Kitobni o'qish: «Самому себе не лгите. Том 2»

Сборник прозы и стихов, подготовленный издательством «Четыре», посвящается великому писателю Фёдору Михайловичу Достоевскому: в этом году мы отмечаем 200 лет со дня его рождения.

Мир Достоевского имеет неоценимое свойство: чем дальше продвигаешься в знакомстве с ним, тем бóльшие дали открываются перед нашим разумом. Как сказал когда-то философ и литератор Лев Шестов, книги Фёдора Михайловича «притягивают к себе всех тех, кому нужно выпытывать от жизни её тайны». И сегодня, спустя два века, в этом отношении мало что изменилось – произведения великого романиста, мыслителя и публициста по-прежнему влекут и волнуют людей, которые продолжают открывать для себя новые грани его гения.

Достоевский сосредоточен на внутренних сторонах человека: он изображает душевные терзания, сомнения и тайные желания своих персонажей. По мнению писателя, у людей есть только два пути совершенствования: один ведёт в бездну и бесчеловечность, другой – к вере и любви. Его герои – зачастую люди сомневающиеся, они мечутся от одной крайности к другой.

Всё это характерно и для нынешней жизни, а следовательно, и для литературы. Современные писатели во многом развивают те же вечные темы, ведь порывы человеческой души, обретая в каждую эпоху новые черты и приметы, на самом деле остаются почти неизменными.

Будущий классик появился на свет 30 октября (11 ноября) 1821 года в Санкт-Петербурге. Первые шаги в сочинительстве сделал уже в ранней юности, а опубликовав роман «Бедные люди», стал родоначальником жанра психологической прозы. Творчество Достоевского оказало заметное воздействие на мировую литературу. Его романы «Идиот», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание», «Бесы», «Подросток», написанные в период 1860–1880 гг., прославились как великое пятикнижие.

«…Не любить Достоевского можно, ибо сам Достоевский всегда утверждал ценность только свободной любви, но не читать Достоевского можно, только если тебя совершенно не интересуют ни смысл собственного существования, ни судьба твоего народа, ни судьба человечества». Эти слова принадлежат литературоведу, критику, доктору филологических наук Карену Степаняну.

Актуальны ли произведения Достоевского сегодня? Влияют ли его книги на творчество современных авторов? Продолжены ли традиции писателя?

Право окончательного ответа мы предоставляем читателям этого сборника. Но с уверенностью можно сказать одно: дух великого классика продолжает витать в нашей вселенной, питая лучшие умы и встречаясь с музами…

Ирина Авраменко

Родилась в Крыму, в Симферополе. Больше двадцати лет живёт в Израиле, в городе Нетания. Пишет стихи.

Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Автор трёх поэтических книг: «Зелёный дождь», «Музыка воспоминаний», «Птица в поднебесье». Публикуется в различных печатных и электронных альманахах в Израиле, России, Беларуси, Болгарии, Америке.

Размешаю коктейль…

 
Размешаю коктейль из застенчивых звёзд,
Сверху горку насыплю забытых признаний.
Моей памяти сад безнадёжно зарос
Чередой нескончаемых воспоминаний.
 
 
Буду в зеркало тёмное долго глядеть,
Зябко кутая в шаль одинокие плечи.
Я хотела шелка расставаний надеть,
Но мне больше к лицу бархат будущей встречи.
 

Статуэтка

 
Она заразительно звонко
Смеётся в приветствии дня,
Ручкой фаянсовой тонкой
Юбки слегка приподняв.
 
 
Волною спадает оборка,
На туфельке бант голубой.
Так будет обидно и горько
Разбиться совсем молодой.
 

На окраине весны…

 
На окраине яркой короткой весны
Поцелует любовь мне упавшие руки,
А потом улетит, на постель бросив сны
О мечте, о надежде, о странной разлуке.
 
 
Сквозняком занесёт в серый контур окна
Россыпь сказанных слов, потускневших от света.
Как же я невозможно была влюблена
На пороге тягучего душного лета…
 

Маски сорваны…

 
Маски сорваны, сыграна пьеса,
Обошлось без особых потерь.
И теперь уже без интереса
Смотрим мы на закрытую дверь.
 
 
Тот, кого называла любимым,
Без кого не могла и дышать,
Вновь проходит безжалостно мимо,
Каждый раз ускоряя свой шаг.
 
 
Те, кого я считала друзьями,
С кем делила и смех, и печаль,
Не задумавшись, бросили камень,
Притворившись, что всё невзначай.
 
 
Не сложилось, не вышло, не спелось…
И горит обнажённость лица.
Маски сорваны! Как же хотелось
Доиграть свою роль до конца…
 

Я позволю себе влюбиться…

 
Я позволю себе влюбиться,
Не дождавшись ветров апреля,
И метаться бескрылой птицей,
Обгоняя дни и недели.
 
 
Я для всех на время исчезну,
Лунным светом стекая с крыши.
И среди звонков бесполезных
Лишь один я голос услышу.
 
 
Не стремясь убежать на волю,
Стану снова такой наивной.
Только б не захлебнуться болью,
Замерев от выстрела в спину…
 

Наталья Азовцева

Родилась 18 июня 1979 года в городе Котове Волгоградской области. Пишет стихи с шести лет. В 1991 году стала одним из победителей Всесоюзного конкурса «Одиссея юности» на лучшую рукописную книгу. В 1994–1995 годах была автором и ведущей молодёжной программы «Вечерний пунш» на районном радио Котовского района.

В 1995 году с золотой медалью окончила среднюю школу, была в восьмёрке лучших выпускников Волгоградской области. В 1995–2000 годах – студентка факультета почвоведения МГУ им. М. В. Ломоносова, который окончила с отличием. После учёбы в аспирантуре факультета почвоведения защитила диссертацию на тему «Влияние солевых антифризов на экологическое состояние городских почв». Является кандидатом биологических наук. В 2005–2009 годах работала научным сотрудником Института механики МГУ им. М. В. Ломоносова. В настоящее время – научный сотрудник лаборатории физики и гидрологии почв Почвенного института им. В. В. Докучаева.

Автор четырёх поэтических книг. Выступает со своими стихами на творческих вечерах поэзии. В родном городе неоднократный победитель Конкурса на лучшее стихотворение о городе, крае, посвящённого Дню города Котова, и Конкурса на лучшие слова гимна города Котова. Лауреат конкурсов «Студенческая весна», «Пушкинский поэтический конкурс».

Стихи вошли в коллективные поэтические сборники конкурсов, публиковались в коллективных сборниках: «Становление» (1996), «Альманах одного стихотворения» (2002), «Воробьёвы горы, или Новая Каллiопа» (2002), «Квинтэссенция» (2007), в поэтическом сборнике поэтов МГУ студии «Орфей», где возглавляла молодёжный отдел, а также в периодических изданиях: журнале «Поэзия», газетах «Московский литератор», «Московский университет», «Дед Щукарь», «Маяк», «Лик-Курьер». Участница поэтических студий «Грани», «Логос». Опубликовала поэтические работы в коллективных сборниках «Клуба учёных МГУ» (2017, 2018), международном литературном альманахе «Мнемозина» (2014), альманахах Интернационального Союза писателей (2016–2020), коллективных сборниках Издательства Максима Бурдина (2019–2021).

Замужем, растит сыновей, Ивана и Евгения.

Ведьма

 
Как тяжко ведьмам, загнанным под крыши
Осточертелых адских городов.
Им надо сдержаннее быть и тише,
Чтоб не вспугнуть дрожащую любовь.
 
 
Умны излишне, чересчур красивы,
Их чары дразнят встречных мотыльков.
Для тупокрылых дерзостно-спесивы
Хранящие от пошлости любовь.
 
 
Костры анафемы, тоску погони,
Анкету горькую прими, огонь.
И неземные хрупкие ладони
Пусть нежно греет сильная ладонь.
 
 
Бушует осень, листья кромку плавят
Бордюрно-тротуаровой брови.
Прохожих ноги листья жадно давят,
Но не они попрали свет любви.
 
 
И плачет ведьма в чёрной щели сквера,
Где разлилась цветов наивных кровь.
Страшит надежда и глумится вера,
Когда засыпана листвой любовь.
 
 
О зеркало моё, как ты страдаешь,
Ловя собою мой извечный жар!
И медленно, мучительно сгораешь
Под силой непонятных тебе чар.
 
 
Как ты прекрасен – не горяч, но светел.
Я счастья для тебя наворожу,
Я отпущу себя в холодный ветер
И никогда тебя не обожгу!
 
 
Рыдает ведьма на изломе лета,
Как на изломе раненой души.
Как над тобой – забытом ею где-то
В N – миллионной городской глуши.
 

Видение

 
Она была у Бога прошена,
И были мы с тобой молёными,
Она была в холод брошена,
И были мы разъединёнными.
День без тебя… неделя… месяцы…
Век без тебя громадой высится,
Мне б из неё в безмирье лестницу…
Безлюбье – это же бессмыслица.
Светосплетенье фар и пристаней
В глазнице хаоса оконного…
Смотрю внимательней и пристальней —
Ищу мгновенья многотонного.
Раздавит? Ты идёшь по улице
Такой, как прежде, даже более.
Дорога под тобой сутулится —
Под тяжестью любовной боли, и
Вот оно, моё мгновение!
Прижмусь к груди твоей нежданная —
Печаль, надежда, откровение,
Тоска святая и незваная.
«Люблю!» – я излучу, я выдохну —
Люблю! Я все могу, я вызволю…
Тебя я из разлуки вытряхну,
Саму судьбу на бой я вызову!
Деревья. Облака. Всё сбудется.
Глаза. Ладони взяли талию…
Держи меня. Держи! Ведь любится,
Не отпускай свою Наталию!
Мне было послано видение,
Как дар моей сердечной верности,
Объятья светлого мгновение —
Мгновенье неразъединённости.
 

«И пусть сгорю я иль замёрзну…»

 
И пусть сгорю я иль замёрзну,
Пусть не решу – быть иль не быть,
Но пусть всегда светло и звёздно
Мечтать я буду и любить.
 
 
Пусть стану для кого-то сказкой,
Кому-то крылья подарю,
Я на картины лягу краской
И превращусь для всех в зарю.
 

«И я была когда-то словом…»

 
И я была когда-то словом —
Ответом матери моей на взгляд отца.
Звездой в сиянии сверхновом,
Пришедшей вдруг на небеса.
Среди огня
Октябрьской полногрудой ночи
Была в полушептанье их,
Я не длинней и не короче,
Чем вздох двоих.
 

Листья

 
Солнечные листья жарко полыхают
На губах горючих юного морозца,
В золоте морозном осень остывает,
Догорает осень под напевы солнца.
 
 
Я листом кленовым улечу куда-то,
Против ветра встану хрупкостью резною,
Проживу пусть мало, но зато крылато,
Огненной дорогой – золотой судьбою.
 
 
Солнечные листья в парке на закате…
Солнечные мысли… Ветер над звездою.
Я оставлю осень на вечернем скате,
Только солнце листьев унесу с собою.
 

Лунная дева

 
То не мистика, то закон преломления света.
Я свечусь под луной эпитафией чёрному лету.
Ты любуешься мной, восторгаешься той,
Что, сияя, живёт под слепой наготой.
Листья чёрные падают, падают вниз.
Обрывается лета обветшалый карниз.
Пальцы стиснули пропасть, да ну её – брось,
Разобьётся об осень в новолунье авось.
Я исчезнуть должна. Для тебя – наваждение ночи —
Я уйду в плач росы, испарюсь, если солнце захочет.
В колдовские часы я воюю с собой —
Лунной девой – и с той чёрно-сладкой луной.
Ты играешь тенями, ты ласкаешь мой свет,
Твои руки обняли миллиард зыбких лет.
В бликах лунного листика стебельки хрупких слов,
Словно это не мистика, а всего лишь любовь.
 

«Любовь – чудаковатая девица…»

 
Любовь – чудаковатая девица,
С которой понаслышке ты знаком, —
Войдёт однажды в твой холодный дом,
Чтоб чаю крепкого с тобой напиться.
 
 
Она расставит локти по-хозяйски
На чопорном исчерченном столе
И заведёт зачем-то о луне,
Пока ты пестуешь ей «Высший майский».
 
 
Наивна, до безумия наивна,
Не оттого ль такое светлое лицо,
А косы так закручены в кольцо,
Что в них подобье нимба видно.
 
 
А что луна? Там чая нет, и пятна —
Фантомы чьих-то ласковых морей,
И блики неземные кораблей,
Скользящие над стороной обратной.
 
 
Любовь – нежданная, случайная, простая,
Весёлый взгляд, цветочный аромат.
И чудится, что золотистый сад
Вмещает комната твоя пустая…
 
 
А за окном направо и налево
Роняет снег спокойная зима.
И грезишь ты – в тебе царит она —
Твоя любовь, твоя смешная дева.
 

Любовь – магнит

 
Любовь светла, как первая звезда.
Нежна, как лепестки бутона розы.
Любовь чиста, как детская слеза,
Да не сравнятся с нею слёзы.
 
 
Любовь объединить две пары глаз
В безумном упоении готова.
Она приходит к людям всякий раз,
Отбрасывая хóлода оковы.
 
 
Любовь для каждого различна —
Как судьба.
Приносит счастье, а бывает, горе.
Но ей типична яркая пора,
Где места мало разуму и воле.
 
 
Любовь…
Романы, песни и куплеты.
Как много вас, а ты у нас одна!
Любовь – магнит для всякого поэта,
Да только ты не всякому дана.
 

Рождественский подарок мужу

 
На свете обилье девиц утончённых,
Но ты люби лишь меня одну,
Лелей!
И солнца лет, от любви раскалённых,
И звёзд в сиянье семейном казну
Дари лишь мне.
Я так умна, так строптива, так колка,
Что без меня тебе скучно жить —
Бледней.
Так в Рождество златокудрая ёлка
Свои подарки в ветвях хранит
Фатой огней.
Я подарю бесконечную нежность,
Любовь и верность тебе вручу
Усладой дней,
А Рождества неземная безгрешность
Зажжёт для мира свою свечу
На вышине.
 

«Я люблю тебя ещё…»

 
Я люблю тебя ещё —
Пустяки.
Дни ведут свой душный счёт.
Не с руки
Мне считать века, года
Без тебя.
Я пройду сквозь города,
Не скорбя.
По деревням я пройду,
Словно дождь,
Барабаня по дверям.
Отопрёшь,
Капля, капелька, я тут!
Как легка! – скажут плечи твои, грудь.
И щека
Разорвёт собой дождя
Призрак-нить.
Шла я, лужами следя,
Навестить.
Словно в радужных ветвях,
Благодать,
Буду небо
Над тобой озарять.
Дверь захлопнешь,
Красоту не поймёшь.
Лишь промолвишь:
– Это дождь, просто дождь!
 

Борис Алексеев

Москвич, родился в 1952 году. Профессиональный художник-иконописец. Член Московского Союза художников. Имеет два ордена РПЦ.

В 2010 г. обратился к литературе. Пишет стихи и прозу.

В 2016 г. принят в Союз писателей России.

Серебряный лауреат Международной литературной премии «Золотое перо Руси» за 2016 г. Дипломант литературных премий Союза писателей России: «Серебряный крест» за 2018 г. и «Лучшая книга года», 2016–2018. В 2019 г. награждён медалью И. А. Бунина «За верность отечественной литературе» (Союз писателей России), в 2020-м – почётным званием «Заслуженный писатель МГО Союза писателей России» и медалью МГО СПР «За мастерство и подвижничество во благо русской литературы».

Сердце сокрушённо
(Духовный диалог)

– Не же-ла-ю! – Осип надул губы и как-то не по-мужски запрокинул короткую, поросшую подростковым пушком шею.

– Почему, Ося? – мама с укоризной поглядела на сына. – Неужели не верить слаще, чем верить? Ведь того, во что ты не веришь, для тебя не существует. Зачем себя самого обкрадывать?

– Мама, ты опять за своё! Сколько раз я тебе говорил, что не желаю верить просто так, бездоказательно. Ну скажи, почему я должен принимать на веру чьи-то сказки и предположения?

– Почему сказки и предположения? Разве слова очевидцев ничего не значат? Почему личные мнения неверующих людей становятся для тебя символами истины? Ведь они, если рассудить здраво, уж точно бездоказательны, «не верю» – не значит «нет».

– Мам, ну сколько можно играть словами? Вот я сегодня читаю: армянский священник Агоян свидетельствует, что патриарх зажигал свечи не от Благодатного огня, а от спичек¹. Скажи, почему я не должен верить священнику Агояну?

– А если он врёт?

– Как так, ты же сама говоришь, что священник не может обманывать!

– Хорошо, тогда поверь тысячам священников, свидетельствующим, что Благодатный огонь сходит чудесным образом! Что тебе мешает?

– А ты не допускаешь мысли, что это может быть коллективное очарование?

– Ничего себе очарование! Несколько веков подряд каждую Великую субботу турки стояли в храме с саблями наголо. И если бы хоть раз Огонь не сошёл по патриаршей молитве, они бы устроили обещанную резню. Согласись, османы следили за спичками покруче Агояна. Почитай историю.

– Историю пишут люди, и пишут так, как им надо.

– Ты думаешь, раньше не было Агоянов? И вот что я тебе скажу, Ося. Это очень похоже на наследственную злость. Ты слышал про рассечённую колонну перед входом в храм Гроба Господнего? Нет? Тогда слушай.

В году, кажется, 1579-м армяне не захотели ни с кем делить Божественную благодать и в Великую субботу выгнали из храма всех, кто исповедовал православную веру. Дело в том, что большинство армян принадлежат к так называемой Армянской апостольской церкви, это несколько иная вера, чем наша. Так вот, в ту Субботу Огонь сошёл не в храме, а на уличную колонну, ближайшую к месту, где молился изгнанный из храма православный патриарх. Сноп огня рассёк мрамор колонны по вертикали. Рваный след можно видеть и сейчас. Это чудо свидетельствовали сотни людей, оно описано. Это история, Ося.

– Знаю я ваши истории. Попадёшь – не отмоешься!

– Ось, ты не заболел?

– Мама, я не заболел! Я не могу вот так взять и поверить в то, что всё происходящее на свете курирует добрый верховный правитель. И что ни один волос не упадёт с наших голов без его ведома. В чём тогда виноваты тысячи младенцев, ведь они умирают, не успев совершить ни одного даже мало-мальски несмертного греха?

– Ося, радость моя, на твой вопрос есть простой ответ: не знаю. Но моё незнание не подтверждает твоих слов. Есть то, что человек знать не может, однако его незнание не отрицает того, чего он не знает. Ты ничего не сможешь доказать, если будешь апеллировать к незнанию. Спорить можно только о знаниях. То, что не знаем ни ты, ни я, согласись, вне спора.

– Мама, ты укоряешь меня в нежелании знать. Но я действительно не хочу знать! У меня есть, как у всех, интуиция, и я предчувствую неправду в том, во что мне так настойчиво предлагают верить.

– Как жаль, Ося, что мы говорим с тобой на разных языках. Ты очарован земным бытием. Оно кажется тебе бесконечным и беспредельно замечательным. Ты примеряешь его на себя как огромную рубаху. Тебе ещё расти и расти, чтобы врасти в размер. А пока воротничок прикрывает глаза и ты видишь только переплетения ниток и красочную шелкографию поверхности, я не смогу объяснить тебе сейчас, что над рубашкой есть огромный купол синего неба, а ночью над кудрявой макушкой твоего подросткового нигилизма зажигаются яркие звёзды. Ты их не увидишь, даже если захочешь. Редкому человеку даётся зрение сквозь обстоятельства. Мы с тобой не из таких. Я не могу объяснить так, чтобы ты меня правильно понял, а ты ещё не имеешь внутренних сил поверить мне на слово.

Но ты мой сын, Ося, и я люблю тебя больше жизни. Взрослей, мой мальчик, ведь я должна успеть передать тебе то, что знаю сама, то, что я выстрадала своей жизнью. Когда меня не станет, ты будешь в этом мире единственной весточкой о том, что я была. Мы должны успеть понять друг друга. Время летит так быстро!

– Мама, и я люблю тебя и очень хочу, чтобы мы поняли друг друга. Но как мне быть с тем, что я вижу? Я вижу толстопузых священников на «мерседесах», слышу бесконечные хвалебные речи. Ты же сама с усмешкой говорила, что о вас, художниках, и не вспомнили, когда отмечали окончание росписи. Митрополит наградил правящего архиерея, тот что-то ценное подарил митрополиту, повесили орден на грудь городскому голове, даже журналистам, пару раз пискнувшим про роспись, грамоты нарисовали. А о вас, исполнителях красоты, ни на торжественной церемонии, ни на банкете не сказали ни слова! Не упомянули старичка архитектора, построившего храм, никого, кто реально хоть что-то сделал! Я же помню, как ты старалась не заплакать…

Наступила тишина. И матери, и сыну очень хотелось продолжить разговор, разорвать тягостное молчание.

Женщина встала и протянула руку к книжной полке. Пару минут её пальцы перебирали корешки книг.

– Вот, – она достала небольшую книжку с красивой зеленоватой обложкой, – кажется, здесь.

С минуту женщина сосредоточенно листала страницы, наконец распрямилась и сказала:

– Ося, послушай, это говорит священник: «Вера станет открытой, доступной всем; никто за неё не будет гнать или притеснять. Очень много случайного народа придёт в церковь, в том числе и в духовенство. Так всегда было в дни благополучные, ещё со времён Константина святого. Многие из-за денег придут в храм, многие – из тщеславия, из-за карьеры и власти. Ты, глядя на это, не искушайся и терпи. Ищи храм победнее, подальше от центральных площадей. Священника ищи смиренного и простого в вере, потому что „умных“ и циничных и теперь развелось много, а смиренных и простых в вере не осталось почти никого…»². Ты понимаешь, о чём говорит этот священник? Он говорит о том, чтобы мы не обольщались увиденным, а искали пути, которыми ходит истина. Ося, радость моя, не спеши в своих суждениях. Мелководье не всегда верно говорит об окружающей глубине. Так-то, сын мой любимый.

Прозаический триптих «О прожитой жизни с любовью»

Роза для Антона

Часть 1

История эта, как спичка, вспыхнула в далёком 1949 году.

Представьте, праздничная послевоенная Москва, одетая в первомайский кумач, музыка, улыбки горожан, разноцветные шары и жаркое полуденное солнце.

Городской парк, кафе с открытой верандой. На столиках в изящных фарфоровых вазочках плавится самое вкусное на свете мороженое!

В плетёных шезлонгах сидят интеллигентная дама с дочерью. И хотя воспитанному рассказчику следует перво-наперво оказать внимание именно даме как старшей по возрасту, он всё же займётся («займусь!», как говаривал Александр Сергеевич) описанием её прелестной дочери.

Итак, Роза. Очаровательный семнадцатилетний распустившийся первоцвет из небогатой еврейской семьи. Воспитанная мамой в традициях строгого еврейского уклада (отца в 37-м расстреляли), Роза тем не менее с детства мечтала об артистической карьере. Она подолгу задерживалась у зеркала. Девушку интересовали не собственные юные прелести, которыми был полон её молодой сильный организм, а, скорее, пластические возможности вдохновенного диалога со средой. Мама нарочито сердилась, глядя на простодушную толкотню дочери у коммунального подзеркальника. Однако в глубине души добрая женщина любовалась Розой, вспоминая трудные и оттого ещё более пленительные молодые тридцатые годы.

Решение дочери учиться на «комедиантку» мать не одобряла. «Тебя же заставят прилюдно целоваться с нелюбимым человеком! Как ты себе это представляешь?» – спрашивала она, сдвигая брови. Бедная Роза, не зная, что следует ответить, краснела, опускала глаза и прижималась к материнской груди. В эти минуты она испытывала искреннее смущение. Но вскоре, позабыв наставления матери, вновь спешила к зеркалу и беззаботно кружилась на пару с собственным отображением. Мать, не желая продолжать неприятный разговор, смиряла родительское беспокойство и не переспрашивала.

…Подслеповатая дама щурилась на яркое праздничное солнце и баловала себя, погружая ложечку то в один цветной мороженый шарик, то в другой. Роза через плечо матери застенчиво поглядывала на молодого человека, скромно расположившегося неподалёку.

Предмет её стыдливого внимания сидел за самым солнечным столиком на веранде, вытирал огромным клетчатым платком капельки пота со лба и, позабыв о существовании мороженого, с восторгом всматривался в юную Розу. Юноша густо краснел, когда девушка, чувствуя на себе его взгляд, поднимала голову и их глаза встречались.

На вид молодому человеку было лет двадцать. По его лицу бродили стада забавных рыжих конопушек, а на переносице покачивалась, будто коромысло, увесистая оправа с кругляшками стёкол «а-ля Шостакович». Конопушки, короткие русые волосы, аккуратно зачёсанные назад, и совсем немодные очки говорили о книжной принадлежности молодого человека. Звали влюбчивого юношу Антон.

Тем временем женщина всё реже погружала ложечку в мороженое и с нарастающим беспокойством поглядывала на дочь, отслеживая её странное поведение. Наконец она выдохнула: «Та-ак!» – и развернулась всем корпусом в направлении Антона.

Наш герой не сразу заметил два револьверных дула, наставленных на него из материнских глазниц. Потребовалось несколько «холостых выстрелов», чтобы он смутился, опустил голову и начал запихивать в себя подтаявшие шарики пломбира.

– Роза, идём отсюда! – ледяным, не тающим на солнце голосом произнесла женщина, вставая с шезлонга.

Метнув прощальную «ледышку» в сторону беспардонного молодого человека, она подхватила дочь под руку и направилась к выходу.

– Как неприлично, Роза! – поучала женщина, задетая странной и, как казалось ей, слишком праздничной весёлостью дочери. – У всех на виду ты перемигивалась с парнем. Может быть, в вашем театральном учебнике вас этому учат, но, милая Роза, поверь матери: со стороны это выглядит ужасно непристойно.

Женщина готова была ещё долго наставлять непутёвую дочь в элементарных правилах приличия, но первомайская суматоха вскоре заглушила слова родительского попечения.

Антон с минуту провожал Розу глазами. Затем, отставив в сторону вазочку с последним нетронутым шариком, решительно поднялся и поспешил вслед.

Придерживая дочь за руку, женщина направилась кратчайшей парковой дорожкой к Триумфальной арке центрального входа. Когда монументальные буквы на портике ЦПКиО «ЛЕНИН + СТАЛИН = ПОБЕДА» остались за спиной, она свернула в сторону Крымского моста. Антон не отставал. Один раз он позволил себе подойти чуть ближе безопасного расстояния. Видимо, почувствовав это, Роза обернулась, их глаза встретились. Девушка вспыхнула и резко потянула мать вперёд, уводя прочь от неосторожного Антона.

Миновав Крымский мост, беглянки смешались с праздничной толпой горожан у входа в метро «Парк культуры». Антон, потеряв Розу из вида, как лев, бросился вперёд. Не обнаружив девушку в вестибюле, он помчался вниз по левому ряду эскалатора. Высокая статная фигура Розы выросла перед ним внезапно, как риф в искрящемся человеческом море. От неожиданности наш герой споткнулся и чуть было не обрушился всей тяжестью на миниатюрные плечи матери, но Роза успела отдёрнуть мать в сторону, и Антон пролетел мимо.

– Ах, какой невежливый! – фыркнула вслед потревоженная женщина, не распознав в мелькнувшем затылке черты назойливого паренька из ЦПКиО.

Где-то внизу Антон врезался в группу демонстрантов и под общий хохот благополучно сошёл с эскалатора. Забежав за кабинку дежурного, он наблюдал, как Роза помогла матери сойти со ступеней и под руку повела её на перрон.

Чем дольше Антон всматривался в смоляные кудряшки Розы, спадающие из-под фетровой шляпки на остренькие девичьи плечи, тем глубже в его сердце проникало неведомое чувство мучительного наслаждения. Да-да, с Антоном случилось то, что случается с нами совершенно неожиданно и противу житейского расчёта, – он влюбился!

Неискушённый в любовных переживаниях юноша ощутил прикосновение благодатного чувства как внезапный порыв ветра, увлекающий сознание в пропасть, вернее, в перевёрнутое небо.

«Как так?» – спросит читатель. А так: умом мы понимаем под словом «падение» трагическую развязку происходящего. Но падение – это прежде всего полёт! Падаем мы или поднимаемся, зависит исключительно от выбранной нами «личной» системы координат. Стоит переменить направление вертикальной оси на обратное, и мы, вместо того чтобы падать, тотчас, подобно пузырьку воздуха в воде, устремляемся вверх!

К тому же любовь всё ставит с ног на голову. Она рушит до основания привычный житейский мир и из его обломков складывает пространство удивительной красоты. Серые горы мусора превращаются в причудливые цветные мозаики. Будничные лица под действием религиозного чувства любви к ближнему становятся эталонами красоты и доброжелательства.

Следует знать: когда мы влюблены, наше поведение определяет не ум (титулованный распорядитель в обычных обстоятельствах), но сердце. А сердцу безразличны земные законы. Поэтому что ожидает нас, влюблённых волшебников, «в конце полёта» – остроконечные стволы сушняка или белые мхи облаков, – кто знает…

Роза с матерью вошли в головной вагон поезда. Антон как тень скользнул в соседние двери. Поезд тронулся.

– Выхóдите? – скрипнул за спиной нашего героя нетерпеливый старческий голос.

– Н-не знаю, – ответил Антон, глядя через головы на Розу.

– Если вы, молодой человек, не знаете даже этого…

– Станция «Дворец Советов», – объявил машинист по селектору.

Роза с матерью стали пробираться к выходу.

– Э, нет, бабуся, – улыбнулся Антон, – теперь знаю. Я вы-хо-жу!

Поезд мягко остановился. Роза спорхнула с подножки и помогла матери выйти на перрон. Бросив косой взгляд на выходивших из дверей пассажиров, она подхватила мать под руку и направилась к выходу.

Каскад подземных переходов вывел их из мрачного вестибюля метро на праздничную Кропоткинскую площадь. Вдоль высокого забора, ограждавшего от лишних глаз котлован недостроенного Дворца Советов, катились человеческие волны, гонимые ветром разгульной радости. Кумачовые паруса транспарантов трепетали на ветру, повсюду звучала музыка военных оркестров и трофейных аккордеонов.

Роза задержала мать у вереницы старушек, притулившихся к зданию станции и продававших всякую всячину. Она водила мать от старушки к старушке, поглядывая из-под шляпки по сторонам. У последней старушки мать решила купить какую-то безделицу и стала торговаться. Роза выпрямилась, обернулась к метро и подняла руку вверх. Тотчас над праздничной суматохой взметнулась неподалёку ответная мужская рука. Девушка закусила губку и с улыбкой склонилась к матери:

– Мама, ну что ты так долго! Пойдём же.

Они направились по Гоголевскому бульвару в сторону Арбата. Метров через двести свернули на Сивцев Вражек и скрылись в одном из подъездов дома № 4.

– Эврика! – воскликнул Антон, провожая взглядом любимую.

Не сдержав эмоции, он выкинул замысловатое танцевальное коленце, постоял ещё минут пять, изучая особенности местной топографии, затем развернулся и, насвистывая «Сороковую» Моцарта, зашагал прочь.

Дом, в котором втроём жили Антон с мамой и младшей сестрой Таней (отец погиб в 45-м), располагался на Садовом кольце, неподалёку от Павелецкого вокзала. Идти от «Кропоткинской» (так вскоре назовут станцию «Дворец Советов») в сторону Зацепа – минут сорок, не больше.

Когда юноша вернулся домой, мама стряпала на кухне, Таня что-то писала в комнате, сидя за столом, а соседский кот Тиша мирно спал, обняв коридорную тумбочку и положив лапу на трубку коммунального телефонного аппарата.

– Мама, я… я, – Антон запнулся, – я есть хочу!

Мать посмотрела в счастливые глаза сына и покачала головой:

– Ой ли?.. Ты купил то, что я тебя просила?

Антон не услышал вопроса матери. Прямо в ботинках, не разуваясь, он прошёл на кухню и рухнул на табуретку.

– Мама, жизнь прекрасна!

Мать улыбнулась в ответ, внимательно поглядела в глаза сыну, отложила стряпню и присела рядышком.

– Антоша, а ты не влюбился случаем?.. – спросила она, внезапно став вопросительно-серьёзной.

– Мама, что ты говоришь?! Ну разве можно вот так спрашивать?! – захлёбываясь словами, Антон вскочил с табуретки и умчался в комнату, успев по пути дёрнуть сестру за косу.

– Эй ты, ненормальный! – взвизгнула Таня.

– Тань, не трогай его, он не услышит тебя сегодня, – негромко за сына ответила мать и повернулась к плите.

Часть 2

Первомайское солнце, как огромная театральная рампа, заливало городские улицы светом праздничного веселья. Белый воздух больничной палаты подрагивал от ритмичных вздо-охов военного оркестра, порционно сотрясавших «касторовое царство» через распахнутое настежь окно.

Патронажная сестра Верочка сидела на подоконнике и провожала глазами бравых военных оркестрантов, марширующих под окнами городской больницы.

– Нас провожать пришли, – отозвалась старушка из глубины палаты.