Kitobni o'qish: «Истоки. Качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке»

Сборник статей

Shrift:

* * *

Методология экономической науки

За время, прошедшее с момента выхода в свет предыдущего выпуска «Истоков», экономическая методология и история экономической мысли потеряли двух своих выдающихся представителей: Уоррена Дж. Сэмюелса (1933–2011) и Марка Блауга (1927–2011). Редколлегия «Истоков» посчитала необходимым откликнуться на эти печальные события публикацией двух небольших работ этих ученых, сопроводив их краткими комментариями.

Н. А. Макашева
Вспоминая Уоррена Дж. Сэмюелса (1933–2011)

Уоррен Сэмюелс, безусловно, принадлежал к числу тех экономистов, которых в наш век специализации можно было бы назвать современными энциклопедистами. Обширные научные интересы и широкий взгляд на экономическую науку и историю экономической мысли, толерантное отношение к иной точке зрения – все это позволило Сэмюелсу стать исключительно востребованным редактором множества серийных и периодических изданий, включая такие известные, как серия «Recent Economic Thought», на протяжении практически двадцати лет выпускавшаяся издательством «Kluwer Academic Publishing», или «Studies in Institutional Economics» издательства «M. E. Sharp» (1990–1994). Число журналов, в которых Сэмюелс в разное время был либо редактором, либо членом редколлегии, близко к трем десяткам, длинен перечень научных обществ, в руководящие органы которых он входил. Заслуги Сэмюелса были отмечены несколькими академическими наградами (включая медаль имени Н. Д. Кондратьева), но главное – это, конечно, огромное количество его научных работ. Его послужной список, вместе с тем, не впечатляет разнообразием: образование получил в университетах штатов Флорида и Висконсин, десять лет преподавал в университете Майами и тридцать лет – в университете штата Мичиган. Насколько я знаю, не работал за пределами США.

В области истории экономической мысли Сэмюелс принадлежал, если так можно выразиться, к интеллектуальному направлению. Он рассматривал историю экономической мысли как часть общей интеллектуальной истории и считал, что ее изучение предполагает широкий контекст, выходящий за рамки собственно экономического анализа или экономической теории. Сэмюелс стремился выявить философские и социальные основания экономической теории, а экономическое знание рассматривал как процесс, имеющий социальный, культурный, политический и идеологический аспекты. В методологии он был сторонником принципа методологического плюрализма и позитивного подхода, когда единственной нормативной установкой был отказ от абсолюта, т. е. от самой возможности единственно правильной (научной) методологии. Это не означает, что Сэмюелс шел по пути Фейерабенда или склонялся, вслед за Макклоски, к риторическому подходу. Для него получение знания было процессом сложного взаимодействия исследования, интерпретации его результатов и экономики как социального конструкта, т. е. объекта воздействия со стороны людей, производящих и использующих соответствующее знание, при этом движимых различными мотивами и идеями. Отсюда его интерес к оценкам и убеждениям, дискурсу, смыслам и языковым конструкциям и, конечно, к институтам и политике.

Весьма показательно, что его первое большое произведение было посвящено классической теории экономической политики¹, а его последняя книга, над которой ученый работал более двух десятилетий, представляет собой «расследование», связанное с понятием невидимой руки и его смыслов². Сэмюелса можно считать современным продолжателем дела старых американских институционалистов, а присуждение ему в 1995 г. премии Веблена – Коммонса – свидетельством верности этой традиции.

Все, кто знал Сэмюелса лично, отмечают не только его высокий профессиональный уровень, но и доброжелательность, чувство юмора, преданность семье, готовность поддержать молодых исследователей. Я могу это подтвердить, основываясь на очень кратком личном общении и более продолжительном заочном. Хочу также отметить его способность улавливать скрытые смыслы, причем даже в среде ему совершенно незнакомой. Помню, как Елена Николаевна Кондратьева однажды сказала: «Он же такая умница, все понимает». Тогда речь шла о необъяснимых для иностранцев аспектах драмы отечественной экономической науки и личных трагедий ее участников, а также о деликатных обстоятельствах, связанных с публикацией некоторых материалов, их сохранностью и доступностью.

Знакомством и сотрудничеством с Уорреном Сэмюелсом я обязана работе над несколькими проектами: выпуску избранных работ Н. Д. Кондратьева английским издательством «Pickering & Chatto»³, подготовке конференции, посвященной С. Н. Булгакову, а также участию Сэмюелса в первом симпозиуме по эволюционной экономике, состоявшемся в сентябре 1994 г.⁴

Русская экономическая мысль, безусловно, не относилась к сфере непосредственных научных интересов Сэмюелса, и, казалось бы, что могло быть дальше от американского экономиста, чем поиски С. Н. Булгаковым религиозного смысла хозяйственной деятельности и экономической науки, однако моя просьба принять участие в соответствующем проекте нашла понимание и отклик. Хотя религиозное, и тем более православное, мироощущение было чуждо Сэмюелсу, его, несомненно, заинтересовали озабоченность Булгакова процессом очищения экономической науки от религиозного и социального содержания, который имел место в конце XIX – начале XX в., а также стремление русского мыслителя понять значение веры в нашем восприятии экономической реальности⁵.

В проекте, посвященном Кондратьеву, Сэмюелс играл исключительно важную роль. Он, конечно, не являлся специалистом в области больших циклов, и его участие в проекте до известной степени было определено случайными обстоятельствами. Но это был абсолютно счастливый случай. Поскольку важно было представить Н. Кондратьева не только как автора концепции больших циклов (хотя бы и познакомив зарубежных исследователей с неизвестными им обстоятельствами, с ней связанными), но и как методолога и экономиста-практика, трудно было найти более походящего лидера проекта. Благодаря своему авторитету Сэмюелс смог привлечь к работе видных специалистов и, что не менее важно, убедить издательство осуществить проект и обеспечить его высокий научный уровень.

К сожалению, Сэмюелсу не повезло с публикациями на русском языке. Их крайне мало⁶, несмотря на то что первое знакомство российского читателя с этим экономистом состоялось еще в далеком 1981 году. Тогда на русском языке был опубликован сборник статей «Современная экономическая мысль»⁷, включающий работу Сэмюелса «Идеология в экономическом анализе»⁸. Это издание стало настоящим событием, поскольку давало представление об эволюции западной экономической мысли в XX в., разнообразии существовавших школ, проблем и подходов, знакомило с активно работавшими на Западе экономистами, в конечном счете пробивало брешь в стене, отделявшей отечественную экономическую науку от мировой.

Статья Сэмюелса, помещенная в настоящем выпуске «Истоков», в определенном смысле продолжает и развивает линию аргументации, предложенную в «Идеологии в экономическом анализе» и некоторых других его работах. Выбор именно этой статьи обусловлен еще и тем обстоятельством, что проблема «чистоты» и объективности экономического знания, его сложной взаимосвязи с экономической реальностью никогда не была столь актуальной, как сегодня.

Чтение текстов У. Сэмюелса – занятие, требующее определенных усилий со стороны читателя, и в этом отношении предлагаемая работа вполне типична. Однако глубина мысли и оригинальность позиции автора послужат вознаграждением.

© Макашева Н. А., 2015

У. Дж. Сэмюелс
«Истина» и «дискурс» в социальном конструировании экономической реальности: очерк об отношении знания к социально-экономической политике

Перевод сделан по: Samuels W. J. “Truth” and “Discourse” in the Social Con struction of Economic Reality: An Essay on the Relation of Knowledge to Socio eco no mic Policy // Journal of Post Keynesian Economics. 1991. Vol. 13. No. 4. P. 511–524.

Люди хотят достоверного, чтобы не сказать абсолютного, знания⁹. Трудно удержаться от того, чтобы не заметить, что существуют два типа людей: те, кому совершенно необходимы определенность и законченность, и те, кто способен допустить неоднозначность и незавершенность. Большинство, скорее всего, относится к первому типу, хотя стремление к абсолюту вовсе не означает, что абсолют существует; то, что люди принимают как «факт», «реальностью» может и не быть. Стремление людей к обладанию достоверным знанием объясняется по крайней мере тремя причинами. Во-первых, оно связано с их верой в то, что действия и политика, базирующиеся на знании, должны исходить скорее из верных, чем из ложных представлений. Во-вторых, источником этого стремления являются убеждения, которые принимаются за истинное знание и служат основой действий, направленных на сохранение или изменение институциональных структур и практик. В-третьих, стремление к обладанию достоверным знанием обусловлено потребностью в «успокоительном средстве», которое снимало бы тревожность, сопутствующую нашей жизни в условиях непредсказуемости, когда наша значимость как индивидов и как вида оказывается под вопросом.

Потребность в достоверном знании породила множество различных систем представлений: анимизм, антропоморфизм, магию, теологию, общую философию, метафизику, эпистемологию, науку, рационализм, эмпиризм, логический позитивизм, логический эмпиризм, идеологию, философию науки, социологию знания, герменевтику, литературную критику, социологию науки, структурализм, философскую лингвистику и т. д. Некоторые пытаются определить природу и признаки достоверного знания; другие же, а возможно и все, сомневаются или пытаются разобраться в том, какие существуют идеи относительно природы и признаков достоверного знания. Кто-то поддерживает, а кто-то подвергает сомнению проект под названием «знание», коль скоро его целью является Истина. Кто-то утверждает: что бы ни принималось за знание (Истина или истины), в действительности оно тесно связано с дискурсом, вымыслом и риторикой. Неизбежно возникает проблема самодостаточности: поставить вопрос об основах достоверного знания – значит поставить вопрос об основах знания, которое принято в качестве достоверного. Почти всегда в качестве возражения уместно спросить: «Откуда Вы это знаете?»

В последние полвека развитие эпистемологии и философии науки привело к тому, что прежняя вера многих в эпистемологию вообще и в позитивизм в частности оказалась подорванной. За этот период продвижения в анализе дискурса как такового дали дополнительный повод усомниться в существовании достоверного знания.

Эти продвижения достигли критического момента, после которого по этому вопросу, вероятно, начнет складываться консенсус. Если же наше ощущение приближающегося консенсуса несколько преждевременно, то лишь из-за широко распространенного желания людей, а возможно, их фундаментальной потребности обладать надежным, если не абсолютным знанием. Однако если консенсус действительно сложится, хотя бы среди интеллектуалов, это будет иметь огромное значение для исследований и практики во всех областях научного знания, особенно для наук о человеке и социальных наук, включая экономику: причем не просто для исследований и практики, но и для психодинамики нашего восприятия этих наук.

Цель этого эссе – дать представление о предлагаемом решении, или синтезе, который признает важность, во-первых, эпистемологии и ее границ и, во-вторых, анализа дискурса. Все это исключительно значимо в контексте социального конструирования реальности: то, что мы делаем с помощью эпистемологии и дискурса, особенно важно, поскольку это влияет на наши действия, индивидуальные или коллективные, и таким образом (ре)конструирует экономику, политику и общество. Мы ограничим дискуссию социальными науками, хотя многие темы актуальны и для естественных наук; более того, изначально они были подняты в рамках последних. При этом описанная нами ситуация не является специфической для экономики¹⁰. Наш подход предполагает серьезные ограничения разумности человеческого стремления к достоверному знанию и поэтому основывается на том, что многое, если не все, что мы считаем знанием, особенно в социальных науках, в высшей степени условно, проблематично и относительно. Многое из того, что признается знанием, базируется на принятии отдельными людьми или обществом некой парадигмы, мировоззрения и (или) некой модели дискурса и имплицитных сущностных и эпистемологических установок, которые складываются в набор исходных убеждений.

К синтезу и решению

Вполне возможно, что консенсус так и не будет достигнут. Люди слишком сильно хотят получить надежное, заслуживающее доверия знание и поэтому склонны отвергать критические замечания в его адрес. И, возможно, не только представители доминирующей в каждой науке эпистемологии, но всякий человек вообще, скорее всего, будут выбирать из этих исходных убеждений наиболее привлекательные. Если возникнет консенсус (а это совершенно не обязательно), то он может иметь различные варианты. Синтез и решение, которые представлены ниже, позволят найти компромисс между критикой, нашими эпистемологическими потребностями и существенными ограничениями, которые ставит нам практика.

Эпистемология

Эпистемология – важная тема, обсуждение которой нельзя обойти или просто прекратить. Проблема требований, предъявляемых к знанию, важна; и надо ценить стремление людей к достоверному знанию, на основании которого можно было бы давать практические рекомендации. Мы с готовностью отдаем должное и позитивистским попыткам дать объективное, подтверждаемое и воспроизводимое определение реальности скорее через выделение наблюдаемых явлений и связанных с ними понятий, а также свойств и операций, чем через обозначение исходных понятий, абсолютов и смыслов.

Запрос на абсолютистскую, предписывающую эпистемологию, однако, не был удовлетворен. В частности, позитивизм натолкнулся на такие эпистемологические и дискурсивные ограничения, что это породило сомнения в том, чтó он может дать исследованию.

Эпистемология может и должна заниматься скорее разработкой критериев знания, чем рекомендаций. Она должна выявлять различные альтернативные наборы критериев (с соответствующими ограничениями), зависящих от требований к статусу знания. В этом случае индивиды и группы людей получат возможность выбора. Нереальность установления окончательного, абсолютного, предписывающего набора таких критериев не должна служить препятствием для выбора отдельными индивидами определенной эпистемологической позиции и следования ей независимо от характера ее ограничений. Она не должна мешать признавать наличие различных критериев и при этом ориентироваться на собственные предпочтения. Вопреки некоторым предпочтениям, притязаниям или убеждениям, методологический плюрализм всегда существовал, и эта практика должна быть явным образом обозначена. Методологический плюрализм – это единственный принцип, который согласуется и с нашими желаниями, и с существенными ограничениями эпистемологической практики.

Специалистам следует быть более внимательными к жестким ограничениям той эпистемологии, которую они предпочитают. Ранее мы в основном приняли определенные методологические позиции и применили их таким образом, что, формально признавая наличие ограничений, по существу их игнорировали. Это верно в отношении всех концепций, используемых в научной практике. Нам нужно осознанно и окончательно признать жесткие эпистемологические ограничения нашей работы. Осмысленность любого набора эпистемологических критериев зависит как от их сильных, так и от слабых сторон.

В особенности необходимо признать, что знание, тождественное Истине, получить сложно. Нечто, принимаемое нами за знание, обычно несет специфические черты той или иной парадигмы и эпистемологии. Доказательства его достоверности по большей части базируются не на фактической верификации или фальсификации, а на соответствии данной парадигме. То, что мы принимаем за знание, скорее всего, имеет также социологическую и дискурсивную основу, оно проходит через сознание людей, сформированное под воздействием культурных факторов. Метаосновы всех эпистемологических и других философских позиций в высшей степени проблематичны. В социальных науках «смысл» более важен, чем Истина; он создается людьми и часто содержит проекции их ожиданий, опасений и (или) желаний и совсем не обязательно отражает некую конкретную абсолютно трансцендентную реальность. Подобно тому, как данные «нагружаются» теорией, теория часто, если не всегда, является продуктом селективного опыта, перцепций и интересов. В экономической науке и теория, и эмпирика несут на себе отчетливую печать тех ограничений и допущений, которые считаются необходимыми для получения определенных, оптимальных, взвешенных результатов. Такие ограничения накладываются на описания, объяснения и анализ. Это, в свою очередь, ведет к тому, что либо анализ процессов, происходящих в «реальном мире», и действий экономических акторов заменяется упражнениями по решению умозрительных задач, либо и эмпирическая база, и методы анализа становятся объектом манипуляций, призванных дать нужный результат.

С точки зрения методологического плюрализма могут существовать различные критерии для того, чтобы признать знанием те или иные теории или утверждения. Эти критерии могут относиться к следующим областям: 1) космология; 2) метафизика; 3) наука или позитивизм, включая различные комбинации индукции и дедукции; 4) здравый смысл, включая прагматизм.

Должна появиться возможность для того, чтобы заняться идентификацией, осмыслением и формулировкой тех оснований, в соответствии с которыми мы принимаем нечто в качестве знания. Необходимо внести ясность в вопрос о том, на чем строятся наши убеждения. Такой подход не должен привести к самонадеянной раздаче предписаний, хотя формулирование и защита принятых критериев не должны мешать нашим попыткам убедить других в преимуществах этих критериев. Однако наш взгляд должен быть достаточно объективным и широким, чтобы признавать границы этих преимуществ, а также неизбежные слабости, сопровождающие сильные стороны того или иного подхода. Интеллектуальное высокомерие должно уступить место терпимости.

Должна открыться и возможность пойти дальше словесных заверений о том, что прогресс науки и получение знания немыслимы без критики. В экономической науке слишком часто происходит так, что единственным видом критики, который принимается, является критика изнутри данной школы или в рамках данного эпистемологического подхода. Иными словами, имеет место рабская привязанность к принятым методологическим и содержательным доктринам. Интеллектуальная зрелость предполагает преодоление эгоцентризма и осознание того, что, коль скоро мы не можем быть всем для всех, ни одна из эпистемологий не может удовлетворить всем возможным представлениям о знании. Понятие Истины должно быть заменено большим знаком вопроса. Нам необходимо подтвердить роль критики, а также признать условность достоверного знания.

Для поколения, которое было воспитано на эпистемологии позитивизма или логического эмпиризма, такая позиция как минимум некомфортна. Необходимо признать, что логический эмпиризм являлся идеологией науки. Его задача состояла в легитимации статуса науки и ученых, а также в том, чтобы скрыть от большинства людей пределы науки, свести к трюизмам серьезные эпистемологические проблемы и замаскировать тот факт, что сама научная практика тех, кто верил в достоверное знание, не согласовывалась, да и не могла согласовываться, с предписаниями науки.

Дискурс

Значение теорий и утверждений не исчерпывается их эпистемологическим статусом. Утверждения и теории должны также рассматриваться как лингвистические и риторические феномены, а следовательно, как дискурс.

Гуманитарные или общественные науки, и в первую очередь экономика (в первую очередь, поскольку она наиболее очевидным образом претендует на статус «настоящей» науки), по существу представляют собой не только эпистемологические, но и социологические явления, связанные с дискурсом. Они представляют собой системы убеждений и способы дискурса. Смысл исторического, социального, политического и экономического явления создается, открывается и пересматривается человеком. Общественные науки, включая определенные научные школы, сложились как способы дискурса, как повествование, содержащее наборы метафор, строгий смысл которых не определен. Эти науки – способ размышления о мире, система верований, мировоззрений. Они являются некими представлениями реальности, каковы бы ни были их эпистемологические основы. Категории, в которых ведется такой дискурс, являются понятиями и смыслами, с помощью которых мы осознаем экономику, политику и общество. Понятия, используемые в таком дискурсе, являются знаками, смысл которых не обязательно происходит из внешнего мира, а конструируется человеком, причем одни знаки взаимодействуют с другими. Понятие имеет лишь тот смысл, который мы в него вкладываем и затем используем. Различные направления научной мысли отдают предпочтение различным понятиям, различным значениям, различным представлениям реальности. Экономическая наука создала системы дискурса, в терминах которых объясняется и обсуждается то, что считается экономикой. Доминирующее направление экономической мысли, неоклассическая теория, являет собой иерархическую дискурсивную позицию, проистекающую из представления западной цивилизации о самой себе, например, как о пространстве, где действуют автономные, самодостаточные индивиды, нацеленные на максимизацию собственной выгоды. Одновременно она подтверждает эти представления.

Эпистемология, понимаемая как исследование критериев языка, является поэтому лишь частью, хотя и важной частью, процесса, который можно назвать определением реальности. Мы также должны отдать должное другой его части и исследовать системы дискурса, с помощью которых люди изучают себя и общество. Критика эпистемологии в течение длительного времени состояла в критике отдельных эпистемологических позиций изнутри собственно эпистемологии; и коль скоро доминирующей модернистской эпистемологией являлся логический эмпиризм, критика эпистемологии по большей части приняла форму критики логического эмпиризма. Однако критика логического эмпиризма, возможно именно ввиду его большой сложности, также включала критику эпистемологии как таковой. Это подтверждает в общем виде, но со всей определенностью, что существует нечто большее для понимания смысла, чем эпистемологические предписания, и что эпистемологию необходимо понимать как часть процесса убеждения, т. е. риторики.

Критика эпистемологии также подтверждает, что язык как таковой – это способ, посредством которого мы интерпретируем воспринимаемые объекты, являющиеся предметом нашего рассмотрения; что изучение как таковое происходит через определенные модели дискурса и что большая часть воспринимаемого нами как знание в действительности является предметом дискурса, – а возможно, и только им. Доктрины, парадигмы, модели и теории всех школ экономической мысли, например марксизма, посткейнсианства, институционализма, представляют собой социальные и интеллектуальные конструкты, формирование которых происходит с использованием элементов языка. Именно язык соединяет убеждения, парадигму или мировоззрение, тем самым создавая смыслы. Язык же сам по себе является социальной конструкцией, а не отражением реальности.

Таким образом, к условности, с которой мы формулируем утверждения и теории, выведенные из того, что стало общепринятым на основе эпистемологических соображений, необходимо добавить и условность, связанную с дискурсивной природой языка, используемого в утверждениях и теориях. «Рынок» – это метафора, и представления о корпорации как об «индивиде», а об экономике как о совокупности индивидов и корпораций могут меняться, хотя экономика по-прежнему может описываться в терминах «рынки» и «корпорации». Совершенно очевидно, что нам следует обратиться к понятиям, в которых мы осмысливаем реальность; это те же самые понятия, которыми оперируют утверждения и теории и к которым мы предъявляем тот или иной набор эпистемологических критериев.

Утверждение о важности анализа предполагаемого знания как дискурса не означает призыва к отказу от классической концепции истинного знания (или истины) или от строгого определения каузальности и других механизмов, т. е. от анализа того, что «в действительности происходит». Анализ дискурса не исчерпывает задач социальных исследований, хотя, наряду с эпистемологией более высокого уровня и сложности, он подчеркивает трудность, если не очевидную невозможность, реализации этого проекта.

1.Samuels W. J. The Classical Theory of Economic Policy. Cleveland, 1966.

2.Samuels W. J. Erasing the Invisible Hand: Essays on an Elusive and Misused Concept in Economics. Cambridge: Cambridge University Press, 2011.

3.The Works of Nikolai D. Kondratiev / transl. by S. Wilson; ed. by N. Makasheva, W. Samuels, V. Barnett: 4 vols. L.: Pickering & Chatto, 1998.

4.Сэмюелс У. Дж. Некоторые замечания об экономической реформе в России с точки зрения эволюционной перспективы // Эволюционный подход и проблемы переходной экономики: доклады и выступления участников международного симпозиума, г. Пущино, 12–15 сентября 1994 г. М.: ИЭ РАН, 1995. С. 242–247.

5.Сэмюелс У. Историк экономической мысли о трудах Сергия Булгакова // Экономика и культура: материалы международной научной конференции, Москва, 11–13 октября 1994 г. М.: ИСЭПН, 1995. С. 144–160.

6.К вышеуказанным могу добавить: Сэмюелс У. Торстен Веблен как экономист-теоретик // Вопросы экономики. 2007. № 7. С. 99–177.

7.Modern Economic Thought / ed. by S. Weintraub. The University of Pennsylvania Press, 1977.

8.Сэмюелс У. Дж. Идеология в экономическом анализе // Современная экономическая мысль. М.: Прогресс, 1981. С. 661–682.

9.Понятие «достоверность» по существу психологическое, но при этом имеет межсубъектный характер и, следовательно, связано с внутренними психологическими потребностями и мотивами индивида, свойствами группы, к которой он принадлежит, со степенью приверженности индивида группе, консенсусом внутри нее. Наличие этих психологических и социологических обстоятельств свидетельствует в пользу аргумента, выдвигаемого ниже и состоящего в том, что ни одну из эпистемологических (или дискурсивных) позиций нельзя рассматривать как простое отражение действительности. Далее мы проанализируем природу этих позиций и коснемся их самодостаточного характера.

10.Данный очерк продолжает линию рассуждения, представленную в других работах автора (Samuels W. J. A Critique of the Discursive Systems and Foundation Concepts of Distribution Analysis // Analyse & Kritik. 1982. Vol. 4. P. 4–12; Samuels W. J. The Idea of the Corporation as a Person: On the Normative Signifi cance of Judicial Language // Corporations and Society: Power and Responsibility / ed. by W. J. Samuels, A. S. Miller. Westport, CT: Greenwood, 1987; Samuels W. J. An Essay on the Nature and Signifi cance of the Normative Nature of Economics // Journal of Post Keynesian Economics. 1988. Vol. 10. P. 347–354; Samuels W.J. Determinate Solutions and Valuational Processes: Overcoming the Foreclosure of Process // Journal of Post Keynesian Economics. 1989. Vol. 11. P. 531–546; Samuels W. J. The Methodology of Economics and the Case for Policy Diffi dence and Restraint // Review of Social Economy. 1989. Vol. 47. P. 113–133; Samuels W. J. Introduction // Economics as Discourse / ed. by W. J. Samuels. Boston: Kluwer, 1990; Samuels W. J. Review of the Philosophical Entries in “The New Palgrave” // Economics and Philosophy. 1990. Vol. 6. P. 301–309).