Kitobni o'qish: «Аварийная команда»
Светлой памяти Юрия Брайдера, безвременно ушедшего от нас в вечное путешествие по мирам Тропы. Чистого тебе неба в каждом из них, Юрий!
Минутка конца света будет короче, чем слово творения.
Станислав Ежи Лец, сатирик
Чем ближе к небесам, тем холоднее.
Антон Дельвиг, поэт
Остановите мир, я сойду.
Энтони Ньюли, киноактер
Глава 1
Долги нужно отдавать вовремя… Короткий и емкий закон, в справедливости которого сегодня вряд ли кто-нибудь сомневается. Меня же всегда интересовало, почему эта правильная во всех отношениях заповедь не была начертана на ветхозаветных скрижалях. Почему их составитель считал прелюбодеяние более тяжким преступлением, чем нарушение долговых обязательств? Непонятно. Сложно поверить, что людям, жившим во времена пророка Моисея, было свойственно столь наплевательское отношение к невыплате долгов, ведь мытари в ту пору уже существовали. А раз так, значит, и работенка для них тоже имелась в достатке.
Как, впрочем, и в наши дни… Но сейчас я имею в виду не налоговую инспекцию и прочие государственные органы, чьих представителей в народе издревле называют «кровопийцами». И не рэкетиров – этих «народных героев» эпохи становления рыночной экономики, гербом которых могли бы по праву служить утюг и бейсбольная бита. Таким мытарям, как я, свойственны иные способы убеждения строптивцев. На нашем гербе следовало бы нарисовать лишь пару перчаток и вывести лаконичный девиз – «Ultima ratio». Мы действительно олицетворяли для упрямо не желающих платить по счетам должников тот последний, решительный довод, за которым следовала либо расплата, либо… Но не будем о мрачном. Тем более что до крайностей в нашей работе доходило редко, и если порой клиенту приходилось рассчитываться с кредиторами собственной жизнью, значит, настолько он ей и дорожил.
Мы никого не стращали штрафными санкциями и судебным преследованием, равно как не размахивали перед должниками бейсбольной битой и не прижигали им животы раскаленным утюгом. Для наших собратьев по ремеслу, приверженцев грубой силы и инквизиторских методов, мы являлись эстетами-чистоплюями, брезгующими пачкаться в крови, чей вид – по мнению мытарей-костоломов – и служил главным аргументом убеждения в нашей работе.
Это было лишь отчасти верно. Крови мы не боялись, но старались не проливать ее без крайней необходимости. Зачем пускать в ход опасную бритву – единственный признаваемый нами «рабочий» инструмент, – когда зачастую для устрашения вполне хватало лишь ее демонстрации? А огнестрельное оружие носилось нами исключительно для самообороны. Ни я, ни мои напарники никогда не приставляли ствол пистолета к виску клиента – в нашем кругу это считалось моветоном. За годы моей специфической службы я не расстрелял из своего «зиг-зауэра» даже одного магазина патронов. У кого-то это признание вызовет лишь презрительный смешок, но для мытарей-чистоплюев вроде меня подобное «достижение» будет, наоборот, свидетельством профессионализма и творческого подхода к работе. Времена криминального беспредела в деловом мире понемногу уходили в прошлое. Сегодня уже гораздо легче разрешить возникшие трения за столом переговоров, без крови и насилия. Само собой, что механизм быстрого и гарантированного возврата долгов тоже претерпел кое-какие эволюционные изменения, пусть и незначительные.
Разумеется, моя жизнь не всегда была такой. По молодости мне тоже довелось помахать бейсбольной битой, отстаивая в кровопролитных разборках коммерческие интересы всевозможных теневых князьков нашего города Калиногорска. Слава богу, что я научился быстро и безошибочно определять, кто из них обладает реальным авторитетом, а кто – всего лишь мыльный пузырь, чей скорый и незавидный конец был предрешен. До сих пор поражаюсь своей интуиции, что помогла мне занять сторону будущего победителя в тех уличных войнах, исход которых не мог тогда предсказать никто. Да, это была именно интуиция, потому что тонким психологическим чутьем я, к сожалению, отродясь не обладал.
Вот уже пятнадцать лет Глеб Свекольников по прозвищу Лингвист варится в этом котле с мутным, дурно пахнущим варевом. В нашем рискованном бизнесе —воистину огромный стаж. Неудивительно, почему мои постоянные напарники Тюнер и Кадило смотрят на меня, как на старика, которому чертовски повезло дожить до своих тридцати пяти и не подставить лоб под пулю в неспокойные девяностые годы. Благодарить за это следовало моего бессменного покровителя, ныне респектабельного бизнесмена и политика, а в прошлом – известного криминального авторитета по кличке Бурелом. Он пригрел меня под своим крылом еще сопливым юнцом, отчисленным из института за мордобой, и с тех пор держал при себе помощником по «урегулированию финансовых вопросов». Поначалу лишь в качестве рядового сотрудника, но со временем я умудрился дорасти даже до командного поста.
Директор частного охранного предприятия «Эспадон» Глеб Свекольников – именно так написано в моем служебном удостоверении. Тюнер и Кадило числились в «Эспадоне» сотрудниками отдела внутренних расследований. В действительности у меня никогда не было такого отдела. Да и зачем он нужен фирме, в штате которой, помимо нас троих, состоят всего-навсего двадцать человек? Это подразделение, набранное из обычных лицензированных охранников, обеспечивало безопасность мелкой оптовой базы в пригороде Калиногорска. За все восемь лет нахождения в директорском кресле я побывал на вверенном нам объекте от силы десяток раз. Дела шли, и ладно. А если кто-то из моих подчиненных начинал халатно относиться к службе, его просто-напросто увольняли, безо всяких разбирательств. Кому нужна лишняя волокита? Чего греха таить, я и сам трудился на этом поприще спустя рукава. Будь «Эспадон» не охранной фирмой, а фабрикой или заводом, с таким директором, как господин Свекольников, он давно бы обанкротился. Но тем и была хороша моя официальная работа, что при надлежащей организации трудового процесса и тщательном подборе кадров она не требовала от меня полной самоотдачи.
Таких фирмочек, как «Эспадон», у Бурелома было еще несколько. Чем конкретно они занимались, я понятия не имел, но, поскольку руководили ими мои бывшие соратники, подозревал, что деятельность этих «контор» мало чем отличается от нашей. Сегодня мы уже не были той сплоченной бригадой, как раньше, когда Бурелом держал у себя под пятой все Верхние Курганы – северный район Калиногорска. Теперь даже близкие друзья босса обращались к нему исключительно по имени-отчеству. А нас – его верных бойцов, которые пережили смутные годы и не разбежались по стране, пытаясь порвать с прежним образом жизни, – уже не называли курганской братвой. Все мы давно переоделись из «адидасов» в цивильные костюмы и старались соответствовать тому социальному уровню, на котором обосновался Бурелом. И прежними кличками мы козыряли друг перед другом только в узком кругу, когда частенько собирались в ресторанах, чтобы вспомнить дела давно минувших дней да помянуть павших товарищей… Скажи мне кто-нибудь лет десять назад, что однажды мэр Калиногорска лично вручит Глебу Матвеевичу Свекольникову диплом за победу в конкурсе директоров охранных фирм – мероприятии, о котором я слыхом не слыхивал! – я бы очень долго смеялся. Однако событие это имело место три месяца назад, в преддверии очередного Дня города. Что это было – шутка Бурелома, или он впрямь хотел преподнести мне приятный сюрприз, – я так и не понял…
…Как вот уже долгое время не могу уяснить для себя одно обстоятельство: хорошо или плохо то, что для своего благодетеля я до сих пор продолжаю оставаться Лингвистом – тем самым мальчиком на побегушках, который вкалывал на Бурелома лишь для того, чтобы заслужить уважение в обществе себе подобных и иметь источник средств на кабаки и девочек. Да, Лингвист был давно уже не мальчик, и это еще мягко сказано. Он добился желаемого авторитета, занимал хорошую должность и мог позволить себе дорогие рестораны и роскошных жриц любви (пусть не ежедневно, но тем не менее). Вот только сбывшиеся юношеские мечты почему-то не принесли мне полноценного счастья.
С каждым годом у меня в голове все сильнее свербела мысль, что пора бы завязывать с такой жизнью – ведь не будешь же до седых волос разъезжать по краю и выполнять для Бурелома грязную работу. Меня не утешал даже тот факт, что сегодня мне редко приходилось самому заниматься рукоприкладством – Тюнер и Кадило отлично справлялись с этим и без моего участия. Глеб Свекольников являлся крепким, здоровым мужчиной в самом расцвете лет и мог при желании достичь в жизни еще ого-го каких высот, только вместо этого тратил свои силы, помогая взбираться на Олимп собственному боссу. Раньше я искренне верил, что мое самопожертвование непременно выведет на вершину жизни и меня, но в реальности все оказалось иначе.
Бурелом достиг вожделенного Олимпа. Карабкаться выше, в большую политику, моему благодетелю мешало криминальное прошлое, что лежало на его репутации несмываемым пятном. Поэтому Бурелом вполне удовлетворился достигнутым успехом и теперь вел сытую размеренную жизнь местечкового нувориша, что имел влияние и в легальном бизнесе, и в теневом мире. Впечатляющая карьера для бывшего уголовника, чего уж там говорить.
А такие, как я, Тюнер, Кадило и прочие, кто продолжал верно служить Бурелому, намертво застряли где-то на полдороге к Олимпу. Стать «богоподобными» нам не светило при всем желании – не того полета мы были птицы. Бросить же своего покровителя и податься на вольные хлеба означало для нас не только лишение мощной протекции. Я смотрел трезвым взглядом за границы своего нынешнего мирка и с ужасом осознавал, что, выйдя из тени Бурелома, я буду вынужден начинать жизнь практически с нуля.
Что еще умел в этой жизни Лингвист кроме того, чем он упорно занимался на протяжении последних пятнадцати лет? Крепкие кулаки да репутация исполнительного и бескомпромиссного головореза – вот и все мои достоинства. Возобновить спортивную карьеру, которая получила многообещающий старт в институте и зачахла на корню после моего позорного отчисления, было попросту нереально. Ни один тренер не станет связываться с тридцатипятилетним боксером, решившим вернуться в профессиональный спорт после столь длительного перерыва. Поэтому мечтать о славе Джорджа Формана мне было заказано. Раньше я очень гордился спортивными медалями и кубками, заслуженными мной в юности. Ныне эта груда регалий хранилась в старой спортивной сумке; когда-то я называл ее «счастливая», поскольку она неизменно сопровождала меня на всех сборах и чемпионатах. А сумка, в свою очередь, была заброшена на самые дальние антресоли – туда, куда я не заглядывал, наверное, уже пару лет, а то и больше.
Покрытая пылью, коллекция спортивных наград олицетворяла для меня своеобразный мемориал, возведенный мной на останках той жизни, которую я мог бы прожить, но предпочел собственноручно задушить ее в зародыше. Нет, я вовсе не забросил в ту «счастливую» сумку свои боксерские перчатки и не заплыл жиром, как многие из моих друзей-ровесников, кому уже не приходилось так часто размахивать кулаками во славу босса. Я и сейчас поддерживаю себя в хорошей бойцовской форме, поскольку в моей работе это жизненно необходимое условие. Я мог бы при желании принять участие в каком-нибудь боксерском турнире, и не исключено, что даже занял бы призовое место. По крайней мере, в спортзале Лингвист еще способен задать на ринге трепку кое-кому из районных чемпионов. Но как ни горько это признавать, годы мои уже не те. Если мне не удается завершить поединок в первые пару минут, дальше я попросту начинаю выдыхаться и терять инициативу. Радует лишь то, что при наших разборках с должниками обычно не возникает затяжных потасовок, хотя бывает, что порой приходится и попотеть…
Бизнесмен из Горнилова – самого отдаленного райцентра нашего края – Адам Адамович Подвольский не принадлежал к таким крепким орешкам. Но вот его взрослый сын, коего по давней традиции их родовой ветви также нарекли Адамом, и куча племянников являлись для нас потенциальной угрозой. Подвольские – а их в Горнилове проживало немереное количество – являлись на зависть дружным семейством. Этаким маленьким провинциальным кланом, очень похожим на те, что показываются в фильмах про сицилийскую мафию, где вся многочисленная родня крепко сплочена общим бизнесом. Выкупив в свое время почти все местные сельхозпредприятия, сегодня Адам и его сын были самыми влиятельными деловыми людьми Горниловского района, что служил главной краевой житницей еще с дореволюционных времен.
Подвольский-старший имел некоторое влияние и в краевой столице. Насколько далеко простирались связи бизнесмена из глубинки, я не знал. Но раз уж владельцы крупнейшего калиногорского казино «Алмазная бригантина» позволяли Адаму играть у них в долг, значит, этот человек и здесь пользовался авторитетом. Правда, лишь до недавнего времени. Последняя проигранная Подвольским сумма была настолько значительной, что собрать и выплатить ее сразу он не смог. Бурелом – он был одним из совладельцев «Бригантины» – и его деловые партнеры дали Адаму отсрочку, и, надо заметить, весьма щедрую. Однако на сегодняшний день миновала уже неделя, как отпущенное Подвольскому время истекло, а он, похоже, и не думал рассчитываться, изобретая для кредиторов все новые и новые отговорки. Нам с напарниками было поручено раз и навсегда утрясти эту неурядицу.
Я, Тюнер и Кадило прибыли в Горнилово на поезде погожим октябрьским деньком. Мне нравилось бывать осенью в наших сонных райцентрах. Их размеренный жизненный темп разительно контрастировал с нервозной калиногорской суетой, и даже в преддверии важных дел я обычно старался выделить минутку, чтобы насладиться атмосферой провинциальной безмятежности. Желтые листья медленно облетали с деревьев на привокзальной аллее и шуршащим ковром устилали землю. Воздух был сырым, но прозрачным и удивительно свежим. Сказка да и только. При всем моем уважении к гениальному Левитану я сомневался, что ему удалось бы доподлинно передать в красках все здешнее великолепие.
– Поганое местечко! – Кадило моего настроения не разделял. – Должно быть, по вечерам здесь – тоска смертная. Готов поспорить, тут даже ресторана приличного нет, не то что сауны…
Служба такси, однако, имелась. Прежде чем нагрянуть к Подвольскому, мы нанесли визит вежливости местному «хранителю устоев», известному нам под прозвищем Анчоус. Отметиться у него было необходимо в обязательном порядке, поскольку мы не собирались работать на чужой территории без ведома хозяев. Заручившись покровительством Анчоуса – Бурелом еще вчера предупредил его по телефону о нашем появлении, – мы снова взяли такси и отправились на окраину райцентра. Теперь наш путь лежал в заповедную зону, где по уже укоренившейся общероссийской традиции предпочитали селиться небожители всех мастей.
Само собой, что в отличие от Анчоуса Подвольский о нашем приезде не ведал, иначе мы с товарищами наверняка прокатились бы сюда впустую. Цель нашей поездки была вполне конкретной: реквизиция у Адама наличности и материальных ценностей на задолженную сумму плюс набежавшие проценты и проведение воспитательной беседы с нарушителем долговых обязательств. В общем, ничего оригинального – для Лингвиста, Тюнера и Кадила обычная рутина. Разве что нас слегка беспокоил живущий по соседству с Подвольским его взрослый сын – судя по слухам, тип довольно дерзкий и способный оказать незваным гостям активное сопротивление. Вступать в вооруженную конфронтацию нам было запрещено, и потому, отпустив такси, мы решили вначале осмотреться и только потом заглянуть к Адаму Адамовичу на огонек.
Отец и сын Подвольские обитали со своими семьями в двух однотипных коттеджах – пожалуй, самых шикарных в этом пригородном поселке. Впрочем, в данном случае определение «шикарный» следовало применять с поправкой на провинциальный уровень местной деловой элиты. Никаких видеокамер, мудреной сигнализации и частной охраны здесь не было в помине. Крепкие железные двери, решетки на окнах да свободно бегающий по ограде огромный доберман – иных мер безопасности Подвольские не предпринимали. Надо было полагать, что в их домах еще имелись ружья – как для популярной в этих краях охоты, так и против вторжения злоумышленников.
Долго маячить под носом у местных жителей нам было нельзя – они наверняка знали друг друга как облупленных и сразу обращали внимание на приезжих незнакомцев. На слежку и выработку плана вторжения у нас было ровно столько времени, сколько требовалось Кадилу для покупки в ближайшем супермаркете сигарет. Пока наш товарищ ходил с корзинкой по залу и делал вид, что изучает цены, я и Тюнер дожидались его неподалеку от кассы и наблюдали в окна магазина за интересующим нас объектом.
Подвольский-старший проживал в коттедже, что стоял ближе к лесу. Из приоткрытых ворот гаража выглядывала серебристая «корма» мощного внедорожника «Паджеро». Как раз на нем, согласно наведенным у Анчоуса справкам, и предпочитал ездить Адам, а значит, по всем предпосылкам, он должен был находиться дома. Автомобиля сына во дворе не наблюдалось, и это играло нам на руку. Если повезет, мы не задержимся у Подвольского дольше чем на четверть часа и благополучно отбудем из поселка еще до того, как Адам Адамович-младший возвратится из Горнилова.
Кадило рассчитался за сигареты, и мы, покинув наблюдательный пост, направились к усадьбе Подвольских. Действовать предстояло быстро и очень аккуратно. Любая заминка могла обернуться нежелательными последствиями и усугубить без того напряженную ситуацию.
Как мы уже поняли, выстраивать глухие заборы «а-ля кремлевская стена» в этом поселке было не принято. Не иначе, каждый из местных жителей считал за правило выставить на всеобщее обозрение какую-нибудь роскошную деталь собственной усадьбы: бассейн, экзотический садик, теплицу… Тоже своего рода традиция, которая в пригороде Калиногорска давно себя изжила, но в глубинке до сих пор процветала. У Адама такой «изюминкой» являлся фонтан: говоря начистоту, довольно безвкусное сооружение с писающими амурчиками, плачущими русалками и помпезным Нептуном, лицо коего живо напомнило мне лик незабвенного Фридриха Энгельса – очевидно, создатель скульптурной композиции обучался мастерству еще при советской власти. Подвольский, видимо, посчитал, что грех скрывать такой фонтан от людских глаз, и потому обнес свою усадьбу вычурной решетчатой оградой – высокой, но вполне преодолимой.
Мы надели перчатки и, не обращая внимания на натянутую поверх забора жилку колючей проволоки, по очереди перемахнули через препятствие там, где наше хулиганство было незаметно из окон дома. Чуткий доберман тут же навострил уши, засек вторжение и, оскалив пасть, с угрожающим рычанием устремился в нашу сторону. Храброе, но глупое животное, оно ведь не подозревало, что аккурат для таких случаев Тюнер всегда держал при себе электрошокер…
Парадоксально, но Тюнер был единственный из нас, кто любил собак. Дома у него жила парочка бультерьеров – Гай и Ричи, – в которых наш товарищ просто души не чаял. Именно по этой причине он отвечал в нашей команде за нейтрализацию охранных собак, поскольку знал: если за это возьмемся я или Кадило, то мы их, скорее всего, прикончим. Тюнер, как собаковод, принципиально не мог допустить такого жестокого обращения с животными. Поэтому он предпочитал шарахать псов нелетальным зарядом электричества, чтобы вывести их из строя на некоторое время и не мучиться потом угрызениями совести. И это был тот самый Тюнер, который только на моей памяти совершил две «мокрухи»! Сколько живу на свете, до сих пор не перестаю удивляться человеческим странностям…
Угомонив добермана, мы, недолго думая, юркнули в приоткрытую дверь гаража. Оттуда, по всем признакам, можно было попасть прямо в дом, минуя крепко запертую парадную дверь. Порой просто диву даешься безалаберности некоторых непуганых граждан. Превратив дом в крепость, они легкомысленно полагали, что одно лишь наличие неприступной двери, злой собаки и оконных решеток способно отпугнуть недоброжелателей. Из-за своей беспочвенной уверенности эти наивные люди напрочь забывали об элементарных мерах безопасности и зачастую сами впускали к себе в дом злоумышленников.
Капот «Паджеро» был открыт, а из-под днища внедорожника торчала пара ног в замызганных штанинах. Динамики автомагнитолы буквально разрывались от громкой танцевальной музыки. Я еще снаружи узнал приторную и навязчивую, как жвачка, популярную песенку местной эстрадной певички Леноры Фрюлинг – «Леша, Леша, ты хороший, значит, я – не для тебя!..». Хит этот устарел как минимум на год, и сегодня почитатели несравненной Леноры распевали на всех углах другую ее песню: «Мы с тобой бежим по лужам, выбросив промокший зонт. Нам никто сейчас не нужен – мы бежим за горизонт…» Впрочем, ничего удивительного в поклонении таланту госпожи Фрюлинг, чьими афишами также пестрели улочки райцентра, в здешних краях не было. Лично я безмерно бы удивился, если бы вдруг услыхал в Горнилове звучащую на всю катушку, к примеру, нетленную «Smoke on the water». Но подобные чудеса в этой глуши были маловероятны.
Кадило ухватил автомеханика за лодыжку и бесцеремонно вытащил его из-под внедорожника. Вид трех угрюмых мордоворотов в строгих костюмах и кожаных перчатках поверг беднягу в сильное смятение. Он вытаращился на нас так, словно решил, что мы явились сюда по его душу. Тюнер от греха подальше вырвал у слесаря из рук отвертку, а затем вежливо поинтересовался, дома ли хозяин и его супруга. Испуганный механик подтвердил это лаконичным «угу». Большего нам от него не требовалось, разве только чтобы он сидел и помалкивал у себя в каптерке, где мы заперли его на найденный тут же навесной замок. Сбежать из лишенной окон комнатушки механик не мог, вызвать милицию тоже, поскольку мобильник мы у него, естественно, отобрали…
Кажется, кто-то из великих полководцев сказал, что по какому бы сценарию ни начиналась битва, вскоре она так или иначе превращается в обычное побоище, где решающую роль играет уже не мастерство полководца, а стойкость и сила духа простого солдата. Конечно, наше вторжение к Адаму Подвольскому нельзя было считать битвой, но подмеченная древними стратегами закономерность проявилась и здесь.
Помимо Адама и его жены, в доме еще находилась их пятнадцатилетняя внучка. Несмотря на нашу осторожность, кто-то из домочадцев заметил, как мы проникли в гараж, и поднял тревогу. Мы заслышали суету, топот и крики, едва вошли в дом с черного хода, после чего быстро смекнули, чем вызвана паника, и взялись за привычную нам работу.
Сегодня мои надежды остаться чистеньким не сбылись. Послав напарников в погоню за женщинами, которые уже со всех ног бежали к парадной двери, я бросился по лестнице на второй этаж, откуда доносились надрывные крики Подвольского, подгонявшего жену и внучку к выходу. Раз уж сам Адам не пустился наутек, следовательно, о бегстве он не помышлял. Но я предвидел подобный исход: вряд ли человек, чьего сына нам было велено остерегаться, окажется из робкого десятка – яблоки от яблони недалеко падают.
Так оно и вышло. Когда я ворвался в комнату, откуда раздавались крики – как выяснилось, это был служебный кабинет хозяина, – Подвольский не забился испуганно в угол, а вел себя так, как и подобает отцу семейства при угрозе его близким. Адам не переставая кричал жене и внучке, чтобы те убирались из дома и вызвали милицию, при этом в левой руке Адама находился мобильник, а в правой – ключ, что отпирал оружейный сейф (о содержимом сейфа я догадался по его характерной форме – в таких несгораемых шкафах-башнях удобно держать в собранном виде охотничьи ружья). Однако о хваленой координации Юлия Цезаря Подвольскому приходилось лишь мечтать. Делать два дела одновременно, да еще в жуткой спешке, Адаму Адамовичу было не по силам. Его дрожащие пальцы напрочь отказывались набирать телефонный номер и попадать ключом в замочную скважину сейфа. От этого перепуганный хозяин нервничал еще сильнее, что ему отнюдь не помогало, а только вредило.
Завидев врага на пороге кабинета, вконец ошалелый Адам метнул в меня сначала мобильник, затем – связку ключей, а после с отчаянным воплем кинулся врукопашную. Я мигом обуздал пожилого противника легкой зуботычиной, от которой тот растянулся на полу и уже не пытался сопротивляться. На этом весь боевой пыл старика и иссяк.
– Спокойно, Подвольский! – приказал я, приперев хозяина коленом к полу и прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре у парадной двери. Женщины продолжали кричать – стало быть, вырваться из дома и скрыться от Тюнера и Кадила им не удалось. – Никто не собирается тебя убивать! Сначала ты отдашь нам все, что задолжал «Алмазной Бригантине», потом мы уйдем, а ты продолжишь нянчиться с внуками. Пять минут, и ты свободен. Как видишь, все элементарно. Вставай!
Я ухватил Адама за шкирку, помог ему таким образом подняться на ноги и толкнул его в ближайшее кресло. Подвольский вжал голову в плечи и закрылся ладонями – явно ожидал, что сейчас его начнут бить. Но я не был настолько разозлен, чтобы дубасить его почем зря. Начнет упорствовать, тогда поглядим, а пока пусть свыкнется с тем положением, в какое он угодил из-за собственного упрямства.
– Христом богом прошу: только не трогайте Алису и Верочку! – взмолился Адам, так и не ощутив на своей шее мою карающую длань. – Ведь вы же люди, в конце концов!..
– Заткнись! – бросил в ответ я. – Если Алиса и Верочка пострадают, виноват в этом будешь только ты! Усвоил?.. А теперь говори, где деньги, которые ты обязан был вернуть известным тебе людям еще неделю назад?
Адам хотел что-то ответить, но в этот момент Тюнер и Кадило ввели в кабинет жену и внучку Подвольского. С женщинами все было в порядке. Теперь они помалкивали – когда требовалось, мои напарники могли быть достаточно убедительными, – лишь жались друг к другу да поглядывали на дедушку. В данную минуту он совершенно не походил на самоуверенного делового человека, а напоминал именно того, кем он для нас и являлся, – проштрафившегося должника, жизнь которого теперь целиком и полностью зависела от его кредиторов.
Усадив Алису и Верочку на диван, мои напарники встали возле них, прозрачно намекая хозяину, чем он рискует в случае упрямства или сопротивления. Щека Тюнера была расцарапана – по всей видимости, бабушка пыталась защитить внучку от грязных лап ворвавшихся в дом злодеев. Тюнер, как человек выдержанный, оставил этот жест неповиновения без ответа. Хотя будь мой напарник помоложе и погорячее, под глазом Алисы сейчас непременно красовался бы синяк.
– Скажите, вы ведь работаете на… – осведомился Подвольский, назвав Бурелома его настоящим именем.
– Это не имеет значения, – отрезал я и напомнил: – Кажется, я задал тебе вопрос! Не вынуждай меня повторяться!
– Да, вы, безусловно, его ребята, – уверенно заключил Адам и обратился к жене: – Не бойся, дорогая, прошу тебя, и успокой Верочку. Эти парни – не насильники, они – люди с понятиями. Клянусь, вам ничего не грозит!
– Мерзавец! – гневно зашипела на него Алиса, обнимая и прижимая к себе плачущую внучку. – Сколько раз тебе твердила: Адам, не связывайся с бандитами, помни о семье! Доигрался?!
– Прошу прощения, господа Подвольские! – Мне пришлось повысить голос, поскольку в третий раз напоминать о заданном вопросе было бы уже чересчур. – Между собой разберетесь позже! Да, Адам, ты прав: мы не насильники! Но если ты начнешь тянуть резину, я могу и отступить от своих понятий!
– Тех денег, что я проиграл «Бригантине», ни у меня, ни у сына сейчас нет, – потупив взор, признался должник. – Все, что я успел собрать, – в том сейфе. – Адам кивнул на встроенный в шкаф, выкрашенный под дерево стальной контейнер. – Ключи – вон они, на полу.
Я поднял связку ключей, что чуть было не прилетела мне в лоб пару минут назад, выбрал с подсказки Подвольского нужный и открыл хранилище хозяина. На верхней полочке сейфа лежали какие-то бумаги, а нижняя была забита тугими пачками банкнот. Я вытащил их на стол, пересчитал и понял, что нам была выдана только треть от задолженной суммы.
– Берите в этом доме все, что угодно, и уходите. Здесь достаточно ценностей, чтобы покрыть недостачу, – обреченно вымолвил Подвольский. Он продолжал пялиться в пол, не желая встречаться взглядами ни со мной, ни с Алисой, смотревшей сейчас на мужа как на полное ничтожество. Лишь на мгновение он поднял глаза, но посмотрел почему-то не на нас, а на висевшую в углу картину. Я перехватил взгляд Подвольского и взглянул туда же.
В живописи я профан, поэтому и не смог определить, что за абстракция изображена на картине. По-моему, так обычная мазня красками, не более. Этот авангардный жанр являлся для меня еще более непонятным, чем творчество Пикассо, казавшееся мне откровенно наркотическим бредом. Судя по скромной деревянной раме, ценность картины могла быть невысокой. Однако в данном вопросе я уже кое-что смыслил и знал: нельзя судить о стоимости вещи по ее упаковке. Хитрый Адам мог нарочно упрятать бесценный шедевр в убогую раму, дабы такие далекие от искусства люди, как мы, не обратили на картину внимание. Что и впрямь случилось бы, проигнорируй я обеспокоенный взгляд хозяина в том направлении.
Велев Тюнеру собрать деньги в атташе-кейс, я подошел к картине, следя при этом краем глаза за реакцией Подвольского. Предчувствия меня не обманули. Заметив, куда я подался, Адам заерзал и начал в свою очередь пристально, исподлобья, наблюдать за мной. Я многозначительно прищурился: Бурелом тоже питал страсть к живописи, и, если вдруг выяснится, что мы приволокли ему действительно ценную картину, нас с напарниками ожидала солидная награда. А Подвольского, разумеется, полное прощение и, возможно, даже открытие нового кредита в «Алмазной Бригантине»; конечно, далеко не такого щедрого, как прежний, но для заядлого игрока и эта подачка что манна небесная…
– Прошу вас, забирайте все, что угодно, только не трогайте это! – не сдержался-таки Адам, когда я протянул руки, чтобы взять картину со стены. «Хорошо, что она не слишком громоздкая, – удовлетворенно отметил я про себя. – Завернем в газету, сунем в большой полиэтиленовый пакет, и никаких подозрений…» – Эта картина – наша семейная реликвия! Она очень много для нас значит! К тому же вам не выручить за нее и сотни баксов – в свое время я купил ее на Арбате у обычного уличного художника.
– Моя прелесть! – поддразнил Кадило хозяина скрипучим голосом киношного Горлума. – Оставьте в покое мою прелесть!..
