки, однако, истово верили. Что, впрочем, все равно не спасло их от вторжения настоящих Вседержителей.

Всяк уважающий себя перевозчик обязан хотя бы раз в жизни повидать Пуэрто-Риканский желоб. И бросить в него записку со своим именем, а также именами всех людей, кто ему дорог. Такова традиция. Согласно ей и вопреки заверениям ветхих карт дна у этого разлома нет и он ведет прямиком в подземный рай Чистого Пламени. Где, как гласит все то же поверье, все имена с упавших туда записок будут тщательно переписаны духами великих поваров в специальный реестр. И когда отправитель сего послания или близкий ему человек отойдет в мир иной, у него окажется гораздо больше шансов угодить в рай, ведь для него там уже будет зарезервировано местечко.

Замечательный обычай, не правда ли? Поэтому неудивительно, что я нашвырял в этот желоб уже целый ворох записок. Так много, что даже начал побаиваться, как бы моя настырность не разозлила райских поваров.

– Бывали когда-нибудь у Пуэрто-Риканской бездны? – осведомился я у Макферсона, когда мы остановились на ночлег. Нас и титанический желоб разделяло теперь всего около сотни километров.

Вконец измотанный за день Томас лишь молча помотал головой. Я удивился: странно, возле Столпа Пико старик побывал, а до главного западного чуда света не добрался. Ну да ладно, не был и не был, а почему – не мое собачье дело.

– Значит, повезло вам, – заметил я по этому поводу. – Завтра нам так и так придется двигаться мимо разлома, а стало быть, еще успеете на него насмотреться. Кабы не сегодняшний «би-джи» и объезд, мы находились бы сейчас намного севернее, уже на краю равнины Нэрса. Но, как видите, во всем плохом есть что-то хорошее. «Гольфстрим» отстает от графика на три часа, зато теперь вы не уедете на восток, не посетив напоследок нашу великую западную достопримечательность… Как, кстати, ваше самочувствие?

Томас приподнял трясущуюся руку и отмахнулся. Его жест, видимо, следовало толковать как «чувствую себя дерьмово, но терпимо». Хотя бледность на лице Макферсона была заметна даже в полумраке, а покашливание переросло в сиплый кашель.

– Знаю: в первый день пути всем с непривычки трудно, – кивнул я. – Грохот, пыль, качка и прочие «радости путешествия»… Но завтра, вот увидите, вы станете куда легче переносить все это.

Болтанка сегодня и впрямь выдалась сильная. Впрочем, это нормальное явление при езде у подножия любого плато. Постоянно сходящие с его склонов осыпи заваливают расщелины. Но они не бездонны, и со временем на месте прежних расщелин начинают мало-помалу расти пологие курганы. Езда по ним есть практически беспрерывное чередование подъемов и спусков. И когда мы порой выбирались на мало-мальски ровный участок, внутри у меня все еще продолжало подниматься и опускаться до тех пор, пока мой вестибулярный аппарат не приходил в норму. Радоваться чему, однако, приходилось недолго. И вот уже «Гольфстрим» опять взбирается на высокий вал, чтобы через полминуты перемахнуть через него, а затем повторить это вновь и вновь на следующей череде подобных преград. И так вплоть до самого вечера.