Kitobni o'qish: «16 поездок. Маршруты московские в рассказах современных писателей»

Сборник

Shrift:

И началась его
Блаженная поездка…
Мимо проплывают
Реалии Москвы
Дома, парки, дороги, машины
Люди, собаки
Кошки, другие всякие звери
И человек засыпает
Человек мягко
В духе современной Москвы
Засыпает
Убаюканный этим специфическим духом
Духом современной Москвы
Дмитрий Данилов

Следующая поездка – ваша

Это книга не о московском транспорте, а о московской жизни. Просто если ты живёшь в Москве, то московский транспорт в любом случае станет важной частью твоей жизни. В данном случае транспорт (ох, надо как-то пореже употреблять это слово, но это трудно, трудно) – это не объект рассмотрения, а скорее линза, сквозь которую авторы сборника смотрят на Москву, на её жителей и гостей (хотел по привычке написать “гостей столицы”), на их повседневность.

Что ни напиши про Москву, обязательно в тексте окажется трамвай, автобус, метро (последнее – почти без исключений).

Мы, инициаторы, составители и авторы этого сборника, хотели уйти от парадности. От описаний того, как прекрасны нынешние столичные средства общественного передвижения (а они прекрасны, это буквально предмет моей огромной любви, и заслуживают самых восторженных слов). Об этом сейчас говорят каждый день множество СМИ, я сам подписан на московские транспортные информационные каналы и с интересом их читаю. Мы хотели посмотреть на эту часть жизни именно как литераторы, как писатели. Литературу интересует ткань жизни, а не её глянцевая, витринная, маркетинговая сторона. Но ткань московской жизни очень густо прошита маршрутными нитями, и вот как раз этот феномен мы и попытались отразить.

Бо́льшая часть текстов этой книги так или иначе отражает новую транспортную реальность Москвы. Написал эту фразу и задумался: а где хотя бы примерно проходит граница между старым и новым? Пришёл к такому выводу: всё изменилось, когда я стал внимательно рассматривать схему московского метро. То есть примерно в середине 2010-х годов. С детства я знал всё наше метро наизусть, всю последовательность станций каждой ветки. Знал все пересадки. Почти никогда не смотрел на указатели выходов, просто держал в уме карту города и знал, куда выходить из первого вагона, а куда – из последнего. Всё метро, полностью, было у меня в голове. Если я видел человека, изучающего в вагоне или на станции схему метро, я точно знал, что это не москвич, приезжий. И вот однажды я поймал себя за удивительным, необычным для меня занятием – я подошёл к схеме и начал смотреть, где мне удобнее пересесть на МЦК (оно появилось в 2016 году – вот, наверное, именно там и пролегает эта граница эпох). И в другой раз – до какой станции дотянули красную ветку? И потом – куда ведёт новый отрезок жёлтой ветки и где на него можно пересесть? Теперь я часто и иногда подолгу “зависаю” в созерцании схемы нашего нового метро, словно растерянный командировочный или турист. Всё изменилось колоссально, драматически. Надо отметить, что современная схема московского метро плюс МЦК плюс МЦД невероятно красива, как художественное произведение.

И вот большинство текстов нашего сборника так или иначе отражают эту новую московскую реальность. Метро становится фоном и даже героем в рассказах сразу многих авторов (да, это по-прежнему главный наш транспорт). Надя Алексеева и Ольга Харитонова пишут о трамвае. Важный персонаж рассказа Анны Матвеевой – самокат. В задумчиво-печальном тексте Анны Лужбиной героиня перемещается на электробусах и МЦК. Алексей Сальников отправляет своего персонажа в спокойную и комфортную поездку на автобусе из Шереметьево в Ховрино. Героиня рассказа Аси Шев в очень тяжёлых обстоятельствах пользуется МЦД-3, а главный транспортный герой здесь – фиолетовая ветка метро. Муж и жена в рассказе Аси Володиной по настоянию жены едут не на привычном метро, а на МЦД-4, потому что “так ты увидишь что-то новое” (кстати, мне очень нравится это соображение). Ваш покорный слуга заставил своего персонажа всю ночь ездить на ночных автобусах (признаюсь, я их очень люблю). Да, чуть не забыл: ещё персонажи рассказов пользуются такси, это тоже важный феномен нынешней Москвы.

Есть и несколько текстов о “старом”. Алексей Варламов пишет о длинном автобусном маршруте из Ясенево в центр в далёкие восьмидесятые, а Григорий Служитель и Денис Драгунский ностальгически вспоминают об ушедшем навсегда московском троллейбусе. Признаюсь, мне тоже жаль, что его нет. Рядом с моим родным домом на Садовом кольце была остановка троллейбусов Б и 10, я проехал на них дикое количество километров по любимому городу, и мне не хватает этих троллейбусов, которые казались вечными.

Перечислил транспорт, упомянутый в сборнике, и понял, что из существующих в Москве средств передвижения не хватает только велосипедов – ну, так получилось, хотя сейчас это важный элемент городской повседневности. И ещё речных трамвайчиков. Мне стало обидно за эти симпатичные маленькие кораблики (официально они называются “электросуда”). И в один из февральских поздних вечеров я приехал к пристани “ЗИЛ” и проехал (проплыл, прошёл?) на этом самом электросудне до Печатников. Это было удивительное путешествие. Почти пустой уютный салон (в выходные он заполнен под завязку, москвичи полюбили кораблики), приглушённый свет, а самое главное – совершенно необычная Москва, которую мы практически никогда не видим. Надеюсь, этот прекрасный вид транспорта ещё найдёт отражение в современной литературе. Может быть, я сам об этом что-то напишу.

Наверное, у читателя возникает вопрос: а почему это сборник называется “16 поездок”? Ведь текстов всего пятнадцать. Мы надеемся, что следующей поездкой будет ваша. И лично я надеюсь, что это будет не очередная поездка по делам – мы и так совершаем их почти каждый день, – а просто поездка, без цели. Вот как я проехал (прошёл, проплыл?) на кораблике от ЗИЛа до Печатников. Просто так, не по делу, а чтобы полюбоваться нашей Москвой. Я очень надеюсь, что вы (вот вы, да, вы) это сделаете.

Дмитрий Данилов

Надя Алексеева
Телефон звонил, хотел, чтобы я встал

Вот мужчина на остановке трамвайной, оттуда уходит “трёшка” до Москворецкого рынка. У мужчины седые усы и смеситель в руке, чуть заржавелый. Вообще-то уже прохладно, но сегодня солнце сквозь ситечко светит, разбавленным таким киселём. Он когда-то сыну покупал примерно такой концентрат абрикосовый и доливал воды столько, что питьё выходило не густо-желтковым, а таким вот разбавленно-жёлтым, как это октябрьское солнце сквозь остановку без козырька.

Мужчина вдруг хлопает по карману: ага, телефон на месте. Сам купил им с женой по “самсунгу”, одинаковому. Чтобы в настройках не плавать и сына не беспокоить. Жена ещё просила поставить фотографии на заставку, ему – её, значит, а ей – мужнину, ну, чтобы любоваться. А на что больно смотреть-то? Как близняшки на старости лет, седые, коротко стриженные. Раньше она ещё серьги носила, на берёзовые листики похожи, а вчера одну потеряла, да и вторую сняла. Хорошо, говорит, до смерти мочки затянутся. В оригинале: “До свадьбы заживут”, – но уж какая тут свадьба? Разве есть что-то между серебряной, миновавшей, и золотой, до которой ещё десять зим – московских, вихрастых, с грустными фонарями и жаром жилых помещений?

Телефон вдруг звонит. Мелодия простенькая, базовая: пилик-пилик-пик-пик. И заново. Пилик-пилик-пик-пик. Номер незнакомый, вот бывает же такое, все цифры чужие. А раньше были какие-то родные сочетания, и номера короткие. Такие, вроде “2–27–40”. Здесь тоже есть “40”, и тоже в хвосте, но только чужие “сорок”. Ну их. Или ответить?

– Алё!

В трубке молчат, шуршат или кто-то дышит.

В кабине “трёшки” копошатся, вожатый (или как он теперь зовётся, водитель?) снимает жилетку зелёную, передаёт девчонке. На остановке никого, только вот этот мужчина со смесителем, телефоном, растерянным видом.

– Садитесь, – бросает девчонка в жилетке. – Сейчас уже едем. Время!

Мужчина в трамвае один. Вагон набирает ход, чух-чухает и бамкает по рельсам, а притормаживая, тонюсенько так пищит.

Новый трамвай, сидушки синим обиты. Расставлены пониже, повыше, напротив двери и у окон, подальше, чтобы ни с кем не вступать в разговоры. Снова звонит телефон, мужчина садится куда попало, ему отчего-то страшно.

Он снова отвечает:

– Алё? Что вам надо?

Трубка вздыхает совсем по-человечески, а дальше шуршит посторонне и чуждо.

Доехать бы до Москворецкого, и шут с ними со всеми, должно быть, мошенники. Хотя они бы как раз говорили. Ух, они бы плели кружева. Вспомнилось, как развели жену: она в последний момент сообразила (“Как Бог отвёл!”), когда уже код свой припомнила, собралась было высказать вслух. Будто бы сын на велосипеде сбил кого-то насмерть и сам в больницу со сломанной челюстью загремел, вот позвонить телефон одолжили, потому и голос такой, чудно́й. А денег теперь надо много и срочно. Откупиться от родичей жертвы и самому на операцию, чтобы челюсть на место вернуть. Жена говорила, что так и не выслала деньги, враз отключила телефон, забралась под одеяло и уснула. Как вырубило её, сама не знает. С тех пор у неё чуть дрожит подбородок и бесится-бьётся-трепещет сизая жилка под глазом. “Давление, не выдумывай, это давно со мной так, стареем, не из-за телефона уж точно”. Врать так и не научилась.

Небо пыльное стало, или это окна в трамвае такие. Светофоров понаставили, но девчонка – молодец, ведёт прямо.

– Не знаете, как мне до “Сириус-центра” проехать? Одну остановку или две? – прямо журавль-композитор навис над мужчиной: нос длинный, роговые очки на глазах и пучки волос за ушами, красивые даже пучки.

– Не знаю.

– Нездешний, – говорит композитор с какой-то учительской добротой, будто к ребёнку обращается, мол, “Монте-Кристо” ещё не читал, значит, всё у тебя впереди.

Мужчина обиделся. Вот ещё! Нездешний! Да я! Да мы!

Со смесителем в руке – металл тёплый, нагрелся, жаль, что лопнул, вот она, трещина-ржавчина-коррозия, – он вдруг вскочил, огляделся. Журавль-композитор сошёл на ближайшей, а он-то, осёл, взял и проехал рынок. Куда ж теперь, надо ведь выйти…

Но вдруг мужчина садится на место и смотрит в окно. Просто смотрит в окно. Там женщина на остановке, чудно так накрашена, стрелки не кверху, а книзу наведены. И собака при ней. Трамвай остановился, а двери не открывает. Женщина аж ногтями пытается отжать, оттянуть, распахнуть дверь, войти. Из кабины объявляют:

– Не могу без намордника пустить животное. Не могу!

– На себя намордник наденьте.

– Я, что ли, правила эти придумала?

– Вот сука… – бросает женщина, и стрелки по скулам текут от досады. А собака, песочный такой лабрадор, грустно глядит на хозяйку и помахивает хвостом. И остаётся он виден лишь в задние стёкла трамвая. Как будто щенком стал и шерсть посветлела ещё.

Нижние Котлы!

И вот за окном Варшавские бани кирпичные. Говорят, внутри там бахчисарай. Да где же это время найти – по парилкам таскаться. Хотя, в сущности, мужчина больше не работает, возится с машиной по субботам, шлёпает тапочками по квартире, новости смотрит с женой за ужином, после – боевики, уже сам, лёжа в спальне, пока не уснёт. На экране безукоризненно, вечно, всенепременно спасают всех главных героев. Жена такое не любит: “Нежизненно”. Она тоже на пенсии.

Ага, “Космонавт” на Варшавке, 12. Мозаика, сине-рыжая с красным, сколько раз мимо проезжал, оглянувшись едва, и мчал дальше. Некогда. Вроде там школа была с болгарским уклоном в советское время. Только при чём тут парень в скафандре? Идёт меж светил, что-то держит в ладонях, старательно смотрит вперёд. А в ладонях что-то горит и сияет. Как… как… да вот хоть как телефон.

Мужчина достаёт телефон, смотрит на него, потом перезванивает по тому, незнакомому номеру с “сорок” в финале. Абонент недоступен. Вот те раз. Ну, жена не звонит, не хватилась его – да и ладно, можно ещё чуть-чуть прокатиться.

Трамвай скрежещет по рельсам, мужчина уже не один в салоне. Кругом болтают. За его спиной слышно:

– А она взяла салфеткой и выдернула. Во, видишь.

– Вижу.

– И что теперь делать?

– Ничего, ты скоро мужиком станешь. Как все молочные выпадут, так и мужик.

– А мы ежа потом погладили.

В окне проплывает самый длинный дом в Москве, “Титаник”, так его дразнят. Трамвай мимо него не идёт.

– Куда лезешь! Цепляется он! Ты чё, не слышишь? Брысь на хрен! И подножку свою забирай!

Сзади тот, что молочным зубом хвалился, фыркает и заливается смехом, как погремушка. Какая-то шантрапа скалится на остановке и что-то прячет в рюкзак. Вот это да, вот это девчонка в жилетке, отбрила кого-то.

Трамвай стучит дальше, извиваясь, минует Свято-Данилов монастырь. Будто началась настоящая Москва, а не Чертаново. Подумать только, тридцать восемь остановок до Чистых прудов, словно два разных города.

Приходит смс: “Вам звонили”. И снова тот незнакомый, но словно уже и не чужой номер.

Следом звонок. В трубке молчат. Молчат долго.

Мужчина с телефоном у уха, от которого жарко вискам, рассматривает окрестности. Он в центре лет двадцать не был. А зачем?

Подле него, хотя полно свободных мест, плюхается парень. И тоже с телефоном. Мужчина слушает молчание и лёгкий шелест в своей трубке: вроде листья, а может, и книгу листают. Ну или, не знаю, река? Сосед, раскрыливши колени, прижимает его силой молодости к окну и говорит в свой телефон:

– Алё? Да-да. Ага. А?.. Ага, ага… А-г-а… Ну прям!.. Что?.. А-а-а… Ага. Да… Визитки. Ага.

Мужчина пытается оттеснить соседа – тот отяжелел и напрягся как монумент, видимо, обдумывает разговор. Вдруг вскакивает, пробегает до конца салона и на остановке сходит.

Жуков проезд!

Батарейка на телефоне уже меньше половины показывает, мужчина нажимает на отбой: какого, собственно, хрена он должен слушать шипенье чужого ему человека. А может, знакомого? Вдруг всё-таки сын… на велосипеде… сшиб кого-то… да так, что только шелестеть и может… Пальцы мужчины, отбросив смеситель туда, где сидел этот с визитками и агаками-аками, набирают номер сына. Мужчина помнит все цифры наизусть, просто отстукивает по клавишам на экране, они чуть вибрируют в ответ.

Гудок прошёл, и сбросили. Смс: “Не могу, на встрече, всё норм, позже”.

Мужчина перечитал ещё раз, будто это шифр. И успокоился. Жена всё твердит: “Мальчик работает”. Мальчику сорок. Молочные зубы лет в десять растерял, мужик, значит.

Следующая – Павелецкий вокзал!

И правда, башня видна с остатками солнца на ней. За окном проплыла и вдруг встряла афиша. Лолита, что ли? Тощая стала, стриженая, в пиджаке плечистом… 15 ноября. Концерт.

“Концерт? – бормочет мужчина. – Бабка, дед, отец, отцов брат, дядя Юра, жили тут, на Павеляге. Я сам в школу ходил и даже покуривал тут же. Коммуналка была, но просторная. Снесли, расселили. Точнее, расселили, потом снесли. Вот она, дрязга-то, квартирный вопрос. Дядя Юра вселился в отцову квартиру новую, пришёл на час раньше, сказал, что он и есть Петров, на имя не поглядели, так и получил ордер. Мол, жена позже придёт, всё шмотки пакует. А сам неженатый. Отец пришёл позже с женой – селиться некуда, занято. Всю жизнь с дядь Юрой из-за той квартиры не разговаривал. Дядь Юра так и помер бобылём, кактусы разводил редкие, все окна полками перегородил, этажерок, горшков понаставил кругом, а сам спал на кушетке. Мать его навещала. Сердобольные какие-то бабы всё же. Или были сердобольные… Вот Лолита моталась бы так на трамвае с кастрюлей борща и котлетами? Да сказала бы, сам разбирайся с братом своим охреневшим! Или за метры московско-центральные его люто бы возненавидела. Теперь в той квартире дядь-Юриной сын проживает. До работы далековато ему, но что делать. Как ещё раз он написал в сообщении? «Не могу, на встрече, всё норм, позже». Да он и похож получился на дядь Юру. А в сорок стал – полная копия. Такой же бирюк и жениться не хочет. Аквариумы вместо кактусов установил. Угорает по рыбкам. Нежизненно? Может, концерт? Как хотите зовите…” – с таким вот монологом мужчина трясёт головой, возвращается в салон, а трамвай тормозит и пищит. Потом трогается. Едет.

Всё едет и едет. Стучит и стучит.

Новокузнецкая, 24. На стене какие-то девицы и усачи вылеплены, вроде как из окон торчат, смотрят на мужчину. Мол, и куда ты попёрся со своим худым смесителем? Рынок-то уже всё, тю-тю, закрылся. Не в центре же смесители искать, тут у нас, дядя, кофейни да шмотки. Ну, цацки ещё на витринах блестят.

Яузские ворота!

В трамвай входит мать с ребёнком, сдёргивает с него шапку, и белые волосы точно пальмовые листья стеблями по сторонам рассыпаются. Жёсткие, прямые. Тот, что ежа гладил, оживился сзади и громко так говорит:

– А ещё там мышь в домик залезла и закрылась. Круглый такой, как гнездо!

– Лучше в окно смотри.

А там – река. Трамвай по мосту так гладко идёт. За рекой, в сероватой дымке, – башни Кремля. Кругом кирпичных стен осенняя перезрелая зелень. Река белёсая, будто густая. Ничего в ней не отражается. В трамвае все притихли, торжественно стало, мужчина наш усы примял пальцами, мать белобрысому сыну пригладила чуб.

Обсуждают, что по ту сторону высотка-сталинка, и таких в Москве семь всего. Мужчина никогда не был внутри высоток, да и снаружи разве что пацаном бегал, опять же когда на “Павелецкой” жил. Хотел авиаконструктором стать, в кружок ходил. А ещё всё вспоминал (и жену развлекал этой историей), как Петька, ещё один пацанёнок из кружка, в гости позвал. Стол накрыт с салфетками, вилки-ножи. Горничная. Мать Петькина называла её “Даша, помогает по хозяйству”. Почему-то больше всего супница запомнилась. Никогда он больше супниц не видел в жизни. Что мать из кастрюли разливала борщ, что жена теперь. А тут – супница, белая, мелкие незабудки на ней, а ручки кучерявые, посеребрённые. Потолки в той квартире были, конечно, высокие. Петька дома, небось, запускал свою модель. Хотя вряд ли. Добра столько – переколотить страшно… Петька поступил в МАИ, а он на завод пошёл, потом в заочный, потом плюнул. Сын родился.

Снова звонок. Громкий почему-то. Тот номер, он его почти выучил.

Не берёт трубку, но и звук выключить не хочет – вдруг жена позвонит.

Трамвай катит по бульварам. Решётка такая чёрная, основательная, охранительная, словно кто бульвары эти утащит.

Солнце вот только зашло. Точнее, где-то в деревне, на открытой местности, да даже в Чертаново оно ещё светит, пожалуй, а здесь – юрк за высотку, и закат.

Памятник чей-то спиной к трамваю. Конечно, бульвары главнее.

За телефонным звонком почти не слышно названия остановки. А нет, слышно.

Покровские ворота! Следующая Большой Харитоньевский переулок. По требованию.

Мужчина уже не может заткнуть свой телефон, тот звонит и звонит. А трамвай всё стучит куда-то к прудам. Как будто здесь весна или юг, даже Крым. Куртки у всех нараспашку, тётки цветами торгуют. На бульваре цыганка с арбузом. Её хочется рассмотреть, но трамвай уже с ней разминулся. Нырнул между кафешек и того дома с чудищами. Так сын называл, когда ездил сюда к репетитору: “Дом с чудищами, и Ольга Андревна там к месту весьма”. Остроумный рос парень, жаль, что пропал на работе. Ему бы жениться, а в целом… Мужчина опять посмотрел на смеситель в руке: вот она – жизнь, проржавела и лопнула.

Ещё раз сыну набрал.

Смс: “Давай завтра”.

Жена не умеет писать сообщения, вечно просит настучать что-то сыну вместо неё, а он обижается: вот ещё тоже. Сын мог бы и позвонить матери, знает ведь, что она не писатель. А может, не знает? Всегда за себя и за мать он ему и строчил.

– По требованию сходите?

– Ну да, – отвечает мужчина.

– Это у вас, что ли, телефон названивает?

– И что?

– А то, выключите, задолбал… – усталая хрупкая женщина.

Сойдя, они двинулись в разные стороны, забыв диалог в трамвае, будто прочитанную газету.

Мужчина набрал жене, придумывая сказать, что смесителей нету. И тот мужик, у которого всегда берёт, сегодня не торгует: наверное, в отпуске, что ж, потому в кухне без смесителя сегодня придётся. Но после гудка услышал странное: “Абонент не может ответить на ваш звонок, попробуйте перезвонить позднее. Если хотите оставить ему сообщение, говорите после сигнала. Бип”.

И тут же, едва нажал на отбой, – тот звонок.

Мужчина стоит над Чистым прудом. Хочет швырнуть телефон, по которому ни с кем не поговорить, прямо в воду.

– Не курю, – отвечает косматому парню на просьбу, хотя, когда зубы заноют, не прочь был и закурить. Но с собой сигарет не носил.

– Угостить? – предлагает косматый.

А нет, показалось.

Мужчина вдруг поднял смеситель повыше – да и швырнул его в пруд. Распугал породистых уток. У него в Чертаново крякают другие, будто попроще, серее, пестрее, тут – палево-рыжие, мандаринки или как их там называют.

У Грибоедова сел на ступеньку, выдохнул.

Телефон опять зазвонил.

Снова шипение. Потом знакомое, нежное, властное, нужное:

– Дайте я, тёть Дусь! Да не наговорю на тыщу. Тихо! Погодите! Алё? Вы зачем мой телефон украли?

Новый трамвай, “трёшка”, прогрохотал и чуть пискнул, притормозив.

– Алиночка, ты?

А из трубки сквозь шипенье жена тараторила, что думала, будто из сумки вынули в “Пятёрочке”, к соседке пошла, и вот они час уже названивают и не могут дозвониться. Кто-то снимает и ничего не говорит.

– А мой телефон тогда где?

– В спальне, где телек смотрел, пока этот грёбаный кран не сорвало… – Жена всё уже знает, на то она и жена, но решает спросить очень ласково: – Купил хоть?

– Не очень.

Он просто пошёл по бульвару. Вот топал и топал. Вдыхал-выдыхал. А новый трамвай обогнал его. Крюк – и поехал обратно, в Чертаново. Всего-то час десять дороги. Мужчина решил прогуляться по центру. Серёжки найти для жены. И больше ему в этот день не звонили.