Иов, или Комедия справедливости

Вроде все разумно. И в то же время вызывает беспокойство. Я ожидал, что судно пробудет в Папеэте минимум часа двадцать четыре. Заход в порт на три часа казался просто дикостью – ведь получалось, что не успеет судно причалить, как надо будет отплывать. И разве не придется платить за сутки, даже если они пришвартуются всего на три часа?

Однако, напомнил я себе, командование судном меня, в общем-то, не касается. Возможно, капитан просто решил воспользоваться временем между отбытием одного корабля и прибытием другого? Да и вообще, мало ли у него может найтись причин? Единственно, о чем мне следовало беспокоиться, так это о том, что предприму между тремя и шестью часами дня я сам и что мне непременно надо сделать до трех.

Сорок минут тщательных поисков выявили следующее:

одежду – самую разнообразную и без всяких проблем, кроме тех, что связаны с лишней жировой складкой на моей талии;

деньги – франки в бумажнике (не забыть обменять!) и восемьдесят пять долларов там же; три тысячи долларов в ящике стола, там же лежал и футляр с часами Грэхема, с его кольцом, запонками и тому подобным. Поскольку часы и другие драгоценности вернулись в свой футляр, я логично рассудил, что Маргрета сохранила мой доход от пари, которое я (или Грэхем) выиграл у Форсайта, Дживса и Хэншо. Говорят же, что Господь заботится о дураках и пьяницах; если так, то в моем случае он действовал через Маргрету;

всевозможные мелочи, не имевшие отношения к моим сегодняшним проблемам, – книги, сувениры, зубная паста и тому подобное.

Паспорта нет.

Иногда пассажирам не хочется держать при себе паспорт, даже временно покидая корабль. Я сам предпочитаю не таскать свой, если возможно, так как потеря паспорта влечет за собой кучу неприятностей. Вот и вчера у меня не было его с собой… так что теперь он отправился туда, где вьется жимолость и простирается блаженный луг и куда канул теплоход «Конунг Кнут». А где же все это находится? Пока у меня не было времени искать ответ на этот вопрос: уж слишком я был занят проблемами общения с чуждым новым миром.

Если Грэхем брал вчера свой паспорт с собой, стало быть, он вместе с документом провалился сквозь трещину четвертого измерения прямехонько на «блаженный луг». Похоже, так оно и произошло.

Пока я злился, кто-то подсунул под дверь моей каюты конверт.

Я поднял его и открыл. Внутри лежал мой (Грэхема) корабельный счет. Значило ли это, что Грэхем собирался покинуть судно в Папеэте? Только не это! Если так случится, я останусь на этих островах до конца моей жизни.

Нет, не то. Скорее, похоже на обычный расчет в конце месяца.

Счет Грэхема за выпивку в баре меня прямо потряс… пока я не обратил внимания на его отдельные пункты. Впрочем, они шокировали меня еще больше, но по другой причине. Если кока-кола стоит два доллара, это не означает, что бутылка стала больше; это значит, что доллар стал меньше.

Теперь я понял, почему триста долларов, на которые я заключил пари… гм… гм… по ту сторону, превратились здесь в три тысячи.

Если я собираюсь остаться в этом мире, придется приноровиться к новому масштабу цен. Надо относиться к долару как к иностранной валюте и мысленно переводить цены, пока к ним не привыкнешь. Например, если считать репрезентативными цены на борту, то первоклассный обед с бифштексом или ростбифом на кости в ресторане первого разряда, ну скажем, в главном ресторанном зале отеля вроде «Браун-палас» или «Марк Хопкинс», может обойтись почти в десять (!) долларов. Ничего себе!

С коктейлями же до обеда и вином к столу счет легко может перевалить и за пятнадцать долларов! А это ведь недельный заработок! Слава Богу, я не пью!

Ты… не… чего?

Послушай, но вчерашний случай – особый.

Вот как! Впрочем, так оно и было. Ведь и невинность теряют только раз. А уж раз она потеряна, то навсегда. А что такое ты пил незадолго до того, как окончательно вырубился? «Датский зомби»? А нет ли у тебя в данную минуту желания принять стаканчик? Чтоб восстановить внутреннее равновесие?

Да я до него в жизни больше не дотронусь!

Поглядим-поглядим, приятель!

А вот и еще один шанс, и, как я надеялся, неплохой. В футляре, где Грэхем хранил драгоценности, лежал ключ, ничем не примечательный, если не считать, что на нем был выбит номер «восемьдесят два». Если судьба мне улыбнется, то он может подойти к ящику сейфа в каюте казначея.

А если судьба сегодня намерена на меня скалиться, то ключ будет от сейфовой ячейки, находящейся где-то в одном из сорока шести штатов, в банке, которого я никогда не увижу. Но не будем каркать, хватит мне и тех неприятностей, которые уже есть.

Я спустился на следующую палубу и отправился на корму.

– Доброе утро, казначей.

– А, мистер Грэхем, хорошо вчера повеселились, не правда ли?

– Ну еще бы! Еще одна такая вечеринка, и из меня дух вон!

– А, бросьте, бросьте! И это говорит мужчина, шагнувший в огонь! Я уверен, вам вчера понравилось. Мне – так даже очень. Чем мы можем быть вам полезны?

Я вынул найденный ключ.

– Я захватил тот ключ? Или он от сейфа в моем банке? Не могу вспомнить.

Казначей взял ключ:

– Да, это наш. Пол! Возьми его и принеси ящичек мистера Грэхема. Мистер Грэхем, не угодно ли вам пройти сюда и присесть к столу?

– Хорошо, спасибо. Хм… а нет ли у вас какого-нибудь мешка или чего-нибудь в этом роде, чтобы положить в него содержимое? Я хотел бы отнести все в свою каюту – надо кое-что проверить.

– Мешок?.. Мм… Можно взять сумку в судовой лавке… но… Сколько времени вам потребуется для писанины? К полудню кончите?

– О, разумеется.

– Тогда забирайте ящичек в каюту. Вообще-то, правила этого не дозволяют, но их писал я сам, так что можно рискнуть и попробовать нарушить. Однако постарайтесь вернуть до полудня. Мы закрываемся с двенадцати до тринадцати – таковы уж требования профсоюза, – и, если я буду сидеть здесь, когда клерки уйдут на обед, вам придется поставить мне выпивку.

– Да я вам ее и без того поставлю.

– Буду ждать с нетерпением. А вот и ваш ящичек. Только не вздумайте таскать его сквозь пламя.

На самом верху лежал паспорт Грэхема. Тяжесть у меня на душе сразу рассосалась. Не знаю более неприятного чувства потери, нежели то, которое возникает, если вы оказываетесь за границами Союза без паспорта… даже если это и не тот Союз. Открыл паспорт, посмотрел на фотографию. Неужто я так выгляжу? Отправился в туалет, сравнил лицо в зеркале с лицом на фотографии.

Кажется, похож. Впрочем, чего ждать от паспортной фотографии? Попробовал поднести фотографию к зеркалу. Сходство неожиданно резко усилилось. Дружище, да у тебя физиономия кривая!

И у вас тоже, мистер Грэхем.

Приятель, если я собираюсь стать тобой навсегда – а чем дальше, тем больше к тому идет, – то, поскольку выбора у меня нет, приятно узнать, что мы с тобой так похожи. Отпечатки пальцев? Подумаем об этом, когда настанет время. Похоже, СШСА в паспорта отпечатки пальцев не вклеивают – это уже облегчение. Занятие: управляющий. Управляющий чем? Похоронной конторой? Или транснациональной сетью отелей? Ладно. Надеюсь, как-нибудь разберемся, а пока не важно. Адрес: для передачи через адвокатскую контору «О’Хара, Ригсби, Крумпакер и Ригсби», офис 7000, Смит-Билдинг, Даллас. Ну просто очаровательно! Только адрес для писем – ни домашнего, ни адреса работы нет. Ах ты, фальшивка! С удовольствием врезал бы тебе по морде!

(Нет. Отвращения, должно быть, он не вызывал: Маргрета о нем хорошего мнения. Да… вот только свои лапы держал бы от нее подальше – он же явно хотел злоупотребить ее доверчивостью. А это некрасиво! Это кто же собирается злоупотребить ее доверчивостью? Смотри, парень, заработаешь раздвоение личности!)

В конверте под паспортом лежал отрывной талон пассажирского билета Грэхема: он действительно совершал круиз по маршруту Портленд – Портленд. Слушай, близнец, если ты не появишься до шести вечера, я попаду домой. А ты, возможно, воспользуешься моим билетом на «Адмирал Моффет». Желаю удачи.

Были там еще какие-то мелочи, но бóльшую часть стальной шкатулки занимали десять пухлых заклеенных конвертов вроде тех, которыми пользуются в конторах. Один из конвертов я вскрыл.

Он был набит тысячедолларовыми банкнотами – ровно сотня. Я быстренько проверил остальные конверты. Всюду то же самое. Один миллион чистоганом!

5

Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним;

а праведник смел, как лев.

Книга притчей Соломоновых, 28: 1

Еле переведя дух от волнения, я отыскал в письменном столе Грэхема клейкую ленту и опять заклеил конверты. Вложил в ящичек все, что там было, кроме паспорта, который спрятал вместе с тремя тысячами долларов, каковые считал своими, в маленький ящик стола. После чего отнес стальной ящичек в каюту казначея, стараясь обращаться с ношей как можно бережнее.

За столом в приемной был кто-то другой, но из своего кабинета казначей меня заметил.

– Привет! – сказал он, выходя в приемную. – Так быстро вернулись?

– Да, – ответил я. – Это потому, что раз в кои-то веки все сошлось. – Я передал ему ящичек.

– С удовольствием взял бы вас к себе на службу. У нас тут никогда ничего не сходится. Во всяком случае, пока не просидим до полуночи. Ну, пошли поищем чего-нибудь выпить. Мне это позарез нужно.

– Мне тоже. Идем.

Казначей провел меня в бар на открытом воздухе; на плане судна я этого заведения прежде не заметил. Палуба над нами была короче, и палуба D продолжалась уже как прогулочная, по ее блестящим тиковым доскам ходить было чрезвычайно приятно. Край палубы С частично нависал над ней, образуя как бы крышу; тут же был раскинут шатер бара, о котором я говорил. Под прямым углом к стойке стояли длинные буфетные столы с разнообразными закусками для ланча; несколько пассажиров уже образовали очередь. Еще ближе к корме находился плавательный бассейн, оттуда слышались всплески, визг и радостные возгласы.

Казначей привел меня на корму к маленькому столику, занятому двумя младшими офицерами. Мы остановились.

– Эй, вы, парочка! А ну-ка, прыгайте за борт!

– Есть, казначей!

Они встали, захватили стаканы с пивом и ушли дальше на корму. Один из них улыбнулся мне и кивнул, будто мы были хорошо знакомы. Я тоже кивнул ему:

– Привет!

Часть столика находилась в тени тента. Казначей спросил:

– Желаете сидеть под солнцем и любоваться на девиц? Или отдохнуть в тенечке?

– А мне все равно. Садитесь где хотите, а я займу свободное место.

– Хм-м… Давайте-ка чуть-чуть подвинем столик, и тогда оба окажемся в тени. Вот так, достаточно.

Он сел лицом к носу корабля, а я получил вид на плавательный бассейн. Мое первоначальное впечатление подтвердилось: здесь можно было обходиться без таких безнадежно устаревших вещей, как купальные костюмы.

Я вполне мог бы сделать такое заключение и чисто логическим путем, приложи я некоторые умственные усилия, чего, однако, не сделал. В последний раз, когда я наблюдал такое – я говорю о купании нагишом, – мне было лет двенадцать, а подобное времяпрепровождение считалось привилегией мужчин от двенадцати и моложе.

– Я спрашиваю, что вы будете пить, мистер Грэхем?

– Ох, извините, я не услышал.

– Так я и понял. Вы глядели. Так чего же мы выпьем?

– Э-э-э… «Датский зомби».

Казначей прямо глаза вылупил:

– А не рановато ли? От этого напитка черепушка может треснуть. Мм… – Он поманил пальцем кого-то стоявшего за моей спиной. – Эй, красотка! Подойди-ка к нам.

Я оторвал взгляд от бассейна как раз в ту минуту, когда официантка, которую он подозвал, подошла к столу. Я взглянул на нее, отвел глаза, потом взглянул снова. Я уже видел ее сквозь алкогольный туман вчера вечером – это была одна из двух рыженьких танцовщиц хулы.

– Попроси Ганса сделать нам «сильвер-физ», две штуки. Кстати, а как тебя зовут, малютка?

– Мистер Хендерсон, попробуйте еще раз притвориться, что забыли мое имя, и я вылью выпивку прямо вам на лысину!

– Хорошо, мое сокровище. А теперь поторопись, дай своим толстым ножкам поработать.

Она фыркнула и ускользнула прочь – ноги были стройными и изящными.

Казначей добавил:

– Чудесная девочка! Ее родители живут прямо напротив моего дома в Оденсе. Я знаю ее чуть ли не с рождения. Она и умненькая к тому же. Бодель собирается стать ветеринаром, до окончания курса ей остался еще год.

– Вот как! Но как же она совмещает учебу с работой?

– Большинство наших девушек учатся в университете. Кое-кто работает летом, на каникулах, другие берут отпуск на семестр и отправляются в море, отдыхают и заодно зарабатывают деньги для оплаты следующего семестра. Нанимая девушек на работу, я отдаю предпочтение тем, кто сам пробивает себе дорогу в университет; они более надежны и знают больше языков. Возьмите, например, горничную, которая обслуживает вашу каюту. Астрид?

– Нет, Маргрета.

– Ах да, вы же в сто девятой. У Астрид носовые каюты по левому борту. А у Маргреты – по правому. Маргрета Свенсдаттер Гундерсон. Школьная учительница. Английский язык и история. Знает четыре языка, в двух из которых – дипломированный специалист, и это не считая скандинавских. Она взяла годичный отпуск в средней школе имени Г. Х. Андерсена. Готов побиться об заклад, туда она больше не вернется.

– Э-э… А почему?

– Выйдет замуж за богатого американца. А вы богаты?

– Я? Неужели я похож на богача?

А вдруг ему известно, что находится в ячейке сейфа? Господи Боже мой, да что же делать с миллионом долларов, который мне не принадлежит? Нельзя же выбросить деньги за борт? И почему Грэхем путешествовал с такой огромной суммой наличных? Я мог бы предложить несколько объяснений, но все одинаково плохие, то есть с примесью криминала. Любое из них ввергло бы меня в еще большие неприятности, чем те, которые я уже имел.

– Ну, богатые американцы никогда не выглядят богачами. Есть специальные курсы, где их учат не быть похожими на толстосумов. Я, конечно, говорю о североамериканцах. Южноамериканцы – это, знаете ли, совсем другой сорт. Гертруда, спасибо. Ты славная девочка.

– Ах, вы все-таки хотите, чтобы я облила вам лысину?

– А ты хочешь, чтоб я швырнул тебя в бассейн прямо в одежде? Веди себя повежливей, милочка, иначе я пожалуюсь твоей мамаше. Давай сюда выпивку и приготовь счет.

– Счета не будет: Ганс угощает мистера Грэхема. А заодно приходится угощать и вас. За компанию.

– Скажи ему, что так он скоро разорит бар, и добавь, что я вычту деньги из его жалованья.

Так получилось, что я выпил два «сильвер-физа» вместо одного и оказался бы на верном пути к катастрофе, подобной вчерашней, если бы мистер Хендерсон не решил, что нам следует закусить. А мне ужасно хотелось выпить третий. Первые два позволили мне позабыть тревоги, связанные с идиотской сейфовой ячейкой, полной денег, и одновременно повысили мою способность извлекать удовольствие из зрелища, которое преподнес нам палубный бассейн. Я обнаружил, что воспитанное в течение всей жизни может бесследно исчезнуть всего за двадцать четыре часа. Нет ничего греховного в том, чтобы любоваться женскими прелестями непредвзято. Это такое же невинное занятие, как любование цветами или котятами, – только оно доставляет куда больше удовольствия.

И вот тут-то мне захотелось выпить еще.

Мистер Хендерсон наложил на выпивку вето, подозвал Бодель и обменялся с ней быстрыми фразами на датском языке. Она ушла и вернулась через несколько минут, неся поднос, тесно уставленный блюдами: холодные закуски, горячие мясные тефтельки, корзиночки из сладкого теста с начинкой из мороженого, крепкий кофе – и все это в невероятно большом количестве.

Минут через двадцать пять я все еще с удовольствием наблюдал за молодежью в бассейне, но уже сошел с пути, ведущего к новой алкогольной катастрофе. Я настолько отрезвел, что ясно осознавал не только невозможность решения всех своих проблем с помощью выпивки, но и необходимость отказаться от крепких напитков вообще до тех пор, пока не решу эти проблемы, ибо пить такие напитки я явно не умею. Дядюшка Эд был прав: порок нуждается в упражнении и постоянной практике, в противном случае, исходя из прагматических соображений, добродетель будет направлять нас даже в том случае, если узы морали откажутся играть роль сдерживающей силы.

Моя мораль перестала быть такой силой, иначе я не сидел бы здесь со стаканом дьявольского зелья в руке и не любовался обнаженной женской плотью.

И тут я обнаружил, что не испытываю ни малейших угрызений совести из-за своего поведения. Мое единственное сожаление было вызвано печальным открытием, что я не могу вынести ту дозу алкоголя, которую мне хотелось принять. «В ад спуститься нетрудно…»

Мистер Хендерсон встал:

– Мы причалим меньше чем через два часа, а мне предстоит подделать еще парочку цифр, пока агент компании не поднялся на борт. Спасибо за приятное общество.

– Это я вас должен благодарить, сэр. Tusind tak^[8]. У вас на родине так, кажется, говорят?

Он улыбнулся и вышел. Я посидел еще немного и поразмышлял. Еще два часа до прибытия в порт, потом три часа на берегу. Что же делать мне с этим временем и возможностями, которые оно мне предоставляет?

Пойти к американскому консулу? И что сказать ему? Дорогой мистер консул, я не тот, за кого себя выдаю, и только что обнаружил в своем кармане целый миллион долларов…

Чудовищно!

Никому ничего не говорить? Хапнуть миллиончик? Сойти на берег и первым воздушным кораблем вылететь куда-нибудь в Патагонию?

Не выйдет. Моя мораль дала трещину, – видимо, она никогда не была особо прочной. Но предубеждение против воровства осталось. Воровать не просто плохо, это ниже человеческого достоинства.

Уж и то плохо, что я ношу чужую одежду.

Тогда возьми те три тысячи, которые по праву принадлежат тебе, подожди, пока корабль отплывет, а потом попробуй вернуться в Америку, если тебе это удастся.

Глупейшая мысль! Загремишь в тропическую тюрьму, и этот дурацкий поступок не принесет Грэхему ни малейшей пользы. Опять выбор без выбора, дурачок! Придется оставаться на борту и ждать возвращения Грэхема. Сам он, может, и не появится, передаст сообщение по беспроводной связи или что-то в этом духе… Вот и сиди, грызи ногти, пока пароход не отплывет. А когда отплывет, возблагодари Бога за возможность вернуться домой, в Божью страну. А Грэхем наверняка сделает то же со своим билетом на «Адмирал Моффет». Интересно, а нравится ему именоваться Хергенсхаймером? Больше, чем мне Грэхемом, готов поспорить. Хергенсхаймер – благородная фамилия.

Я встал, перешел на другой борт и поднялся двумя палубами выше – в библиотеку, которая оказалась пустой, если не считать женщины, решавшей кроссворд. У нас не было намерения мешать друг другу, так что покой не нарушился. Бо`льшая часть шкафов оказалась закрыта, библиотекарь отсутствовал, но многократно читанная энциклопедия стояла на месте, а это было все, что мне требовалось для начала.

Примерно через два часа меня испугал звук сирены, означавший, что мы получили разрешение войти в порт. Итак, мы прибыли. К тому времени я уже почерпнул изрядную долю сведений из области чуждой для меня истории и чуждых идей, и переварить их было страшно трудно. Начать с того, что в этом мире Уильям Дженнингс Брайан среди президентов страны не числился. В 1896 году вместо него был избран Мак-Кинли, пробывший на этом посту два срока, а за ним место президента занял какой-то Рузвельт.

Никого из президентов двадцатого века я вообще не обнаружил.

Вместо более чем столетнего периода мира, явившегося следствием нашей незыблемой политики нейтралитета, Соединенные Штаты многократно участвовали в войнах с иностранными государствами: в 1899 году, в 1912–1917-м, в 1932-м (с Японией!), в 1950–1952-м, в 1980–1984-м и так далее, вплоть до нынешнего года или, точнее, года издания энциклопедии. О том, идет ли сейчас война, «Королевский скальд» не упоминал.

За стеклом одного из шкафов я заметил несколько книг по истории. Если через три часа я все еще буду на судне, мне стоит прочесть каждую историческую книгу, которая тут найдется, посвятив этому занятию все время длинного обратного пути в Америку.

Но знание имен президентов и дат войн не входило в число моих ближайших задач: они ведь к сегодняшнему дню прямого отношения не имели. Мне прежде всего необходимо было узнать (ибо невежество могло принести мне что угодно, начиная от мелких неудобств и кончая полным провалом) различия между моим миром и этим в том, как живут люди, как говорят, как ведут себя, едят, играют, молятся, любят. И пока я буду этому учиться, надо быть очень осторожным, не болтать лишнего и как можно больше прислушиваться к тому, что говорят другие.

У меня когда-то был сосед, чье знание истории ограничивалось двумя датами – 1492 и 1776 годами, но даже они у него путались, ибо он не был уверен до конца, что именно обозначала каждая из них. Его невежество в остальных вопросах отличалось такой же глубиной, и тем не менее он умудрялся зарабатывать очень прилично, мостя городские улицы.

Чтобы функционировать как существо общественное и экономическое, человеку не обязательно иметь широкое образование… главное – знать, в каких случаях следует втирать себе в пупок голубую глину. Однако единственная крошечная ошибочка в местных обычаях может подвести вас под суд Линча.

Интересно, а что сейчас поделывает Грэхем? И тут я понял, что ситуация, в которую он попал, куда серьезней и опасней моей… если допустить (а, видимо, это неизбежно), что мы с ним просто поменялись местами. Ведь мое воспитание может выставить меня в этом мире всего лишь несколько эксцентричной личностью, зато его привычки вполне способны вовлечь Грэхема в весьма серьезные неприятности. Случайная фраза или совершенно невинный поступок могут привести его прямехонько в колодки и даже хуже того.

А с еще большими сложностями он столкнется, если попытается сыграть мою роль… если он попытается… Разрешите мне проиллюстрировать эту мою мысль таким примером: в день рождения жены, после того как мы уже вместе прожили год, я преподнес Абигайль роскошное издание «Укрощения строптивой». Так она даже не заподозрила, что я на что-то намекаю: ее убежденность в собственной непогрешимости исключает всякую возможность предположения, что в глубине души я могу приравнять ее к Кейт. Если Грэхем займет мое место в качестве ее мужа, то супружеские отношения почти наверняка окажутся весьма интересными для обеих сторон.

Лично я, по здравом размышлении, не пожелал бы Абигайль даже врагу. Ну а поскольку моего мнения никто не спрашивал, то крокодиловых слез я лить не стану.

Интересно, а каково все-таки делить ложе с женщиной, которая не всегда будет отзываться о супружеских отношениях как о «семейной повинности»?

Итак, передо мной двадцатитомная энциклопедия, миллионы слов, упакованных в статьи, содержащие все важнейшие реалии этого мира, – реалии, которые столь критически важны для меня. Что я могу извлечь из них за такое короткое время? С чего начать? Мне ни к чему знать о греческом искусстве, об истории Древнего Египта, о геологии… но что же мне надо?

Ладно… что первым бросилось тебе в глаза в этом мире? Сам корабль. Его архаичность, если сравнивать его с изящным теплоходом «Конунг Кнут». Затем, когда ты оказался на борту, отсутствие телефона в твоей (Грэхема) каюте. Отсутствие пассажирских лифтов. Мелочи, которые придают судну атмосферу роскоши… прадедовских времен.

А потому прочтем-ка статью «Корабли» в десятом томе. Да, сэр! Три страницы рисунков и фотографий… и все как будто перекочевали из «лилового десятилетия». Пароход «Британия» – самый большой североамериканский лайнер – берет две тысячи пассажиров, но делает всего лишь шестнадцать узлов. Ну и выглядит соответственно.

А теперь общая статья «Транспорт».

Ну и ну! Впрочем, мы не так уж и удивлены, не правда ли? Воздухоплавательные аппараты даже не упоминаются. Посмотрим-ка справочный том… воздухоплавательные корабли… ничего, дирижабли… ноль, аэронавтика… смотри воздушный шар.

Ага! Да, хорошая статья о неуправляемых полетах на воздушных шарах, с упоминанием о Монгольфье и других отважных пионерах, даже о смелой и трагической попытке Соломона Андре покорить на воздушном шаре Северный полюс. Граф же фон Цеппелин в этом мире или не родился вообще, или не удосужился заняться проблемами аэронавтики.

Возможно, после участия в американской гражданской войне он вернулся в Германию и не нашел там той благоприятной атмосферы для идеи воздушных полетов, которую встретил в штате Огайо в моем мире. Словом, получилось так, что этот мир остался без воздушного сообщения вообще. Алекс, если тебе придется тут остаться, то, может быть, ты захочешь стать «изобретателем» воздушных кораблей? Сделаться пионером воздухоплавания и капиталистом – знаменитым и богатым?

А почему ты воображаешь, что у тебя получилось бы?

Ну хотя бы потому, что свой первый полет на воздухоплавательном судне я совершил, когда мне исполнилось всего двенадцать лет! Я о них все знаю. Мог бы нарисовать план хоть сию минуту!..

Мог бы? Ну-ка, нарисуй мне производственный чертеж облегченного двигателя весом не более фунта на одну лошадиную силу. Укажи спецификацию используемых сплавов, температурный режим их обработки, составь график операционных циклов, дай характеристику топлива, смазочных масел, приведи список поставщиков…

Но все эти вещи можно рассчитать и изобрести заново!

Да, но сможешь ли это сделать ты? Даже зная, что такие изобретения вполне реальны? Вспомни, почему ты сбежал из технического училища, решив, что тебя тянет к карьере священнослужителя? Сравнительный анализ религий, гомилетика, критическая философия, апологетика, древнееврейский, латынь, греческий – для всего этого нужна усидчивость и хорошая память, а хитроумная техника требует еще и ума.

Так-с, значит, я к тому же и глуп?

А разве ты полез бы сквозь пламя, если бы у тебя хватило соображения, что высовывать нос слишком далеко – вредно для здоровья?

А почему же ты меня не остановил?

Останавливать тебя? А когда это ты ко мне прислушивался? Нет уж, прекрати выкручиваться – какая у тебя была последняя оценка по термодинамике?

Ладно! Признаю, что сам вряд ли сумел бы…

Как благородно с твоей стороны!

Отцепись, а? Знание, что нечто подобное может быть сделано, – уже треть успеха. Я мог бы стать директором отдела научных исследований и руководить работой нескольких по-настоящему талантливых инженеров. Они вложили бы в дело свой интеллект, а я – уникальную память о том, как выглядят дирижабли и как они работают. О’кей?

Вот это правильное разделение труда: ты вкладываешь память, они – интеллект. Да, из этого может выйти толк. Но не скоро и не дешево. Как ты собираешься финансировать предприятие?

Гм… продавать акции?

А ты вспомни то лето, когда ты продавал пылесосы!

Ну… в конце концов, ведь есть же еще миллион долларов…

Постыдился бы!

– Мистер Грэхем?

Я вынырнул из своих грандиозных замыслов и увидел, что передо мной стоит девушка-клерк из казначейства.

– Да?

Она протянула мне конверт:

– От мистера Хендерсона, сэр. Он сказал, что, возможно, вы сразу передадите ответ.

– Благодарю вас.

Записка гласила: «Дорогой мистер Грэхем! На судно явились три человека, которые якобы условились встретиться с вами. Мне не нравится ни их вид, ни манера разговаривать, да и вообще в этом порту множество темных личностей. Если вы их не ждали или не хотите видеть, велите посыльной передать, что она не смогла вас найти. А я тогда скажу им, что вы сошли на берег. А. П. Х.».

Несколько долгих и неприятных мгновений я разрывался между любопытством и осторожностью. Неведомым типам нужен был не я. Им нужен Грэхем… и что бы они ни надеялись получить от Грэхема, я все равно не смогу удовлетворить их желания.

Нет, ты знаешь, что им нужно!

Я подозреваю. Но даже если бы у них была расписка с подписью самого святого Петра, я не имею права передать им – или кому-либо еще – этот дурацкий миллион. И тебе это прекрасно известно.

Разумеется, известно. Но мне хотелось узнать – известно ли это тебе самому? Ладно, раз обстоятельств, при которых ты мог бы передать трем неизвестным содержимое шкатулки Грэхема, не существует, зачем тебе с ними видеться?

Потому что я хочу разобраться! А теперь заткнись! И я сказал девушке-клерку:

– Пожалуйста, передайте мистеру Хендерсону, что я сейчас спущусь. И благодарю вас за любезность.

– Для меня это было удовольствие, сэр. Э-э-э… мистер Грэхем, я видела, как вы шли через огонь. Вы были потрясающи!

– Просто нашло временное умопомрачение. Еще раз спасибо.

Я остановился на верхней площадке пассажирского трапа и попытался определить, что представляет собой неведомая троица. В общем, они выглядели так, будто их специально создали для того, чтобы причинять неприятности ближним. Один был здоровенный громила, ростом шесть футов восемь дюймов, с руками, ногами, челюстями и ушами, которые, казалось, свидетельствовали о застарелом гигантизме; другой – этакий огрызок, ростом в четверть первого, а третий – неприметный тип с мертвыми глазами. Мускулы, мозг и «пушка» – или это мое излишне живое воображение?

Умный человек ушел бы тихонько и забился в свою нору.

Но я не блещу умом.