Kitobni o'qish: «Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 2»

Сборник

Shrift:

Работа выполнена в Секторе искусства Нового и Новейшего времени Государственного института искусствознания, г. Москва

Переводы с итальянского и французского

В дизайне обложки использована работа Луиджи Руссоло «Восстание» (1911)

III. Футуризм и политика (1909–1923)

«Первый манифест футуристской политики» был выпущен в виде листовок к всеобщим выборам через три недели после учреждения футуризма на страницах “Le Figaro”. В нём Маринетти призывал «избирателей-футуристов» голосовать против стариков и священников, вдохновляясь энергией молодости и национальной гордостью. В начале 1910 года лидер движения, воспевающего «разрушительный жест анархистов», напрямую обратился к рабочим со страниц анархо-синдикалистского журнала “La Demolizione” («Разрушение») с манифестом «Наши общие враги», подчёркивая духовную солидарность с ними, несмотря на классовое отличие. Однако уже в 1911 году он упрекал своих друзей-анархистов в пацифизме и чрезмерном доверии авторитету старших в тексте «Война, единственная гигиена мира».

К очередным парламентским выборам в октябре 1913 года на страницах флорентийского журнала “Lacerba” была опубликована «Программа футуристской политики», объединившая футуристов, чьи политические позиции на тот момент не были едины. Однако все они выступили против «чёрной трусости» реформизма и «красной трусости» социализма, призывали к «насильственной модернизации» и провозглашали «супрематию Италии». Помимо лозунгов патриотизма, ирредентизма, антиклерикализма, предлагалась реформа образования – преобладание практических школ над академиями, учреждение институтов физического воспитания. После долгожданного для футуристов вступления Италии в Первую мировую войну на стороне Антанты Маринетти опубликовал свои политические декларации 1909, 1911¹ и 1913 годов в книге «Война, единственная гигиена мира» под заголовком «Футуристское политическое движение», объявив о приостановке движения в области литературы, живописи и музыки в связи с отбытием к театру боевых действий.

Ещё до их окончания лидер футуристов, прекрасно образованный в области истории и политической теории, решил ступить на территорию реальной политики, учредив Футуристскую политическую партию. Её программа была напечатана в первом выпуске новой партийной газеты “Roma Futurista” и обращалась к молодёжи, пролетариату и ветеранам войны: предлагалось сокращение рабочего дня, социализация земель, судейская, парламентская и налоговая реформы, а также ряд радикальных лозунгов – об упразднении института брака и трансформации Сената в молодёжную ассамблею.

По окончании войны Маринетти с опорой на движение ардити начал собирать в разных городах Италии футуристские фаши² – прообраз организованных в марте 1919 года боевых фашей Муссолини. Футуристская партия на парламентских выборах в ноябре 1919 года вступила в альянс с «Фашистским блоком», однако им не удалось пройти в парламент – собственно на этом политическая карьера футуризма закончилась.

В конце 1919 года Маринетти возродил футуризм как художественное движение и с момента установления фашистского режима в 1922 году окончательно перестал заниматься политикой, хотя всю жизнь поддерживал дружеские связи с Муссолини, оставался горячим патриотом Италии и не упускал случая заявить о гениальности и превосходстве своей “razza” – в смысле народа. Он пытался повторить «русский» альянс художественного авангарда с победившим революционным режимом³, однако футуризму ни в какой момент не удалось занять авторитетной позиции в фашистской культуре. Напротив, по замечанию Джованни Листа, футуризм стал автономным движением, представляющим «альтернативу так называемой режимной культуре на национальном уровне»⁴.

Самая известная трактовка отношений между футуризмом и политикой⁵ принадлежит Вальтеру Беньямину, который в послесловии к своему знаменитому эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1935–1938)⁶ сформулировал оппозицию между правой «эстетизацией политики» и левой «политизацией эстетики»⁷. В качестве примера первой Беньямин приводит прославление войны у Маринетти, а именно – цитату из манифеста по поводу колониальной войны в Эфиопии, где война названа прекрасной, потому что она «обосновывает <…> господство человека над порабощённой машиной, начинает превращать в реальность металлизацию человеческого тела, а кроме того, соединяет в одну симфонию ружейную стрельбу и затишье, аромат духов и запах мертвечины и создаёт новую архитектуру столбов дыма, поднимающихся над горящими деревнями»⁸. Беньямин связывал эстетизацию войны у Маринетти с необходимостью войны для фашизма, и хотя его критика опиралась на маргинальный в теории футуризма текст, его заключения кажутся оправданными⁹.

По замечанию Жана-Филиппа Жаккара, милитаризм Маринетти не сводится «ни к простой провокации, ни к метафоре, какой бы сомнительной она ни была»¹⁰. Уже в раннем футуризме были озвучены идеи о необходимости для народов «соблюдать гигиену героизма и устраивать себе славный кровавый душ» («Необходимость и красота насилия») и о способности самих футуристов восхищаться лишь «грозными симфониями шрапнели» и безумными скульптурами, высекаемыми «залпами нашей вдохновенной артиллерии в неприятельских массах» («Итальянский Триполи»). Работая военным корреспондентом во время Италотурецкой войны (1911–1912), Маринетти «пережил и воспел» битву у Триполи и именно там совершил свои главные литературные открытия – «беспроволочное воображение» и «слова на свободе».

Исповедуя любовь к опасности, футуристы за несколько лет до мирового конфликта бурно заявляли о своих ирредентистских, антиавстрийских позициях, а с объявлением войны активно присоединились к антинейтралистам – сторонникам вступления Италии в войну. Художник Джакомо Балла с началом войны переформулировал свой манифест мужской одежды в программу «антинейтральной одежды», противостоящей «тевтонским» цветам и формам кроя, всему «дипломатическому» и статическому – в пользу асимметричной и динамичной, радостно-агрессивной, гигиеничной, лёгкой и трансформируемой одежды. В «Футуристском синтезе войны» с узнаваемой иконографией клина и круга, послужившей прототипом знаменитого «красного клина» Эля Лисицкого, 8 стран-союзников названы футуристскими поэтами, противостоящими их педантичным пассеистским критикам – Германии и Австрии. В манифесте «В этот футуристский год» Маринетти снова превозносил инстинкт, силу, мужество, спорт и войну в качестве оппозиции интеллектуализму, интернационализму и пацифизму «германского происхождения».

После открытия Итальянского фронта в 1915 году многие футуристские поэты и художники добровольцами отправились на фронт, художник Умберто Боччони и архитектор Антонио Сант’Элиа погибли в 1916-м, а призванный в армию художник Карло Карра оказался в госпитале для нервнобольных – война, в конечном счёте, поставила под угрозу футуризм как художественное движение. Однако мотив разочарования в войне в сочинениях Маринетти остался маргинальным, напротив, его милитаризм ещё раз обнаружил себя накануне Второй мировой войны, а самому лидеру итальянских футуристов во второй раз довелось побывать в России – на этот раз не в зале перед публикой, а на фронте, что, по мнению его биографов, стало причиной его сравнительно ранней кончины.

Уже в раннем футуризме у разных авторов звучит размышление о творческих профессиях и месте художника в обществе¹¹. Как мне представляется, именно власть футуристского искусства представляла для Маринетти идеал будущего мироустройства. Провозглашая «необходимое вмешательство художников в государственные дела» («Необходимость и красота насилия»), он выстраивает свою собственную утопию «артократии» как прославление тотальной свободы, индивидуализма и «неравентизма». Размышляя о русской революции, в момент сближения с левыми после демонстративного ухода со II Фашистского конгресса в 1920 году он заявляет: «Власть – художникам! Пусть правит обширный пролетариат гениев. Самый ущемлённый, самый достойный из пролетариатов» («По ту сторону коммунизма»).

Вскоре после прихода фашизма к власти он пытается влиять на культурную политику нового режима, который, по его мнению, должен поддержать молодое поколение итальянских художников-новаторов через систему государственного заказа, кредита и льгот, а также представительство на крупнейших площадках, таких как Венецианская биеннале («Художественные права, защищаемые итальянскими футуристами»). В 1924 году Маринетти организовал масштабный Первый футуристский конгресс, намереваясь продемонстрировать власти массовый характер футуристского движения, объединявшего, по оценке Джованни Листа, около 400 художников и поэтов¹². Реальная картина футуризма на службе фашистского режима нуждается в более подробном анализе, однако сложившийся миф об альянсе футуризма с фашизмом отражает скорее проекцию устремлений Маринетти, нежели когда-либо существовавший союз.

1 Текст «Итальянский Триполи».

2 К началу 1919 г. их было около 20, и в них состояли многие футуристы, в частности, Дж. Балла, Ф. Деперо, П. Буцци, Э. Сеттимелли, М. Соменци, см.: Perfetti F. Futurismo е fascismo, una lunga storia // Futurismo 1909–1944 / A cura di E. Crispolti. Milano: Mazzotta, 2001. P. 33.

3 Осмыслению опыта русской революции посвящён текст Маринетти «По ту сторону коммунизма» (док. 66).

4 См.: Enrico Prampolini: Carteggio futurista / A cura di G. Lista. Roma: Carte Segrete, 1992. P. 11.

5 Политика – одна из самых «горячих» тем в истории итал. футуризма, в особенности в отечественном контексте, унаследовавшем все клише идеологической полемики советских 1920-х. Однако не вдаваясь здесь в более подр. анализ, укажем хотя бы принципиальные исследования этого сюжета: Lista G. Arte e politica: Il Futurismo di sinistra in Italia. Milano: Multhipla, 1980; Futurismo, cultura e politica / Acura di R. de Felice. Torino: Fondazione G. Agnelli, 1988; Berghaus G. Futurism and Politics: Between Anarchist Rebellion and Fascist Reaction, 1909–1944. Providence; Oxford: Berghahn Books, 1996; D’Orsi A. Il futurismo tra cultura e politica. Reazione о rivoluzione? Roma: Salerno Editrice, 2009; Berghaus G. The Futurist Political Party // The Invention of Politics in the European Avant-garde, 1905–1940 / Ed. by S. Bru and G. Martens. Amsterdam: Rodopi, 2006. P. 153–182.

6 См.: Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости ⁄ Пер. С. Ромашко ⁄⁄ Беньямин В. Учение о подобии. Медиа-эстетические произведения ⁄ Сост.: И. Чубаров, И. Болдырев. М.: РГГУ, 2012. С. 190–234.

7 См.: Лазарева Е. Эстетизация политики vs. политизация эстетики ⁄⁄ Проекции авангарда ⁄ Под ред. О. Шишко. М.: Артгид, 2015. С. 54–57.

8 Цит. по: Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. С. 230. Беньямин даёт «слепую» ссылку на источник цитаты: “La Stampa, Torino”, однако Маттео д’Амброзио установил источник: Marinetti F.T. Estetica futurista della Guerra // Gazetta del Popolo. Torino. 1935. 27 Ottobre (также опубл, в “Stile Futurista”. Torino. Vol. II. No. 13–14. Nov. 1935. R 9), cm.: D’Ambrosio M. Futurismo e altre avanguardie. Napoli: Liquori, 1999. P. 41.

9 Самый провокационный лозунг «Первого манифеста футуризма» – «Война, единственная гигиена мира» – Маринетти повторил в названии главы кн. в 1911 г., в заглавии отдельной листовки и названии целой кн. – в 1915 г.

1 °Cм.: Жаккар Ж.-Ф. Победа над войной ⁄⁄ «На крайнем пределе веков»: Первая мировая война и культура: Сб. статей ⁄ Ред. – сост. Е.А. Бобринская, Е.С. Вязова. М.: ГИИ, 2017. М.: ГИИ, 2017. С. 124–135.

11 Например, Дж. Папини в тексте «Против футуризма» призывал разрушить идеал непризнанного при жизни гения-художника, а Б. Корра и Э. Сеттимелли в 1914 г. выступили с идеей футуристского измерения искусства («Вес, меры и цены художественного гения»), полагая, что художник должен занять своё место в жизни между колбасником и изготовителем автомобильных покрышек, инженером и крестьянином. Они предлагали точно определять количество затраченной автором мыслительной энергии, соотносить его с «необходимой редкостью» его отдельных открытий и по формуле – что существенно, не зависящей от реакции публики, – вычислять цену того или иного произведения. Стремление раннего футуризма к точному сознанию творческим интеллектуалом его прав и его ответственности предвосхитило будущее сближение творческого труда с производством в круге Лефа, а адресованные правительству требования «художественных прав» – солидарную борьбу за права художников в американской “Art Workers Coalition” (1969).

12 См.: Enrico Prampolini: Carteggio futurista. P. 11.

56. Первый манифест футуристскойполитики к всеобщим выборам 1909 года

Избиратели-футуристы!

Мы, футуристы, чья единственная политическая программа – это гордость, энергия и национальное развитие, объявляем несмываемый позор стране, где возможна победа клерикалов.

Мы, футуристы, призываем все молодые умы Италии к борьбе до последнего против кандидатов, которые заключают сделки со стариками и со священниками.

Мы, футуристы, требуем национального представительства, свободного от мумий, от какой-либо пацифистской трусости, готового разоблачить любую засаду и отреагировать на любое бесчестье.

Ф.Т. Маринетти

<7 марта 1909>

57. Наши общие враги

Кто мы такие, футуристы?

Союз решительно мятежных умов и рук. – Никакое братство никогда прежде не собирало вместе прирождённые аристократию и демократию столь точным и логичным образом.

Пусть вас не шокирует видимое противоречие написанного! Можете быть уверены, братья, что Манифест футуризма¹ был произнесён для блага единой и необъятной фаланги душ – и сильных, и эксплуатируемых.

Кто из вас не ощутил бы порыв пройти маршем под нашим флагом против унылой, но самонадеянной гегемонии посредственности? Если латинская идея (и здесь мы не имеем в виду одно слово) облетела землю, это – знак, что вечная человеческая сила снова загорается, знак, что на нашей земле угнетённых и угнетателей вечный динамический феномен восстания нашёл себе призывников в самой этой славной антитезе противоположных идеалистических течений.

Противоположных, однако, устремлённых к единственной цели – освобождению нашей расы и искусства.

Вы, в гордой темноте вашего многообразного труда живущие самым ярким лучом веры и закаляющие его ежедневной физической работой, вы напрямую ощущаете огромный вес сокрушающей вас социальной машины, которая катапультирует подлый эгоизм, самую несправедливую жестокость, жадное социальное людоедство.

Мы, живущие на воздушных высотах гигантской человеческой горы, устремлённые к излиянию наших потоков эмоций в песне, которая жаждет звёзд, мы ощущаем, как поднимается ядовитая чёрная мгла ада, где вы влачите свою дьявольскую жизнь, потому что эта огромная грубая сила не даёт вам взлететь в эмпиреи² и коснуться лбом звёзд.

Наши чувства и мысли с вами, и наша песня на миг забывает о Невозможном Рае, чтобы попасть в ритм этой Адской Действительности.

О, братья, мы все сверху донизу – единая армия, потерявшаяся в грозном лесу Вселенной, и у нас общий враг. Вороны, стервятники, волки, овцы, гадюки – трагикомедия вечных зоологических символов! Неужели действительно необходимо перечислять их банальные мрачные клички? Клерикализм, меркантилизм, морализм, академизм, педантизм, пацифизм и медиокризм³? Все они одинаково смеются в лицо слову, которое всё их разрушит.

Футуризм в этой грустной семье с одинаковыми чудными окончаниями – единственный, кто сегодня имеет право на жизнь; он жив и переживёт позорные смерти остальных.

Братья-герои, давайте раз и навсегда признаем друг друга в свете наших пылающих факелов!

Мы желаем Отечества, мы желаем великого и сильного Отечества. Так что? Не мнится ли вам инстинктивно оружие в ваших руках, когда вы чувствуете в себе наивысшее возбуждение вашим изумительным идеалом? Разве кто-либо из вас не чувствует себя солдатом в приближающемся бою? Уверены ли вы, что ваши потомки однажды не осудят вас за то, что их породили, пренебрегая самой великой Эстетикой – бешеных батальонов, вооружённых до зубов?

Я говорю вам, что война, вообще любая война, делается оружием, и что все наши враги – у ворот, что все виды энтузиазма необходимы, что все формы героизма подчиняют нас в эти часы огромного психологического переворота в нашем отчаянном ожидании войны.

Мы все колеблющиеся и, возможно, пугливые трусы. Великую ненависть, что мы накопили, мы должны преобразовать в великую любовь и великий героизм. Если по этому ошеломлённому, анемичному миру благотворно побегут реки крови, мы будем первыми Архангелами Здоровья.

Запомните это!

Противоположные друг другу крылья политики и литературы, бьющиеся с бешеной интенсивностью, сметут небеса, ещё наполненные дымом человеческой жертвы.

Все синдикалисты, от ручного или умственного труда, от жизни или искусства, разрушители и создатели одновременно, анархисты реальности или идеала, герои всех сил и всех красот, давайте танцуя двинемся вперёд, ускоряемые тем же сверхчеловеческим опьянением, к общему идеалу будущего!

Ф.Т. Маринетти

<16 марта 1910>

58. Необходимость и красота насилия

Весь современный порядок основан на системе, которая абсолютно испорчена, реакционна, неэффективна, глупа и часто преступна.

Поэтому её нужно отменить как можно скорее.

Каждый гражданин в целом должен уметь защитить себя. Государство, чтобы защитить человека, должно вмешиваться только в исключительных случаях. Принцип свободного удара, дозированный и ограниченный штрафами, уже существует в Америке и Англии.

Беспорядки и волнения толпы, когда они совершенно абсурдны и нисколько не правомерны, должны быть обузданы, задушены или погашены, но без военного вмешательства.

Достаточно мощных струй пожарных. Если же огонь принимает огромный размер, это означает, что он затронул много сухой древесины, и что всё должно сгореть.

Пожарные тогда свернут свои водяные насосы и предоставят полную свободу огню.

Абсурдно государству постоянно вмешиваться, чтобы защитить невежду, тугодума, алчного кретина, который позволяет обмануть себя обычной американской аферой.

Этот жадный невежда заслуживает гораздо больше презрения, чем сам вор.

У нас нет ни капли сострадания и к другой категории граждан – ленивых подагриков, лишённых жизненной силы, которых я бы назвал библиотечными обезьянами.

Библиотечные обезьяны и сельские обезьяны должны исчезнуть. Защищать их от возможной агрессии было бы не иначе как аморально.

Например, как бы вы отнеслись к футуристскому проекту, состоящему в введении во всех школах обязательного курса риска и физических опасностей? Дети независимо от собственной воли будут вынуждены постоянно сталкиваться с чередой всё более неожиданных опасностей, таких как: пожар, затопление, наводнение, провал пола или обрушение потолка.

Храбрость – это первичная материя, сырьё, потому что, согласно великой надежде футуризма, вся власть, все права, все полномочия будут жестоко отобраны у мёртвых и умирающих и переданы молодёжи в возрасте от двадцати до сорока лет.

Я предлагаю упразднение современной полиции. Её нужно заменить небольшим корпусом избранных высокооплачиваемых граждан, которые будут вмешиваться только в исключительных случаях и скорее силой своего авторитета, а не наручников.

Я также предлагаю настоящие школы физического мужества, где детей в ранней юности научат с лёгкостью справляться и преодолевать любую опасность, не спрашивая помощи и не рассчитывая на силы общества. Эта смелость, ставшая глубокой привычкой, единственно уменьшит агрессию, которая в стране смелых людей будет постепенно исчезать¹.

Наши футуристские принципы – это любовь к прогрессу, свободе, опасности, пропаганда мужества и ежедневного героизма.

Наши главные враги – традиционализм, посредственность и трусость.

Именно из ясной любви к опасности, из привычного мужества и из ежедневного героизма естественно вытекают прямая необходимость и красота насилия.

Я говорю об этом в абсолютно аполитичной форме, к которой вы, безусловно, не привыкли, и без всяких преамбул обнажаю перед вами мою мысль, которую вы можете принять также за совет действовать.

Я не игнорирую ваши предубеждения против нас, футуристов, почерпнутые из более или менее весёлой болтовни продажных газет, оскоплённых сторожей итальянской посредственности и ретроградства.

Возможно, у вас нет ещё точного понимания того, кто мы такие и чего хотим…

Вообразите себе в меланхоличной и застойной республике литературы и искусства группу молодых, решительно мятежных разрушителей, которые, устав от обожания прошлого, чувствуя тошноту от академического педантизма, жажду смелой оригинальности и, задыхаясь без свободной жизни, полной приключений, энергичной и ежедневно героической, хотят очистить итальянскую душу от того вороха предрассудков, общих мест, почтений и благоговений, которые мы называем пассеизмом.

Мы считаем себя разрушительной азотной кислотой, которую хорошо кидать во все партии, уже разлагающиеся.

В нашем футуристском Манифесте, опубликованном в парижском Figaro 11 лет назад², мы прославляли одновременно Патриотизм, Войну – единственную гигиену мира, освободительный жест анархистов и прекрасные идеи, ради которых умирают, гордо противопоставленные дурным идеям, ради которых живут.

Конечно, эти принципы и эти слова до настоящего времени не имели какой-либо связи между собой.

Вас научили считать патриотизм и войну полной противоположностью анархистской идее, которая взорвала столько жизней ради завоевания большей свободы.

Я утверждаю, что эти две сущности, кажущиеся противоречивыми, – коллективность и индивидуум – тесно взаимосвязаны. Разве не является развитие коллективности на самом деле результатом личных усилий и инициатив? Так процветание нации есть продукт антагонизма и соперничества многочисленных организмов, которые её составляют.

В той же мере промышленная и военная конкуренция, которая устанавливается между различными народами, – элемент, необходимый прогрессу всего человечества. Сильная нация может одновременно содержать в себе множество опьянённых патриотическим энтузиазмом и уклонистов, томимых жаждой восстания! Это – две различные канализации одного инстинкта мужества, силы и энергии.

Разве разрушительный жест анархиста не является абсурдным и прекрасным призывом к идеалу невозможного правосудия?

Разве это не барьер, поставленный наводнению надменности господствующих и победоносных классов? Что касается меня, я предпочитаю бомбу анархиста пресмыканию буржуа, который прячется в момент опасности, или трусливому эгоизму крестьянина, который наносит себе увечья, чтобы не служить собственной стране.

Что касается восхваления войны, которое якобы противоречит нашим идеалам, конечно, это не так – восхваление войны не означает откат назад в варварство. Тем, кто выдвигает подобные обвинения, мы отвечаем, что высшие вопросы здоровья и моральной гигиены обязательно должны решаться именно средствами войны в первую очередь, нежели другими средствами. Разве жизнь нации не подобна жизни индивида, который сражается с инфекциями и полнокровием с помощью душа и кровопускания? Также и народы, утверждаем мы, должны постоянно соблюдать гигиену героизма и устраивать себе славный кровавый душ!

А последствия? – скажете мне вы… Мы знаем о них! Мы знаем, что за периодами нищеты неизбежно следует война, каким бы ни был её результат. Однако это достаточно краткий период в случае победной войны, а в случае поражения – менее долгий, чем вы думаете.

Разве теперь по причине простого биржевого кризиса или игры на понижение на бирже у нас не похожий период нищеты, только без света славы? Прочь! Обойдёмся без этих ростовщических рассуждений!.. У вас, стало быть, нет другого идеала, кроме комфорта и спокойной жизни?

К несчастью, довоенный джолиттизм и послевоенный биссолатизм³ научили вас одному рецепту мира, смешному и пагубному, – мира ростовщического, меркантильного и боязливого.

Мы, напротив, поддерживаем и отстаиваем двойную подготовку – войны и революции, – в круге более интенсивного патриотизма, под божественным именем Италии, написанным в нашем небе красным паром нового итальянского мужества.

Мы верим, что только любовь к опасности и героизму может очистить и возродить нашу расу.

Те из вас, кто наиболее верен традиции, возразят мне, что подобная интеллектуальная программа неизбежно останется утопией и пустым парадоксом.

Артуро Лабриола⁴ клеймил в нас, футуристах, поэтах и художниках, нашу склонность смешивать искусство и политику, чтобы защищать национальную гордость и поддерживать вместе с тем восходящее движение пролетариата.

Мне кажется, Артуро Лабриола впал в предрассудок, довольно естественный в силу новизны для истории нашего поведения.

Действительно, попробуйте ответить на мой вопрос:

– С тех пор, как мы обязаны нескольким поколениям политиков ужасающим состоянием коррупции, оппортунизма и удобного делового скептицизма, в который впал мало-помалу итальянский парламентаризм, мы, поэты и художники, одни сохранили из-за того, что я бы назвал полным отсутствием прибыльного рынка, пламя абсолютного бескорыстия под ослепляющим светом идеала недостижимой красоты, мы, пишущие стихи, картины и музыку без надежды заработка – разве мы не имеем права преподавать бескорыстие? И не стоило бы поэтому дозволить нам прогнать торговцев из храма и предложить наши мускулы и наши сердца Италии во имя искусства?

Возможно, вы считаете нас неспособными к политической практике из-за избытка фантазии? Но конечно, несмотря на всю нашу художественную лёгкость, мы не сможем работать хуже наших предшественников. Впрочем, мы считаем, что история ждала нас. Вы, без сомнения, заметите в разворачивании человеческих событий, что за периодом идеалистического и благородного насилия всегда следует период эгоистического и скупого меркантилизма, как тот, что мы переживаем.

Теперь мы хотим воскресить страстное и отважное усилие расы, которая смогла добиться итальянской независимости, и мы, поэты и художники, сделаем это без возбуждающего спирта развёрнутых флагов и красных фанфар, не прибегая к новым политическим системам, а только распространяя огонь неугасимого энтузиазма в этой Италии, которая не должна попасть в руки скептиков и насмешников, только электризуя ожесточённым мужеством эту Италию, которая принадлежит борцам!

Вы скажете мне, следуя наставлениям Жоржа Сореля⁵, что для интересов революционного пролетариата нет ничего более опасного, чем интеллектуалы. И будете правы, потому что сегодня интеллектуализм и культура – синонимы эгоистичной алчности и ретроградного мракобесия.

Но мы, художники, не являемся так называемыми интеллектуалами. Мы прежде всего животрепещущие сердца, вибрирующие пучки нервов, инстинктивные, управляемые только божественной опьяняющей интуицией, и мы полагаем, что во всех нас горит то, что называют священным огнём.

Мы без остановки преодолели катакомбы педантичной эрудиции; мы знаем достаточно, чтобы идти, не спотыкаясь, и мы не споткнулись бы никогда, даже будь мы менее культурны, потому что мы наделены безошибочным чутьём молодых.

Мы предоставляем молодёжи все права и всю власть, которую мы не признаём за стариками, умирающими и мёртвыми, желая жестоко вырвать её у них.

Таким образом, футуризм провозглашает необходимое вмешательство художников в государственные дела с целью, наконец, создать правительство бескорыстного искусства вместо нынешнего, которое является педантичной наукой воровства.

Но я слышу, вы уже ворчите, что мы технически неопытны. Эй! Ну!.. Не забывайте, что итальянская раса на самом деле не умеет производить ничего, кроме великих художников и великих поэтов, для которых, конечно, не составит труда быстро выучиться парламентской механике за несколько месяцев наблюдения.

Я полагаю, что парламентаризм – ошибочное и преходящее политическое учреждение, обречённое на гибель. Я полагаю, что итальянская политика увидит неизбежное ускорение его агонии, если не решится заменить художниками, творческими умами, класс адвокатов – умов, рассеянных и паллиативных, до настоящего времени монополизировавших парламент и демонстрирующих там сверх меры свою особую функцию – злоупотреблять и торговать своим мозгом и своими словами.

Поэтому мы особенно хотим освободить итальянскую политическую жизнь от адвокатского духа. И именно поэтому мы энергично атакуем адвокатов народа и вообще всех посредников, сводников, маклеров, всех шеф-поваров вселенского счастья, особо враждебных любому насилию, подлых мастеров низменной дипломатии, которых мы считаем вредными и мешающими подъёму высшей свободы.

Их присутствие уже стало неповоротливым и смешным в этой нашей железной и судорожной, пьяной безумным честолюбием жизни, над которой возвышается новая и ужасная божественность опасности.

Тёмные силы Природы, схваченные в западни и силки химических и механических формул и таким образом порабощённые человеком, ужасно мстят за себя, подскакивая к нашему горлу с дикой стремительностью бешеных псов.

Вы, рабочие арсеналов, кочегары трансатлантических пароходов, моряки на подводных лодках, рабочие сталелитейных заводов и газгольдеров, это хорошо знаете!

Мне кажется, бесполезно доказывать здесь, что благодаря молниеносному развитию науки, благодаря чудесному завоеванию земных и воздушных скоростей жизнь становится всё более трагической, а идеал сельского спокойствия уже почти окончательно померк, и что сегодня сердце человека становится всё более привычным к имманентной опасности, так что будущие поколения могут закалиться истинной любовью к этой опасности.

Человеческий прогресс требует всё больше душ азартных игроков, чутья ищеек, отважной интуиции авиаторов, медиумической чувствительности, предвидений поэта.

Психическая сложность мира особенно увеличилась из-за накопленного историей опыта, из-за непрерывной коррозии и возбуждающего контроля, осуществляемого печатью.

Лихорадка и нестабильность рас сегодня таковы, что переворачивают любой расчёт исторической вероятности.

Я мог бы также рассказать вам, какой износ претерпели все старые синтетические формулы, которые определяли движение народов, все рецепты и панацеи гарантированного и немедленного счастья.