Kitobni o'qish: «Лагерь и литература. Свидетельства о ГУЛАГе»

Ренате Лахманн

Shrift:

Ренате Лахманн

ЛАГЕРЬ И ЛИТЕРАТУРА

Свидетельства о ГУЛАГе

Новое литературное обозрение

Москва

2024

Renate Lachmann

LAGER UND LITERATUR

Zeugnisse des GULAG

KONSTANZ UNIVERSITY PRESS

2019

УДК [821.161.1:323.282](091)

ББК 83.3(2=411.2)6-3

Л29

НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Научное приложение. Вып. CCLXVII

Перевод с немецкого Н. Ставрогиной

Ренате Лахманн

Лагерь и литература: Свидетельства о ГУЛАГе / Ренате Лахманн. – М.: Новое литературное обозрение, 2024.

Одно из главных последствий ГУЛАГа – это потеря привычных гуманистических и культурных ориентиров, несоответствие прежних категорий мысли и речи новым обстоятельствам катастрофы. Автобиографии, дневники и рассказы выживших стремятся перевести этот физический и психологический опыт страдания на язык литературы, но раз за разом сталкиваются с теми или иными сложностями. Книга Ренате Лахманн предлагает литературоведческий анализ масштабного корпуса свидетельских текстов о ГУЛАГе: от Евгении Гинзбург, Александра Солженицына и Варлама Шаламова до Юлия Марголина и Карла Штайнера. Также рассматривается лагерная тема в творчестве писателей более поздних поколений, в частности Данило Киша и Оливье Ролена. На каких формальных принципах основывается поэтика лагерного письма? Каково соотношение документальности и художественности в этих текстах? И какое знание о человеке и человечестве стремится раскрыть нам эта литературная традиция? В поисках ответов на эти вопросы автор предлагает свое прочтение известных лагерных текстов, предоставляя при этом слово и самим жертвам ГУЛАГа. Ренате Лахманн – славист, историк культуры, автор книги «Дискурсы фантастического», вышедшей в издательстве «НЛО».

ISBN 978-5-4448-2426-9

Памяти Томаса Лукмана

ВВЕДЕНИЕ: ЧТО БЫЛО ИЗВЕСТНО?

Что было известно в 1920–1930‑е годы о советских исправительно-трудовых лагерях? О лагерной реальности, этой «неотъемлемой части советского эксперимента с самого начала, то есть со времен Ленина»¹, имелись достоверные рассказы выживших. Одно из первых свидетельств о ранних лагерях на Соловецких островах (Соловках) в Белом море принадлежит бежавшему в Финляндию заключенному Созерко Мальсагову, чьи записки «Соловки. Остров пыток и смерти» вышли в рижской эмигрантской газете «Сегодня» в 1925 году, а в 1926‑м – в Лондоне под названием «Адский остров. Советская тюрьма на далеком севере» (Island Hell: A Soviet Prison in the Far North). Отчет этого арестованного и сосланного за участие в Белом движении уроженца Ингушетии не остался незамеченным. Во Франции им заинтересовался бывший военный Раймон Дюге – автор одной из первых книг о Соловках, изданной в Париже в 1927 году под названием «Каторжная тюрьма в красной России. Соловки, остров голода, пыток, смерти» (Un bagne en Russie rouge. Solovki, l’île de la faim, des supplices, de la mort). В 1928 году Юрий Безсонов, бежавший вместе с Мальсаговым, выпустил в Париже свои воспоминания о лагерях и побеге – «Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков» (Mes vingt-six prisons et mon évasion de Solovki). Ромен Роллан осудил эту книгу как клевету на Советский Союз, а Редьярд Киплинг увидел в ней заслуживающий доверия фактографический рассказ. Еще одно свидетельство о режиме террора на Соловках оставил Николай Киселев-Громов – в прошлом белогвардеец, а впоследствии сотрудник ОГПУ, служивший на Соловках вплоть до своего бегства; его «Лагери смерти в СССР. Великая братская могила жертв коммунистического террора» увидели свет в Шанхае в 1936 году.

В 1934 году стали доступны на английском языке еще два текста: «Я говорю от имени молчащих заключенных Советов» (I Speak for the Silent Prisoners of the Soviets) Владимира Чернавина и «Побег из страны Советов» (Escape from the Soviets) его жены Татьяны Чернавиной². Как мало кто другой в те годы, Чернавин подчеркивает: его долг – «говорить от лица тех, кто погиб молча». Сознавая всю невероятность своих записок, он настаивает на достоверности описываемых событий, действующих лиц и фактов. Подробно рассказывается о характерном для многих случаев обвинении во «вредительстве», которое в конечном счете погубило и его. Сочетавший научную работу с производственной деятельностью ихтиолог Чернавин добился значительного усовершенствования устаревшей системы рыбной промышленности Мурманска (что пошло на пользу и городу). После вызванного ошибками планирования спада эффективности его судили за вредительство и отправили на Соловки. Воспользовавшись ситуацией свидания, он сумел бежать в Финляндию вместе с женой и сыном.

От того, что описывают с беспощадной точностью Мальсагов и Киселев-Громов, перехватывает дыхание; аффекты сострадания и ужаса кажутся здесь банальными. Невероятность изложенного заставляла усомниться в его достоверности³. Лишь в последние годы эти ранние свидетельства очевидцев и жертв – двух бывших белогвардейцев и одного «вредителя» – стали предметом анализа и вызвали интерес к начальному этапу становления тюремно-лагерной системы⁴.

В Германии 1920–1930‑х годов тоже встречались публикации о существовании советских концентрационных лагерей, содержавшие ссылки на рассказы свидетелей и помимо резкой критики лагерных условий обличавшие коммунизм как социально и политически опасную систему⁵.

Несмотря на многочисленные доступные в Западной Европе публикации, известия о происходящем в молодом Советском Союзе не вызвали стойкого шока⁶. Такая реакция наблюдалась только в кругах русской эмиграции.

Условия в Соловецком лагере особого назначения, или СЛОНе⁷, не внушали людям тревоги уже хотя бы потому, что обладавший непререкаемым авторитетом писатель Максим Горький, посетив этот считавшийся исправительным лагерь, объявил его устройство и управление образцовыми и с воодушевлением сообщил о достигнутых там советским руководством положительных результатах. Литературовед Дмитрий Лихачев, в конце 1920‑х годов отбывавший на Соловках часть присужденного пятилетнего срока⁸, в воспоминаниях⁹ подробно описывает этот визит (Горький прибыл в сопровождении своей одетой «как заправская „чекистка“» снохи) от лица очевидца, упоминая высказанную заключенными надежду на облегчение участи или даже освобождение по ходатайству знаменитого писателя. После продолжительной беседы с четырнадцатилетним мальчиком, сообщает Лихачев, Горький покинул барак, где они говорили, в слезах – потому, вероятно, что узнал всю правду (ЛД 189).

Из отчетов Мальсагова, Киселева-Громова и Чернавина видно: монополия на власть в этом островном царстве была в руках чекистов¹⁰. Их действия практически не контролировались вышестоящей инстанцией. Монополия на власть означала ничем не сдерживаемое насилие: притеснения, унижения, пытки, убийства¹¹.

В предисловии к ныне переведенным на французский текстам Созерко Мальсагова и Николая Киселева-Громова¹² Николя Верт называет созданную на Соловках лагерную систему испытательной станцией, лабораторией, где не только отрабатывались программа принудительного труда и введение трудовой нормы с соответствующим размером пайка, но и играли свою роль акты садистского произвола чекистов: пытки, казни, сексуальные посягательства. Ужесточение условий при помощи принципа нормы было частью системы, придуманной прошедшим путь от уголовника до начальника производственного отдела лагеря Нафталием Френкелем и послужившей моделью устройства более поздних лагерей. Возникшая в результате система, так называемая «соловецкая власть», распространилась на весь ГУЛАГ, что привело к ухудшению условий заключения и неограниченному произволу надзирателей¹³.

В своей книге о ГУЛАГе и его предыстории «Кривое горе. Память о непогребенных» Александр Эткинд пишет о роли этого островного лагеря:

Соловецкий лагерь был первым и «образцовым» лагерем в системе ГУЛАГа, которая определила судьбу России в XX веке. Для культурной памяти Соловки работают как метонимия всех советских лагерей – часть, которая замещает собой целое и включает в себя весь ужас и страдания жертв советского террора¹⁴.

В 1996 году Ральф Штетнер посвятил этой начальной фазе существования советской лагерной системы и дальнейшим этапам ее развития обширный исторический труд¹⁵, в котором ссылается на рассказы заключенных, прежде всего «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына и увидевший свет в 1987 году «Справочник по ГУЛагу» Жака Росси¹⁶, а также результаты международных исследований сталинизма. В своей работе Штетнер рассматривает понятия наказания, исправления, перевоспитания, обернувшиеся в итоге реальностью принудительного труда, приводит обзор типов лагерей¹⁷ и их распределения в европейской и азиатской частях Советского Союза, а также разбирает сложную систему управления и географически обусловленные виды работ. В 1998 году под руководством созданной в конце 1980‑х независимой правозащитной организации «Мемориал»¹⁸ был издан справочник, цель которого – с опорой на исторические изыскания и архивные данные предоставить более точные сведения о количестве, местоположении, возникновении и закрытии лагерей, сферах труда и колебаниях численности заключенных (1930–1960)¹⁹.

Точных данных о числе погибших в тюрьмах, при депортациях и в лагерях нет. «Хотя за последние 15–20 лет секретные архивы приоткрыли свои двери, <…> [п]роблема оценки демографических последствий политических репрессий советского времени еще ждет своих исследователей», – пишет электронный журнал «Демоскоп Weekly»²⁰. Число приговоренных к тюремным и лагерным срокам в период с 1929 по 1953 год оценивается в 20–30 миллионов человек.

В рассматриваемых ниже текстах рассказывается о работах на Соловках (лагерном комплексе на островах в Белом море) и в онежских лесах, о добыче никеля в Норильске и золота на приисках Колымы, о строительстве Беломорско-Балтийского канала и Байкало-Амурской магистрали²¹.

Решающим для сосуществования заключенных в лагере фактором было столкновение друг с другом разнородных групп. Принятие в 1927 году уголовного кодекса со статьей 58, узаконившей применение карательных мер к «политическим» и «контрреволюционерам», было направлено против тех, в ком подозревали классовых врагов, врагов народа, предателей и саботажников; статья включала ряд подпунктов о различных правонарушениях подобного рода²². В лагерях такие люди, на лагерном жаргоне именуемые «пятьдесят восьмая», оказывались вместе с осужденными за кражи, убийства, порчу общественного имущества или же с профессиональными преступниками, составлявшими особую группу со своей иерархической структурой. Такое положение дел рождало усугублявшие тяжесть лагерных условий конфликты, которые во всех свидетельствах составляют один из главных пунктов²³. Помимо политических, контрреволюционеров, иностранных коммунистов и уголовников в лагеря попадали подозреваемые в фашизме литовцы и поволжские немцы, ставшие жертвами доносов советские граждане и в целом считавшиеся подозрительными иностранцы (в том числе много азиатов), а после 1945 года – освобожденные из немецкого плена и немецкие военнопленные. Охрана состояла, как уже сказано, из чекистов – этой определявшей жизнь всего лагеря группы, имевшей, очевидно, неограниченную свободу наказывать.

Дмитрий Лихачев, находившийся в заключении на Соловках в 1928–1931 годах, во времена, когда лаборатория уже превратилась в рутину, не только подробно описал местоположение и эксплуатацию этого превращенного в лагерь крупного монастырского комплекса, раскинувшегося на нескольких островах, но и показал повседневную жизнь, где вид обнаженных непогребенных трупов был такой же обыденностью, что и непосильный труд, голод, холод, побои, унижения и массовые расстрелы. Вот что говорит об этом островном царстве, имея в виду его знаменитое монастырское прошлое, в одном из интервью Евгений Водолазкин – автор романа «Авиатор», действие которого частично разворачивается там: «Соловки <…> это своего рода модель России. Потому что все там было доведено до предела: и святость, и злодейство»²⁴.

Если в этих сообщениях показана самая темная сторона жизни на Соловках, то из других явствует, что на островах кипела оживленная культурная жизнь: ведь туда сослали множество ученых, представителей духовенства и деятелей искусства. Они не привлекались к принудительным работам и могли выступать с лекциями, проводить время в богатой монастырской библиотеке, посещать концерты и спектакли. В своих мемуарах Лихачев стремится осветить и эту сторону лагерной жизни. В главе о Соловецком театре (Солтеатре) он, имея в виду эти особые условия, говорит о «чекистском чуде»²⁵. На Соловках такой альтернативный мир существовал уже в 1920‑е годы (а впоследствии стал возможным и в других местах ГУЛАГа) – мир в конечном счете нереальный, в жизни которого с явным удовольствием участвовали обе стороны: исполнители и зрители/слушатели.

В главе «Театр в ГУЛАГе» фотоальбома Томаша Кизны «ГУЛАГ» (2004) можно увидеть обескураживающе эффектные снимки различных сцен, актеров и актрис. В зале сидели солдаты лагерных войск, представители охраны и лагерной администрации. Кизны воспроизводит фотографию игравшего в театре Медвежьегорска и на Соловках актера (с московским театральным прошлым) Ивана Николаевича Русинова и цитирует его пересказ разнообразной недельной программы:

[Р]епертуар выглядел так: в понедельник – драма, во вторник – опера, в среду – оперетта, в четверг – балет, в пятницу – симфонический концерт (в оркестре играло около пятидесяти музыкантов), в субботу – эстрадный концерт; в воскресенье – кинофильм²⁶.

Уголовники создали театр «Свои» и хор, исполнявший лагерные песни. Лихачев, который отдельно упоминает постановку «Маскарада» Лермонтова и показ фильма по сценарию Виктора Шкловского, позже комментирует эту деятельность так:

Солтеатр с его занавесом, отделявшим смерть и страдания тифозных больных от попыток сохранить хоть какую-то интеллектуальную жизнь теми, кто завтра и сам мог оказаться за занавесом, – почти символ нашей лагерной жизни (да и не только лагерной – всей жизни в сталинское время) (ЛД 218)²⁷.

Трудно понять несоответствие между этими культурными возможностями – и преступлениями, которые совершались не только в отношении подневольных работников (они составляли отдельный «слой»), но и в отношении культурной «элиты»²⁸. В документальном романе французского писателя Оливье Ролена «Метеоролог», опубликованном на немецком языке в 2015 году, на материале переписки заключенного с семьей из архива «Мемориала» рассказывается о судьбе ведущего в 1920–1930‑е годы исследователя погоды и стратосферы Алексея Феодосьевича Вангенгейма, приговоренного к нескольким годам на Соловках и расстрелянного в 1937 году. Из этой переписки, как и из оценки Лихачева, видно, что участники культурного «времяпрепровождения» прекрасно осознавали эту раздвоенность лагерной жизни. Их редевшие вследствие казней или перевода в другие лагеря ряды пополнялись новыми арестантами. По сути на Соловках осуществлялся эксперимент, жертвами которого стали сотни заключенных²⁹. Известия об этом, если куда-нибудь и просачивались, сенсации не производили. Упомянутые публикации о начальной фазе существования лагерей игнорировались или отметались.

Эта неготовность воспринимать представленную в виде документальных отчетов или воспоминаний информацию о развитой системе ГУЛАГа не изменилась и в 1940‑е годы. Признать их значение помешали преданные огласке после Второй мировой войны знания о нацистских лагерях смерти и начало холодной войны. Правда, в Германии рассказы вернувшихся из советского военного плена вызывали смущение, однако не смогли по-настоящему открыть глаза на советскую репрессивную систему³⁰.

Иная ситуация складывалась во Франции, где споры по поводу правдивости рассказов о существовании советской лагерной системы привлекли к себе общественное внимание. Французские левые в своем печатном органе «Летр франсез» попросту отвергли подобные рассказы как лживые и обвинили Виктора Кравченко – советского перебежчика, написавшего об исправительно-трудовых лагерях в своей исповеди «Я выбрал свободу» (I Chose Freedom, 1946), – в создании пасквиля, а в 1949 году подали против него иск о клевете на Советский Союз. Дело приняло скандальный оборот и среди прочего способствовало превращению книги Кравченко в публицистический бестселлер. Он выиграл процесс благодаря выступлению Маргариты Бубер-Нойман, чьи свидетельские записки «В заключении у Сталина и Гитлера» (Als Gefangene unter Stalin und Hitler) вышли в 1946 году в Швеции и в 1947‑м – в Германии и чьи слова исключали всякое сомнение. В 1949 году произошел еще один случай, вызвавший жаркие споры французской общественности: выживший узник концлагеря Давид Руссе опубликовал в газете «Фигаро» статью о советской системе концентрационных лагерей, а в книге «Концентрационный мир»³¹ изобразил не только нацистские концлагеря, но и советские учреждения принудительного содержания (с 1918 года именуемые «концентрационными лагерями» или «концлагерями»), подчеркивая прежде всего их системный характер и говоря, соответственно, о концентрационном мире. После того как «Летр франсез» (обвинителем выступил Луи Арагон) назвала его троцкистским фальсификатором, он подал на газету в суд³². Процесс он тоже выиграл, причем свою роль здесь сыграло выступление Юлия Марголина, автора «Путешествия в страну зэ-ка»³³, наряду с показаниями автора «Одиннадцати лет моей жизни» Элинор Липпер³⁴ и нескольких прошедших через ГУЛАГ поляков, получивших известность благодаря собственным текстам на эту тему³⁵.

При всей прозрачности идеологических мотивов этой кампании отрицания, утверждение, что представленные рассказы – клевета, то есть нечто, что можно назвать «ложью о ГУЛАГе», не было опровергнуто достаточно энергично. В 1950 году Юлий Марголин произнес в ООН речь о существовании советских исправительно-трудовых лагерей. В политической публичной сфере это выступление опять-таки осталось без последствий.

В результате среди французских интеллектуалов возник своего рода раскол: с одной стороны – отстаивание подлинности рассказов о происходящем в Советском Союзе (так считал Альбер Камю), с другой – отказ признать факты таковыми (эту позицию занял Жан-Поль Сартр). Закрытый доклад Хрущева на XX съезде КПСС в 1956 году, ставший достоянием общественности, явился признанием соучастия в преступлениях, необоснованных «репрессиях». То было признание вины, сформулированное самым могущественным человеком в тогдашнем Советском Союзе, представлявшим членов партии и говорившим от их лица, причем одновременно он дистанцировался от культа личности с его извращающими эгалитарный принцип религиозными коннотациями. Эта единственная в своем роде речь, обличавшая культ Сталина и признававшая совершенные от имени партии преступления, могла бы, будь ее подрывное содержание принято к сведению, положить конец кампании отрицания³⁶.

Иной была реакция на репортажи западных корреспондентов о показательных процессах и расстрелах руководящих деятелей ВКП(б) в конце 1930‑х годов, вызвавшие на Западе живой интерес. Хотя фальшивками эти репортажи не объявлялись, их интерпретация рождала идеологические споры. Артур Кёстлер, чей роман «Слепящая тьма» вышел в Англии в 1940 году и был встречен не только литературным, но и политическим интересом, во Франции подвергся резким нападкам левых интеллектуалов, в том числе видных философов и литературоведов. Опубликованная уже в 1939 году книга «Я был агентом Сталина»³⁷ – исповедь советского перебежчика Вальтера Кривицкого, своими глазами наблюдавшего показательные процессы и осведомленного об обстоятельствах, которые заставляли обвиняемых делать парадоксальные признания вины, – могла бы быть прочитана как историческое соответствие тексту Кёстлера, подтверждающее его версию и придающее ей статус своего рода литературы факта. Но этого не произошло. На тот момент Кёстлер остался одним из немногих, кто выступил с резкими аргументами против (контролируемого?) замалчивания информации о сталинских преступлениях.

Правда, упомянутый отчет Маргариты Бубер-Нойман о ее пребывании в лагерях, в котором также предлагается основанный на личном опыте сравнительный взгляд на обе репрессивные системы с точки зрения жертвы и свидетельницы, в Германии заметили, как и роман Кёстлера о показательном процессе (рецензии на оба текста появились в ведущих журналах), но всерьез этой темой никто заниматься не стал.

Политическая актуальность романа Ванды Бронской-Пампух «Без меры и конца» (Ohne Maß und Ende, 1963)³⁸, действие которого разворачивается в колымских лагерях и охватывает три поколения женщин-заключенных, тоже оказалась приглушена – вероятно, в силу «эпического» характера этого текста, написанного одной из первых жертв и свидетелей. В рецензиях на роман интерпретируются в большей степени чувства и поступки персонажей, чем определившие их судьбу сталинская диктатура и лагерная система.

Лишь изображение лагерной действительности в изданном сначала на Западе «Архипелаге ГУЛАГ» Александра Солженицына³⁹, соединившего изображение собственной лагерной жизни с рассказами других жертв об их личном опыте и сведениями из секретных документов, благодаря эффекту аутентичности привело к тому, что теперь «самая темная сторона Советского Союза» была потрясенно принята к сведению. Дело вновь не обошлось без идеологически мотивированных предубеждений против этого, как гласит подзаголовок книги, «опыта художественного исследования». В Германии основы адекватной рецепции, учитывающей литературные качества, заложил Генрих Бёлль. Когда в 1980 году вышла вторая часть (под названием Gratwanderung) лагерной биографии Евгении Гинзбург «Крутой маршрут», то опять-таки именно Бёлль в предисловии к немецкому изданию сумел подчеркнуть как художественные достоинства этой истории страданий и выживания, так и достоверность изложенных исторических фактов. Перевод первой части книги Гинзбург увидел свет еще в 1967 году (под названием Marschroute eines Lebens), но без предисловия, подобного написанному Бёллем.

Был на Западе и еще один текст, в котором лагерная система показана с опорой на почти двадцатилетний опыт: «составленный по памяти протокол» австрийского коммуниста и члена югославской КП Карла (Карло) Штайнера «7000 дней в ГУЛАГе» (7000 dana u Sibiru). Этот текст, написанный примерно в одно время с солженицынским, в Югославии оказалось возможным опубликовать лишь в 1972 году с согласия Тито; об увидевшем свет в 1975 году немецком издании писал автор книги «Революция отвергает своих детей» (Die Revolution entläßt ihre Kinder) Вольфганг Леонгард⁴⁰, однако других откликов не последовало. Зато текст Солженицына надолго приобрел в западном мире «просветительскую» функцию.

Но именно эта функция и делала его недоступным для советских читателей. Доскональное раскрытие механизмов репрессивной системы и истории ее жертв ни в коем случае не должны были стать достоянием широкой общественности. Однако благодаря самиздату существовал неофициальный способ распространения «опасных» текстов среди посвященных при помощи рукописных и машинописных копий. Подозрение во владении такими списками грозило серьезными неприятностями. Тем не менее уже в 1962 году в ведущем журнале «Новый мир» появляется литературный первенец Солженицына – повесть «Один день Ивана Денисовича», которая затем выходит массовым тиражом в серии «Роман-газета» (1963, № 1). Публикация этого текста стала возможной после хрущевского выступления, тем более что позиционировался он как повесть, а не как сведение счетов или разоблачение. Но те, кто прошел через лагеря, поняли содержащееся в тексте послание и завалили автора множеством рассказов от лица жертв и очевидцев, впоследствии включенных им в его всеобъемлющее изображение ГУЛАГа. Общественно же приемлемым обсуждение этой темы в стране, где все происходило, стало лишь в горбачевское время перестройки и гласности. Заговорили многие из тех, кто прежде молчал. В 1990‑е годы, в постсоветскую эпоху, в России вышли тексты многих бывших лагерников и ряд исторических работ о системе ГУЛАГа – это видно из названий в составленной Элен Каплан библиографии. Но устойчивого общественного внимания тема не получила.

У истоков исторического осмысления того, что происходило в ГУЛАГе, и, соответственно, начала общественной дискуссии стоит деятельность правозащитной организации «Мемориал», основанной в 1988 году при участии Андрея Сахарова. В автобиографии «Руки моего отца» (Die Hände meines Vaters, 2017) Ирина Щербакова пишет об опыте чтения ходившего в самиздате «Архипелага ГУЛАГ», который так потряс ее, что она начала заниматься судьбами жертв ГУЛАГа; она описывает этапы создания союза историков и культурологов, зарегистрированного и тем самым легализованного в качестве организации Горбачевым. Произошло это в 1989 году и стало началом колоссальной исследовательской работы, которой не видно конца. Щербакова провела множество интервью с выжившими (результаты можно сопоставить с письменными текстами) и учредила просветительские исторические курсы для молодежи.

Это грандиозное предприятие по сбору и изучению документов, поиску лагерей и братских могил, открытию музеев в местах событий, получению доступа к документам, созданию архива и составлению биографий жертв все чаще наталкивается на противодействие со стороны путинского режима. Члены «Мемориала» не только вынуждены ожидать трудностей – они их уже испытали. Недавно предъявленное «Мемориалу» обвинение в выполнении функций иностранного агента в случае успеха может иметь юридические последствия. Спусковым крючком для обострения ситуации стала публикация в ноябре 2016 года списка c десятками тысяч имен приспешников Сталина: так «Мемориал» хочет пролить свет на преступления и сломить молчание. Сергей Ковалев⁴¹, бывший заключенный колонии «Пермь-36» и борец за ее сохранение, сообщает о сложившейся вокруг этого памятника ГУЛАГа (единственного, который расположен на месте лагеря) угрожающей ситуации, так как одна поддерживаемая постсоветскими гражданами и настроенная в духе «назад в СССР» «патриотическая молодежная организация» считает подобный мемориал вредным для репутации России.

Ил. 1. Забор и сторожевая вышка в советской исправительно-трудовой колонии «Пермь-36». Единственный на территории современной России музей ГУЛАГа, расположенный на месте бывшего исправительно-трудового лагеря

Помимо доступности перечисленных произведений Солженицына, Штайнера, Гинзбург и Бронской-Пампух, по большей части посвященных происходившему в лагерях с 1939‑го примерно по 1956 год, в Германии также существовала возможность составить представление о вышеупомянутой начальной фазе развернутых на Соловках репрессий. К этому приглашала уже названная книга Лихачева (1997); в предисловии редактор объясняет значение автобиографии этого выдающегося ученого, который, проведя на Соловках и в Белбалтлаге в общей сложности пять лет, несмотря на свое незыблемое положение в Пушкинском Доме – ведущем советском институте литературы – и международную репутацию литературоведа и культуролога продолжал подвергаться опасным для жизни нападениям⁴².

Ил. 2. Мемориальный музей-заповедник истории политических репрессий «Пермь-36»

Сведения о лагерях 1920‑х годов, прежде обходившиеся вниманием, стали предметом исторического исследования лишь недавно. К ним принадлежит уже цитированное издание двух ранних соловецких отчетов, выпущенных под редакцией Николя Верта и снабженных историческим комментарием. Использующий статистические данные исторический труд Штетнера выходит, как уже упоминалось, за рамки этой ранней фазы, осмысляя систему ГУЛАГа прежде всего с точки зрения ее экономической эффективности. Истории лагерей с 1917 по 1986 год посвящена книга Энн Эпплбаум «ГУЛАГ» (Gulag. A History, 2003), основанная на скрупулезной работе в архивах – некоторые документы предоставил «Мемориал» – и интерпретации множества лагерных записок (опубликованных лишь частично). Эпплбаум читает эти письменные отчеты не как художественные произведения, а как документы. В 2008 году вышла книга Карла Шлёгеля «Террор и мечта. Москва 1937» (Terror und Traum. Moskau 1937) – анализ событий, получивших известность как Большой террор, «сталинские чистки» или «ежовщина» (по имени главы НКВД Николая Ежова). Присужденная этому историческому труду награда (премия Лейпцигской книжной ярмарки) привлекла к этой теме соответствующее внимание в Германии. В опубликованном «Нойе цюрхер цайтунг» 7–8 марта 2009 года интервью с автором приводится одно из более ранних его высказываний, в котором он формулирует свой этос историка. Эти слова справедливы для занятий свидетельствами того времени в целом:

Когда я пишу об истории, первая моя проблема – понять тех, кто жил в те времена. Как историк я нахожусь в привилегированном положении. Я жив, и в моей власти предоставить кому-то слово или заставить кого-то промолчать. От меня зависит не только то, как я истолкую тот или иной источник, но и буду ли я вообще его использовать. Здесь возникают отношения власти живых над мертвыми. Как нам, потомкам, подступаться к эпохе, частью которой мы по объективным причинам не являемся?

Свой труд Шлёгель посвятил «стойким мемориальцам». В 2012 году благодаря выставке «ГУЛАГ. Следы и свидетельства 1929–1956» (подготовленной совместно с фондом мемориальных комплексов Бухенвальд и Миттельбау-Дора под патронажем Хорхе Семпруна и осуществленной после его смерти) об этих стойких мемориальцах узнала широкая немецкая публика. Выставка была показана сначала в Нойхарденберге, затем в веймарском музее Шиллера, а в 2013 году – в берлинском Немецком историческом музее⁴³. В Веймаре выставка сопровождалась чтением отрывков из «Колымских рассказов» Варлама Шаламова, представленных в анонсе как «принадлежащие к важнейшим текстам о ГУЛАГе наряду с произведениями Александра Солженицына». В 2007 году издано полное собрание рассказов Шаламова, до этого выходивших по-немецки выборочно в 1967 и 1983 годах⁴⁴. (Насколько широкой аудитории достигли доверенные Коринне Харфух веймарские чтения, остается неясным.)

Документирующий выставку сборник материалов «ГУЛАГ. Следы и свидетельства 1929–1956» содержит впечатляющие изображения экспонатов и подчеркнуто объективные комментарии соучредителя «Мемориала» Арсения Рогинского и одного из ведущих членов этой организации Ирины Щербаковой, а также не только содержательный, но и «объясняющий» творившееся в ГУЛАГе очерк французского историка Николя Верта, которого я упоминала выше.

1.См.: Werth N. Ein kurzer historischer Abriss über den Gulag // GULAG. Spuren und Zeugnisse 1929–1956 / Hg. V. Knigge, I. Scherbakowa. Weimar, 2012. S. 103.

2.Русские оригиналы вышли в Санкт-Петербурге в 1999 году одной книгой под названием «Записки „вредителя“. Побег из ГУЛАГа».

3.О проблеме достоверности см. предисловие Николя Верта к французскому изданию воспоминаний Созерко Мальсагова и Николая Киселева-Громова: Malsagov S., Kisselev-Gromov N. Aux origines du Goulag. Récits des îles Solovki / Trad. par G. Ackerman, N. Rutkevich. Paris, 2011.

4.В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын посвящает этой начальной фазе развития ГУЛАГа исторический экскурс. Основанный на архивных и позднесоветских съемках документальный фильм Марины Голдовской «Власть Соловецкая. Свидетельства и документы» (1988) содержит информацию об истории лагерей и рассказы бывших заключенных о пережитом.

5.Этот вопрос подробно рассматривает и интерпретирует Фелицитас Фишер фон Вейкерсталь: Fischer von Weikersthal F. Appearance and Reality. Nazi Germany and Gulag-Memoirs // (Hi-)Stories of the Gulag. Fiction and Reality / Eds. F. Fischer von Weikersthal, K. Thaidigsmann. Heidelberg, 2016. P. 75–100. В статье приводится список немецких публикаций о лагерях за 1934–1940 и 1941–1945 годы.

6.Обширную библиографию см. в: Zorin L. Soviet Prisons and Concentration Camps. An Annotated Bibliography 1917–1980. Newtonville, 1980; а также: Kaplan H. The Bibliography of the Gulag Today // Reflections on the Gulag / Eds. E. Dundovich, F. Gori, E. Gueretti. Milan, 2003. P. 225–246. Вторая часть библиографии охватывает тексты, написанные в постсоветской России.

7.Акроним СЛОН располагал к различного рода игре слов.

8.Лихачев находился в заключении на Соловецких островах с 1928 по 1931 год. Еще год он провел на материке как узник Белбалтлага – принадлежавшего к соловецкому лагерному комплексу лагеря на Беломорско-Балтийском канале.

9.Лихачев Д. С. Мысли о жизни: Воспоминания. СПб., 2014.

10.Хотя в 1920‑е годы ЧК, созданная Феликсом Дзержинским в 1918 году по приказу Ленина для «борьбы с контрреволюцией», была преобразована в ГПУ, а в 1934‑м – в НКВД и затем в КГБ (1954–1991), сотрудников лагерей продолжали называть «чекистами».

11.Показанный в Каннах в 1992 году фильм Александра Рогожкина «Чекист» содержит шокирующие сцены чекистской жестокости.

12.Malsagov S. L’île de l’enfer. Un bagne soviétique dans le Grand Nord. Riga, 1925; и Kisselev-Gromov N. Les camps de la mort en URSS. Shanghai, 1936 в: Malsagov, Kisselev-Gromov. Aux origines du Goulag. Récits des îles Solovki. Верт приводит биографические сведения об обоих авторах. Киселев-Громов, который, как и Мальсагов, был офицером Белой армии, после ареста перешел на сторону ЧК, а впоследствии спасся бегством.

13.См. предисловие Ирины Щербаковой к книге: Чистяков И. Сибирской дальней стороной: Дневник охранника БАМа, 1935–1936. М., 2014. С. 7–40.

14.Эткинд А. Кривое горе: Память о непогребенных / Авториз. пер. с англ. В. Макарова. М., 2016. С. 15.

15.Stettner R. Archipel GULag: Stalins Zwangslager. Terrorinstrument und Wirtschaftsgigant. Entstehung, Organisation und Funktion des sowjetischen Lagersystems 1928–1956. Paderborn, 1996. Пространная статья о ГУЛАГе в немецкоязычной «Википедии» по большей части опирается на работу Штетнера.

16.Росси Ж. Справочник по ГУЛагу: Исторический словарь советских пенитенциарных институций и терминов, связанных с принудительным трудом. Лондон, 1987.

17.Выделяются два основных типа лагерей: исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ) и исправительно-трудовая колония (ИТК).

18.Внесена Минюстом РФ в реестр иностранных агентов.

19.Das System der Besserungsarbeitslager in der UdSSR 1923–1960. Ein Handbuch / Hg. M. Smirnow. Übers. von I. Raschendörfer, V. Ammer. Berlin, 2006; Система исправительно-трудовых лагерей 1923–1960 / Ред. Н. Г. Охотин, А. Б. Рогинский. М., 1998.

20.Вишневский А. Вспоминая 37‑й: Демографические потери от репрессий // Демоскоп Weekly: Эл. версия бюллетеня «Население и общество». 10–31 декабря 2007. № 313–314. Автор – Анатолий Вишневский (http://www.demoscope.ru/weekly/2007/0313/tema06.php (дата обращения 16.02.2023)).

21.В зависимости от размеров лагерного комплекса число заключенных варьировалось от 40 000 до 180 000.

22.Статья 58 УК СССР была принята ЦИК СССР 25 февраля 1927 года и вступила в силу незамедлительно.

23.Ср. главу «„Гулаговское население“ – люди как массовый расходный материал» в: Stettner. Archipel GULag. S. 180–187. В научной литературе отмечается, что основную массу заключенных составляли не политические, а обычные граждане, приговоренные к многолетним лагерным срокам за провинности наподобие саботажа, прогулов, спекуляции, то есть за нарушения социального поведения.

24.Российская газета. 6 апреля 2016. В одной своей статье Сюзанна Франк (Frank S. Solovki-Texte // Texte prägen. Festschrift für Walter Koschmal. Wiesbaden, 2017. S. 265–298) рисует как историческую, так и – после посещения – современную картину этого островного мира с его монастырской культурой и представляет написанные в лагерную эпоху тексты, а во второй части интерпретирует современные тексты о Соловках, принадлежащие перу Юрия Нагибина, Юрия Бродского, Захара Прилепина, Евгения Водолазкина. См. также илл. на с. 78–81 настоящей книги.

25.О чекистах см. выше, примеч. 2 на с. 11.

26.Кизны Т. ГУЛАГ: Соловки. Беломорканал. Вайгач. Театр в ГУЛАГе. Колыма. Воркута. Мертвая дорога / Пер. с польск. М., 2007. С. 278. Солтеатр уже некоторое время выступает предметом историко-театроведческого изучения.

27.См. также илл. на с. 186–187 настоящей книги.

28.В исследованиях холокоста считается, что культурная деятельность на Соловках послужила образцом для Терезиенштадта.

29.См.: Bogumil Z. The Solovetski Islands and Butovo as two «Russian Golgothas». New Martyrdom as a Means to Understand Soviet Repression // (Hi-)Stories of the Gulag / Eds. Fischer von Weikersthal, Thaidigsmann. P. 133–158. О проблеме статистики жертв см. анализ российского историка Галины Ивановой: Ivanova G. Die Gulag-Statistiken im Spiegel von Archivmaterialien und Memoiren // Ibid. P. 21–35.

30.Основанная на личном опыте книга Гунтера Тиле «1945 год. После краха. Советский плен» (1945. Nach dem Untergang. Gefangenschaft in der Sowjetunion) вышла лишь в 2016 году в Нордерштедте.

31.Rousset D. L’Univers concentrationnaire. Paris, 1946.

32.В Германии тоже высказывалась такая антипозиция, сторонники которой говорили о клевете на Советский Союз и категорически отрицали существование лагерей: Dietrich P. Zwangsarbeit in der Sowjetunion? Moskau, 1931. Ср.: Fischer von Weikersthal. Appearance and Reality. P. 75–100.

33.Марголин Ю. Путешествие в страну зэ-ка. Нью-Йорк, 1952.

34.Lipper E. Elf Jahre meines Lebens. Zürich, 1950. О лагерных записках Липпер см.: Toker L. Return from the Archipelago: Narratives of Gulag Survivors. Bloomington, 2000. P. 42–43.

35.Среди них Юзеф Чапский, Ежи Гликсман, Казимеж Заморский.

36.Об этом секретном докладе см. главу 7.

37.Немецкий перевод: Krivitsky W. Ich war in Stalins Dienst! / Übers. von F. Heymann. Amsterdam, 1940. Особенно познавательна глава «Сталин обезглавливает партию большевиков» (в русском варианте «ОГПУ»).

38.Бронская-Пампух была ребенком первого впавшего в сталинскую немилость поколения коммунистов (в данном случае видных польских). Вместе с родителями она ехала в поезде, который вез Ленина в Россию через Германию (с политически мотивированного прямого разрешения). 4 декабря 1963 года журнал «Шпигель» напечатал рецензию на ее книгу.

39.Первое русское издание вышло в Париже в 1973 году; в Советском Союзе – лишь в 1989 году. Немецкий перевод появился в 1973–1976 годах (в трех частях).

40.Leonhard W. 7000 Tage in Sibirien. Gefangene schaffen die Grundlage der sowjetischen Wirtschaft // Die Zeit. 1976. 17 September.

41.Сергей Ковалев, один из авторов российской Декларации прав человека и гражданина (1991), бывший председатель «Мемориала» и один из самых резких критиков Путина, после ареста в 1974 году провел семь лет в Перми и три года в ссылке в Магаданской области.

42.В своем предисловии к немецкому изданию (Smirnow I. Der unbehauste Garten // Lichatschow D. Hunger und Terror / Hg. und mit Vorwort von I. Smirnow, übers. von Th. Wiedling. Ostfildern vor Stuttgart, 1997. S. 7–20) литературовед Игорь Смирнов, ученик Лихачева, не только воздает должное личности автора, но и очерчивает актуальный для лагерного опыта исторический контекст. Последнее происходит с позиции представителя непострадавшего поколения, то есть с дистанции, позволяющей подвести под события убедительный философский фундамент. Уже упомянутый мною Эткинд причисляет Лихачева к ведущим интеллектуалам, внесшим вклад в перестройку (Эткинд. Кривое горе. С. 91).

43.Отклики появились во «Франкфуртер альгемайне цайтунг», где 2 мая 2012 года вышла статья Регины Мёнх, объяснявшая цели и задачи выставки и содержавшая очерк событий, о которых призваны были свидетельствовать экспонаты, и в подробном репортаже «Тагесшау» (одной из информационных программ ARD – Рабочего сообщества государственных вещательных организаций ФРГ) 29 апреля 2012 года.

44.В семи томах с обширным комментарием Франциски Тун-Хоэнштейн в переводе Габриэле Лойпольд.