Kitobni o'qish: «Око Озириса. Волшебная шкатулка (сборник)»

Shrift:

Око Озириса

Исчезнувший человек

Своим преподавателем судебной медицины школа при госпитале Святой Маргариты могла гордиться. Джон Торндайк был не только энтузиастом, не только ученым с глубокими познаниями и громкой репутацией; он был и совершенно исключительным педагогом, поражавшим нас своим одушевленным, блестящим стилем и необъятной эрудицией. Он как на ладони раскладывал перед нами каждый любопытный казус, о котором ему приходилось говорить, и умело извлекал выводы из любого факта, могущего иметь судебно-медицинское значение, к какой бы области этот факт ни принадлежал, – к области ли химии, физики, биологии или даже истории. Один из излюбленных его приемов для придания жизненности и интереса какому-нибудь суховатому вопросу состоял в том, чтобы анализировать и комментировать современные казусы, о которых сообщалось в газетах. И благодаря именно этому я должен был войти в соприкосновение с целым рядом удивительных событий, которым суждено было оказать глубокое влияние на мою жизнь.

Лекция, которая только что закончилась, была посвящена очень сложной проблеме, – «вопросу нахождения человека в живых в определенное время». Большая часть студентов уже покинула аудиторию, а оставшиеся окружили столик преподавателя, чтобы прислушаться к его дополнительным комментариям. Эти дополнительные комментарии доктор Торндайк любил делать в легкой разговорной форме, прислонившись к столу и обращая свои замечания к куску мела, который он держал в руке.

– Проблема нахождения в живых, – говорил он в ответ на вопрос одного из студентов, – обычно возникает в тех случаях, когда налицо имеются заинтересованные стороны и когда самый факт смерти и ее приблизительное время не могут считаться установленными. Аналогичные же затруднения возникают и в тех случаях, когда одна из заинтересованных сторон не является, а факт смерти может быть установлен лишь на основании косвенных данных.

Основной вопрос здесь – это вопрос о последнем моменте, когда человек заведомо был жив. И тогда придется, может быть, обратить внимание на обстоятельства, как будто самые тривиальные, как будто даже совершенно незначительные. Вот казус, переданный в сегодняшней утренней газете; он иллюстрирует мою мысль. Некий джентльмен исчез при довольно таинственных обстоятельствах. В последний раз его видела прислуга его родственника, к которому он зашел. И теперь, если означенный джентльмен нигде не обнаружится, живой или мертвый, то вопрос о последнем моменте, когда он был заведомо жив, сведется к новому вопросу: «Была или не была при нем, когда он приходил в дом своего родственника, одна ювелирная вещичка, случайно найденная потом?»

Торндайк остановился, задумчиво склонившись над куском мела, который он все время держал. Затем, заметив живой интерес, с каким мы смотрели на него, ожидая дальнейших разъяснений, он продолжал:

– Обстоятельства этого дела крайне любопытны и в высокой степени загадочны. И если поднимется процесс, ему придется иметь дело с большим запутанным клубком. Исчезнувший джентльмен – мистер Джон Беллингэм, лицо, хорошо известное в археологических кругах. Недавно он вернулся из Египта, привезя с собой очень ценную коллекцию древностей – некоторые из них он, кстати сказать, пожертвовал в Британский музей, и теперь они уже выставлены. Сделав свое пожертвование, он, кажется, отправился в Париж по каким-то делам. Я должен упомянуть, что дар его состоял из прекрасной мумии и полного комплекта могильной обстановки. Эти последние вещи еще не доставлены были из Египта в то время, когда исчезнувший теперь человек отправился в Париж, но мумия была уже осмотрена четырнадцатого октября в доме мистера Беллингэма в присутствии уполномоченного музея доктора Норбери, жертвователя и его поверенного. Поверенному поручено было доставить саркофаг и прочие части коллекции в Британский музей, что и было им впоследствии исполнено.

Из Парижа Джон Беллингэм вернулся, по-видимому, двадцать третьего ноября и с вокзала прямо направился в дом одного из своих родственников, некоего мистера Хёрста, холостяка, проживающего в Эльтаме. Как кажется, в эту квартиру он явился в пять часов двадцать минут. Мистер Хёрст к этому времени еще не вернулся из города, и ожидали его не раньше, чем через полчаса. Беллингэм объяснил, кто он такой и сказал, что будет ждать хозяина в его кабинете и там напишет несколько писем. Прислуга провела его в кабинет, снабдила его письменными принадлежностями и оставила его одного.

Без четверти шесть мистер Хёрст явился, отпер дверь своим ключом, и прежде чем прислуга успела ему что-нибудь сказать, прошел в кабинет и затворил за собой дверь.

В шесть часов, когда был дан обеденный звонок, мистер Хёрст вошел в столовую и увидев, что там приготовлено два прибора, спросил, почему это.

– Я думала, сэр, что мистер Беллингэм останется обедать, – сказала горничная.

– Мистер Беллингэм? – воскликнул удивленный хозяин. – Я не знал, что он был здесь. Почему мне об этом не сказали?

– Я думала, сэр, что он был вместе с вами в кабинете! – отвечала горничная.

После этого принялись искать посетителя, но нигде его не нашли. Он исчез бесследно, и – что было особенно странно – горничная уверяла, что он не мог выйти через парадную дверь. Или она, или кухарка все время были в кухне, откуда эта дверь видна, а в другое время она находилась в столовой, которая открывалась в коридор, как раз напротив двери в кабинет. В самом кабинете имеется французское окно, выходящее на небольшую лужайку, где есть калитка, ведущая в переулок. Следовательно, мистер Беллингэм мог уйти только таким, довольно эксцентричным способом. Во всяком случае – и это факт большой важности – в доме его не было, и никто не видел, как он его покинул.

Наскоро пообедав, мистер Хёрст поехал в город и направился в контору поверенного и агента мистера Беллингэма – мистера Джеллико и рассказал ему об этих странных обстоятельствах. Мистер Джеллико ничего не знал о возвращении своего клиента из Парижа, и, поговорив немного, оба они по железной дороге отправились в Удфорд, где живет брат исчезнувшего, мистер Годфри Беллингэм. Служанка, впустившая их, сказала, что мистера Годфри нет дома, а его дочь находится в библиотеке – особом здании, расположенном в саду, среди кустов, позади дома. Там оба посетителя нашли не только мисс Беллингэм, но и ее отца, который прошел туда через заднюю калитку.

Мистер Годфри и его дочь с величайшим изумлением выслушали историю, рассказанную мистером Хёрстом, и уверяли его, что никто из них не видел мистера Беллингэма и ничего о нем не слыхал.

Затем все четверо вышли из библиотеки и направились в квартиру, но в нескольких шагах от библиотеки мистер Джеллико заметил какую-то вещь, лежащую на траве, и указал на нее мистеру Годфри. Последний поднял ее, а затем все присутствующие признали в ней скарабея, который мистер Джон Беллингэм обыкновенно носил на своей часовой цепочке. Недоразумения быть не могло. Это был прекрасно сделанный скарабей эпохи восемнадцатой династии, из ляпис-лазури, с изображением Аменхотепа Третьего. Он привешивался с помощью золотого колечка, которое прикреплялось к проволоке, проходившей через отверстия в скарабее, и это колечко, хотя и сломанное, также лежало здесь. Конечно, эта находка только еще больше сгустила мрак таинственности и загадочность этого случая, которые увеличились, когда после расследования в багажной комнате вокзала Черинг-Кросс был найден чемодан с инициалами Джона Беллингэма. Справка в книге показала, что чемодан был сдан около времени прибытия континентального экспресса двадцать третьего ноября, и его владелец, по-видимому, немедленно же отправился в Эльтам.

Вот как обстоит дело в настоящее время, и если исчезнувший человек не явится, если его тело не будет найдено, то, как вы видите, прежде всего возникает вопрос: как определить точно время и место, когда он появлялся в последний раз в своей жизни? Что касается места, где его видели, то все значение выводов, связанных с решением этого вопроса, ясно само собой, и нам нет надобности на нем останавливаться. Но и вопрос о времени также очень значителен. Как я указывал в своей, лекции, бывали случаи, что от доказательства нахождения в живых в определенное время зависело вступление в права наследства.

Исчезнувшего человека в последний раз видели живым в доме мистера Хёрста двадцать пятого ноября в пять часов двадцать минут. Но, оказывается, он посетил и дом своего брата в Удфорде. Так как там его никто не видел, то в настоящий момент остается неизвестным, был он там до или после своего визита к мистеру Хёрсту. Если он был раньше у своего брата, тогда пять часов двадцать минут двадцать третьего ноября – последний момент, когда он, как это доподлинно известно, был жив. Но если он был там позднее, то к показанному времени надо прибавить еще возможно кратчайший срок, в который он мог совершить свое путешествие из одного дома в другой. Но вопрос, в чьем доме он был раньше, связан с вопросом о скарабее. Если скарабей был при нем, когда он приходил к мистеру Хёрсту, тогда ясно, что здесь он был раньше; если же скарабея при нем не было, тогда вероятнее, что он раньше был в Удфорде. Таким образом, как вы видите, решение вопроса, который может стать важнейшим моментом, определяющим допущение к правам наследства, сводится к тому, заметила или не заметила горничная наличность этого на первый взгляд слишком незначительного факта?

– Служанка давала показания по этому вопросу, сэр? – спросил я.

– По-видимому, нет, – отвечал доктор Торндайк, – во всяком случае в газетном отчете об этом не упоминается, а между тем отчет составлен очень подробно; обилие деталей замечательное, между прочим, даны и планы обоих домов, и уже поэтому отчет представляет особый интерес.

– В каком отношении, сэр, это представляет интерес? – спросил один из студентов.

– Ну, знаете ли, я думаю, надо предоставить обсуждение этого вопроса вам самим. Это – казус, еще не разобранный, и со своими догадками о действиях и мотивах отдельных лиц надо обращаться осторожнее.

– В газете есть описание наружности исчезнувшего человека? – спросил я.

– Да, и описание вполне исчерпывающее. Оно настолько подробно, что даже может быть названо не вполне корректным, – ведь этот человек может оказаться живым и в какой-нибудь момент снова выступить на сцену. Между прочим, сообщается, что на груди у него татуировка – прекрасное, отчетливо сделанное изображение символического Ока Озириса (или Горуса, или Ра, – как думают некоторые авторитеты). Одним словом, если бы нашлось тело, то признать его было бы нетрудно. Будем, однако, надеяться, что дело до этого не дойдет. А теперь мне надо отправляться, точно так же, как и вам. Но я советовал бы вам достать себе экземпляры этой газеты, внимательно ознакомиться со всеми замечательными подробностями данного дела и сохранять газету у себя. Это – крайне любопытный случай и почти несомненно, что мы еще услышим о нем. До свиданья, господа!

Мы выполнили совет доктора Торндайка; сейчас же всей гурьбой бросились к ближайшему газетчику: запаслись экземплярами «Дейли телеграф», задержались еще в общей комнате, чтобы проглядеть отчет и побеседовать о подробностях дела, не смущаясь теми соображениями деликатности, которые так действовали на нашего более осторожного и более щепетильного учителя.

Подслушанный разговор

Правила хорошего тона требуют, чтобы воспитанные люди при первом знакомстве называли свое имя. Поэтому я прошу разрешения представить вам себя, как Поля Барклея, бакалавра медицины и пр., и пр., недавно, совсем недавно получившего эту степень и теперь занимающегося медицинской практикой.

Замещая беднягу Дика Бернарда, старого воспитанника школы Святой Маргариты, в настоящее время поправляющего свое расстроенное здоровье морским путешествием, мне нужно было отправиться в Невиль-корт, чтобы навестить одного пациента, проживающего в доме № 49. Я не знал, где находилось это местечко и не ожидал увидеть перед собой ряд привлекательных маленьких домиков, стоящих в красивой зеленой аллее, залитой светом. Я так был погружен в это неожиданное зрелище, что пришел в себя только тогда, когда моя рука схватилась за звонок. И уже после этого я увидел внизу небольшую дощечку, на которой значилось: «Мисс Оман».

Дверь довольно резко открылась, и небольшого роста, средних лет женщина пристально меня оглядела.

– Может быть, я позвонил не туда? – спросил я (должен сознаться, что это вышло довольно глупо).

– Как я могу вам на это ответить? – сказала она. – Думаю, что не туда. Мужчины всегда так делают. Позвонят, а потом выражают свои сожаления…

– Я слишком далек от того, чтобы выражать сожаление. Уже одно то, что я имел честь познакомиться с вами…

– Вам кого угодно? – спросила она.

– Мистера Беллингэма.

– Вы – доктор?

– Да, я – доктор.

– Идите за мной наверх. Только осторожнее. Не ступайте на окраску.

Я прошел через просторную прихожую и, следуя за моей провожатой, поднялся по прекрасной дубовой лестнице, осторожно ступая по половику, лежавшему по ее середине. Поднявшись на следующий этаж, мисс Оман отворила дверь и, указывая на комнату, сказала:

– Войдите сюда и подождите. Я передам ей, что вы здесь.

– Я ведь сказал, что мне надо мистера Беллингэма… – начал было я, но дверь захлопнулась за мной, а мисс Оман быстро зашагала по лестнице вниз.

Я очутился в несколько неловком положении. Комната, на которую мне было указано, соприкасалась с другой, и хотя дверь была закрыта, но мне, к моему великому неудовольствию, пришлось услышать разговор, происходивший по соседству. Сначала, правда, доносились глухие звуки, потом послышались отдельные фразы и, наконец, чей-то сердитый голос ясно, резко и выразительно произнес:

– Ну да, я говорил. И повторяю опять. Заговор! Мошенничество! Вот куда дело идет! Вы хотите обобрать меня!

– Что за выдумки, Годфри! – послышался ответ, однако не в столь повышенном тоне. Но тут я громко закашлял и двинул стулом. Разговор за дверью продолжался, но разобрать его было уже нельзя.

Затем снова раздался громкий и сердитый голос, говоривший:

– Но я утверждаю, что вы выступаете с обвинениями! Вы намекаете, что я прикончил его.

– Вовсе нет, – послышался ответ – Я повторяю только, что ваше дело установить, что с ним произошло. Ответственность остается на вас.

– На мне! – раздался первый голос – А почему не на вас? Ваше положение, если уж на то пошло, достаточно щекотливое.

– Что?! – прогремел другой. – Вы инсинуируете, будто я убил своего собственного брата?

Во время этого удивительного разговора я стоял сначала неподвижно, не зная, что мне делать, потом, наконец, сел в кресло и заткнул уши. Несколько времени пробыл я в таком положении, когда услыхал, что позади меня затворяется дверь.

Я вскочил и с некоторым смущением обернулся (я знаю, что вид у меня был довольно смешной). Передо мной стояла молодая девушка, высокого роста, очень красивая, вся в темном; рука ее лежала на дверной скобе. Она приветствовала меня холодным поклоном.

– Я должна извиниться перед вами, что заставила вас дожидаться – сказала она. Мне казалось, что в углах ее рта мелькала улыбка, и это напоминало мне неловкое положение, в каком она меня застала.

Я пробормотал, что это не имеет значения, и начал было расспрашивать о больном, как вдруг из соседней комнаты опять послышался голос, выговаривавший с резкой отчетливостью:

– Я говорю вам, что мне нечего делать с такого рода предложением. Черт возьми, – это настоящий заговор и больше ничего!

Мисс Беллингэм – я понял, что это была она – густо покраснела, и сердито сдвинув брови, сделала несколько шагов по направлению к двери. Но оттуда как раз в этот момент выскочил небольшого роста, щеголевато одетый мужчина средних лет.

– Ваш отец, Руфь, – безумец! – воскликнул он. – Самый настоящий безумец! И впредь я отказываюсь вступать с ним в какие бы то ни было сношения.

– Настоящее свидание имело место не по его инициативе, – холодно ответила мисс Беллингэм.

– Да, не по его, – последовала гневная реплика. – Мое великодушие было им не понято. Да что говорить теперь? Я старался сделать все для вас как можно лучше; теперь – я умываю руки. Не трудитесь провожать меня. Я знаю дорогу. Прощайте!

И с натянутым поклоном, бросив беглый взгляд на меня, говоривший выскочил из комнаты, хлопнув за собой дверью.

– Я должна просить прощения за такой необыкновенный прием, – сказала мисс Беллингэм. – Но, я думаю, врачей не легко чем-нибудь удивить. А теперь я проведу вас к вашему пациенту.

Она открыла дверь, и я последовал за ней в соседнюю комнату.

– Вот другой посетитель к вам, – сказала она. – Доктор…

– Барклей – сказал я. – Я заменяю в настоящее время моего друга, доктора Бернарда.

Больной, симпатичной наружности человек, лет пятидесяти пяти, сидел на постели, обложенный грудой подушек. Он протянул мне трясущуюся руку, и во время рукопожатия я обратил внимание, как сильно она дрожала.

– Здравствуйте, сэр, – сказал мистер Беллингэм. – Надеюсь, что доктор Бернард не болен?

– Нет, – отвечал я, – он только отдыхает теперь на Средиземном море.

Мы обменялись еще несколькими словами и любезностями, после чего я приступил к делу.

– Давно ли вы больны? – спросил я.

– Сегодня – неделя, – отвечал он. – Fons et origo mali¹ – кабриолет, опрокинувший меня посреди улицы против здания суда. Виноват в этом я сам, но мне от этого не легче.

– Вы очень ушиблись?

– Нет, не могу сказать; но я все-таки повредил себе при падении колено, испытал и общее сотрясение. Слишком стар я для таких передряг.

– Это со многими случается.

– Верно, но в двадцать лет перенести это легче, чем в пятьдесят пять. Впрочем, колено теперь как будто поправилось – вы сами увидите, что я им двигаю свободно. Самое скверное – это мои проклятые нервы. Я раздражителен, как черт, нервничаю, как кошка, и по ночам не могу спокойно спать.

Я отодвинул его дрожащую руку, которую он протянул мне. Он не походил на пьяницу, но все же!..

– Вы много курите? – дипломатично спросил я.

Он взглянул на меня хитрым взглядом и усмехнулся.

– Вы крайне деликатно подходите к делу, доктор, – сказал он. – Нет, я много не курю. Я вижу, что вы и теперь смотрите на мою дрожащую руку. Но что ж, так и должно быть; я не обижаюсь; доктора на все должны обращать внимание. Впрочем, обычно моя рука и теперь достаточно тверда, если только я не взволнован. Но малейшее возбуждение заставляет ее трястись, как желе. А тот факт, что я только что имел неприятную беседу…

– Я думаю, – вмешалась мисс Беллингэм, – не только доктор Барклей, но и все соседи знают теперь об этом.

Мистер Беллингэм конфузливо улыбнулся.

– Боюсь, – сказал он, – что дал волю своему темпераменту. Слишком я импульсивный старик, доктор, и когда выйду из себя, то способен все выложить, и начну говорить чересчур напрямик.

– И чересчур громко, – добавила его дочь. – Знаете ли вы, что доктор Барклей вынужден был заткнуть себе уши? – Она взглянула на меня, и какая-то искорка блеснула в ее серых грустных глазах.

– Очень жалею, моя дорогая, – сказал мистер Беллингэм, – но надеюсь, что больше этого не будет. Этого милого джентльмена, я думаю, мы видели в последний раз!

– Я тоже так думаю, – ответила она и затем прибавила: – Я не буду мешать вашей беседе. Я буду в соседней комнате на случай, если понадоблюсь.

– Этот кабриолет, – начал мистер Беллингэм, как только его дочь вышла, – был лишь последней каплей. Он довершил то, что давно уже готовилось. За последние два года я испытал бездну всяких тревог. Впрочем, я полагаю, что нет надобности надоедать вам подробностями моих личных дел.

– Все, что имеет отношение к нынешнему состоянию вашего здоровья, представляет для меня интерес, если только вы не пожелаете о чем-нибудь умолчать, – сказал я.

– Умолчать! – воскликнул он. – Неужели вы встречали какого-нибудь больного, которому не хотелось бы говорить о состоянии его здоровья? Обычно слушатели предпочитают умолчание.

– Во всяком случае, ваш настоящий слушатель не принадлежит к их числу.

– Ну, хорошо, – сказал мистер Беллингэм, – я позволю себе роскошь рассказать вам о всех моих тревогах. Около двух лет тому назад я лег в постель джентльменом с независимым положением и прекрасными видами на будущее, а утром проснулся буквально нищим. Не особенно приятная перемена – согласитесь – в моем возрасте?

– Неприятная во всяком возрасте, – вставил я.

– И это еще не все, – продолжал он. – Потому, что в тот же самый момент я потерял своего единственного, дорогого брата, с которым я был в лучших отношениях. Он пропал, исчез с лица земли; да вы, вероятно, слышали об этом случае? Проклятые газеты одно время полны были им.

Он внезапно покраснел, заметив, без сомнения, что и я изменился в лице. Теперь я, конечно, вспомнил все… Еще тогда, когда я входил в этот дом, какая-то струна слабо зазвучала в моей памяти, а последние слова моего пациента полностью воскресили воспоминание о загадочном деле.

– Да, – сказал я, – припоминаю этот случай; о нем говорил наш лектор судебной медицины.

– В самом деле? – сказал мистер Беллингэм. – Что же он говорил?

– Он отметил его, как случай, который со временем приведет ко многим юридическим осложнениям.

– Клянусь Юпитером, – воскликнул мистер Беллингэм, – он оказался пророком! Юридические осложнения? Да, их достаточно! И все-таки ручаюсь вам, что он не мог предвидеть, какой адский узел завяжется вокруг этого дела. Кстати, как его фамилия?

– Торндайк, – ответил я. – Доктор Джон Торндайк.

– Торндайк, – медленным задумчивым тоном повторил мистер Беллингэм. – Как будто я слышал его имя. Ну, конечно. Я слышал о нем от моего друга, юриста мистера Марчмонта. Мистер Марчмонт говорил о нем в связи с таинственным исчезновением некоего Джеффри Блэкмора. Припоминаю теперь, что доктор Торндайк блистательно распутал это дело.

– Решаюсь сказать, что ему было бы очень интересно услышать что-нибудь и о вашем деле, – заметил я.

– Думаю, что да, – последовал ответ, – но никто не может даром отнимать время у какого-либо профессионала, а заплатить ему я не в состоянии. Это, кстати, напоминает мне, что и у вас я отнимаю ваше время, болтая о своих, чисто личных делах.

– Мои утренние визиты окончены, – сказал я, – да и ваше дело представляет слишком большой интерес. Полагаю, впрочем, что я не должен расспрашивать вас о характере юридических затруднений?

– Да, не должны, если только вы не хотите оставаться здесь до конца дня и возвращаться домой в состоянии безумия. Но о существе дела я вам скажу вкратце: все волнения возникли в связи с завещанием моего бедного брата. Во-первых, завещание не может быть утверждено к исполнению, потому что нет полной уверенности, что мой брат умер; во-вторых, если бы оно и могло быть утверждено, то все его имущество перешло бы к людям, которых он вовсе не стремился облагодетельствовать. А само завещание – это такой дьявольски нелепый документ, какой только может создать извращенная изобретательность бестолково упрямого человека. Вот и все. Вы осмотрите мое колено?

Мистер Беллингэм все более и более волновался, говоря о своем деле, и кончил повествование чуть не кричащим голосом. Лицо его покраснело, весь он дрожал. Я решил, что лучше всего прекратить нашу беседу. Я осмотрел поврежденное колено, которое было теперь почти совсем здорово; сделал и общий осмотр пациента. Затем дал ему подробные указания, как вести себя, и стал прощаться.

– Помните же, – сказал я, пожимая ему руку, – ни табаку, ни каких-либо возбуждений. Старайтесь жить спокойной, растительной жизнью.

– Все это очень хорошо, – проворчал он, – ну а если будут сюда приходить люди и волновать меня?

– Не обращайте на них внимания, – сказал я. И с этим прощальным советом я вышел в другую комнату.

Мисс Беллингэм сидела за столом с целой пачкой записных книжек в синих обертках. Две из них были открыты, показывая страницы, убористо исписанные мелким, четким почерком. Она поднялась, когда я вошел, и вопросительно на меня посмотрела.

– Я рекомендовал бы вашему отцу какое-нибудь легкое чтение, как противоядие против умственного возбуждения, – сказал я ей.

Она слабо улыбнулась.

– Конечно, это было бы полезно, – заметила она и затем спросила: – А еще вы даете какие-либо наставления?

– Да, я дал еще один совет – поддерживать веселое настроение и избегать забот и волнений, но, думаю, что это трудно исполнимо.

– Конечно, – не без горечи отвечала она, – совет ваш превосходен, но людям в нашем положении трудно быть веселыми. Однако не надо, по крайней мере, распускать себя, не надо создавать себе лишних забот. Их слишком много и без того. Но вы, разумеется, не можете входить в это.

– Боюсь, что действительно не могу принести пользы; но я искренно надеюсь, что дела вашего отца сами собой скоро поправятся.

Она поблагодарила за доброе пожелание, проводила меня до калитки и с легким поклоном и холодным рукопожатием простилась со мной.

1.Источник и начало зла.