Kitobni o'qish: «Я только малость объясню в стихе…»

Сборник

Shrift:

Высоцкий навсегда

Дорогие друзья, почитатели поэзии и ценители творчества!

Мы уже на пороге нового этапа в истории поэзии. Шестой фестиваль «Я только малость объясню в стихе» завершён, а первая поэтическая премия им. Владимира Высоцкого с гордостью вручена в сердце Сибири – в Новосибирске, 28 января 2024 года, в великолепном концертном комплексе «Маяковский». Этот день стал важной вехой, запечатлённой в нашей памяти и в истории поэтического движения России.

Кто бы мог подумать, что областной фестиваль, стартовавший в 2019 году, приведёт к созданию такой значимой премии? Множество направлений, тысячи мероприятий, и, конечно, бесконечные ожидания, которые, к счастью, воплотились в реальность. Мы гордимся тем, что ежегодно выпускаем сборники лауреатов поэтических конкурсов, а этот сборник – особенный. В нём собраны имена тех, кто стал победителем Первой поэтической премии им. Высоцкого.

Председателем Конкурсной коллегии первой поэтической премии стал сенатор Российской Федерации Александр Карелин, меценатом премии выступила писатель Людмила Лазебная из Санкт-Петербурга.

Эту премию по праву СМИ окрестили «Оскаром Высоцкого», подчеркивая её значимость и престиж.

В этом сборнике вы познакомитесь со стихами лауреатов. Это Полина Кондратенко из Санкт-Петербурга, Леонид Негматов из Саратова, Александр Хохлов из Барнаула, Олег Штельман из Белоруссии, Николай Росс из Санкт-Петербурга, Элина Чернева из Москвы и Мария Дубиковская из Новосибирска.

Каждый из этих авторов привнёс в нашу поэзию что-то необычайное.

Казалось бы, сказано всё. Но нам невозможно забыть, что без поддержки Интернационального Союза писателей и лично председателя правления Галины Березиной ни один бы сборник не состоялся, как и не было бы бюста В. С. Высоцкого в культурном центре Высоцкого в Новосибирске.

Организатор фестиваля, поэт, культуртрегер

Андрей Ложкин

Лауреаты номинации «АВТОРСКАЯ»

Лауреат I степени
Полина Кондратенко

Кандидат филологических наук, преподаватель кафедры немецкой филологии Санкт-Петербургского государственного университета. Лауреат премии «Гипертекст», премий им. В. Высоцкого и им. Ю. Левитанского, обладатель Гран-при Международного поэтического конкурса им. К. Р., лауреат санкт-петербургского конкурса молодых переводчиков «Sensum de Sensu», лауреат литературного конкурса «Северная звезда» журнала «Север», финалист Всероссийского фестиваля поэзии «Филатов-Фест», финалист (короткий список) Международного Волошинского конкурса. Участник литературных форумов и арт-резиденций. Стихотворения публиковались в журналах «Нева», «Плавучий мост», «Пироскаф», «Перископ», «Эмигрантская лира», Prosōdia, в «Литературной газете» и др.

С веселительными литрами

С веселительными литрами
отправляемся за дом
жить глагольными палитрами,
речетворческим трудом.
Чем нарисовать могли бы вы
лень, люпины, облака?
Пусть вишнёвым и малиновым
грянет колокол-бокал,
чтобы стеночки затенькали
через войлочную тишь!
Буду думать над оттенками
для всего, что разглядишь.
Но не выдумаю краску я,
чтоб изобразить могли б
виноходь зигзагобразную,
голов окруженье лип.

Зачем я ем вторую пахлаву?

Зачем я ем вторую пахлаву?
И третью ем зачем, балда такая?
Четвёртую хватаю… наяву (?)
в зубном загоне пятую катаю (?!)
Сегодня междустрочье только смерть
вынашивало – душное кажденье! —
ползла строка, не выходило верить
в куренье сакуры, друзей рожденья.
Но пахлава уму даёт уют.
Открыт (так просто!) холодильный ларчик.
Я перед ним стою
(зачёркнуто)
жую
(зачёркнуто)
живу —
и не могу иначе.

День кончается, а я ещё не начался

День кончается, а я ещё не начался,
я закончился как будто наперёд,
но никак в календаре не обозначился —
знать, рассчитывал, что время разберёт,
а оно календари вести забросило —
дальнозоркость, строчки скачут на бегу,
понадеялось, решило: «Я до осени,
до поры глухой тебя приберегу»,
ну а осень, тугоухая молчальница,
вместо «до» взяла да выслушала «для»,
и теперь – печаль растёт, а день кончается —
прибрала меня, не сберегла меня.

Никто из нас не дочитал листа

Никто из нас не дочитал листа
и бабочкой-премудрицей не стал,
летающей на дальнем свете.
Запутавшись в сиреневой ночи,

на соловьиный посвист – чьи вы, чьи? —
привратничий что нам ответить?
Что сами не свои, что нам не рад
летейский сад за лучшей из оград,

что нам – круги на месте,
что наша повесть победила нас,
что GPS ослепнет и ГЛОНАСС —
и пропадём без вести.

Третья ночь бьёт часы, но всё ту же картину

Третья ночь бьёт часы, но всё ту же картину
крутят в сонном твоём синема.
Повториться боишься, не хочешь идти, но
по экрану бежит синева,
и ты знаешь: барахтаясь в бархате кресел,
ты утонешь в кино, и заце→
←пишь интригу, и снова досмотришь до песен,
до улыбки знакомой в конце,
чтобы снова включить ускорение пульса,
хоть развязка известна давно, —
и на титрах в привычном пространстве проснуться,
где не крутят такое кино.

А что наш сквер? Не наш и не был нашим

А что наш сквер? Не наш и не был нашим.
Привиделось, блеснуло, разошлось.
Проходят кроны шумом карандашным
блокноты облаков насквозь.

Возможно, по ту сторону эскиза
полупрозрачный полуоборот
друг к другу разглядим. Беда, что снизу
мой глаз уже не разберëт

ни облаков, ни контуров за ними.
Есть только сквер, оркестр духоты,
мигрени пятилистные цветы,
а нас здесь нет и не было в помине.

Плюс тридцать, Питер, очередь в Электросбыт

Плюс тридцать, Питер, очередь в Электросбыт,
и мне в ней далеко до пионера,
а боевой настрой упал под ноги – сбит,
задет слезами кондиционера,
который – холодок! – который – молоток! —
не просто ветер гонит, а хреначит,
чтоб страждущим достался воздуха глоток,
и климат контролирует, и плачет.
А я не контролирую ничто. Совсем
ничто – всё вон из рук скользит тщетами.
И плачу редко. Разве что когда бассейн
внутри переполняется счетами.

Деревянный причал укрепляю ребром

Деревянный причал укрепляю ребром.
Напервый взгляд, импровиз – это миф.
Что по струнам ресничным бегут перебором
серебристые рыбицы ив,
разгляжу я едва ли. Сквозь кожу и тяжесть,
многослойной дремоты поталь,
на придонную рябь восприятия ляжет
ля-минор, пять восьмых. Слепота
оглушит. И нигде не найдётся лекарства —
наливаются чувства свинцом.
Покидая на цыпочках сонное царство,
над своим замираю лицом.

Перелистанные вывески

Перелистанные вывески,
ветром сгорбленный народ.
Алкоголики на Киевском
приближают новый год,
чтоб заполнилось стерильное
запустение внутри,
чтоб включилось светосильное
заводное попурри,
но оно мигает издали
с нескрываемой ленцой.
На морозе клеммы выстыли,
от воды горит лицо,
и уже со слёз не слезем мы —
вырос снег, хоть не окреп, —
злой, незваный и болезненный
в облетевшем октябре.

Дно оконного колодца

Дно оконного колодца
стелет проводов лоза.
Пыль вагонная набьётся
в недоспавшие глаза.
Станешь, физику ругая,
кулаком глаза тереть,
только оптика другая
вместо старой будет впредь.
В оркестровой яме взгляда
грянет музыка частиц,
будут, как «Полёт шмеля», на
матрице глазной частить,
и во пнях-конях, болотом
крепко взятых под уздцы,
прочитаешь мимоходом
заболоцкие столбцы.

Под ложечкой – стремление к центону

Под ложечкой – стремление к центону.
Что наша жизнь? Теснение цитат,
замес перетекстованного теста,
в итоге – вот такие пироги
ем с тем, что день грядущий мне готовит,
и, чтобы укротить свой аппетит,
смотрю светланой в мёртвое молчанье,
в зеркальное молчанье говорю —
и вижу в нём (растресканном, конечно)
двоение, биение вещей
и – вечное – магриттовский затылок.
Зрачки увидеть – значит умереть.

Вылупилась бабочка лопаток

Вылупилась бабочка лопаток:
кривовато правое крыло:
виновата липкая поклажа,
книжная, приставшая однажды
к жилкам, – до сих пор не отлегло.
Не летит над городом покатым.

Вымоталась. Да не в том же дело,
что устала, сверзилась с листа,
на котором буковкой висела.
Дело в том, что оттиском успела
стать – и не приобрела родства
с небумажным небом, Божьим телом.

С городского потолка

С городского потолка
сыплется побелка.
Смотришь в даль: ай, глубока!
А доходишь – мелко.
То ли дело в копоти
(белой, что забавно),
то ли в том, что по пути
ты подрос, собака,
выпал из корзин, картин —
в зимнем небе зябко —
и бредёшь себе один,
позабыт хозяйкой.

Память нажмёт пробел —

Память нажмёт пробел —
буквы не сложит в имя.
Девушка пьёт пуэр —
вместо вина, впервые.
Шу или шен. Торшер
оком следит мертвелым:
женщина пьёт пуэр —
ехало всё, болело.
Плачет ночная дверь.
Павич. Над томом – тени.
Бабушка пьёт пуэр —
опыт перерождений.
Выбор одной из вер,
в ночь на седьмое – Вайи.
Девочка пьёт пуэр —
и прозревает.

Хожу в сосновый бор грибную слушать фугу

Хожу в сосновый бор грибную слушать фугу
Её многоголосую дуду
потомственный грибник, я узнаю по звуку
и, слух развесив в воздухе, иду

туда, где тише трасса, ниже травяные
поклоны перед мастером игры
на небывалых трубах. Как он правит ими?
Невидимые клавиши хитры,

а звук хитёр вдвойне, и городской захожий,
присевший на промокший бурелом,
замрёт, ссутулив спину под походной ношей,
а сам не разберёт ни ноты в том,

что тянется наверх, сплетается, не тая,
в растроганном, заплаканном лесу
А то – полифония – чистая, литая.
Ты тоже видишь гения внизу?

Орган под шляпкой заливается всё реже,
идёт на пианиссимо в конце.
Как только ножичком с крестом я перережу
дыхание – закончится концерт.

Попытка жить наотмашь, перестать

Попытка жить наотмашь, перестать
дрожать от страха потерять опору,
свечение аптечного креста
перемешать с зелёным светофора.
Движение по грифу мостовых,
неловкое скольжение позиций
(к ладам привык, к ладоням не привык —
о, сколько со свободой рук возиться?)
Из музыки – рождение зимы,
мурашки в кость, а ты играй, не падай,
надейся: будут ноты спасены
ферматой.

Когда я вырос, выпал в ночь

Когда я вырос, выпал в ночь
меж прежним злом и новым,
мне первым делом было – мочь,
держаться – первым словом,

хоть сам не первый был из тех,
кто сделался железным,
срываясь на предельный бег
по полосе из лезвий.

Их кромка не брала меня
и шаг мой не кроила,
но языком другого дня
(где ни огня нет, ни меня),
со мною говорила.

И я расслышал кое-что,
что не сказать словами,
что сыплется сквозь решето
небес над головами.

Когда прогорклый громкий смог
то расцветал, то вянул,
я подписал Тебе письмо:
Твой стойкий-оловянный.

Истории не изменить,
пускай встряхнёт, зацепит…
Я стал звеном, что не звенит,
но сдерживает цепи.