Kitobni o'qish: «Загадочная история Аллана Уэйна»

Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Хоффман Р., 2025

© Оформление. ООО «МИФ», 2025

 
Часть силы той, что без числа
Творит добро, всему желая зла¹.
 

Обращение к читателю

Возможно, вы заметили, что мир Чудес и Чудовищ поразительно похож на наш, с той лишь разницей, что его взгляд обращен в прошлое. Но я здесь, чтобы напомнить вам, пытливые умы: этот мир всего лишь напоминает реальность.

Вы вряд ли найдете Нейквилл на картах. Этот город появился из тумана небытия и останется в нем, окруженный своими тайнами. Но прогулки по Лондону в компании героев более чем реальны, как и некоторые места, которые они посещают.

Квинтэссенция альтернативной истории и реальных фактов сплетает кружево уникального мира, готового открыться тому, кто жаждет чувственных приключений в компании обаятельных героев.

И сейчас я предлагаю тебе, читатель, распахнуть эту дверь, но помни: впуская в свою жизнь Чудеса, будь готов встретиться с Чудовищами.

Ваша Рита Хоффман

Глава 1

Спрыгнув на перрон, я огляделся: на пустой платформе не было никого, кроме меня и помятого после ночного сна мужчины, объявлявшего названия станций во время поездки. Заметив мой взгляд, он стыдливо перевернул галстук – спрятал пятно от соуса. Искренне улыбнувшись ему, я медленно кивнул, чтобы выразить благодарность за его работу. Мужчина не ответил и поспешно юркнул обратно в вагон.

Предоставленный самому себе, я развернулся на каблуках и досадливо поморщился. Вокзал представлял собой унылое зрелище: обшарпанное серое здание, окна которого давно потемнели и наверняка перестали пропускать солнечный свет. В воздухе витали запахи угля, осени и разочарования.

Проглотив колючий ком в горле, я собрался с духом и на мгновение прикрыл глаза.

«Да, это не Лондон, но все с чего-то начинали. Нужно просто пережить это. Смирение, Аллан, помни о смирении».

Вещей со мной было немного – всего один чемодан. Я подхватил его и преувеличенно бодро пошел вперед, надеясь быстро найти кеб², который отвезет меня в Нейквилл.

Ветер бросал под ноги пожухлые листья, опавшие слишком рано в этом году. Осень – прекрасная пора, воспетая поэтами и музыкантами, но я всегда был к ней равнодушен. Даже не так, сезон увядания пугал меня, напоминал о скоротечности жизни и неотвратимости смерти. Я всегда предпочитал прятаться от осенних ветров и дождей в залах семинарии, библиотеках, а до учебы – в отвоеванной у младшего брата комнате под крышей.

Оттянув белый воротничок, я поставил чемодан на землю и перевел дух. Мысли о брате приятно грели сердце – я знал, что Оскар тревожится обо мне и ждет первого письма. В отличие от отца, он понимал мое стремление стать священником и никогда не задавал неудобных вопросов вроде: «И в кого ты пошел?»

Единственный кеб, стоявший неподалеку, выглядел плохо, и мне с трудом верилось, что он доедет до места назначения. Некогда глянцевый кузов покрылся разводами грязи, кое-где я разглядел ржавчину и коррозию. О кебе явно не заботились, и его угрюмый, запущенный вид добавлял уныния и без того серому дню. Но выбора не было: я понятия не имел, куда мне идти и как далеко находится церковь. Хмурый водитель помог с чемоданом. Сигарета, которую он сжимал меж зубов, тлела, а ветер услужливо уносил пепел в мою сторону. Брезгливо стряхнув серые хлопья, я уселся, слишком раздраженно хлопнул дверцей, и кеб неповоротливо вырулил на дорогу.

Стиснув зубы, я терпел тряску и неприятный запах в салоне. Пейзаж за окном тоже не радовал: пожелтевшие пустыри, изломанные, облысевшие черные деревья и серое небо, грозящееся вот-вот разразиться ливнем. Если город, в который меня отправили, выглядит так же, то я сойду с ума быстрее, чем выпадет первый снег.

Пальцы сами нашли медальон, выскользнувший из-под воротника. Я горько усмехнулся, поглаживая знакомую гравировку. Вот и все, что осталось от моей матери, Оливет Тиррелл, – жалкий кусок вряд ли драгоценного металла с символом, который был не то гербом, не то плодом скудной фантазии ювелира.

Однажды мать просто сбежала, бросив и меня, и Оскара. Сейчас, повзрослев, я понимал, что жить с нашим отцом, человеком властным и суровым, было нелегко, но тогда, в семь лет, ее предательство едва не убило меня. Оскару исполнилось всего четыре года, он ничего не понимал, и сама концепция предательства была ему незнакома. Счастливый!.. Я же прошел все стадии принятия неизбежного: рыдал, ждал мать у окна, порой засыпая на подоконнике, устраивал истерики и в конце концов слег с лихорадкой. Никто не мог мне помочь, доктора разводили руками. Но – кто бы подумал? – меня исцелили другие женские руки.

Минерва появилась в нашем доме неожиданно. Отец представил ее как свою жену, и нам с братом пришлось смириться с этим. Показать характер я не успел – заболел, сил на шалости и козни не осталось. Именно Минерва выхаживала меня, словно птенца, выпавшего из гнезда и сломавшего крылья. Она варила бульоны и терпеливо кормила меня, она читала на ночь сказки, она меняла компрессы. И я вдруг ожил.

Женские руки способны вернуть желание жить даже тому, чье сердце опустошило предательство.

С тех пор для меня не было другой матери – только Минерва. Она научила меня шить, достойно вести себя и разбираться в столовых приборах. Если отца и возмущало мое участие в «женских» делах, он этого не показывал – должно быть, боялся, что я снова слягу с неизвестной хворью.

Последний вечер перед моим отъездом вышел напряженным: вся семья собралась за большим столом, но в столовой висело молчание. Я поглядывал то на Минерву, то на брата, а на отца старался не смотреть. В тишине был слышен только хруст крутона, который он ел, макая в луковый суп. Все мы оставались на своих местах только ради Минервы: каждый из нас по-своему любил ее и не хотел огорчать, устраивая сцену.

Отец никогда не понимал, зачем мне семинария, к тому же католическая. Ему казалось, что я его предал: он собирался оставить мне свое дело и уйти на покой – так сказала Минерва в одну из наших тихих бесед. Мне было больно это слышать, но идти против себя я не хотел.

И вот я здесь – в богом забытом унылом месте, готовлюсь стать частью прихода Нейквилла и «набраться опыта у хорошего наставника». По крайней мере, именно так сказал отец Карелли, вручая мне документы.

Меня перестало трясти, кеб обступили высокие деревья, тянувшиеся друг к другу кронами – над дорогой нависал удивительный яркий купол. От красоты захватило дух, я открыл окно, чтобы получше разглядеть буйство красок, и ветер тут же растрепал мои неприлично отросшие волосы. Смахнув темную прядь со лба, я улыбнулся водителю в зеркало заднего вида, но тот лишь бросил на меня полный раздражения взгляд и попросил поднять стекло.

Вскоре кеб остановился у кованой калитки, увитой розами. Я неуклюже выбрался из салона и хотел было поблагодарить хмурого водителя, но тот отмахнулся, забрал деньги и уехал. Еще какое-то время я стоял и провожал кеб взглядом, удивленный и разочарованный.

Низкая калитка открылась без скрипа. Аромат цветущих роз щекотал ноздри. Он был навязчив, густ, а сами кусты – невероятно зелены, несмотря на то что природа вокруг готовилась к грядущим холодам. Не сдержавшись, я прикоснулся кончиками пальцев к упругому бутону и полной грудью вдохнул запах, всегда напоминавший мне о смерти.

Церковь оказалась совсем небольшой: скромное светлое строение из крупного камня, с серой крышей. Пока я разглядывал ее, двойные двери приветливо открылись, и на пороге появился седой мужчина в рясе. Он обхватил себя руками, пытаясь защититься от ветра, и зябко поежился.

– Отец Уэйн? – окликнул он. – Входите! На улице ужасно холодно!

К стене у входа заботливо прикрепили неприметную каменную чашу. Вода в ней оказалась ледяной, но я не поморщился, погрузив в нее кончики пальцев.

– Простите, что заставил вас ждать, – сказал я, переступив порог церкви. – Цветы снаружи завладели моим вниманием.

– Сестра Лидия заботится о них. У нее дар – она способна вырастить что угодно и где угодно. Я отец Паскаль.

Ладонь мужчины оказалась шершавой и мозолистой, а рукопожатие – удивительно крепким. Стараясь соблюдать приличия, я исподволь разглядывал его, пока мы усаживались на скамью. Стариком отец Паскаль не был, хоть седина и посеребрила его виски. Расправленные плечи, ровная спина, и ни намека на округлившийся живот, которым были обременены многие священники в семинарии. Когда отец Карелли отправлял меня сюда, он говорил, что настоятель прихода нуждается в помощнике, но сейчас, глядя на отца Паскаля, я совершенно не понимал, зачем этому крепкому мужу могла понадобиться чья-то помощь.

– Меня попросили передать вам письмо, – спохватился я.

Отец Паскаль принял конверт, но распечатывать его не торопился. На тонких губах играла задумчивая улыбка.

– Отец Карелли – мой старый друг. Когда-то мы учились вместе, – сказал он. – Недолго, я только поступил, а он уже выпускался, но… В те времена и зародилась наша дружба.

– Как здорово, что вы пронесли ее сквозь года, – искренне сказал я.

– Мы должны держаться вместе, не так ли?

Я кивнул. В англиканском обществе католиков оставалось ничтожно мало даже после эмансипации³.

– Где вы учились? – спросил отец Паскаль.

– Во Франции.

– В Англии все еще слишком мало католических семинарий, понимаю. – Отец Паскаль кивнул. Он продолжал держать конверт, время от времени сжимая его. – Меня отец отправил в Рим.

– Он поддерживал вас в стремлении стать частью Церкви? – удивился я.

– Он был хорошим человеком. Вернемся к вам! Жалеете, что уехали из родного города? Должно быть, думаете, что угодили в ужасную глушь.

– Если честно, сойдя с поезда, я так и подумал, – признался я. – Но о том, что уехал, не жалею.

– Нейквилл – хороший город, он вам понравится. Я приехал сюда тридцать лет назад и до сих пор рад, что мои дни закончатся именно здесь – среди вересковых пустошей, вековых деревьев и славных людей.

– Вам рано думать о смерти.

– Никогда не рано думать о ней, отец Уэйн. Завтра не обещано никому. – Отец Паскаль усмехнулся. – Какая печальная выходит беседа! Давайте перейдем к приятному: для вас освободили дом, он совсем рядом. Ключи доверили мне, так что я с радостью провожу вас.

– Буду признателен.

– Вам доводилось самостоятельно читать проповеди? – вдруг спросил отец Паскаль.

– Перед прихожанами? Боюсь, что нет, – честно ответил я.

– Думаю, в ближайшее воскресенье именно вы должны сделать это. Успеете подготовиться?

Опешив, я кивнул. Неужели отец Паскаль настолько доверяет мне?

– У вас такое лицо, словно вы думали, что вас здесь встретит сморщенный ворчливый старик, ослепленный гордыней и страхом быть выдворенным из Церкви. – Отец Паскаль хрипло рассмеялся. – Нет, не отвечайте, я вижу это в ваших глазах.

– К моему стыду, вы правы, – смиренно склонив голову, признался я.

– Мы, старики, прокладываем дорогу для вас – горящих своим делом, сильных, одухотворенных, молодых. Я искренне верю, что в этом и состоит наш долг. Жаль, что многие забывают об этом. Молодость – прекрасная пора, отец Уэйн. Прекрасная пора для того, чтобы совершать ошибки, падать в грязь лицом и набираться опыта.

– Вы вовсе не старик, – заметил я.

– Но и молодым меня назвать трудно, согласитесь? – Отец Паскаль улыбнулся. – Я буду рад передать приход и церковь вам, если, конечно, вы не передумаете.

Взгляд выцветших голубых глаз вдруг стал острым, словно лезвие бритвы. У меня перехватило дыхание от столь резкой перемены, но я сумел собраться и сказать:

– Принятие сана было лишь вопросом времени. С раннего возраста я знал, чему хочу посвятить жизнь.

– Не искусству? Не военному делу? – Губы отца Паскаля тронула задумчивая улыбка.

– Я безобразно необучаем, когда дело касается поэзии или музыки. – Я ответил на его улыбку, склонив голову к плечу. – И во мне совсем нет тяги к насилию, отец Паскаль. Что же касается служения Церкви…

Я скользнул задумчивым взглядом по витражному окну.

– Мачеха читала мне Библию, когда я был болен. Я любил ее больше сказок о героях и рыцарях, а после выздоровления Минерва отвела меня в католический храм, где на меня, тогда еще совсем мальчишку, снизошло… озарение, я думаю. – Я улыбнулся воспоминаниям и вдруг понял, что мачеха оказала на меня куда больше влияния, чем мне думалось.

– Эта женщина определила вашу судьбу, сама того не зная, – мягко произнес отец Паскаль. – Кажется, вы очень любите ее.

– Больше, чем вы можете себе представить, – искренне ответил я.

Отец Паскаль поднялся со скамьи и сказал:

– Что ж, возьму пальто и проведу вас к дому. Дайте мне пару минут.

Он скрылся за неприметной дверью, а я остался наедине с пустым нефом, распятием и догорающими свечами.

Отец Паскаль мне понравился. Он был прямолинеен, мыслил здраво и оказался совсем непохож на злобного старика, которым я и в самом деле его представлял.

Прохладный ветерок коснулся моей шеи, я обернулся и увидел на пороге одетую в черное женщину. Она деловито сложила зонт, откинула со лба светлый локон и огляделась. Заметив меня, незнакомка улыбнулась и спросила:

– А где отец Паскаль?

– Вот-вот вернется, – ответил я.

– А вы… священник? – Светлые брови удивленно приподнялись. – Отец Паскаль что…

– Я не покину вас, леди Эмма, даже не надейтесь. Подойдите ближе, не стойте на пороге! Неужели мой помощник вас напугал?

На ходу надевая пальто, отец Паскаль подошел ко мне и встал рядом. Воротник несуразно топорщился, но, кажется, его это совершенно не волновало.

– Как может напугать такой славный мальчик?

Леди Эмма подошла к нам. Я слегка склонился, надеясь, что этого будет достаточно. Она окинула меня заинтересованным взглядом и спросила:

– Не рано ли вам начали искать замену?

– Отец Уэйн приехал, чтобы набраться опыта, – мягко возразил отец Паскаль. – Уходить на покой меня никто не просил, но рано или поздно это все же произойдет.

– Что ж, в таком случае добро пожаловать в Нейквилл. И ради бога, простите меня за эту сцену. Отец Паскаль для нас как член семьи, я бы не пережила, если бы он покинул нас!

– Будет, леди Эмма, вы меня смущаете.

– Но это чистая правда! Сколько лет мы знакомы? Вы видели, как росли мои дочери!

Словно извиняясь за излишнюю эмоциональность прихожанки, отец Паскаль глянул на меня и незаметно пожал плечами. Я сдержанно кивнул, скорее радуясь возможности познакомиться с кем-то из местных, чем испытывая недовольство.

– Вы отвлекли меня, и я забыла, зачем пришла, – пробормотала леди Эмма, хмурясь. – После смерти Эдуарда память все чаще меня подводит.

– Можете помолиться, – предложил отец Паскаль.

– Нет-нет, меня ждет экипаж! Если я задержусь… Вы куда-то собираетесь?

– Хочу проводить отца Уэйна, у меня ключи от его нового дома.

– Отлично! Мы подвезем вас.

– Не стоит, мы правда…

– Отец Паскаль, – леди Эмма взяла его за руку и даже привстала на носочки, чтобы заглянуть ему в лицо, – вы столько раз спасали мою бессмертную душу. Позвольте отплатить вам этой малостью.

– Вы умеете убеждать. – Отец Паскаль притворно тяжело вздохнул. – Что скажете, отец Уэйн?

– Если это доставит удовольствие леди Эмме, то я не смею отказываться.

Мы вышли из церкви под ее восторженный щебет. Голос женщины был высоким, громким, казалось, будто в конце каждой реплики она ставит невидимый восклицательный знак.

На дороге стоял черный экипаж, напомнивший мне о французских фиакрах⁴. Запряженные кони вороной масти выглядели не элегантно, как подобает столь благородным животным, а скорее… внушительно.

– Мы могли бы приобрести автомобиль, но Эдуард коллекционировал ландо⁵. Я бы обменяла все проклятые повозки на еще один вечер с ним… – Леди Эмма печально улыбнулась. – После посещения церкви я всегда становлюсь сентиментальной.

– В этом нет ничего дурного, – поспешил успокоить ее я. – Вы любили мужа и бережно храните память о нем. Я был бы рад познакомиться с ним.

– О, он был прекрасным человеком! Вы даже не представляете…

Возница распахнул дверцу экипажа, и я увидел сидящую в нем девушку. Она окинула нас оценивающим взглядом и поспешно отодвинулась к противоположной стенке. Забравшись внутрь, я оказался напротив незнакомки. Весь ее вид говорил о том, что она близкая родственница леди Эммы: те же светлые волосы, большие глаза удивительного голубого цвета, немного вздернутый нос и траур. Экипаж тронулся.

– Моя дочь, Мари, – представила девушку леди Эмма. – Это отец Уэйн, теперь он будет жить в Нейквилле.

Мари внимательно посмотрела на меня. Я ответил робкой улыбкой, стараясь не глазеть на нее.

– Рада знакомству, – наконец сказала она, слегка склонив голову к плечу. – Признаться честно, я скорее ожидала увидеть здесь констебля, нежели нового священника.

– Констебля? – удивился я.

– Он не новый священник, дорогая, а помощник отца Паскаля, – словно не услышав дочь, пояснила леди Эмма.

– Как скажешь, мама.

Мари потеряла ко мне интерес – отвернулась к окну, за которым мелькали темные стволы деревьев. Я же продолжал исподволь разглядывать ее.

Простое черное платье с высоким воротником, хрупкая фигура. Аккуратные ладони, сложенные на коленях. Короткие ногти, родинка на запястье. Из украшений – лишь нательный крест, и тот поразил меня изяществом. В Мари не было ничего вызывающего, она казалась Галатеей, вырезанной из лучшего мрамора – такой отстраненной и холодной ощущалась ее красота.

– А вот и ваш новый дом! – Леди Эмма похлопала меня по колену. – Надеюсь, он вам понравится. Если же нет, наше поместье с радостью откроет для вас свои двери.

– Уверен, все будет в порядке. Но спасибо за предложение, – откликнулся я, старательно изображая благодарную улыбку.

Перед тем как выбраться из экипажа, я снова посмотрел на Мари, но она не обернулась, чтобы попрощаться с нами.

– Храни вас Бог, – сказал отец Паскаль, сжимая руку леди Эммы.

– До встречи на воскресной службе!

Экипаж уехал, отец Паскаль повернулся ко мне и сказал:

– Расслабьте плечи, мой друг, вы сидели там с таким видом, будто проглотили кол.

– Неловко чувствую себя, когда…

– В присутствии прекрасных дам? – Отец Паскаль улыбнулся. – Семья Томеску очень набожная. А какие иконы и полотна писал покойный лорд!.. Эдуард, хоть и исповедовал другую религию, всегда делал щедрые пожертвования.

– Томеску… – Я пробовал звучание на вкус. – Венгры?

– Запутанная история. – Отец Паскаль вздохнул. – Насколько мне известно, лорд бежал в Англию во время очередного переворота на его родине. Что ж, вот мы и пришли. – Он передал связку ключей и отошел, предоставляя мне возможность самому отпереть кованую калитку.

Над разросшимися кустами роз возвышался построенный из красно-оранжевого кирпича двухэтажный дом. Черная крыша, выкрашенные черным оконные рамы и ставни, аккуратный дымоход – все это я приметил, едва войдя во двор. На фоне мрачного серого неба и гнетущей осенней атмосферы дом выглядел необыкновенно уютным.

– Что скажете? – Отец Паскаль спрятал руки в карманы пальто и прищурился, глядя на окна второго этажа.

– Не хотите войти? – предложил я, поднимаясь на крошечное крыльцо, огражденное кованым парапетом.

– Нет, не сегодня. Возможно, если вы однажды снова пригласите меня…

– Обязательно!

– …тогда я не откажусь выпить чашку хорошего чая. Которым, кстати, в наших краях еще нужно постараться разжиться. – Отец Паскаль неожиданно подмигнул мне. – До встречи в церкви, отец Уэйн. Буду ждать вас завтра.

Дождавшись, пока мой наставник скроется за густыми зарослями кустов, я подобрал нужный ключ, несколько раз повернул его в замочной скважине и открыл дверь своего нового дома.

Глава 2

Утром я почувствовал себя счастливым. Тяжелое одеяло придавило к постели, и я пролежал в ней неприлично долго, а выбравшись, не нашел в себе сил переодеться, так что спустился на первый этаж в пижаме, привезенной отцом из Индии.

Осмотрев кухонные шкафчики, я понял, что меня здесь ждали: нашлись и кофе, и даже хлеб, который, правда, успел зачерстветь. Когда на глаза попалась старая турка, я невольно рассмеялся. Как мало человеку порой нужно! В суете дней мы так часто забываем о простых радостях…

Чуть погодя кофе был готов. С наслаждением сделав первый глоток, я замер у окна, за которым начинался серый день. Туман редел. Бледное солнце не показывалось из-за густых облаков, но одно его присутствие бодрило и воодушевляло.

Буйство зеленеющих кустов, разросшихся во дворе, манило меня, потому я надел домашние туфли и вышел на крыльцо. Густой аромат кружил голову; крупные бутоны роз покачивались на легком ветру. Вблизи они оказались еще красивее: большие, лососевого цвета, они напомнили мне и о Минерве, любившей свой сад, и о Войне Алой и Белой розы.

Вдруг захотелось раскинуть руки и поднять лицо к небу, показать Господу, насколько я счастлив и благодарен Ему за то, что Его пути привели меня сюда, в Нейквилл. Признаться честно, покидая родной дом, я был уверен, что меня отправили в ссылку, но оказалось… Впрочем, пока рано делать выводы.

Крупная трехцветная кошка протиснулась сквозь прутья забора и замерла, заметив меня. Я тоже застыл, боясь спугнуть ее. Мы глазели друг на друга довольно долго, прежде чем кошка расслабилась и села, прикрыв лапы роскошным пушистым хвостом.

– И откуда ты здесь взялась? – спросил я, медленно присаживаясь на корточки.

Один из слуг в отцовском доме как-то рассказал мне, что животные боятся всего, что больше них, поэтому, чтобы показать свои добрые намерения, стоит присесть и по возможности скрыть улыбку, которую животное может принять за оскал. Кажется, совет оказался дельным: по крайней мере, пушистая гостья точно оценила мои старания и подошла ближе. Прохладный влажный нос уткнулся в мою ладонь. Большие уши с кисточками настороженно подрагивали.

Когда кошка вознамерилась засунуть морду в мою чашку, я осторожно отстранился и сказал:

– Не думаю, что кофе – хорошая идея.

Посмотрев на меня большими золотыми глазами, кошка направилась к открытой двери дома. Я проводил ее удивленным взглядом.

– Тебя что, кормили здесь прежде? Погоди, подожди меня!..

Она вела себя по-хозяйски: обошла кухню, запрыгнула на стол, а после удалилась в гостиную, важно подняв хвост. Наблюдая за ней, я не заметил, как губы сами собой растянулись в улыбке. Стало ясно, чего мне не хватало: прекрасной кошки-компаньона, скрашивающей одинокие вечера.

– Если у тебя есть хозяин, будет невежливо красть у него любимицу, – заметил я, стоя на пороге гостиной с чашкой остывшего кофе в руках. – Но если ты скажешь, что хозяина нет…

Кошка не ответила. Она зевнула, вытянулась во всю свою немалую длину и прикрыла глаза. Разговор был окончен, леди не желала продолжать беседу.

Усмехнувшись, я вернулся на кухню, поставил чашку на стол, а после поднялся на второй этаж, чтобы переодеться. Еды в доме не нашлось, так что стоило найти рынок или магазинчик.

Сперва я хотел оставить колоратку дома, чтобы не привлекать лишнего внимания, но потом решил, что это будет не совсем честно по отношению к местным. В таких маленьких городках, как Нейквилл, все соседи знают друг друга в лицо, и появление незнакомца может наделать шуму, а я не хотел этого допустить.

Надев черную рубашку, свитер и простые черные брюки, я спустился. Кошка все еще спала на ковре.

«Если она домашняя, хозяин обязательно начнет бить тревогу. Дурного не будет, если я приючу ее до этого момента. Уж лучше пусть она спит у меня, чем мерзнет на улице», – решил я, накидывая пальто.

Оказалось, что мой дом стоит на окраине Нейквилла и, чтобы добраться до ближайших соседей, требовалось пройти по засаженной кленами аллее. Любуясь большими желтыми листьями, я дошел до изящной каменной арки, символически обозначавшей вход в город. На металлической табличке когда-то было что-то написано, но надпись стерлась, а металл покрылся ржавчиной.

Узкие мощеные улочки напомнили о Франции, и я с тоской задумался о времени, проведенном там. Я знал, что обязательно вернусь домой, – моя кровь слышала зов родной земли, и, где бы я ни был, мое сердце оставалось верно Англии.

На рыночной площади оказалось немноголюдно, лотки с сезонными овощами соседствовали с уютными магазинчиками, занимавшими первые этажи аккуратных домов, выложенных из уже знакомого оранжево-красного кирпича. Маленький фонтан журчал поодаль, пара потемневших от влаги скамеек ютилась рядом с ним. Не побоявшись намочить пальто, я уселся на одну из них и достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги и огрызок карандаша.

Дорогой Оскар,

я благополучно добрался до Нейквилла. Дорога была сущим мучением: меня терзали сомнения и страхи. Признаться, они терзают меня и сейчас, но люди, которых я успел встретить, сумели меня успокоить.

Городок оказался совсем не таким серым и грязным, как я думал, мне выделили дом, и, кажется, я завел кошку.

Пожалуй, новостей больше нет. Надеюсь, ты не переживал обо мне и будешь рад получить это письмо.

Береги Минерву, не зли отца.

Твой брат Аллан

За годы моей учебы мы с братом очень отдалились друг от друга. Уезжая, я оставлял дома угловатого юнца, а вернувшись, обнаружил, что юнец превратился в высокого широкоплечего джентльмена, у которого, кто бы мог подумать, уже пробивались усы. Мы чувствовали неловкость, оставаясь наедине, и это ранило меня. Я всегда любил Оскара, старался быть для него лучшим братом, но годы разлуки сделали свое дело: он вырос, а я пропустил момент, когда мальчишка стал мужчиной.

Как же я корил себя за это!.. Кто учил его бриться? Кто защищал от хулиганов? С кем Оскар проводил плохие дни? Кто давал ему советы и поддерживал?

Не я. Не его старший брат.

«Это не твое дело», – бросил Оскар, когда однажды я попытался объяснить ему, что возвращаться домой за полночь неприемлемо. Позже мы поговорили и, кажется, пришли к пониманию, но я все еще чувствовал себя нежеланным гостем в собственном доме. Возможно, именно поэтому я ухватился за возможность уехать.

Смуглая девушка, проходя мимо, уронила горшок с цветком; земля разлетелась во все стороны. Я поспешно встал и кинулся собирать глиняные черепки.

– Проклятье, не нужно!

Она подняла голову, ее взгляд зацепился за колоратку, и щеки тут же покрылись темными пятнами румянца.

– Прошу прощения, отец…

– Я не стану осуждать вас за сквернословие, – улыбаясь, ответил я. – Плохой день?

– Не из лучших. Все валится из рук.

Я выпрямился, все еще сжимая черепки. Девушка убрала кудрявые волосы за уши и представилась:

– Эш Питерс.

– Аллан Уэйн Тиррелл. Можете называть меня отцом Уэйном, если вам угодно.

– Отец Паскаль уходит на покой? – Эш нахмурилась. – Он ничего не говорил об этом.

– Я приехал, чтобы перенять его опыт, – сказал я. – Вижу, отца Паскаля здесь любят.

– Он хороший человек.

– Не думал, что в городе так много католиков.

– Почти все жители – это паства отца Паскаля. Нам нужно держаться вместе. – Эш сдержанно улыбнулась. – Я должна вернуться к делам, отец Уэйн.

– Это ваш магазин? – поспешно спросил я, указывая на приветливую зеленую вывеску. – «Цветы и травы». Что вы продаете?

– Моей матери. Разное. – Эш пожала плечами.

– А чай?

– Травяные сборы. Их делает…

– …ваша матушка, – усмехнувшись, закончил я. – Не посоветуете мне что-нибудь? Хочу пригласить на чай отца Паскаля.

– Он любит ромашку. Пойдемте.

Пряный запах, деревянный пол, потемневший от времени, под потолком – балки, на которых сушатся пучки трав. Десятки горшков разных форм и размеров с растениями – я словно очутился в ином мире. Отчего-то подумалось, что миссис Питерс крайне приятная особа. Воображение подсунуло мне образ средних лет женщины с теплыми, шершавыми руками. Образ матери, которой у меня не было.

– Обычно он берет это. – Эш положила на стол коричневый бумажный пакетик.

Протягивая ей деньги, я обратил внимание на чудные кристаллы, лежавшие рядом.

– Что это?

– Ничего особенного. – Эш прикрыла кристаллы ладонью. – Всего лишь безделушки.

– Они очень красивы.

– Да, наверное.

Она явно хотела, чтобы я побыстрее ушел. Что ж, люди не должны терпеть мое присутствие только потому, что я священник.

Кивнув Эш на прощание, я вышел из магазина и остановился, разглядывая вывески на соседних лавках. Мне нужно было купить хлеб, масло, возможно, кусок хорошего мяса…

Обернувшись на топот, я чудом успел отшатнуться и пропустить спешащих констеблей. Один из них, невысокий круглощекий мужчина, резко остановился и спросил:

– Вы священник?

– Да, сэр, но…

– Идите за мной! Нам нужны свидетели!

Мне ничего не оставалось: я бросился следом за констеблем, на ходу застегивая воротник пальто, чтобы холодный осенний ветер не выстудил легкие.

У входа в узкий переулок столпились люди. Женщины прикрывали рты ладонями, качали головами и перешептывались.

– Разойдитесь! Приказываю! Немедленно отойдите!

Худощавый высокий констебль стал распихивать зевак. Я понял: произошло что-то дурное.

– Не думал, что здесь столько народу, – пропыхтел мой круглощекий сопровождающий. – Простите, что заставил вас идти с нами, отец.

– Ничего. Если здесь, – я прочистил горло, – кто-то погиб, я могу…

– Черт возьми, это старик Бобби!.. – воскликнул кто-то.

Констебли поспешили на голос, я последовал за ними, хоть и понимал, что ничем не смогу помочь. На брусчатке распростерся человек. В полумраке переулка я не смог разглядеть его лица, потому приблизился и тут же перекрестился: из-под приоткрытых век проглядывала белизна затянутых посмертной пеленой глаз, под головой растеклась лужа темной крови.

– Бобби Бишоп, – сказал круглощекий констебль. – Трубочист.

– Должно быть, он сорвался, – сокрушенно покачал головой второй констебль. – Проклятье… Луиза сойдет с ума от горя.

Я разглядывал несчастного трубочиста с жалостью. Судя по всему, у него была семья, которой вскоре придется надеть траур.

– Мне очень жаль, – тихо сказал я.

– Проклятье… – повторил высокий констебль. – Разгони зевак, Гард, я пока прикрою беднягу.

Я отошел в сторону и замер, прирос к месту. Видеть покойников мне доводилось множество раз, но они всегда были чисто вымыты, причесаны, одеты в свои лучшие одежды и лежали в гробах. Сейчас же предо мной предстал уродливый лик смерти – не приукрашенный, не надушенный, а кровавый и грязный. Ужасающий.

– Прошу прощения, отец. – Гард неловко мялся, стоя передо мной. – Мне правда жаль, что вам пришлось увидеть это.

– Думаю, мы с мистером Бишопом увиделись бы, рано или поздно. На его похоронах, – уныло откликнулся я, оглушенный произошедшим. – Кажется, вы хорошо его знали.