Kitobni o'qish: «Все шансы и еще один»

Кристина Арноти

Shrift:

Клоду в знак нашей вечной любви.
Сыну моему Франсуа, благодаря которому я осталась в живых.
Моей дочери Анне, моему ангелу-хранителю.
Мари-Поль, открывшей мне дверь в иную жизнь

CHRISTINE ARNOTHY

TOUTES LES CHANCES PLUS UNE

Christine Arnothy. Toutes les chances plus une Ouvrage publiй avec l’aide du Ministиre franзais chargй de la Culture – Centre national du livre

Издание осуществлено с помощью Министерства культуры Франции (Национального центра книги)

Дизайн переплета – Александр Архутик

Из своей переводческой кабины Лиза разглядывала французского депутата. Ей хотелось быть где-нибудь в другом месте: политика ее удручала, а на улице была весна. Скоро ее сменят. Вот-вот должна была наступить ее очередь. Загорится красный свет, и она практически одновременно с ним произнесет по-немецки обещания этого довольно симпатичного мужчины.

Женева, омываемая бурной Роной, словно прикрытой плащом из пены, была залита солнцем, свет и шум города сливались в некую мощную пульсацию. В конференц-зале проходило заседание за закрытыми дверями, и его участникам казалось, что оно будет длиться вечно. Ей безумно хотелось курить. Хватило бы даже просто ощущения, что губы прикоснулись к фильтру сигареты. Лиза наклонилась и стала искать на полу свою сумочку. Выпрямляясь, она ударилась головой и локтем. Боль заставила ее торопливо потереть ушибленное место. «Черт!» – мысленно выругалась она. Из-за ее неловкого движения переключатель, соединяющий ее микрофон с громкоговорителем в зале, поменял положение.

Депутат на сцене в этот момент обещал в скором времени изложить свою программу. Основатель Союза либеральных сил – одной из новых формаций, недавно возникшей в левом центре бурной французской политической жизни, полной старых идей, перекроенных по новой моде, – он пытался убедить аудиторию в важности своего движения.

– Мы – единственная сила, способная примирить промышленность с экологией, ускорение роста – с умеренной инфляцией и, главное, осуществить демократизацию структур предпринимательства, – сказал Лоран Же.

В первом ряду страдал японский наблюдатель. У него страшно чесалась левая ляжка. Он кивал головой, как меломан на концерте, в такт речи депутата. Это покачивание помогало ему переносить зуд. Убедительные определения оратора будто граффити отпечатывались на международных барабанных перепонках.

Лиза вздохнула и произнесла:

– До чего же нудный тип!

Фраза, усиленная аппаратурой, прозвучала на весь зал.

Лоран Же побледнел и умолк. Он поднял голову и стал искать глазами источник этой словесной агрессии.

– Что происходит? – спросил он у Жана Мюстера, своего доверенного лица, который кинулся к нему.

– Не знаю.

Люди в зале зашевелились, стали оглядываться, некоторые встали.

– Позвольте, – обратился к ним Лоран Же. – Позвольте… Секундочку, пожалуйста. Мы продолжим наш доклад через несколько минут. Меня оскорбили.

Он оставил папку на столе раскрытой.

– Что происходит, Жан? Да скажите же что-нибудь!

Зал пустел.

– Ничего не понимаю, – отвечал Мюстер, человек с умным лицом и запотевшими вдруг из-за охватившего его волнения очками.

– Приведите ко мне эту сволочь, которая это сказала. Я ей выдам сейчас такое, что она вылетит отсюда как миленькая. Надоели мне эти маргиналы.

– Вам бы лучше остаться вместе со всеми… Остаться с ними, пошутить, постараться свести к минимуму эффект случившегося.

– Нет, – отвечал Лоран. – Случай совершенно возмутительный.

Мюстер успокаивал его:

– Это все же лучше, чем бомба…

– Ошибаетесь, дорогой Мюстер. Я бы предпочел этой фразе взрыв. Взрыв перед залом. Не внутри, конечно.

Перепуганная Лиза следила за быстро развивающимися событиями. Она видела, как встают депутаты, поворачиваются к кабинам переводчиков, качают головой, даже улыбаются. Постепенно ее окружили взволнованные коллеги, и она стала говорить им о технической неполадке. Коллеги перемывали ей косточки.

– Ты совсем с ума спятила, – сказала ей белокурая особа из Женевы – Надо функционировать как машина. У тебя не должно быть личного мнения. Никогда. Твое дело – переводить.

– Вот уже десять лет я занимаюсь этим ремеслом и никогда не слышала ничего подобного, – добавила другая. – Фабьен разозлилась (она назвала начальницу по фамилии). На десять минут отлучилась, и, пожалуйста, такая катастрофа.

Гертруда, немка, чуть не кричала в голос:

– До чего же ты глупа! Дура полнейшая! Разве можно настолько выходить из себя? Если бы мы переводили что-то интересное, то это было бы увлекательнейшей из профессий.

Голландка, рыжая как осенний лес, осмотрела кабину Лизы…

– Почему ты включила инвертор?

– Я же уже сказала, что это нечаянно. Я искала пачку сигарет, а выпрямляясь, задела инвертор. Разве не ясно? Кто бы стал нарочно делать такую глупость? Я ведь из-за этого могу потерять работу. Я, а не вы. Вы здесь ни при чем…

К ним подошел Жан Мюстер. Весь запыхавшийся, он от гнева почти не мог говорить.

– Здравствуйте, дамы. А ну-ка, скажите, кто из вас так не любит нас? Кто оскорбил г-на Же?

– Это я, – сказала Лиза. – И я приношу вам свои извинения.

Она едва сдерживала дрожь. А он был вне себя.

– Я очень огорчена…

– Можете огорчаться сколько угодно, – сказал Жан Мюстер. – Кто вам за это заплатил?

– Никто, – сказала она, сильно побледнев. – Это получилось само собой.

Они смотрели друг на друга. Она – стройная, грациозная, белая как цветок жасмина, с зелеными глазами и кудрявыми шатеновыми коротко подстриженными волосами. Мюстер то и дело вытирал платком вспотевший лоб.

– Вашей начальницы сейчас нет, – сказал Жан Мюстер. – В ожидании головомойки пока идемте со мной. Господин Лоран Же хочет вас видеть. Сначала вы дадите объяснение ему, а потом – депутатам. Пошли.

От волнения сердце Лизы было готово вырваться из груди.

– Можно я напишу господину Же учтивое письмо с извинениями? Это было бы лучше…

– Учтивое письмо? Такое дело не удастся уладить учтивым письмом, – сказал Мюстер. – Это было бы слишком просто. Нет, мадемуазель, вы с ним будете говорить.

– Хочешь, я схожу с тобой? – сказала участливо девушка из Женевы.

– Не надо, мадемуазель, – возразил Мюстер. – Она не нуждается в сопровождении. Ведь это же не вы ей подсказали то, что она сказала? Не вы? Так чего же?

– Господин… – произнесла Лиза.

– Меня зовут Жан Мюстер.

Он посмотрел на нее взглядом туриста, проснувшегося в тропиках и обнаружившего в своей обуви скорпиона. Должно быть, она была одной из тех, кто при виде любой ванны воображают себя Шарлоттой Корде. Ведущий деятель и, несомненно, кандидат от новой партии на ближайших президентских выборах, Лоран болезненно реагировал на общественное мнение и на публикации в печати. Газеты правых, да и левых, не упустят случая посмаковать случай в Женеве. Он уже предвидел, какие заголовки крупным шрифтом появятся в газетах, вроде: «В Женеве Лорана Же обозвали нудным типом» или же «Можно ли доверить будущее Франции “нудному типу”»? Он нашел, что Лиза очень молоденькая и симпатичная. Она не была похожа на хиппи, каких было много вчера, ни на «революционерку» сегодняшнего дня. Скорее, она могла завоевать симпатию. Очки Жана Мюстера вновь запотели – так он изнервничался. Чтобы подойти к депутату, надо было пройти по лабиринту коридоров. Лиза спотыкалась на каждом шагу, и он еле успевал ее поддерживать:

– Сейчас не время падать. Вы и так задержали нас. Как переводчик вы недалеко уйдете, миленькая.

– Не менять же образ жизни из-за какого-то одного несчастного случая, – сказала она.

– Еще как придется поменять… Вас вычеркнут, сотрут резинкой и забудут…

Ей хотелось убежать. Это противостояние обратило ее в паническое состояние. Тыльной стороной ладони она вытерла нос. Заметив этот детский жест, Мюстер готов был пожалеть ее, но от этого только еще больше рассердился.

– Сколько вам лет?

– Двадцать один год.

В груди Мюстера перехватило дыхание: сказалась астма на нервной почве. Вынув из кармана пульверизатор, он направил в горло успокаивающую струю.

– Я задыхаюсь, – сказал он. – Вот что вы наделали.

– Если бы вы знали, в каком я отчаянии.

Она чуть ли не бегом бежала рядом с Мюстером и при этом продолжала:

– Я сожалею о том, что произошло. Что я еще могу сказать? Конечно, это случайно получилось. Я не заключала контракта на это заседание. Меня привлекли, чтобы я выручила… заменила одну немку, у которой случились преждевременные роды.

– Вы тоже немка? – спросил Мюстер.

– Нет. Австрийка.

– Вы знаете господина Же?

– Смутно. Я не очень интересуюсь политикой.

«Она разыгрывает невинность или же не знает даже, кого она оскорбила», – подумал Мюстер.

Они шли через конференц-зал. Слуховые устройства, эти вибромассажеры мозга, покрытые легкой пленкой пота, валялись на сиденьях. Надо было подняться по трем ступеням, ведущим к эстраде, пройти возле покинутого стола, покрытого валявшимися в беспорядке листами машинописной бумаги. Здесь пыль имела сладковатый привкус, как в кондитерской, закрытой по случаю траура.

Мюстер остановился перед небольшой дверью и постучал. Холодный голос ответил:

– Войдите.

Лиза не шевельнулась.

– Идите, – сказал Мюстер. – Вы что, не слышали? Входите! Да входите же! Теперь ваша очередь. Оправдывайтесь…

Горло у Лизы перехватило. Слегка склонив голову, она перешла через порог. Лоран Же ждал ее, стоя посреди комнаты, узкие размеры которой принуждали к молчанию. Гнев, достойный античной драмы, явно требовал иной обстановки, например величественной люстры вместо этой анемичной лампочки, бородавкой торчащей под потолком. Он разглядывал Лизу.

– Так это вы? – сказал он. – Это вы?

Она больше напоминала фарфоровую безделушку, чем наемного убийцу. Бледная, с большими миндалевидными глазами, с лицом, похожим в этот момент на маску.

– Я очень сожалею, сударь. Приношу вам свои извинения. У этого инцидента чисто техническая причина, даже тени желания навредить вам в нем не было.

Мужчина в упор ее разглядывал. Забавно, но ей нравилось, как ее разглядывают, это придавало ей особый интерес. Лоран протянул ей руку.

– Ну что ж, все равно, здравствуйте. Вы – странное явление.

Ей понравилось прикосновение руки депутата.

– Здравствуйте, сударь, – сказала она.

Он довольно долго держал ладонь Лизы в своей руке.

Жан Мюстер с беспокойством предчувствовал что-то неприятное. Он наблюдал за ними. У него были заготовлены слова, предназначенные для смягчения гнева, но у Лорана гнев куда-то пропал. Этот обычно смелый мужчина, наделенный вкусом к прекрасному, вел себя как плут перед женщиной, которую следовало завоевать. Он любил нравиться людям, как любят поесть и выпить.

– Вы больше похожи на девочку, опасающуюся наказания, чем на сердитого политического противника.

Он был из тех мужчин, которых возраст едва коснулся. Карие глаза сверкали золотистыми отблесками, лукавый взгляд и улыбка, скорее даже юношеская. Он был стройным и не таким рослым, как на сцене.

– Вы нашли, что я такой уж нудный тип?

«Этого не может быть, – подумал Мюстер. – Она ему нравится».

– Что я могу сделать, чтобы исправить мою ошибку? – спросила она.

Лоран окинул ее взглядом. Выразительные губы Лизы покорили бы любого епископа.

Жан Мюстер почти напрочь лишился голоса и смог только промолвить:

– Надо бы продолжить заседание и чтобы она принесла свои извинения.

– Господин Же, – сказала Лиза с покорностью, – вы можете проверить: я точно перевела ваши слова с самого начала. Не пропустила ни одного замечания, ни одного нюанса.

– Значит, у меня были удачные выражения! Это уже хорошо! Мне хочется вам верить. Вы из Швейцарии?

– Из Австрии. Мать моя – француженка, а отец – венгр.

Вспомнив об отце, она почувствовала такую печаль, что не могла больше говорить.

Лоран внимательно смотрел на нее. Должно быть, она принадлежала к тем женщинам, которых называют интересными. Была ли она естественно вызывающей, как часто бывают женщины, оказавшиеся в центре внимания мужчины?

– Не следует больше терять времени, – вмешался Жан Мюстер. – Советую вам немедленно продолжить заседание.

– Вы абсолютно правы, дорогой друг, – сказал ему Лоран. – Прошу у вас одну секунду. Как ваша фамилия, мадемуазель?

– Меня зовут Лиза Дрори.

Когда она произнесла свою фамилию, между ней и Лораном возникло лицо ее отца. Волнение, которое она только что попыталась скрыть, затуманило ее взор.

– Не плачьте, – сказал Лоран, смущенный. – Я бы не хотел, чтобы вы плакали из-за меня…

– Это не из-за вас, – отвечала она, и слезы на ресницах были подобны двум купальщицам, остановившимся в движении на краю трамплина.

– Господин Же, я могла бы, если хотите, сейчас же пойти в зал и объясниться. Поговорить с участниками собрания еще до вашего прихода.

– Мы пойдем вместе, так лучше.

Затем добавил неуверенно:

– Мой друг Жан Мюстер, который занимается всем, что касается меня в этой жизни, в том числе в моих перемещениях, очень рассердится, когда услышит… Но я все-таки скажу… Вы свободны, чтобы пообедать со мной, мадемуазель Дрори?

Мюстер почувствовал прилив крови.

– Но это невозможно! Сегодня вечером мы должны вернуться в Париж…

– Если бы вы были так любезны переменить дату нашего возвращения, я мог бы поужинать с мадемуазель Дрори. При условии, если она захочет. Если нет, проблема отпадает сама собой…

– Билеты взяты на сегодняшний вечер. Купить другие места на утренний рейс очень трудно, все билеты проданы. Вы хотите, чтобы я все перенес? Уже половина двенадцатого…

– Итак, мадемуазель? Ваше решение?

Приглашение ее заинтриговало. От удивления, радостно улыбаясь, она ответила:

– Сегодня утром я уже причинила вам беспокойство, боюсь разочаровать вас вечером. У меня неважное настроение, господин Же, или, точнее, у меня есть причины быть грустной. К тому же мои познания в политике ограниченны, особенно в том, что касается Франции.

– Я приглашаю вас для приятного времяпрепровождения, а не для защиты диссертации.

– Быть может, я вас и обижу… Меня интересует только власть, противоатомные проблемы, простая жизнь… Для вас это, должно быть, как китайская грамота.

– У вас сложилось плохое мнение обо мне, возможно, – сказала Лоран. – Тем более важно объясниться. Я хочу улучшить мнение обо мне.

Он повернулся к Мюстеру:

– Сделайте все возможное, чтобы изменить время нашего вылета, прошу вас. Возьмите, например, места в салоне первого класса, если ничего другого уже не осталось.

Лиза наблюдала за Лораном. Вот уже несколько минут она была уверена, что этим вечером она окажется в его объятиях. «Между ним и самоубийством», – сказала она себе.

Жан Мюстер был рассержен.

– Я попытаюсь уладить. Но ничего не обещаю.

Лоран протянул руку Лизе.

– До вечера… Вас предупредят, где мы будем ужинать. Я постараюсь быть вовремя.

Не следовало упускать эту женевскую оказию. Одной женщиной больше в его репертуаре, одним сожалением меньше о прошлом, уже давно чересчур добродетельном.

И он добавил нежным прерывистым голосом:

– Мы обменяемся нашими взглядами на мир…

– Это зависит от самолета, – повторил Жан Мюстер, глубоко раздраженный. – Ваши обмены…

– Я уверен, что все получится, – сказал Лоран. – Когда вы чего-нибудь хотите, вы всегда добиваетесь!

Лиза радовалась неожиданной победе. Таким образом, ее коллеги, уверенные, что ее исключат из группы, узнают, что Лоран Же, этот предприимчивый француз, пригласил ее на ужин. Да так скоро.

– А что будем делать с моими публичными извинениями? – спросила она, уже уверенная в себе.

Мюстер скорчил гримасу раздражения.

– Я с ними поговорю. Я сам поговорю, – сказал Лоран. – Возвращайтесь в вашу кабину. Я попытаюсь все уладить. Если ваша начальница уже пришла, скажите ей, что я зайду к ней. Мы с ней договоримся. Я не хочу создавать никакого недоразумения на уровне вашей организации.

– Большое-большое спасибо, – сказала Лиза. – Итак, до вечера…

Опьяненная этой победой, она с радостным видом вернулась к своим коллегам. Они окружили ее и засыпали вопросами: «Ну, какой он? Что он сказал? Он согласен, чтобы ты продолжала работу?»

Она отвечала, что «он» был любезен, что «он» не хочет, чтобы она теряла работу, и что «он» даже поговорит с Фабьен, чтобы замять инцидент и его последствия.

Они были, скорее, разочарованы тем, что последствий драмы не будет: человеческие жертвы – развлекательное зрелище во все времена. Они завидовали такой развязке, лестной для Лизы, и старались показать ей свою радость, хотя внутренне были разочарованы. То, что на нее не обрушится гнев организации, было приемлемым, но то, что она пойдет ужинать со своей жертвой, было уже слишком.

Лиза вернулась в свою кабину, проверила аппаратуру и опять надела свои наушники в виде каски.

Лоран появился на эстраде. Он поприветствовал собравшихся молодежным, динамичным жестом. Приготовился создать атмосферу соучастия, восстановить равновесие между участниками и им. Необходимо было создать радостную атмосферу, и его личное очарование сработало, а остроумие обезоружило.

Участники, приехавшие за счет партии, стали аплодировать. Эти постоянно перемещающиеся несколько мужчин и женщин составляли мобильное и активное ядро. Эти профессиональные обожатели Лорана были наемными сторонниками его идеологии. Неважно, как они сами относились к своему идолу, важно, что они вызывали энтузиазм своим горячим одобрением его речей и согревали этим холодно-равнодушные залы. Аплодировали они изо всех сил.

На этот раз участники конференции, возвратившиеся на свои места в зале, надеялись посмеяться и повеселиться. А надо было создать спокойную, деловую обстановку. И в зале поднялась буря аплодисментов. Этот энтузиазм постепенно заразил весь зал.

Лоран поднял руку, чтобы остановить эти излияния; затем выдержал паузу. Собрался.

И тихо начал речь:

– В те несколько минут, что я отсутствовал, прошу вашего благожелательного извинения за это отступление, я быстро спросил у своей совести: был ли я действительно нудным? В ваших глазах, наверное, нет. Каждый из вас – эксперт в своей области, а политический язык – наш код. Технические термины – наши средства выражения. Юной особе, возмутившейся моим выступлением, двадцать один год. На какую-то секунду она забыла свой долг переводчика и высказала свое личное мнение. А что, если она права? Если для молодых людей ее возраста, ее поколения необходимо было использовать другой язык? Я всегда извлекал пользу из тех уроков, которые мне преподносила жизнь, будь то полезные уроки или дурные. Я не упущу этой возможности и в Женеве.

Жан Мюстер слушал его с восхищением. Лоран взял ситуацию в свои руки. Он владел аудиторией; его простота, которую почитали за сильную сторону его личности, завораживала слушателей. Лоран бил по ним, как молотом, точными выражениями. Он чувствовал настрой зала. Видя себя со стороны, он был одновременно и актером, и режиссером-постановщиком. Подняв голову, он повернулся к кабине Лизы.

– Мадемуазель, прошу вас перевести слова моего личного к вам обращения. Вы совершили полезный поворот. Я постараюсь не выглядеть занудным в глазах людей вашего возраста. Отныне я буду пользоваться более простым языком и, освещая события, меньше теоретизировать.

«Правильно, – подумал Мюстер, – он совершенно прав, но ему пора закругляться». В обстановке приятного душевного спокойствия присутствующие в зале обменивались короткими репликами, улыбаясь и погладывая в сторону кабинки переводчиков; они радовались, что слушают искреннего и ловкого человека. Этот депутат, выдвинувшийся из политической массы Франции какой-нибудь год тому назад, был действительно незаурядной личностью.

Лиза, с порозовевшим от волнения лицом, синхронно переводила слова Лорана на немецкий. «Если бы он был дирижером оркестра, то заслуживал бы чести выступать в Карнеги-холл, – подумал Мюстер. – Но дойдет ли он до Елисейских Полей?» И он посмотрел на хозяина, который был и его подопечным. Советник Лорана Же, он определял свою роль с забавной горечью, понятной только ему. «Между ролями верного слуги в прошлом и состарившейся любовницы, производителя и духовного отца остается крохотное местечко, вроде откидной скамеечки, предназначенной для тайного советника. Это я».

Лоран продолжил доклад с того места, которое относилось к подключению атомных электростанций. Он требовал всенародного голосования. «Если, отказываясь от этих электростанций, народ сам предпочитает рисковать нехваткой энергии, а значит, усугублением безработицы, он не сможет возложить ответственность на государство. Так что французы должны сами решать. Выбор в пользу атомной энергии не может зависеть от произвола властей».

«Думаю, что сегодня вечером я лягу с ним в постель», – подумала Лиза. Выступавший мужчина уже принадлежал ей.

Лиза обедала со своими подругами, с притворной покорностью отнеслась она к резким упрекам старшей команды. Уплетая сэндвич с ветчиной, она слушала сплетни, касающиеся Лорана Же, которого она уже считала своим любовником на сегодняшний вечер. Ему было примерно сорок восемь лет, «конечно женат», сказала голландка, видевшая недавно фотографию его жены в еженедельном журнале.

– Высокая, элегантная блондинка, – добавила она. – Кстати, твой «нудный тип» не лишен будущего. Вот уже несколько недель его называют «третьей силой». Говорят, он стал выразителем мнения тех, кто не хочет ни старых левых, ни новых правых. Если он приглашает тебя поужинать с ним, значит, ты ему нравишься. Этот мужчина не теряет времени.

– Однако со мной он потеряет время, – сказала Лиза с набитым ртом.

Голландка утверждала также, что Лоран Же пользовался репутацией повесы.

– Часто политические деятели пользуются преувеличенной славой в этом отношении.

– А тебе он нравится?

– Еще не знаю, – сказала Лиза – Я обругала типа, а он вместо того, чтобы обидеться, приглашает меня поужинать с ним. Это скорее любезно, другого мнения у меня нет. Приглашает он меня из любопытства. Не так часто ему отказывают в уважении таким образом… Он хочет увидеть человека, осмелившегося… Случайно, кстати… Вот и все…

– У тебя хотя бы сложилось какое-то впечатление?

– Никакого, – сказала Лиза. – И вы знаете о нем больше, чем я.

– Он выдвигает свою кандидатуру на президентских выборах…

– В демократической стране любой может выдвигать свою кандидатуру.

– Любой? Ты шутишь? Существуют очень строгие правила.

– Меня это не касается, – сказала Лиза.

Голландка с нетерпением сказала:

– Но ты что-то чувствуешь все же… Когда ты кому-то нравишься, ты это чувствуешь.

– Я ничего не знаю.

Вмешалась девушка из Женевы:

– Ты бы пригласила на ужин человека, который влепил тебе в лицо торт с кремом?

– Смотря какой торт, – сказала Лиза.

Голландская переводчица добавила:

– Я уверена, что он будет ухаживать за тобой.

– Это все же лучше, чем быть уволенной, – отвечала Лиза. – Буду держать вас в курсе.

– Он, должно быть, предприимчив и решителен, как часто бывают все французы… Знаю по себе.

– А кто любит терять время? – спросила Лиза. – Кто? Я вас спрашиваю. Но вы слишком далеко зашли: не обязательно спать со всеми женщинами, которых приглашают отужинать… У вас извращенный ум.

Внутренне улыбаясь, она уже мысленно раздевалась.

Для этого ужина, который его раздражал сверх всякой меры, Мюстер подобрал скромный китайский ресторанчик. Заказал столик в темном углу и, с трудом превозмогая себя, послал вежливую записку в отель Лизы, сообщающую ей место свидание в тот вечер.

С некоторыми трудностями, но все же Жан Мюстер обменял билеты на самолет. Он надеялся, что Лоран придет в этот вечер рано. Надо было, чтобы он выспался и был в форме к завтрашнему заседанию.

В платье из индийской ткани золотисто-коричневого цвета, со свежевымытыми волосами, почти без макияжа, Лиза пришла в ресторан в точно назначенное время. Под насмешливым взглядом черного дракона, изображенного на красном лаковом фоне, она ждала его, судорожно сжимаясь, куря одну сигарету за другой и часто посматривая на часы. Ресторан был полон, люди ужинали; ей пришлось выдержать любопытные взгляды. Ждать пришлось долго. Она уже собиралась встать и уйти. Чтобы поддержать ее сочувствующий гарсон принес ей чай с жасмином, а Лоран пришел с опозданием на полчаса.

Как только увидел ее, еще в дверях, сделал жест, умоляющий о прощении. Направляясь к столу, где сидела Лиза, он остановился в середине зала, чтобы поговорить с метрдотелем.

– Мне могут позвонить по телефону. Меня зовут Лоран Же.

Затем он повернулся к Лизе и расплылся в знакомой улыбке. Улыбке нежной и молодой, оставшейся от подросткового возраста. Он улыбался, как водитель проверяет зимние шины после снегопада, чтобы избежать скольжения в пропасть. Легко поклонился Лизе:

– Я ужасно опоздал. Вы сердитесь? Непредвиденная встреча с японцами меня задержала… Не мог уйти раньше…

Это был нахальный тип. Первое ее желание, искреннее, было ответить ему: «Да, я сердита на вас. Да, я недовольна. Да, я собиралась уйти…» Но, настроившись на оборону, она предпочла осторожность. Второго инцидента следовало избежать. Она поняла, что даже светская болтовня была бы неуместна. Депутат изменился. Она чувствовала себя прозрачной и менее привлекательной, чем утром.

– У вас, наверное, был трудный день. Я не волновалась. Чувствовала себя немного забытой…

– Забыть такую красивую девушку?

Внутренним своим радаром Лиза почувствовала явную перемену тона. Любезный Лоран Же скрывал некоторое нетерпение. Он сел и слегка вздохнул.

– Будем развлекаться, не правда ли?

Прищурив глаза, она ответила:

– Надеюсь. Но в этот вечер, я думаю, вы чувствовали бы себя более счастливым в компании какой-нибудь гейши, чем в обществе неумелой переводчицы…

– Ох, гейши… – сказал он. – Я не раз бывал в Японии. Это вовсе не то. что себе представляют. Что же касается переводчицы, как вы сказали, «неумелой», я уже выбросил из головы тот инцидент. Я постарался сделать так, чтобы ваша старшая по бригаде забыла о происшедшем. Она не очень отзывчива. Что она вам сказала?

– Отругала меня, – сказала Лиза. – И за дело. Не исключено, что, несмотря на ваше благосклонное вмешательство, на несколько недель я буду в подвешенном состоянии. Временная отставка. Не наверняка, но возможно.

Откровенно говоря, дело Лизы и последствия, которые она может испытать, меньше всего беспокоили Лорана в этот вечер. Ему было наплевать, но, чтобы не огорчать ее, он постарался быть серьезным и сочувствующим. По старой привычке учащихся дорогих религиозных колледжей, он развернул салфетку и положил на колени.

Лиза посмотрена на свою салфетку, торчащую накрахмаленной пирамидкой.

Метрдотель положил перед ними меню.

– В плане моей профессии, – сказала Лиза, – если я сохраню свою работу без особого ущерба, то это будет исключительно благодаря вашей любезности. Я буду знать об этом только через несколько дней. Фабьен наказывает всегда после некоторой паузы.

Лоран заскучал: ведь речь шла не о нем и не о его делах. Единственная тема, которая его увлекала, это была его персона.

– Я меньше причинял вас страданий впоследствии?

– Это было очень интересно, – отвечала она.

Депутат посмотрел на нее уклончиво. Он счел, что слова «очень интересно» были произнесены без особой убежденности.

Лиза искала верный тон. Ее игра в обольщение лопнула, как неудавшееся суфле. Голова Лорана Же была занята его профессиональными проблемами.

– Надеюсь, это меню вам нравится? Вы как маленький хищник готовы поглотить весь мир, не так ли? Я представляю себе, как вы отведаете плавники акулы.

Она себя чувствовала вовсе не в форме.

– Не знаю.

Она бы с удовольствием ушла. Напряженность была неприятна и довольно унизительна.

– Смотрите, выбирайте! – сказал он.

Он вел себя, как отец после развода, хвастающийся своим ребенком в день обязательного визита.

– Я думаю, – сказала она с сомнением в голове.

– Что вы думаете?

Любое лишнее слово могло разрушить хрупкий мост, еще соединяющий их. Лоран совершил похвальное усилие, чтобы преодолеть свое нетерпение. Ужин этот был напрасной тратой. Девушка могла предложить свои услуги, и это было бы так же просто, как надорвать мешочек с конфетами. Кстати, он уже вовсе не был уверен, что хочет ею воспользоваться. Лиза показалась ему опасной. Ему хотелось поскорее выбраться из этой ловушки. Он посмотрел бесконечный список китайских блюд, разных вариантов цыпленка и говядины под всякими соусами.

– Не хочет ли мадемуазель попробовать наш суп из ласточкиных гнезд? – спросил внимательный метрдотель.

Нерешительность Лизы действовала на нервы Лорана.

– Можно подумать, что вы участвовали в джазовом оркестре, – сказала Лиза.

Он резко перестал отбивать ступней под столом бессвязный ритм музыки.

– Хорошая шуточка, – сказал он. – Даже забавная. Меня несколько нервирует мой сегодняшний день.

Она закусила нижнюю губу.

– Хотела бы суп из плавников акулы, – сказала она. – И потом… Минуточку… Потом съела бы свинину, подслащенную ростками бамбука.

Пылкий, как сотрудник музея Гревен, Лоран размышлял о своей спальне и о ночном покое. Растянуться в своей постели с выключенным телефоном. Отдыхать. Райская фантастика.

– Мне тоже свинины, – сказал он.

Затем машинально продолжил:

– Что хотите выпить?

– Продолжу чаем…

– Чуточку вина вас развеселит… Вы озадачиваете серьезностью и спокойствием… Вы всегда такая спокойная?

Он принял ее за простую девушку, которую можно озадачить пулеметными очередями из избитых слов. Словно играл с шарами, набитыми динамитом. Она холодно отвечала:

– Я предупредила вас, я не пустосмешка. Я даже мрачная. И я знаю это.

Он обернулся к метрдотелю:

– Дайте нам все же немного вина. От «Доля» не откажетесь, правда?

– Нет, откажусь, – отвечала Лиза. – Почти никогда не пью.

– Сделайте исключение сегодня вечером.

– Будьте любезны, не настаивайте…

– Ладно, – сказал он, – Принесите для мадемуазель еще чаю. А мне все же дайте бутылочку «Доля», – добавил он.

Надо было уцепиться за что-то согревающее. Вечер обещал быть катастрофичным.

Она закурила сигарету. Чтобы дым ему не мешал, он немного отодвинулся.

– Если моя сигарета вам мешает…

– Курите, курите, – сказал он. – Это мне нисколько не мешает.

Глаза его уже пощипывало.

– Я бросил курить десять лет тому назад.

И в нескольких словах он рассказал свою антитабачную одиссею.

– Однажды я сказал себе: «Все, больше не возьмешь пачку». Надо иметь волю… Железную волю.

Она вмешалась:

– Господин Же, мне кажется, вам совсем не хочется ужинать со мной. Скажите об этом просто. Я не люблю чувствовать себя лишней. Освободимся друг от друга. Вы предпринимаете такое усилие… Жаль…

– У вас развита интуиция, – сказал он. – Но я уже заказал… Трудно все отменить.