Kitobni o'qish: «Город волшебной антилопы»

Огромный камень, с жалобным треском, будто нехотя, отвалился от скалы и, тяжело подскакивая, покатился вниз. У подножия горы он глухо ударился об острую, торчащую из земли глыбу и остановился. Первый верблюд от неожиданности ударился грудью о камень и попятился, приседая на задние ноги. Караван-баши едва удержался в седле, вцепившись в него так, что побелели пальцы. Он поднял глаза к небу и возблагодарил Аллаха: в его возрасте падение с верблюда могло закончиться очень плохо. Ещё хуже могло быть придавленным тем самым камнем. Караван замер, и люди, которые еще могли смотреть без усилий на мир, с тревогой обратили свои взоры на крутой склон, а затем на нескончаемую даль, – туда, где бурая бесконечная пустыня уходила в бурое, бесконечное небо.

Караван-баши перевел взгляд на солнце, укутанное маревом, и прикрыл глаза. Камень – это знак, предзнаменование чего-то, подумал он. Может это колодец, до которого остался один день пути, окажется не пересохшим, и тогда люди и животные смогут утолить жажду. Слава Аллаху, если это так. А если нет? Зря он не внял советам мудрого Хафиза и взял с собой женщин, детей и больных, не послал вперёд людей разведать колодцы. Но ведь и времени на это уже не было: с водой стало совсем плохо, и какая-то страшная болезнь пришла в селение…

Караван-баши вяло поднял руку, давая сигнал к привалу. Верблюды как будто ждали этого знака. Один за другим, как подкошенные, они падали на раскаленный песок, не заботясь о грузе и людях, и застывали подобно каменным глыбам.

Случилось это в те давние времена, когда первые редкие караваны осмеливались пересекать необозримую пустыню в поисках неиссякаемых колодцев.

Когда дети оглянулись в последний раз, длинная серая палатка, притулившаяся у подножия скалы, была два различима. В ушах еще стояли предсмертные хрипы и последние слова матери Азиза: «Сынок, найди воду, найди воду». И хотя караван-баши сам принёс и поставил на землю у изголовья матери полный кувшин теплой, чуть горьковатой воды, она уже не могла пить. Те жалкие запасы, что булькали на дне бурдюка, она, скрывая от всех, берегла и давала сыну Азизу и дочери брата – сироте Фатиме, не оставляя ничего для себя. И теперь высушенная, совсем маленькая, как девочка, она умирала.

Азиз быстро шел впереди, глотая слёзы. Он с ожесточением тыкал палкой в твёрдый песок. Фатима едва поспевала за ним. Дети шли молча, хотя девочке хотелось спросить брата, когда же, наконец, они найдут воду. Она была на два года младше брата, и побаивалась его, особенно когда он вот так, сжав губы, сурово молчал. На спине у мальчика болтался полупустой бурдюк. Фатима шла, не отрывая от него взгляда, и облизывая пересохшие губы.

Азиз стиснул зубы. Его одолевали сомнения. Правильно ли он поступил, покинув с сестрой стоянку и никому ничего не сказав. Даже не предав земле тело матери. В нём сейчас боролись два человека: один твердил, упрямо постукивая в висках, что надо было похоронить мать, а потом испросить разрешения. А другой спорил с ним, что разумнее все-таки было уйти ни сказав никому ни слова. Караван-баши позаботится о матери, когда найдет её мёртвой. Недаром он распорядился поставить палатку. Не оставлять мёртвое тело на растерзание птицам и диким зверям – это закон предков. Сам Азиз, когда уходил, в первый и последний раз погладил жёсткие волосы матери и прошептал про себя прощальные слова, которые никогда не осмелился бы произнести вслух. И поклялся, что выполнит последнюю её волю, что бы ни случилось. Найти воду, пока люди не умерли один за другим. А дядя Хафиз, брат матери… Ещё вчера Азиз разглядывал его синюю, разбухшую от этой непонятной и странной болезни ногу, которая пожирает, не разбирая ни старого, ни молодого. Сначала ноги, руки, потом тело и голову. Сколько человек погибло от неё! Сколько их было в начале пути! Караван-баши говорит, что во всем виновата вода, горькая и мутная, которую черпали со дна колодца вместе с песком. А ведь раньше он был полон чистой и прохладной воды. Что стало с ней? Куда она ушла и почему? Чем люди селения прогневили Аллаха?

Да, Азиз поступил правильно, что ушел с восходом. Он сразу так решил, когда услышал, что караван будет стоять здесь два дня и две ночи, пока мужчины не вернутся назад с разведки колодцев. Он намеренно не спросил разрешения у караван-баши, потому что тот не отпустил бы детей одних.

Азиз прервал свои размышления и оглянулся. Фатима, измученная, с прилипшими ко лбу волосами еле волочила ноги. Мальчику стало жаль её. Он молча снял с плеча бурдюк и показал глазами на него. Фатима стыдливо опустила ресницы. Ей не хотелось показывать свою слабость брату. Ведь она еле уговорила Азиза взять её с собой.

– Пей, – сказал он и протянул бурдюк.

Девочка взяла мешок, осторожно, чтобы не расплескать ни одной капельки, поднесла ко рту и прильнула к его устью. Азиз поддерживал бурдюк. В нем плескалась жизнь. Вода – это жизнь, об этом знает каждый житель пустыни, даже самый маленький. А Азиз знал это, быть может, лучше других: без воды ушла, утекла жизнь из тела его матери.

Впереди непрерывной цепью стояли горы. Их путь лежал через них. Азиз видел горы впервые. До вчерашнего дня земля представлялась ему плоской, как лепешка хлеба, вкус которого он уже начал забывать. Он и не думал, что земля может вот так вот вздыбиться и подниматься вверх к самому небу. Когда он впервые заметил на горизонте тёмную гряду, он принял ё за череду облаков. Но какие могут быть сейчас облака, когда солнце, нескончаемым днями, висит над головой в жарком пустынном небе. Дядя Хафиз, приподнявшись в своей люльке-корзине, укреплённой на спине верблюда, сказал тогда, что это горы и что, если есть где-нибудь в этой земле вода, то её надо искать там. Но караванная тропа не пересекла горы, она шла краем, и свернуть с нее одинокому путнику – значило погибнуть.

Азиз вскарабкался вверх, выбирая удобные выступы в твердой, но хрупкой породе. Время от времени он подавал руку Фатиме и подтягивал её. Девочка тяжело дышала, но послушно, стараясь не отстать, поднималась за братом. Склон был голый, и только кое-где торчали седые пыльные пучочки растений, которые трудно даже себе представить, весной зацветут мелкими, но яркими цветами. Откуда они берут влагу, знает один Аллах, но то, что растения не могут жить без воды, знает и Азиз.

Наконец, дети достигли вершины горы. Но здесь они обнаружили, что за ней поднимается ещё одна повыше, с одиноким деревом на склоне. Азиз посмотрел на Фатиму. Девочка всё поняла, она с трудом разогнула свои измученные исцарапанные коленки и двинулась дальше за братом. Надо торопиться, не пройдёт и двух дней, и на стоянке почти никто уже не сможет подняться от слабости. А у тех, кто сможет, не хватит сил помочь несчастным.

И снова подъём. Солнце жжет нещадно. Оно не в небе, нет. Оно вокруг. Стучит молоточком в висках, сжигает спину и руки, слепит глаза.

В тени дерева дети остановились, чтобы немного передохнуть. Азиз достал из заплечного мешка шарик сушенного кислого молока. Дал погрызть сестре, а потом клыками отколол и себе шершавый кусочек. Это как будто чуть-чуть утолило голод, хотя в желудке всё равно было пусто. А впереди предстояло одолеть ещё одну вершину. Когда дети поднялись на неё, их уже окружил мрак. Ночь упала как-то сразу, рассыпав на бархатной глади неба горсти живых, блестящих звёзд. Тонкий завиток месяца едва светился далеко на небесном полотне.

Азиз нашёл небольшую ровную площадку, наощупь собрал несколько охапок сухой травы, закрепил между камнями бурдюк, бросил под голову мешок, и они улеглись. Камни приятно грели спину, отдавая своё тепло стынущему воздуху. Фатима сомкнула ресницы, но сон не шёл к ней. В черной дали крупные, совсем близкие звёзды растопырили свои дрожащие лучи во все стороны, как спицы у колеса. Девочка чуть склонила голову набок, звёзды тотчас повернулись и замигали. Дядя Хафиз говорил, что если кто-то не спит, он может поиграть со звездой, подвигать её палочкой, чтобы не обжечь руки, как раньше, когда Фатима играла уголками в только что потухшем костре. Она улыбнулась, вспомнив родное село. Как давно они ушли оттуда! Она не знает, сколько дней и ночей прошло с тех пор, потому что дни похожи один на другой, как похожи друг на друга песчинки под ногами. Когда караван двинулся в путь, за ним двинулась небольшая, в несколько голов отара коз и овец. Все они остались там, позади, на караванной тропе маленькими холмиками на растерзание хищным зверям. Последний колодец на пути был сух, запасов воды почти уже нет. Что будет с родными, если ни мужчины, ни они с Азизом не найдут воду? А если мужчины вернутся с радостной вестью и наполненными бурдюками, караван снимется, и их с братом, конечно, не будут ждать. И это правильно, Фатима понимает. Хотя, если бы была жива тетя, мать Азиза, она ни за что не покинула бы стоянки и ждала бы, ждала своих детей до конца. А что, если брат не найдёт обратную дорогу? Ведь горы такие большие и одинаковые! Слёзы наполнили щёлки глаз. Звёзды расплылись и исчезли. Горячая струйка затекла в ухо.

Вдруг что-то треснуло в ночи. То ли зверь, то ли птица, то ли камень раскололся от наползающего холода. Фатима вздрогнула.

– Не бойся, сестра. Думай о хорошем, о воде. Завтра с солнцем вставать. Верблюжью тропу с хорошей вестью всегда найдём. Она внизу, – твёрдо сказал Азиз, будто угадал мысли Фатимы.

Девочка доверчиво прижалась мокрой щекой к плечу брата.

«Он сильный. Если так говорит, значит верит», – засыпая подумала она.

Солнце поднялось из-за гор и косыми ещё лучами осветило уходящие вдаль полосы хребтов. Внизу, в раздуве гигантского ущелья громоздились розовые горы. Горы в горах, похожие на вздыбившиеся валы каменного моря. Азиз встал и огляделся. Его и без того огромные глаза на узком худом личике округлились. Розовые горы! Такого, наверное, не видели ни дядя Хафиз, ни караван-баши, которые на своем веку многое перевидали. Азиз растормошил сестру. Фатима протёрла глаза, посмотрела, куда показывал брат, протёрла снова. Розовые горы! Ей показалось, что она ещё спит.