Убить админа

Петр Михайлович был, кажется, на взводе, но держался молодцом, хотя и говорил механическим голосом. Катя разобрала только что-то про инструкцию, которая категорически запрещает покидать этот пост у входа, и поэтому сдающий смену отправляется проверять запасную лестницу только после прибытия смену принимающего, что и было неукоснительно проделано сдающим, в лице Фадеева Петра Федоровича, и принимающим, в лице его самого, Терехина Петра Михайловича.

Тут его собеседник опять повернул голову в сторону Кати и Викуси, и они испарились.

– Да, я помню, – сказала Катя, – только что это нам такого особенного дает? Убийство совершено было примерно от восьми до девяти вечера, а обход лестницы был до восьми. И мы знаем, что с четырех часов дверь могла быть не заперта.

– И кто же ее тогда запер? – мрачно осведомилась Вика. – Нам попался аккуратный преступник, который за собой закрывает двери?

– Либо нам попался аккуратный преступник, который за собой запирает двери, либо дверь могла закрыть Танзиля, но позже, а не сразу после разгрузки стройматериалов. И дверь мог закрыть охранник Петя. Увидел, что она не на задвижке, и устранил непорядок. Для того ведь и проверять отправился, не так ли?

– Точно! – взбудоражилась Вика. – А не сказал об этом Михалычу, чтобы Михалыч не задавался. Они же там постоянно бодаются из-за этой лестницы, пацанам ходить в лом, а тут получается, что дедуля прав!

– Последнюю версию мы можем проверить с тобой прямо сейчас, – пробормотала Катерина, быстро нажимая на кнопки сотового.

– Але, – бодро проговорила она в трубку. – Здорово, Петро, это Катерина. Как там у тебя, в порядке? Комп не глючит больше? Ну нормалек, рада. Доложили тебе, что у нас тут стряслось? Да, хорошего мало. Да, со всеми говорили. Тетки, конечно, в истерике, а ты как думал. Старик ваш молодцом держится. Это уже другой вопрос, что все равно залезли. Если бы та дверочка была открыта, с вами бы совсем иначе говорили, не находишь? И я о том. Так что ты молоток, что вчера ее закрыл. А? Вот догадалась. То есть как – фиолетово? Вот ты о чем… Петь, а вы прямо до самого третьего этажа проверяете? Тяжелая у вас служба. Да нет, не прикалываюсь! И не издеваюсь, да не обижайся ты! А, ну конечно. Ну молодец, что убедился. Ну, давай отдыхай пока. С тобой, небось, тоже поговорить захотят. Как там у них называется – снять показания, готовься и не дрейфь. Пока!

Катя нажала клавишу отбоя и, объявив: «Виктория, у нас дело», подхватила рюкзак, вытолкнула по-быстрому Вику в коридор, закрыла дверь на замок и быстрым шагом направилась в сторону лестницы, поправляя на ходу сваливающуюся рюкзачную лямку. Остановилась, оглянулась. Викуся стояла, насупившись, возле закрытой двери компьютерного зала, не сдвинувшись ни на шаг.

Катя быстро вернулась и проговорила тихой скороговоркой:

– Не обижайся, Вик, я тебе потом все объясню. Нам нужно по третьему этажу пройтись, осмотреться, и побыстрее, а то Михалыч нас хватится, орать будет.

Вика с места не сдвинулась.

Мимо них прошла воспитательница Вера Владимировна и посмотрела странно. Выскочила из-за угла коридора стайка девчонок лет двенадцати, Катя никого из них не знала. Пробежали мимо, приостановились, оглянулись, зашушукались и убежали, затопотав по лестнице. В дальнем конце коридора помаячила техничка в сером, бывшем черном, халате.

Катя вздохнула и заговорила вполголоса, придвинувшись поближе к Викиному уху:

– Петя сказал, что он действительно закрыл входную дверь на задвижку, но незапертой была еще и дверь на третьем этаже. Там ведь, кажется, кабинет директора? Он поднялся до третьего этажа, увидел непорядок и задвижку закрыл.

– Ну и чего ты так всполошилась? – скучным голосом спросила Викуся.

– А то, – ответила значительно Катерина, – что Петюня, возможно, запер убийцу на третьем этаже, сам того не ведая, и ему, убийце то есть, пришлось искать потом в срочном порядке другой выход, отличный от входа, сечешь, детка?

– Не называй меня «детка», – зашипела Викуся. – Куда теперь? На этаж?

– На этаж.

И они наконец-то направились к лестнице.

На третьем этаже было тихо и пустовато, то есть в коридорах пустовато. Здесь размещались спальни малышей, приемная директора, и кабинет директорский тоже находился на этом этаже.

Малышам сегодня были прописаны спокойные занятия в виде кубиков и раскрасок, поэтому по коридору они не шныряли и не галдели, а сидели в спальнях под присмотром воспитателей.

Катя впереди, Викуся следом быстрыми осторожными шагами просочились в другой конец коридора и остановились, дойдя до двери, ведущей на запасную лестницу.

Не дыша.

Они обе понимали, что лучше бы никто их тут не застал и не начал расспрашивать, что они тут делают, и что им надо, и так далее. Они, конечно, отобьются, но с этажа придется уйти, их просто прогонят с этажа, и, возможно даже с привлечением администрации и охраны, что всегда неприятно и много сил отнимает. Очень бы этого не хотелось.

На крайний случай решили, что скажут, мол, шли в приемную за какой-то очень нужной вещью, или Вика что-то там забыла случайно.

– Вик, а что ты забыла, давай сразу решим, – предложила предусмотрительная Катя. – Давай это будет мобильник; кстати, где он, что-то я его у тебя давно не видела?

Виктория замерла, задумавшись. Полезла в задний карман джинсов, в нагрудный карман куртки, лоб наморщила озадаченно.

– А! – сказала. – Он у Лидушки.

Катя молча вопросительно смотрела на нее минуту, потом не выдержала и задала естественный вопрос:

– С какого, извини, ляду?

Вика отмерла и начала сбивчиво объяснять про какую-то эсэмэску, которую ей прислала какая-то Лилька и которую, в смысле эсэмэску, необходимо было зачем-то показать директрисе, она и показала, а Лидушка почему-то сразу ей мобильник назад не вернула, а сказала, что вернет его завтра, а назавтра – это четверг, то есть позавчера – Лидушка поперлась с полдня на какое-то совещание, а в пятницу, то есть вчера, Вика про мобильник не вспомнила, а потом Лидушку убили.

Катя пожала плечами и хмыкнула невесело:

– Значит, врать не придется.

У нее завертелся вопрос на языке про эту цепь событий, что-то ее там насторожило, но Вика нетерпеливо трясла ее за плечо, подталкивая к действиям.

Да, конечно, нужно уже заняться тем, ради чего они сюда пришли – реконструкцией событий. Катя уважала солидные формулировки. Хотя в данном случае реконструкция – просто осмотреться и прикинуть.

Сначала Катя осмотрела дверь и убедилась, что дверь была, что надо. Это была замечательная старая дверь, высокая, двустворчатая, и «старая» не в контексте «дряхлая», а вовсе наоборот, мощная, потому что из дуба и потому что по старым советским стандартам. Правда, покрыта жуткой коричневой краской, а отнюдь не морилкой с лаком, но именно почему-то поэтому было видно, что плечом не выдавишь и ногой не выбьешь. И дверной проем был сделан на совесть, и ручка огромной скобой. Благородная бронза была обидно заляпана более поздними отложениями масляной краски. Странно, что Усмановна не отследила.

– Может, в окно? – задумчиво произнесла Катя, осматривая холл, хотя это был не холл вовсе, а просто некое расширение коридора в той его части, где он поворачивал под углом девяносто градусов и уводил к спальням малышни.

– Как ты думаешь, Вик, могли бы мы, к примеру, воспользоваться выходом через окно? Может, снаружи пожарная лестница есть, или труба водосточная, или по карнизу как-то пробраться можно к другому окну? Хотя нет, все окна на зиму уже законсервированы. Но проверить надо.

Они проверили быстро.

Рамы, тщательно уплотненные поролоновыми колбасками и заклеенные двойным слоем бумажного скотча, держались насмерть. Молодец, Танзиля Усмановна, хорошо воспитала технический персонал интерната.

Вика завздыхала. Катя покосилась на нее и предложила бодрым голосом:

– Викусь, а пойдем взглянем на чердак, а? Некуда больше деться отсюда, только на чердак. Или и вправду кто-то свой…

Она не продолжила, но Вика ее поняла. Она еще раз вздохнула и ответила:

– Теть Кать, нам туда не попасть. Ты не знаешь, а я знаю точно. Лестница высоко от пола. Конечно, если ты у нас спортсмен, то подтянешься, а я нет, не подтянусь, – и замолчала, надувшись.

Они пошли обратно по коридору и снова вышли на площадку третьего этажа – так, небольшой квадратик полтора на полтора.

На правой стене площадки располагался пожарный щит с брандспойтом и брезентовым шлангом, свернувшимся кольцами, как огромная улитка, а на левой как-то ненадежно и кривовато висела весьма хлипкая сварная конструкция, составленная из шести поперечных стальных прутков и двух продольных стальных же уголков, – та самая лестница на чердак.

Начиналась она на уровне Катиного подбородка – если от пола, а заканчивалась непосредственно возле чердачного люка в потолке, никак, кстати, не запертого. Просто задвижка.

– То есть, если ты нормальный мужик и у тебя не заняты руки, ты спокойно можешь попасть на чердак. А что дальше? Там выход второй есть, Викусь?

Вика пожала плечами:

– Есть, наверно. Скорее всего, есть. Тут же у нас повсеместная симметрия.

– Интересно, полиция там была? – пробормотала Катя, задрав голову вверх и трогая холодную перекладину. И добавила решительно:

– Нам туда надо.

Она уцепилась левой рукой за нижнюю перекладину, кряхтя, взгромоздилась на перила, ограждающие площадку от полета с третьего на второй, а потом сделала то, чем впоследствии очень гордилась. Утвердившись обеими ступнями поперек широких деревянных перил – сталинское наследие! – она, быстро перебирая передними конечностями по лестничным перекладинам и растянувшись во весь рост, сумела уцепиться аж до второй сверху. Ухватилась крепко, до судороги. Постояла минуту в завоеванном положении, изо всех сил стараясь не взглянуть вниз, передохнула минуту и оттолкнулась от сталинских перил, сделав гигантский шаг кверху, практически прыжок, и – уф! – не промахнулась!

– Ну я каскадер, – нервно пробормотала Катя, по-дурацки вися с откляченным задом на высоте полутора метров от пола.

Остальная часть операции прошла без надрыва, но и не сказать, что просто. Самым легким было отодвинуть задвижку, но вползание на пузе и локтях в пространство чердака Кате не понравилось.

Вика, задрав голову, наблюдала за ее эквилибристикой и явно боролась с какими-то разнознаковыми мотивами, решая, что предпринять.

Ей совсем не хотелось выглядеть слабачкой и размазней в Катиных глазах, а также в глазах многих других, когда и если эта история станет достоянием гласности. Ей, напротив, хотелось, чтобы все они, и Катя тоже, говорили про Викусю, что Вика крута, очень крута. И, конечно, было интересно посмотреть, как там на чердаке. Не говоря уже о том, что Генку надо спасать, а этим занимается пока только Катя, что неправильно. Генка – Викин друган, хотя Катя, конечно, тоже имеет право помочь, но только помочь.

А мотивы другого толка даже мотивами не назовешь. Это были причины. Вика боялась, что она грохнется с лестницы, Вика боялась, что грохнется аж до первого этажа, а больше всего боялась, что на лестницу не взберется вовсе.

Тут из лючного проема высунулась Катина голова и произнесла, чтобы Вика оставалась на месте и просто ее подождала там внизу, она-де скоро. Голова скрылась, а Вика, кряхтя и отчаянно труся, полезла повторять Катин трюк.

На чердаке было холодно, мрачно и совсем неинтересно. Еще было очень пыльно и пахло, естественно, пылью и еще чем-то непищевым – то ли олифой, то ли масляной краской, то ли вообще растворителем, Катя в этом не разбиралась.

Викуся прокомментировала, что на крыше что-то подновляли летом, у них постоянно что-то подновляют.

Чердак был огромен. Низкие своды крыши с поперечными балками нависали как-то очень неприятно и давяще, особенно ближе к углам, там, где они постепенно смыкались с потолком – или с полом?

Пространство освещено было слабо. Четыре зарешеченных окошечка совсем не давали света по причине наступивших сумерек, да и днем, вероятно, толку от них было мало.

Почти на ощупь, согнувшись пополам – лучше бы на четвереньках, да джинсы жалко, – изо всех сил стараясь не потерять нужное направление, пробирались они от одного края чердака до другого, разыскивая второй чердачный люк.

Без фонарика тут не обойтись, только разве знали они, что может понадобиться фонарик, когда утром, оглушенные известием, спешили в интернат?..

Правда, Катя могла бы сообразить, когда, сидя в компьютерном зале, разрабатывала свои стратегии. Там у нее есть фонарик, отличный фонарик, на лоб надевается, на резинке. Но не сообразила.

Тут она решила не отвлекаться на неуместную самокритику, а попытаться все-таки обнаружить хоть что-нибудь, напоминающее улики. К примеру, пуговицы оторванные, окурки, на худой конец, обертку из-под жевательной резинки.

Нашла смятую пачку от сигарет «Ява», старую. Отбросила в сторону. Газету «Советская Россия». Подумала, не взять ли, такая ностальгическая находка, но газета была с оторванным краем и какая-то перепачканная, ее она тоже отбросила.

Больше никаких видимых следов присутствия жизни, тем более улик. Хотя Катя и не рассчитывала на многое.

Викуся сначала пыхтела сзади, потом обогнала ее гусиным шагом и стала обшаривать углы, вероятно, тоже жаждала криминальных находок. Потом, утомившись, изрекла, что им еще так вот на четвереньках обратно возвращаться, а второй лаз пока не найден.

И тут же: «Во блин, во что это я?..»

Глухо загромыхала какая-то посуда, которая на поверку оказалась пустой жестяной банкой с засохшей масляной краской на дне и по краям.

Пробираясь гусиным шагом, Викуся точнехонько въехала правой кроссовкой в болтающуюся на боку банку, хорошо, что болтающуюся давно, а то бы прощай, кроссовочки.

Тут только барышни заметили, что не одна такая банка поблизости, много их, и не все пустые. Эта тоже не была бы пустой, если бы ее чем-нибудь вовремя заткнули. Но Танзиля Усмановна сюда на чердак, видимо, не добралась, а равнодушные наемные строительные рабочие далеко не так рачительны, как она.

Между тем стало заметно, что и запах химический приобрел ярко выраженный характер, то есть характер чего-то совсем недавно покрашенного.

– Да вот же он, – заверещала Викуся, так как в краску все-таки влезла, хорошо, что подметкой, а не красивым черно-желтым верхом с желтыми же шнурками.

Тут им предстала картина во всей полноте своего, так сказать, смысла.

Они находились над люком, они все-таки нашарили его. Вокруг него по периметру на расстоянии примерно вытянутой руки кое-как были расставлены банки и баночки с краской и бутылки – это уже с растворителем, а может, и с олифой, валялись перепачканные кисти и малярные валики, и какие-то тряпки малярного назначения.

Но самое значительное открытие сделала Викина кроссовка.

Одна из банок была опрокинута, неплотно надвинутая крышка от толчка свалилась, и содержимое, та самая масляная краска, вонь от которой забивала запах пыли, пролилась, но не только что!

Натекшая толстенькая лужа сине-зеленого цвета сверху подернулась уже морщинистой пленочкой, но не застыла! Банку опрокинула не Вика. Но. Банку опрокинули недавно.

– Что и требовалось доказать, – произнесла с удовольствием Катерина. – Прими, Виктория, мои поздравления. Мы вот только проверим, открывается ли данный лючок, и можно в обратный путь.

Лючок открывался.

Две головы просунулись в лаз и некоторое время рассматривали лестницу дубль два, вид сверху.

Кроме нескольких старых стульев и окурков на полу, разницы с лестницей номер один не обнаружили. От лючка вниз вела такая же конструкция, как и та, по которой они взобрались на чердак, может быть, только немножко более ржавая. Верхняя перекладина была слегка запачкана сине-зеленым.

– Йес! – пискнула Викуся, а Катя, довольно усмехнувшись, похлопала ее по плечу.

Обратный путь был бы проделан быстрее, если бы они не заспорили, в какую сторону им двигать. Катя говорила, что налево по диагонали, а Вика – что прямо, вдоль вот этой самой балки. Оказалось, что вдоль балки и направо.

Потом совещались, кто первый полезет вниз, решили, что Катя.

Потом Катя проводила инструктаж, как Викусе надо будет поддеть крышку люка вот за эту перекладину и начать спуск, но на перекладину не опираться, а то прихлопнет.

Потом Катя сказала: «Нет, ты лезь первой, я буду запирать». И тут же передумала: «Нет, я полезу первой, а ты после, а я тебя подстрахую снизу, а потом я снова наверх и закрою».

Вика сказала, что это шизиловка. Катя велела не спорить со старшими и, поставив ногу на колено с краю дыры, медленно и не дыша начала спуск. Ее ноги уже стояли на нижней ступеньке, а сама Катя размышляла, что ей лучше проделать – сгруппировавшись, сразу спрыгнуть вниз или же попытаться сначала спуститься на одних руках до нижней перекладины, а уже потом спрыгнуть, как вдруг с площадки второго этажа ей послышались медленные осторожные шаги.

Кто-то поднимался по лестнице. И этот кто-то, безусловно, слышал их возню. И был, может, не напуган, но озадачен. Или не озадачен, а все-таки напуган.

Напуган, если этот кто-то и есть преступник. Тот самый, который убил Лидушку.

И теперь он поднимется, увидит Катю и все поймет, а поэтому убьет и ее тоже. Не сейчас, конечно, попозже.

А может, это Михалыч бдит?

Или секретарь Клара Григорьевна возвращается на свое рабочее место в приемную?

Тогда придется гнать про Викин мобильник.

Но это был не охранник, и не Клара Григорьевна, и не преступник.

Это был человек, который ее, Катю, раздражал, возмущал, злил, которого она ненавидела.

Это был Демидов.

Демидов медленно поднимался по лестнице, и настроение у него было поганое. Именно что поганое.

Вчера вечером ему позвонил Ваня Ескевич, звонил откуда-то из пробки на Волоколамке или на Ленинградке, что ли. Просил заехать в интернат и взять какие-то хрен знает бумаги у директрисы, а то она ждет, а он в пробке.

Демидов не мог. Он был на премьере в «Табакерке», но это не самое страшное, он был с барышней, дщерью маминой подруги Ады Львовны, и был он там по просьбе матушки и в соответствии с ее хитрой стратегической интригой.

Девочка была правильная, из наших, но совершенно никакая. И не придерешься. Да и придираться не очень-то хотелось.

А хотелось Демидову Олегу побыстрее очутиться дома и нырнуть в холодильник за пивком и колбаской, а может, еще и креветочек по-быстрому отварить, и к «ящику» – тупо переключать программы.

В пятницу вечером это как-то естественнее, чем проводить время на пафосной премьере, непринужденно блистая высокомерной галантностью и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не выбросить две-три порции яда, рискуя при этом обрызгать безупречный атласный лиф сегодняшней дуры.

Хотя зачем обижать барышню? Сегодняшняя ничем не хуже той, с которой две недели назад он был в Пушкинском на открытии какой-то там выставки. А если вспомнить тот кошмар, который ему навязала матушка в сентябре, так эта по сравнению с той просто лапушка.

«Мамуля у меня боец, и она своего добьется», – мрачно сам с собой шутил Демидов. Он любил мамулю.

Ваня был в курсе всех его обстоятельств, но вчера почему-то напрягся и разорался на Демидова.

Он орал, что бумаги нужны ему в понедельник утром, что на завтра он обещал что-то там жене и дочке, а необремененный Демидов не может, видите ли, поднять свою вельможную задницу и в кои-то веки выручить друга!

Друг – это он, Ескевич.

Почему, кстати, вельможную?

Сидение в пробках кого угодно доведет. Демидов предложил ему успокоиться, перезвонить директрисе и все ей объяснить, а лучше предложить ей отправляться домой пить пиво.

Тогда Ваня решил, что Демидов над ним издевается, и отсоединился.

А Демидов не издевался, какие тут издевки, когда ты на премьере, в третьем ряду и говоришь в трубку, пригнувшись к собственным носкам, а рядом нервничает барышня.

В антракте он попытался перезвонить Ивану, но телефон был занят, телефон интерната не отвечал, поэтому Демидов решил больше не суетиться, а отправиться в интернат с утра и выполнить-таки просьбу друга Ивана.

Барышня была провождена и на прощание поцелована в ручку, слова благодарности за волшебный вечер специальным голосом были произнесены, и отпущенный на волю Демидов рванул не медля на Осташковское шоссе, в свой новый аккуратный домик, еще не полностью отделанный, но уже им заселенный.

Пиво в холодильнике было, и вобла нашлась, а он про нее забыл совсем, и наконец отдых, а маме можно позвонить и завтра.

Вспомнив про завтра, Демидов погрустнел, так как сильно не хотелось тащиться снова в центр Москвы, но мужская дружба – это святое, особенно если твой друг – партнер по бизнесу.

Начинали Иван и Олег в разных местах и по-разному, а так получилось, что теперь у них одна фирма на двоих, и не просто фирма, а процветающая, и почти что холдинг, туризм и перевозки, международные. Слияние демидовской турфирмы с грузоперевозочной Ескевича произошло сравнительно недавно, по инициативе Ескевича, но от этого в выигрыше остались оба.

И хотя затея с интернатом была целиком и полностью Ескевича, Демидов считал своим долгом тоже участвовать в процессе, тем более что затея начала себя оправдывать и приносить плоды.

Демидов поначалу скорчил морду, когда Ескевич предложил ему свой план, но потом решил: да пусть попробует, чем мы рискуем, в конце концов? Тем не менее старшим партнером и, соответственно, лицом и персоной на всех переговорах был заявлен Демидов, а Ескевич занимался технической стороной.

Выбор заведения был почти случаен. Кажется, Ваня где-то в тех краях по юности шалил. То ли барышня у него на улице Жуковского проживала, то ли любимая тетя, седьмая вода на киселе, но с симпатичной дочкой, Демидов в подробности не вдавался, какая разница? Выбрал и выбрал. Можно с интернатом за номером восемь по Никитской дружить, можно с имени педагога Ушинского на Коровинском шоссе, а можно и с этим, который на улице Малой Плещеевской.

Почему-то им захотелось понтов для первого знакомства, и они поехали каждый на своей – Демидов на «мерсе», Ескевич на «Лексусе». Вылезли из тачек такие крутые, богатые и великолепные. Обоим примерно по сорок, оба высокие, в распахнутых длинных пальто и начищенных ботинках. У одного, Ескевича то есть, волосы вьющиеся, соль с перцем, у другого – Демидова, соответственно, – наоборот, прямые и русые, почти без седины.

Неторопливо, с чуть заметной усталостью от всего, с чуть заметным превосходством над всем, почти одновременно полуобернувшись к своим авто, нажали на брелоки сигнализации, а потом прошествовали через двор, радуясь прилипшим к стеклам физиономиям, придурки.

Не физиономии придурки, а Ескевич с Демидовым.

Вошли, осмотрелись по сторонам, не обращая внимания на сурово насупленное чело пенсионера в форме, затем Петра Михайловича все-таки заметили – а это был Петр Михайлович – и очень вежливо, просто идеально вежливо поинтересовались, нельзя ли им пройти в кабинет директора, потому что их ждут, а если пройти можно, то нельзя ли получить разъяснения, где вышеназванный кабинет находится.

Оторопелый Михалыч откашлялся и разъяснил.

Произведенный эффект партнерам понравился. Когда это было, кстати? Год уже прошел, надо же. Точно, начало октября было или ближе к середине.

В тот первый раз, когда они вышагивали по коридорам, Демидов по сторонам не шарил, видел, конечно, что фигурки какие-то дорогу торопливо уступают и носы из приоткрытых дверей торчат, но не заострялся.

Ескевич, он не такой, он улыбался во все стороны, как прожектор на дискотеке, а потом к нему подвалил пацан лет примерно шести, мелкий, в общем, и задал вопрос без обиняков: «Дядь, а вы что, бандиты?»

Ескевич остановился над ним, улыбнулся мягкой такой улыбкой и ласково произнес: «Нет, мальчик, мы не бандиты. Мы – Дед Мороз и Снегурочка», – и закатился беззвучно, а Демидова перекосило, и он покрутил пальцем у виска и что-то беззвучно произнес, но не пацану.

Сама директриса оказалась вполне вменяемой теткой, даром что бывший препод Академии марксизма-ленинизма. Уж это-то они с Ескевичем дотумкали выяснить, готовились все же.

Путь к директору пролегал, как водится, через приемную, где за столом, сложив лапки, сидела старушенция с претензиями, а потом данная старушенция, видимо, выполняя некий ритуал, препроводила партнеров в смежное помещение, оказавшееся кабинетом руководителя.

В кабинет вели не просто двери, в кабинет следовало входить через великолепный тамбур, да и двери тоже не подкачали – дубовые, массивные, просто изумительные двери. Впечатляло. И шума, кстати, никакого из коридора. Да, умели строить.

Старушенция по имени Клара Григорьевна выходить из кабинета не торопилась, топталась между начальничьим столом и гостями, а партнеры не торопились переходить к сути визита.

Они церемонно поздоровались с госпожой директором, представившись по очереди, выразили удовольствие от того, что наконец-то смогли лицезреть, произнесли слова признательности за то, что госпожа директор нашла-таки время, чтобы их принять, и затем оба уставились на нее, глядя светло и приветливо.

Директриса улыбнулась старушенции. Старушенция сопнула носом и вышла. Ескевич, сидевший ближе, встал и проверил двери на герметичность.

Лидия Петровна, приподняв брови, дождалась, когда он вернется на место, и, усмехнувшись, произнесла: «Я вся внимание, господа».

И тогда Ескевич тихо и интимно произнес:

– Лидия Петровна, мы здесь для того, чтобы сделать вам одно непристойное предложение.

«Идиот», – подумал в сердцах Демидов, но вмешиваться не стал. Это Ванина идея, пусть он и рулит.

Директриса сидела с той же вежливой улыбочкой, не проронив ни слова. Она не собиралась подавать реплики, она собиралась держать паузу.

«Да она умная баба!» – с неожиданной симпатией удивился Демидов и решил на всякий случай ткнуть незаметно Ескевича по ботинку, чтобы тот был начеку и не зарывался.

Ескевич ботинок быстро убрал, видимо, подумал о том же. Потом он вкрадчиво продолжил, неторопливо вытягивая из нагрудного кармана «Паркер», а из бокового блокнот:

– Вот эту небольшую суммочку, – и он красиво нарисовал циферку с шестью нулями и показал бумажку директрисе, – мы ежеквартально будем перечислять на ваш счет. На счет заведения, я имею в виду. А вот такую суммочку вы, уважаемая Лидия Петровна, будете ежеквартально же снимать со своего счета и приобретать у нас путевочки для ваших деток в оздоровительный центр на базе нашего любимого «Орленка». А вот такую симпатичную дельточку вы оставляете себе на нужды интерната, – и он опять нарисовал цифры. – Необходимое и непременное условие – все ваши расходы из наших благотворительных поступлений должны быть проведены через вашу бухгалтерию с указанием источника, а именно компании «Тур-ДЕ-Груз».

– Детки, как я понимаю, ни в какой «Орленок» не поедут? – невозмутимо осведомилась дама.

Ескевич вздохнул с сожалением и как бы даже виновато и развел руками: «Не поедут».

Директриса пожевала губами, потом потерла переносицу, потом еще раз взглянула на столбик чисел. Потом правой рукой помассировала запястье левой, а затем, наоборот, левой рукой запястье правой и со вздохом и тоже как бы с сожалением произнесла:

– Бухгалтер-то у меня приходящий… Да. На полставочки. Экономим, что делать. Но компетентный. Весьма и весьма.

И посмотрела внимательно на каждого в отдельности.

– Ой, да это пустяки! – взметнулся на стуле Ескевич. – Пустяки, знаете ли! Просто мы забыли, вернее, не успели вам сказать, что не на всю эту сумму нужно будет путевки выкупать, нет, конечно, нет! Вы вот столько на премию бухгалтеру будете оставлять. За компетентность, – и он опять улыбнулся радужно и стал совать ей под руки очередной блокнотный листочек.

Директриса листочек приняла и стала всматриваться в новую цифру, потом шумно вздохнула и проговорила, сведя брови к переносице:

– Ну что ж, схема на первый взгляд видится мне вполне жизнеспособной. Я, пожалуй, приму ваше предложение, господа, но хочу заметить, что не понимаю, почему вы назвали его непристойным.

И тут она усмехнулась:

– Вот если бы за эту дельточку мне потребовалось прогуляться по этажам в розовых панталонах и белом лифчике фабрики «Москва-швея», то да, это уже непристойно!

Демидов не удержался, хрюкнул, а потом и вовсе заржал, представив борца сумо в панталонах, и Ескевич не удержался. Они понимали, что ведут себя неприлично, но остановиться сразу не смогли, а Авдотьева хохотала вместе с ними.

«Ай да преподаватель марксизма-ленинизма!» – думал Демидов.

На прощанье они чуть не обнимались, так понравились друг другу.

– Да, – посерьезнела Лидия Петровна. – А что же мы персоналу моему заявим? Скажем, что у вас обоих было трудное детство?

– У меня. Скажем, что у меня одного было трудное детство, – широко улыбнулся Ескевич, – а Демидов примазался.

И вот теперь Демидов узнал, что эту классную тетку убили.

Так нелепо все. Ведь если бы он, Демидов, все-таки приехал сюда вчера, то этот псих малолетний не добрался бы нее… Скорее всего не добрался бы…

Да вздор все это! Не мог он приехать. Не срываться же из театра по ерунде. Не убийство ерунда, конечно, а документы, из-за которых Иван истерику вчера закатил. Да еще и с барышней он был. Не мог Демидов приехать, точка.

На площадке второго этажа он немного помедлил, соображая, как и какими словами он будет сейчас выражать соболезнования Кларе Григорьевне, хотя при чем тут эта бабка?

Но что-то же он должен ей сказать приличествующее…

Он приехал за теми дурацкими бумагами, значит, придется обращаться к ней, не к кому-то другому, и именно ей он будет траурным голосом бормотать о том, какая это невосполнимая потеря.

Демидову и вправду стало тяжело, сразу же, как только он увидел потерянное лицо их главного пенсионера при входе, а потом пенсионер сказал ему: «Олег Олегович, ведь нашу Лиду вчера убили. Прямо у нее в кабинете».

Демидов не понял, что за Лида, пожал плечами и пошел дальше по коридору, и сделав несколько шагов, быстро вернулся, чтобы задать вопрос, что за Лида.

Хотя он уже догадался.

Но мозг не хотел воспринимать, потому что не хотел, и все.

Потом сдавило что-то внутри, и еще вдруг жалко ее стало, оттого что с ней обошлись именно так, и при этом непонятно – за что и почему.

Вторым эшелоном пошли мысли об их красивой схемке, придуманной специально для налоговой, но, к чести Демидова, мысли настигли его только на пролете между первым и вторым этажами.

Он выругался шепотом и стукнул кулаком по перилам. В душе воцарился мрак окончательный.

Мрачный Демидов поднимался по лестнице и уже почти поднялся до третьего этажа, завернув на последний лестничный пролет. Вскинув голову, он увидел неожиданную скульптурную композицию, а может, инсталляцию, под названием «Дева на рее» в исполнении некой непростой или, может, просто сильно закомплексованной внештатной сотрудницы – или кто она тут? – по имени…