Kitobni o'qish: «Светские манеры»

Renee Rosen

SOCIAL GRACES

Публикуется с разрешения Berkley, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of PenguinRandom House LLC.

© Renée Rosen, 2021

© Новоселецкая И., перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

* * *

«Молитесь Богу. Она вам поможет».

Альва Вандербильт

Генеалогическое древо семьи Астор

Генеалогическое древо семьи Вандербильт

Пролог

Светская хроника

1876 г.

Нас называют «прекрасный пол». В равной степени лестное и раздражающее определение. Утонченные, хрупкие, слабые создания. Да будет вам! Если на мужчине туго затянуть корсет, ужав его талию на четыре дюйма, он при первом же вздохе упадет в обморок. Что уж говорить про муки деторождения? Прекрасный пол, изящные турнюры.

Мы – жены и дочери богатых людей, хотя состояния наших семейств имеют недавнее происхождение. Еще одно-два поколения назад наши матери и бабушки стряпали на дровяных кухонных плитах, штопали носки, вязали шерстяные одеяла. Наши отцы и деды в большинстве своем трудились в поте лица, занимаясь законным ремеслом, – хотя кто-то, возможно, не брезговал использовать в своих интересах обстоятельства, сложившиеся после войны между Севером и Югом. Так сказать, «наживались на войне», как говорят многие. А, по нашему мнению, просто «пользовались моментом».

Мы – нувориши. Новые богатеи. В противовес традиционной нью-йоркской финансовой аристократии. Извечные враги никербокеров – несносных снобов, вызывающих всеобщую зависть.¹

Соперничая со старой гвардией, мы, как и они, свои календари подстраиваем под два светских сезона: зимний и ньюпортский. Зимний сезон проходит на Манхэттене и длится всего лишь три месяца. На светских мероприятиях, которые начинаются в ноябре, те из нас, кто впервые выходит в свет, предстают во всей своей красе в надежде подцепить мужей. Джентльменам, которые ищут жен, все равно, сколь бегло мы изъясняемся на пяти иностранных языках или вообще таковых не знаем. В принципе, некоторых больше устраивает последнее. Им не важно, что мы учились во Франции, музицируем на арфе и фортепиано, прекрасно танцуем. Для этих соискателей главное, чтобы за потенциальной невестой приданое дали посолиднее и она могла похвастать лебединой шеей и огромными выразительными глазами – обычно этот эффект достигается с помощью капель из сока ягод белладонны. Слава богу, к началу первого вальса слезоотделение и жжение в глазах проходит и к нам обычно возвращается нормальное зрение.

Те из нас, кто уже замужем, спокойны и даже, пожалуй, немного кичатся собой. Пусть мы не сидим за письменными столами из красного дерева и не занимаем высокие посты в крупных корпорациях, но мы все равно зарабатываем валюту – валюту другого типа. Светскую валюту. Это – наше золото. Платежное средство – за более значимые приглашения, за более высокий статус, за более широкое влияние.

Богатство налагает определенные обязательства, и нужно привыкнуть их исполнять, о чем тебя никто не предупреждает, когда ты впервые становишься состоятельной. День богатой дамы протекает в своеобразном ритме, подчинен установленному распорядку, в котором нет места спонтанности и отклонениям. Мы усваиваем, что всё делается по предписанным правилам – и под «всё» подразумевается любое действие, любой шаг: как одеваться, как сидеть, как и что есть, как приветствовать джентльмена на улице и т. д. Это – цена, которую мы платим за то, чтобы сохранить свое влияние.

Скажете: тоска? Ничего подобного. Наша жизнь наполнена всяческими удобствами, какие только душа желает. Ливрейные лакеи, гардеробные, забитые новинками французской моды. Благодаря камеристкам в наших шифоньерах каждая вещь на своем месте: шляпки лежат страусиными перьями и эгретками наружу; утренние туалеты отделены от дневных и тех, что мы надеваем на чаепитие. В стенных шкафах из кедра – складные саквояжи с бальными платьями, оберегающие от порчи ткани и изящную отделку из бус; сами наряды переложены папиросной бумагой и духами-саше, точно так, как они были упакованы при доставке из Парижа, откуда они прибыли без единой мятой складочки.

Конечно, ни один предмет одежды и даже ни одна пара лайковых перчаток не принадлежит непосредственно нам. Все это – собственность наших мужей. Равно как и мы сами. С их милостивого позволения мы предаемся удовольствиям. И еще как предаемся! Мы бросаемся в бой. Пируем на банкетах из девяти блюд, танцуем до рассвета, продолжая кружиться и по возвращении домой. А, может, это просто комната кружится перед глазами от того, что мы перепили шампанского. В наших светских календарях каждый день расписан по минутам. Днем мы посещаем обеды, чаепития и сольные концерты; вечерами – приемы, званые ужины и балы. И, конечно, вечер понедельника – неизменно самый особенный.

В понедельник вечером мы идем в оперу. Мы надеваем наши лучшие туалеты и драгоценности. Нас сопровождают мужья, отцы или поклонники, а также суровые пожилые компаньонки, зорко следящие за тем, чтобы, не дай бог, мы с кем-нибудь не соприкоснулись руками или не допустили еще какую непристойность.

По снегу, присыпанному угольной пылью и сажей, мы пробираемся к конным экипажам, которые доставят нас в Музыкальную академию. Туда мы прибываем ровно через десять минут, после того как в половине девятого открываются двери зала. Оркестр уже исполняет увертюру, но это не имеет значения. В оперу мы ходим не музыку слушать. Боже упаси. Многие из нас оперу вообще не любят. Однако мы исправно посещаем Музыкальную академию, потому что так принято в обществе. Наше присутствие там – это часть игры. А мы намерены принимать в ней участие. И победить. В конечном итоге.²

Наши места – в партере, где сидят все, кому средства позволяют приобрести билет. На первый взгляд, пурпурно-золотой зал – само воплощение роскоши. И лишь по более пристальном рассмотрении мы замечаем истертость ковров, трещины в штукатурке и облупливающуюся краску. Театр вмещает 4000 тысячи зрителей, и, будьте уверены, к концу второго акта, когда появляется самый почетный гость Академии, вы не увидите ни одного свободного кресла. Под оркестровое крещендо она входит в обитую бархатом ложу на балконе, расположенном высоко над нами, и мы все разом оборачиваемся к ней с задранными головами, словно цветы, тянущиеся к солнцу.

И нашим взорам предстает она – Каролина Уэбстер Шермерхорн Астор. Миссис Астор.

Пока наши предки ждали благоприятного случая в Европе, ее прародители – первые голландские переселенцы, прибывшие в Нью-Йорк, – уже ходили по этим самым улицам. А значит, миссис Астор из никербокеров, представляет элиту американского высшего общества.

Мы всегда с нетерпением ждем антракта, тяжело ведь подолгу сидеть в креслах: старые пружины врезаются в мягкое место. И пока аристократия выстраивается в очередь у ложи миссис Астор, чтобы засвидетельствовать свое почтение правящей королеве, мы толпимся в фойе – разминаем ноги, общаясь между собой. Рабы привычки, мы будем беседовать о том же, о чем говорили в прошлый понедельник, и в позапрошлый. Пенелопа Истон заметит, что, если бы исполняли Вагнера, сейчас еще шел бы второй акт, а Мэйми Фиш сообщит, что ее любимый музыкальный инструмент – расческа. Сюрпризов ждать не приходится.

Однако сегодня вечером после того, как в третьем акте Фауст соблазнил Маргариту, мы все в унисон вскидываем лорнеты. В партере, через проход, шурша платьем из золотой парчи с отделкой из серебристого тюля, появляется Альва Смит. Ой, простите. Альва Вандербильт. Новоявленную миссис Вандербильт сопровождает супруг – красавец-мужчина. Ее голову с ярко-рыжими волосами венчает тиара, шею обвивает жемчужное ожерелье, которое, по слухам, некогда принадлежало самой Екатерине Великой. Корсаж переливается бриллиантами, в ушах сверкают бриллиантовые серьги, руки поверх тонких перчаток украшают с полдесятка браслетов. Если бы возможно было нарядиться в оперу слишком пышно, это был бы тот самый случай.

Для многих спектакль – более интересное зрелище, и большинство глаз снова обращаются на сцену, но те из нас, кто все еще наблюдает за Альвой Вандербильт, становятся свидетелями – на несколько секунд – ее вопиющего поступка. Она обращает взор на балкон, где восседает миссис Астор, и, глядя прямо на гранд-даму, улыбается. Внезапно гремят цимбалы и литавры, и нас на мгновение охватывает страх, что это миссис Астор выплескивает свой гнев. Но потом вступают флейты, скрипки и другие инструменты, вновь привлекая наше внимание к сцене, и мы, успокоенные, готовимся слушать последний акт.

И лишь гораздо позже, когда луна, выскользнув из-за облаков, насылает предрассветные тени в окна наших спален, выходящие на Пятую авеню, мы сознаем, что произошел некий неуловимый сдвиг. Предвестник перемен. Просто нам пока неведомо, что это могут быть за перемены.

Светские сезоны
1876–1878 гг.

Глава 1

Каролина Ньюпорт

Каролина обдумывала полученное известие, хотя, в общем-то, все было предельно ясно. Уже ныла голова. Боль начиналась за левым глазом и, крепчая, распространялась к груди. Точнее, к сердцу. Она снова взглянула на строчки, написанные рукой Августы: твоего мужа видели с… Вероятно, ее золовка считала, что поступает по-христиански. В сущности, для Каролины это не должно было стать сюрпризом. Да она и не удивилась. Муж Каролины делал, что хотел и с кем хотел, а она молчала, мирилась, терпела. А что еще ей оставалось? Каролина разорвала письмо на две части, потом на четыре, потом на восемь, и продолжала его рвать и рвать, пока не превратила неверность Уильяма в конфетти.

Выбросив клочки изодранной бумаги, она прошла из спальни на террасу, с которой открывался вид на скалы и Атлантику. Ее обволакивало тепло, поднимавшееся от нагретого солнцем мрамора. Пальцами касаясь балюстрады, она стояла и смотрела на океан. К берегу неслись огромные волны. Они разбивались о скалы, и шлейф морской пены, в который они превращались, снова поглощал прибой. Начинался прилив. Волны бежали быстрее, набирая мощь, и Каролина чувствовала, как в ней тоже зреет душевный подъем. Еще не так давно она была раздавлена изменами Уильяма, мучилась от жалости к себе, по нескольку дней не вставала с постели. Однако вот она, по-прежнему на ногах, не сломлена. Да, голова болит, сердце колет, но она не теряет присутствия духа. Это она уже проходила. Никуда он от нее не денется.

Мудрость – единственное преимущество надвигающейся старости, компенсация за мелкие морщинки вокруг глаз и губ. Подобно волне, что растет, достигает предельной высоты и обрушается, Каролина Астор в свои сорок шесть лет находилась на пике зрелости. Все минувшие годы она не щадила себя и теперь наконец пребывала на гребне успеха. Долго ли ей удастся сохранять свое могущество? Трудно сказать. Она не хотела думать ни об этом, ни о том, что ее ждет, когда жизненные силы иссякнут и она утратит свою значимость. А это было неизбежно. Рано или поздно так случалось со всеми. Казалось бы, старшее поколение дóлжно почитать, перенимать у него знания и опыт, а стариков вместо этого задвигали в угол, где они доживали свой век, позабытые и невидимые для тех, кому пришло время занять их место. Но пока, разумеется, Каролина находилась на вершине славы. Она давно избавилась от неверия в собственные силы, не стыдилась своего положения. Жалела только о том, что нельзя остановить время, навсегда закрепить за собой статус непререкаемого авторитета.

Да, Уильям слыл волокитой, и, если Августе было известно о его последнем увлечении, значит, об этом уже судачил весь свет. К чему, к чему, но к сплетням Каролина питала самое стойкое отвращение. Она представила, как матроны, прогуливаясь по Бельвю-авеню, говорят: Не будь она аристократкой, он никогда бы на ней не женился.

Уильям Бэкхаус Астор-младший уже лысел, но все еще оставался видным мужчиной. У него были большие карие глаза и пушистые усы в форме подковы, привлекавшие внимание к ямочке на его подбородке. Каролина, унаследовавшая от деда массивный подбородок и округлый нос, не обманывалась насчет своей внешности: красотой она не блистала. Однако те светские дамы, что перемывали ей косточки, пребывали в неведении относительно главного: сколько бы женщин ни возбуждали интерес ее мужа, со сколькими бы он ни вступал в любовную связь, Уильям всегда возвращался к жене. Всякий раз. Неизменно.

Она услышала шаги и, обернувшись, увидела в своей спальне Эмили. Вид у той был сконфуженный и даже оробевший. Буквально минуту назад странный шум в коридоре вывел Каролину из раздумий и заставил забыть про головную боль и причины, которые ее вызвали.

– В чем дело? Что случилось?

– Ничего, – ответила Эмили. Ее рука сама собой взметнулась к ожерелью на шее, пальцы ощупывали каждый хризолит, каждый изумруд. Зная Эмили, Каролина сразу поняла, что дочь мысленно пересчитывает драгоценные камни. У кого-то весь мир укладывался в слова или краски, может быть, в звуки музыки. Эмили воспринимала окружающее через числа. Например, глядя на колесо, считала спицы. Любой букет в ее сознании разделялся на количество цветов, а порой – и лепестков. Незадолго до того, как ей исполнилось два года, она научилась считать до пяти, поднимая по одному пальцу. Цифры никогда не лгали, никогда не менялись. Их безусловность вселяла в нее уверенность. – Мне нужно поговорить с тобой о предстоящем приеме. – Словно призывая на помощь все свое мужество, Эмили сделала глубокий вдох, отчего плечи ее приподнялись. – Мне бы очень хотелось, чтобы мистер Джеймс Ван Ален тоже получил на него приглашение.

– Понятно. – Головная боль вернулась. Каролина остановилась перед застекленным шкафчиком с антикварными вещицами и, обдумывая ответ, принялась переставлять коллекционные бронзовые фигурки. Эмили, самой старшей из ее детей, было двадцать два года, и Каролине не терпелось выдать ее замуж, но только, разумеется, не за Джеймса Ван Алена.

– Я хотела бы его пригласить, – настаивала Эмили.

– Что ж. – Каролина поставила на полку одну из статуэток. Она опасалась, что отклонив просьбу дочери, она тем самым лишь подтолкнет Эмили в объятия Ван Алена. – Пожалуй, мы могли бы принять еще одного гостя.

– И…

– И?

– Я… мне бы хотелось, чтобы господину Ван Алену отвели место за нашим столом. – Эмили кивнула, словно подбадривая себя: «Ну вот, сказала-таки», и снова затеребила свое ожерелье.

Каролина рассмеялась, хотя ей вовсе не было смешно.

– О, боюсь, это абсолютно неприемлемо. Посадив мистера Ван Алена за один стол с нами, мы введем общество в заблуждение. Все решат, что твое сердце занято.

– Но оно занято, мама. Занято.

– Только бабушке этого не говори, прошу тебя. Ее удар хватит. – У самой Каролины тоже сдавило сердце. Джеймс Ван Ален был для Эмили совершенно неподходящей партией, так же, как в пору юности самой Каролины для нее оказался неподходящей партией Хорас Уэллсби. Мать Каролины запретила ей встречаться с ним, и разговор на том был окончен. Каролина не выразила протеста, не потребовала объяснений. Пойти против воли матери было сродни преступлению. Но Эмили не была столь покорна. Каролина вполне допускала, что та начнет украдкой бегать на свидания к Ван Алену и тайком писать ему любовные письма. Она не хотела ставить дочь в такое положение, когда Эмили будет вынуждена лгать. В принципе, было бы лучше, если бы Эмили вовсе не увлекалась Ван Аленом.

– Ох, Эмили, – вздохнула Каролина. Джеймс Ван Ален был вдовцом. Ему бы впору оплакивать жену, скончавшуюся меньше года назад, а не женщину другую обхаживать. Она хотела сказать дочери, что он человек не самого благородного происхождения. Что Ван Ален-старший, даром что бригадный генерал, вложил немалые деньги в строительство Иллинойской центральной железной дороги и недоплачивал рабочим. Что Джеймс Ван Ален слыл всеобщим посмешищем, поскольку, проучившись год в Оксфорде, по возвращении в Штаты стал имитировать британский акцент и носить монокль с простым стеклом вместо линзы.

Ей многое хотелось сказать дочери, но она взяла Эмили за руку, усадила ее на кровать и сама села рядом.

– Девочка моя родная, не спеши. Джеймс Ван Ален не единственный мужчина на свете. Есть много других, поверь мне.

– Да, но он замечательный. Интересный, образованный, добрый.

– Ты недооцениваешь себя, Эмили. Тебе даны красота и хорошее воспитание. Ты можешь выбрать любого достойного джентльмена.

– Но мне нужен он.

– Это ты сейчас так думаешь. Но на приеме будут несколько славных холостяков. Я пригласила их специально для тебя.

– Лучше познакомь их с Хелен и Шарлоттой.

– Для твоих сестер я пригласила других джентльменов.

– А как же Кэрри? Ей уже пятнадцать. Она достаточно взрослая, чтобы иметь поклонников.

Каролина встала и приподняла лицо Эмили за подбородок, заставляя дочь смотреть ей в глаза.

– Сейчас меня больше заботит твоя судьба. Я готова пригласить твоего мистера Ван Алена при условии, что ты не позволишь ему монополизировать все твое время.

Эмили собралась было сказать что-то еще, но ее перебил Хейд, дворецкий Каролины. Он сообщил, что госпожу желает видеть мистер Уорд Макаллистер.

– Мама, мы с тобой можем договорить после ухода мистера Макаллистера?

– Прости, Эмили, но Джеймс Ван Ален не будет сидеть с нами за одним столом. Это исключено.

Эмили наморщила лоб, ее губы слегка задрожали. Она была на грани слез, но плакать в присутствии Каролины не осмеливалась. Та, по примеру своей матери, дочерей воспитывала сильными личностями, не одобряя никаких проявлений слабости. Эмили метнулась прочь от матери, бормоча:

– …ты не понимаешь…

Каролина пригладила на себе платье. Со своей болью и обидой дочери она разберется позже. Она умела отрешиться от семейных неурядиц, когда того требовали обстоятельства. Некоторые, ошибочно интерпретируя эту черту ее характера, считали Каролину холодной черствой женщиной, хотя на самом деле речь шла о способности в нужный момент собраться и привести в порядок свои мысли. И вот она уже снова та самая миссис Астор, в которой нуждалось общество. Следуя за Хейдом, Каролина спустилась по парадной лестнице. Ступала она, как обычно, медленно, словно несла на плечах груз наследия своих голландских предков.

Уорд Макаллистер, маленький плотный мужчина с заметно выпирающим брюшком и слегка неухоженной козлиной бородкой, ждал ее в гостиной. Несмотря на свою карликовую наружность, Уорд Макаллистер каким-то образом завоевал репутацию законодателя светских манер и этикета, знатока вин, изысканной кухни и организации приема гостей. Вместе с Каролиной он создал элитарное светское общество, которым они вдвоем заправляли столь же эффективно, как Асторы-мужчины своей империей недвижимости.

С Уордом Каролина познакомилась много лет назад, когда он был адвокатом. Причем не самым успешным. В ту пору он недавно вернулся из поездки по Англии и Франции и жаждал внедрить в Америке все, что узнал об этикете и новых веяниях в Старом Свете. На одном из приемов под открытым небом, в Ньюпорте, Каролина заметила, как молодой Уорд выливает напиток из бокала на клумбу хозяйки.

– Вам не нравится шампанское или вы просто помогаете садовнику? – полюбопытствовала она.

– Вообще-то, первое. Если уж подавать шампанское, то никак не дешевое. – В его лице отразился притворный ужас, что заставило ее рассмеяться.

– Позвольте напомнить, – сказала Каролина, зная, что сам он не имеет возможности шиковать, – не все располагают средствами на дорогое шампанское.

– Значит, нужно эти средства изыскать. – Он шутливо вытаращил глаза, покручивая кончик уса.

Спустя годы Уорд Макаллистер так и поступил – изыскал средства, – женившись на богатой женщине. К несчастью, вскоре после свадьбы болезнь приковала его супругу к постели, и Уорду пришлось самостоятельно барахтаться в море светских развлечений. Уильям к Уорду особой симпатии никогда не питал и нередко насмехался над ним, называя его извращенцем.

– Сидит с вами клушками целыми днями, обсуждая сервировку столов и танцевальные па.

– Прошу прощения за вторжение, – начал Уорд, вставая с кресла с тростью в руке, – возникла кризисная ситуация.

– Вот как? – Каролина уловила намек на радостное возбуждение в его полнящемся тревогой голосе. Ее друг, она знала, больше всего на свете любил находиться в эпицентре светских перипетий.

– Мэйми Фиш устраивает рыбный пикник.

– Вечно эта Фиш возникает не вовремя, – отмахнулась Каролина. Мэйми Фиш была из нуворишей, и Каролина глубоко презирала и ее саму, и ей подобных.

– Да будет вам известно, – Уорд тяжело дышал, отчего его жилет трещал по швам – пуговицы вот-вот отлетят, – что она намеренно назначила пикник на тот вечер, на который намечен ваш прием, да-да.

– Да что вы? – Каролина даже обрадовалась этому пустяковому препятствию. Необходимость поработать над чем-то, что-то подкорректировать всегда заставляла ее мобилизоваться. Пусть она не могла ничего поделать относительного самого последнего увлечения ее мужа или негодного вкуса Эмили в выборе мужчин, но она по-прежнему задавала тон в обществе и не допустит, чтобы миссис Стайвезант Фиш перешла ей дорогу.

– Все только и говорят что о пикнике Мэйми. Да-да, – добавил Уорд, повторив свою любимую раззадоривавшую фразу.

– В самом деле? – Каролина прошла через комнату и принялась выравнивать один из цветков каллы в синей вазе из дельфтского фаянса, сильно наклонившийся влево. Ей это не давало покоя с той самой минуты, едва она ступила в гостиную.

– Говорят, у нее будет играть камерный оркестр!

– Хмм. – Рука Каролины застыла на стебле. – Всего лишь камерный? – Она снова опустила цветок в вазу. – Мы пригласим симфонический.

– Симфонический оркестр? – Левая бровь Уорда взлетела вверх.

Каролина дернула за шнурок сонетки, вызывая своего личного секретаря Марию де Бариль. Та появилась в ту же секунду, словно ждала под дверью. Миниатюрная брюнетка с оливковой кожей, она всегда украшала шею затейливыми бусами.

– Мария, нужно внести кое-какие изменения в организацию нашего приема.

– Слушаю вас, мадам. – Секретарь достала ручку и маленький кожаный блокнот, приготовившись записывать.

– Свяжись с Музыкальной академией. Скажи, я прошу, чтобы для моих гостей играл их оркестр и пела Кристина Нильсон.³

Уорд с восхищением кивнул ей, и Каролина отвечала ему говорящим взглядом: «А что вы ожидали?». Она входила в совет директоров театра, – равно как и Уорд, – и была знакома с мисс Нильсон, знаменитой шведской певицей.

– А еще, – продолжала Каролина, – скажи повару, что мы расширяем наше меню на несколько блюд. – Она принялась перечислять, загибая пальцы: – Крокеты из омара, Truite Meunière⁴ и Crevettes Au Beurre Blanc⁵. Вместо рислинга мы подадим шассань-монраше, и проследи, чтобы дополнительно охладили еще один ящик «Моэт-э-Шандон» 1860 года.

На этот раз обращенный на нее заговорщицкий взгляд Уорда наполнился восторгом, словно он не предвидел, что она решится на такие траты. Но Каролина никогда не скупилась. Это и делало ее той самой миссис Астор. Не всякая хозяйка дома, и уж тем более не Мэйми Фиш, умела принимать гостей с таким размахом, как Каролина. Организацию приемов она возвела в ранг науки. Каролина с ходу могла составить изысканное французское меню вкупе с идеальной винной картой. Она представляла сервировку стола вплоть до мельчайших деталей.

– Какие еще будут указания? – спросила Мария, продолжая черкать в блокноте.

– Да. Обязательно направьте приглашение миссис Стайвезант Фиш.

– Вы приглашаете Мэйми? – в ужасе вскричал Уорд, налегая на трость. – Но Стайвезант Фиш сколотил свое состояние на железных дорогах. Если вы пригласите Мэйми, обратного хода уже не будет. Вы официально откроете ей дорогу в высшее общество.

– Пусть она лучше будет в высшем обществе, чем по другую сторону. Я не желаю нанимать симфонический оркестр Академии и их приму-сопрано каждый раз, когда Мэйми вздумается устроить вечеринку.